bannerbannerbanner
Горлинка Хольмгарда Книга 1

Атуна Койдергем
Горлинка Хольмгарда Книга 1

– Кто знает, кто знает…Когда речь идет о таких женщинах, как Лея, все может повториться вновь и вновь…– объяснил Арви. – Ведь она бы не посмела перебить наш сегодняшний праздник собственным, если б не была уверена в том, что останется безнаказанной. Разумеется, Рёрик никогда не окажется зол на нее, а она всегда сможет отшутиться и отсмеяться…

– Я думаю, она так дерзка и независима из-за короны…– выдвинула ошеломляющую догадку Гудрун.

– Какой короны?..– после паузы спросила Вольна, поочередно глядя то на Арви, то на Гудрун.

– Вещица редкой красоты –  diadema – маленькая корона, украшенная синими яхонтами…– прошептала восхищенная Гудрун, поглядывая на Арви, который нарочно не смотрел на нее, чтобы не выдаться. – Этот прекрасный венец ей подарил Рёрик, как говорят…

– Он подарил ей корону? – неприятно поразилась Вольна.

– Когда-то давно. Но зато очень красивую…– повторила Гудрун. – Сияет как звезды. Глаз не отвести. Женщина в такой короне может считать себя самой главной из всех.

– Из-за железяки?! – возмутилась Вольна. – А я родила ему наследника!

– И другие родили ему наследников, – поправил Арви, качнувшись на мысках сапог.

– Корона не железная…Она из серебра, – добавила Гудрун. – Синие яхонты и сверкающие адаманты делают ее не только красивой, но и очень дорогой вещью…Восхитительная работа. Она будто из кружева…Словно застывшие снежинки, усыпанные драгоценной россыпью…

– Теперь я, кажется, начинаю понимать, почему Лея ощущает вседозволенность…– выразил Арви свою мысль. – Обладательница короны чувствует себя королевой всюду, а особенно в землях самого дарителя…Ведь исключительные права и превосходство над другими, подаренные Лее вместе с короной, видимо, не имеют срока давности…

– Наверное, потому, покинув наш праздник, женщины поспешили к ней…– вывела Гудрун, снова бросив взгляд на Арви. План, который он измыслил, казался ей верхом изящества и коварства. И это даже заставило ее проникнуться к нему уважением, хотя изначально она пыталась его всячески задеть.

– Это оскорбительно и возмутительно…– Вольна чувствовала себя униженной. Она опустилась на лавку, поскольку вдруг ощутила сильную усталость. – Нужно что-то с этим сделать…

– С Леей? – спросила Гудрун вкрадчиво. Им с Арви было необходимо подбить Вольну на нечто ужасное, за что позже она понесет наказание, согласно «Своду законов».

– Хотя бы с короной…– огорченно вздохнула Вольна.

– Может быть, следует забрать эту корону у нее? – предположила Гудрун. В то время пока осторожный Арви молчал: сам лично он не делал никаких заявлений и в открытую не подстрекал Вольну к чему-то.

– Каким образом? – Вольна потерла лоб. – Вы же сами сказали, что она живет не на дворище, а в городе…

– Но сейчас она на устроенном ею же увеселении…– подчеркнул Арви.

– В доме, скорее всего, никого нет…– добавила давящая в себе улыбку Гудрун, переглянувшись с Арви тайком.

Вольна подняла глаза на стоящих рядом Арви и Гудрун. В их участливых лицах она видела готовность помочь ей. Что придавало ей сил. Ведь, по большому счету, кроме Вассы и Рады, никого у нее не было: ни одну, ни другую за диадемой в чужой дом не отправишь.

– Как нам наша хозяйка прикажет, так мы и поступим, – выговорила Гудрун нарочито покорно.

Повисла тишина. Вольна думала. Давным-давно она запретила себе бояться. И каждый раз как у нее появлялся страх, она приказывала себе действовать. Ведь под лежачий камень вода не течет. Всегда нужно что-то делать. Так и страх быстрее рассеивается.

– Заберите у нее эту корону…– закусив губу, постановила Вольна. – А потом выбросьте в Волхов…

– Выбросить?! – одновременно вопросили Арви и Гудрун.

– К нам ни один след не должен вести, – Вольна пока еще не утратила разум.

– Есть у меня кое-кто на примете. Сделает все тихо и быстро, – заверила Гудрун.

Глава 7. Ярило Вешний

Изборск щебетал птицами и звенел ручьями. На улице сияло ослепительное солнце. Рёрик спал в безмолвной горнице, ставни были плотно закрыты. Ни свет, ни шум двора не беспокоили сон княжеский. Но тут на окно опустилась голубка. Ударив крылом в закрытые ставни, она негромко заворковала. Рёрик шевельнулся во сне. Нежное воркование голубки, мягкое и тихое, вторглось в его грезы. Он открыл глаза. И не понял, ночь теперь или день, так темно было в покоях. Рёрик даже не успел ни о чем подумать, как раздался стук в дверь.

Зевая, Рёрик поднялся с постели и пошел открыть. На пороге стоял страж.

– Нег, тут Дива…Твоя княгиня…– доложил брежатый.

– Чего? – не понял Рёрик со сна. – Как это?..Она же должна быть во Фризии…

– Но она здесь. Сбежала от своих оберегателей…Она тут…

Рёрик хотел что-то сказать. Но брежатый отступил в сторону и исчез в тени. В сенях послышались шаги. За окном все также ласково ворковала горлинка. А перед Рёриком вдруг возникла Дива. Платье на ней было дорожное. Но она не выглядела усталой, а напротив, радостно улыбнулась, увидев его. И без слов, будто легкая бабочка, устремилась ему навстречу, припала к его груди. Рёрик смотрел на нее и никак не мог поверить в то, что это действительно она. Хотя он, конечно, знал, что это она.

– Не сердись и не ругай…– прошептала Дива, приникнув к нему.

– Не сержусь и не ругаю, – Рёрик обнимал Диву и никак не мог разомкнуть объятия. И не мог оторвать от нее глаз. Он только сейчас понял, что очень соскучился по ней. Он даже не думал, что умеет так сильно скучать по кому-то. – Не надо было убегать от охраны…– Рёрик никак не мог понять, как ей удалось ускользнуть от его гридей. Неужели они так плохо охраняют ее? Как вообще он мог отпустить ее с такими растяпами, от которых столь легко можно улизнуть? С ней могло что-то случиться.

– Я не от них убегала. Я же к тебе бежала, – ответила Дива, подняв на него свои голубые глаза, которые каждый раз зачаровывали его.

– Ко мне? – Рёрик часто думал о ней в последнее время. Она, словно воздух, была для него повсюду и нигде конкретно.

– Больше не отправляй меня никуда…– прошептала Дива. И с ее головы спал платок, пшеничные волосы рассыпались по плечам.

– Не отправлю…– Рёрик провел ладонью по ее голове, вспомнив аромат ее волос, пряных, будто скошенные травы и цветы.

– Я хочу всегда быть с тобой…– Дива вдруг прижалась к нему крепко. Ее руки скользнули по его плечам. – Я хочу всегда быть твоей…

– Ты всегда моя, – Рёрик больше не сдерживал себя, сжал Диву в своих объятиях и поцеловал ее губки, которые неожиданно ответили ему. И Рёрику показалось, что в его жизни не было мгновения счастливее. Ведь он давно уж не ожидал от нее взаимности. Он привык, что она шарахается от него, как от дикого зверя. Может быть, он и есть такой. Однако ведь не всегда же и, точно, не с ней. А сейчас она целует его жарко. Может, снова дразнит, как тогда, когда они ловили проклятого янтарного. Может, раззадоривает для каких-то своих целей, как делает обычно. Все может быть. Но пусть она даже не надеется снова обвести его. Сегодня он не отпустит ее. Он устал быть без нее.

– Делай со мной, что хочешь, – Дива потянула за узелки и в следующее мгновение сбросила свою одежду. Прильнула к Рёрику, обвив его шею руками. – Приласкай меня хоть однажды.

Рёрик, и правда, прежде не бывал ласков с ней. Но ведь потому что ей это не было нужно. Сейчас же все по-другому. Он гладит ее робкий животик, осторожно целует ее шелковую грудь, вздымающуюся от волнения. Ей нравится то, что он делает с ней. А ему и самому это необходимо, словно так он старается удостовериться в том, что она не оттолкнет его и не испарится. Но, кажется, она не собирается упорхнуть от него на сей раз. Она податлива, как ручей. Закусывая губу, она тихо стонет в его объятиях. Перебирает ножками, чуть царапает его спину. Ее тело небезучастно, как бывало раньше. Оно отзывчиво и льнет к нему.

Голубка за окном ворковала все громче. И Рёрику подумалось, что птицы не должны быть такими настойчивыми. Ее голубиный голос наполнил все горенку, ворвавшись в покои, словно ураган в незапертый сарай. Рёрик открыл глаза. Вместо Дивы увидел лишь темнеющий свод потолка. Она растаяла с приходом утра, как и положено сну. Зато голубка на месте, воркует на окне, она-то и разбудила его.

Рёрик провел ладонями по лицу, словно умываясь. На миг его как будто коснулось горячее дыхание. Но это был лишь последний призрак отступившего сна. Теперь, помимо упорного воркования, Рёрик слышал множество звуков: задиристый лай собаки, веселые визги детворы, звонкий смех девиц, крик какой-то бабы, очевидно, призывающей кого-то к себе…Как это он сразу не догадался, что Дива лишь снится ему? Ведь в этом сне не было ничего правдивого. Она бы никогда не пришла к нему сама. Никогда бы не нежилась в его объятиях. И самое главное, не смогла бы убежать от своих провожатых!

Закрыв глаза, Рёрик постарался вспомнить подробности сновидения. Но оно уже почти стерлось из его памяти. Осталось лишь ощущение нежности, которое пригрезившаяся Дива не забрала с собой.

****

В затененной плющом избушке пахло горячими пирогами. Стол был застелен нарядным рушником, на котором стояла глиняная крынка с молоком. Картину дополнял кувшин с синими цветами, такими яркими, как высокое весеннее небо.

– Я хочу, чтобы ты остался на обед, – Услада сидела на лавочке, словно на постели, обняв свои колени, угадывающиеся под белоснежным подолом легкой рубахи. Ей нетрудно было оставаться чистой и умиротворенной. Поскольку сама она даже не кухарничала в этом доме. Но такого и не требовалось. Ведь рядом были стряпные избы, где можно было взять готовых блюд.

– Не могу, я должен появиться дома…Хлебослава, наверное, заждалась…– Барма одевался, собираясь в дорогу. Набросив на плечи корзень, подаренный ему еще Годфредом, Барма пытался приладить к плечу непослушную пряжку.

– Ну и пусть ждет, – голос Услады был негромок и мелодичен. И все же внимательного слушателя он не мог бы обмануть. Вот только Барма сейчас внимателен не был, по крайней мере к своей новой возлюбленной он не присматривался.

 

– Так нельзя. Я должен, – Барма не отказывался от своих обязанностей. – Кстати. Нашелся подходящий дом для тебя. Хозяева в нем больше жить не будут. Его продают.

– Этот дом не в детинце? – сразу догадалась Услада.

– Нет, он в посаде…– вместо того чтобы застегнуть пряжку, Барма лишь уколол плечо. – Но это совсем недалеко отсюда…Тут пешком быстро.

– А если на город кто-то нападет? Я не успею добежать до детинца.

– Говорю же, успеешь, здесь близко, – заверил Барма. – К тому же на Изборск уже давно никто не нападал.

– Почему я не могу остаться в этой избе? – Услада не хотела сдаваться. Но в отличие от Хлебославы, яростно отстаивающей свою правду, Услада не кричала и не грозила. Она была тихой. Еще будучи ребенком, она никогда ничего напрямую не просила у родителей, а подговаривала младших сестер, и те просили от своего имени, но для Услады.

– Здесь я веду приемы, – Барма несколько слукавил. Он не хотел оставлять Усладу в этой своей приемной избе, поскольку очень скоро все поймут, что происходит между ним и этой девушкой. А ему такое не нужно.

– Но как я буду жить на подоле? Здесь есть еда…– вздохнула Услада.

– У тебя будет еда. За это не переживай, – Барма, конечно, не имел в виду готовые яства. Услада в силах приготовить и сама.

– Но ты весь день здесь…

– Я буду часто приходить, – Барме было по пути в любом случае: его поместье тоже располагалось на подоле.

– Если ты переселишь меня отсюда, как я тогда смогу снова увидеть князя Рюрика? – вдруг спросила Услада. Ее голос был все такой же ровный и тихий. Непонятно, зачем она вообще задала этот странный вопрос. Может, чтобы заставить Барму ревновать. Но зачем? Он ведь и так с ней. А может быть, у нее есть какие-то иные расчеты…

– Зачем тебе его видеть?! – Барма даже перестал собираться.

– Ты же сам хотел, чтобы я и он…– начала Услада.

– Но сейчас уже не хочу. Неужели непонятно? – не постигал Барма.

– Почему? – спросила Услада как ни в чем не бывало.

– Ты еще спрашиваешь? – возмутился Барма. – Ты теперь моя. И только!

– Понятно…– отозвалась Услада.

– Я думаю, завтра мы отправимся осмотреть дом…

– А если мне там не понравится? – мурлыкнула Услада. Она быстро получила власть над Бармой. И теперь он уже не мог критически относиться к ней. В его глазах она была слабенькой глупенькой девочкой.

– Будем нанимать плотников и строить, – Барма уже забыл, как совсем недавно она была готова на все, лишь бы не возвращаться к Хлебославе.

– Я не справлюсь одна с большим домом, – посетовала Услада. – А здесь в детинце много челяди, всегда можно позвать кого-то на помощь.

– О боги, значит, у тебя будут помощники…– пообещал Барма. То, чего Хлебослава добивалась несколько лет, Услада сумела получить за пару ночей.

****

Когда легкая двуколка Бармы подкатила к поместью, было время обеда. Летом в этот час дети обычно спали. Иногда вместе с ними могла прикорнуть и Хлебослава. Не оттого, что желала возлежать на перинах в лености, а оттого что сон мог сразить ее нечаянно, когда она тщилась уложить неспокойную Звенемиру. Барма спешился и двинулся в молчаливый дом.

В сенцах было прохладно и темно. Барма поймал себя на мысли, что старается не делать шума. Он не хочет будить обитателей, заснувших этим полднем. Пусть спят. Сундук у входа был распахнут, из него торчали вещи: видно, кто-то из детей искал одежду и забыл захлопнуть крышку. Хотя можно ли назвать этих взрослых девушек детьми? Может, это вовсе не детское неряшество, а взрослая недобросовестность и безответственность? И подрастающие дочери стали вызывать в Барме раздражение. В детстве такого не было, он любил их и иногда даже играл с ними. Но с тех пор, как они стали вмешиваться в их с Хлебославой ссоры, вставать на сторону матери – он стал чувствовать только одно: дочери – это оторванный ломоть. Сейчас они защищают мать, затем уйдут к мужьям, а отец всегда будет плох для них. Никакие его старания ради них не будут оценены.

Барма зашел в пустующую горенку, сел на лавку, уложив локти на стол и уперев лоб в ладони. Окна были растворены, но в горнице все равно оставалось сумрачно: очевидно, свет задерживался тканью, которую прицепили на раму, чтобы не пустить в дом полчища комаров, лютых в это время года.

– Ты голоден? – голос Хлебославы разрезал тишину спящего дома. – Я могу принести твои любимые сычуги из погреба…

Барма поднял глаза и оглядел жену. Он был не голоден. Но не стал отвечать ей отрицательно. Идя сюда, он ожидал, что их встреча с женой начнется с криков и ревов, но ничего такого не произошло. Это было для Бармы чуть подозрительно: измотанная Хлебослава давно разучилась держать себя в руках. Странно, что она не вопит во все горло, укоряя мужа за его отсутствие в течение двух дней и особенно ночей. На нее это непохоже.

– Я сейчас…– Хлебослава отправилась в погреб, приняв молчание за положительный ответ.

Сычуг еще не было на столе, но Барма уже наперед знал, что и они бессильны что-либо изменить.

– Вот…– Хлебослава вернулась быстро и стала собирать стол. Она ничего не говорила, хотя обычно расспрашивала Барму о новостях. Часто они обсуждали знакомых, которые нередко расстраивали их каким-то образом. В этой семье было много именно таких разговоров – направленных против кого-то.

Барма молча ел, не чувствуя вкуса любимых кушаний. Он пережевывал это сложное блюдо с таким же отрешенным равнодушием, с которым корова жмякает зимой сено, глядя в темную стену коровника.

– Где ты был? – негромко спросила Хлебослава. Еще вчера она бы не спустила ему подобного. Но уже сегодня ей все видится по-другому: не надо на него кричать. Не надо сейчас и не надо было прежде. Он, конечно, всегда заслуживал упреков – он себялюбец и гордец, никогда не думающий о ней, о своей жене. Но ведь если он отойдет в сторону, то этому дому легче не станет. Да и она сама, Хлебослава, только сейчас поняла, что муж дорог ей, вопреки всем ее обидам. Ей нужно, чтобы он был рядом. И в горе и в радости. И пусть их житие давно уж превратилось в страданье, но они вместе должны быть, даже если мучают друг друга. По крайней мере она сама, Хлебослава, никакого другого мужа себе и не желала. Может, это и не любовь. Ну а что это еще тогда?

– В детинце…– мрачно ответил Барма. Он не хотел больше врать, унижая ложью самого себя: неужели Хлебослава – госпожа ему, чтобы он боялся ее гнева.

– Почему не приходил домой? – Хлебослава явственно чувствовала, что случилось нечто, что перечеркнет всю ее жизнь. Мягким покорным голосом она будто пыталась защититься от этого, не допустив положения, когда ей могут сказать, что-то плохое в лицо. Также как сейчас она подала его любимое блюдо, словно оно сможет задержать главу семьи в доме, где все остальное ему опостылело.

– Был занят…– Барма отложил ложку в сторону. Он посчитал, что все-таки правду ей тоже не следует пока говорить.

– Чем был занят? – все также сдержанно спросила Хлебослава.

– Чем-то…– Барма был удивлен неожиданным самообладанием своей супруги. Почему она не могла быть такой всегда? Зачем она возмущенно вопила по любому поводу, будь то разбитый горшок или новости княжества…

– Тебе нравится еда? – Хлебослава не ждала похвалы. Она надеялась на то, что ошиблась, предположив, будто муж остыл к ней. Его внешний вид и поведение указывали на то, что он уже не тот же самый Барма, не тот ее рачительный и мудрый супруг, радеющий о благополучии только этого дома.

– Слава, собери мою одежду и сложи в котомку…– Барма встал из-за стола. – Я поживу в детинце…

– Как это?..– опешила Хлебослава, которая никогда не допускала, что он может куда-то деться. Ее Барма всегда с ней: верен и терпелив. А она в свою очередь старается для него, всю жизнь свою она кинула ему под ноги, ни дня не жила ради себя. – Зачем в детинец уходить?

– У меня много хлопот с приездом князя…– ответствовал Барма и пошел к поставцу, где в корзинке на верхней полке хранились его личные вещи: некоторые украшения и памятные предметы. В доме было тихо. Прежде Барма наслаждался бы этим покоем. Но сегодня эта могильная тишина свидетельствовала о том, что этот дом умер для сердца Бармы.

– Но для этого необязательно покидать поместье! – Хлебослава была права: от княжеского детинца до жилья Бармы было рукой подать.

– Обязательно…– Барма больше не хотел ничего с ней выяснять. А видя, что она не складывает его вещи, как было велено, он сам принялся собирать котомку.

– Ты хочешь от меня уйти? – Хлебослава почувствовала, как к горлу подступил ком.

– Как я могу? – Барма не мог бы бросить Хлебославу. По правилам, ему не воспрещалось завести себе еще одну семью, но при этом не пренебрегать уже имеющейся. Речь, конечно, не о любви: он не обязан обожать безразличную ему женщину, но должен помогать ей до конца своих дней. – Для тебя ничего не поменяется: ты по-прежнему будешь занята собой и своими детьми…

– Собой?! – возмутилась Хлебослава. И ее показное спокойствие улетучилось. Да она порой не успевала даже умыться, не то что заниматься «собой» в значении прихорашиваться и красоваться, примеряя бусы и зыркая в серебряный поднос на свое отражение. – Разве я собой занималась все это время?! Я не досыпала, не доедала, половину жизни меня тошнит и рвет! А другую половину я без сна ночью и без покоя днем! Каждый год я рвала свои недра, рожая тебе детей, половина из которых умерли! Эти младенцы исчезали один за другим, оставляя мне боль и покалеченное тело! И теперь ты говоришь, что я занята собой?! – кричала Хлебослава, которую взяла неодолимая обида.

– Ну вот и славно…Теперь ты отдохнешь…– рассудил Барма, не понимая, как циничны его слова. Несмотря на суровый внешний вид, мужчина не менее восприимчив к печалям, чем женщина. И вот теперь Барма видел лишь себя самого и свои переживания. Он не готов терпеть все это и дальше, не готов мучиться в доме, где ему уже ничего не нужно. Он хочет, чтобы ему было хорошо.

– Отдохну?! Ты использовал меня всю мою жизнь, а теперь выбросил в костер, как сломанную игрушку?! – Хлебослава была тысячу раз права, рассказывая ему о своих бедах. Она только не могла знать, что он не понимает ее. Это не в его животе зрели дети, которых потом нельзя было накормить материнским молоком. Это не он сам изменился до неузнаваемости под действием тяжелых лет, не щадящих даже самую утонченную красоту. Это не он сам погряз в домашних делах, которые никем не считались важными и не уважались.

– Я не выбросил в костер…– пожал плечами Барма. Он полагал, что раз продолжит снабжать Хлебославу и детей всем необходимым, то большего и не нужно. Ведь, по сути, так и было в последнее время. – И если я использовал тебя – то это прекратится. А ты продолжишь использовать меня и дальше. Обеспечение у тебя останется, не переживай. Но сам я не хочу оставаться с женщиной, которой не нужен как мужчина.

– Значит, дело все-таки в другой женщине! – вспыхнула Хлебослава, которая подозревала эту причину и до их разговора. – Ты предал меня! Я всю жизнь была верна тебе! Всю жизнь я была только для тебя! И теперь, когда я уже не так красива, как раньше, ты нашел мне замену!

– Представь себе, я тоже был верен тебе. И я не нашел замену. Я просто хочу быть там, где я нужен…– Барма закинул на плечо котомку и двинулся в сени.

– Обожди, давай погуторим, обсудим все, – спохватилась вдруг Хлебослава.

– Нет, слишком поздно…– Барма почувствовал долгожданное облегчение: он выиграл. Хлебослава наконец признала, что он нужен ей. Но, как уже он сам сказал, слишком поздно – он не останется здесь, что бы она ни делала. А Хлебослава делала многое: она принялась кричать, плакать, настаивать, умолять, хватать мужа за рукава, распинаться в дверном проеме, мешая ему пройти. Проснулись дети, которые поспешили на помощь матери. Но их подмога не дала желаемых плодов – Барма лишь еще пуще поспешил отсюда прочь. Его ждала молодая Услада и новые приятные впечатления.

А Хлебославу ждала нестерпимая мука. Скорбь, боль и отчаяние захватили ее. Хотя Барма не помогал ей по дому и с детьми, давно не лелеял ее и не хвалил, а время от времени и обижал. Но то, что он ушел, превзошло все его проступки, в ее глазах. Это было унижение и предательство, которые невозможно было снести. Словно с нее живьем содрали кожу, не могла Хлебослава ни есть, ни пить. Она то корила себя во всем, то обвиняла Барму. Дети пытались утешить ее, но становилось только хуже. Тщетное желание вернуть супруга сменилось ненавистью и болезненным озлоблением. Хлебослава не могла понять, что между ней и Бармой есть лишь одно существенное различие: она была готова терпеть что угодно и сохранять семью, а он не желал быть несчастным даже ради этой же семьи.

 

****

Ярило Вешний выдался ясным и теплым. Солнце припекало, ветер утих, по небу лениво плыли пышные облака.

В избе Велемиры шла суматоха: сборы на праздник, который должен был продлиться с зари и до ночи. Княжна наряжалась, желая на торжестве быть самой красивой женщиной для Трувора. Последний же до сих пор возлежал на перинах и зевал, хотя и ему уже следовало бы начать собираться.

Во дворе послышались голоса, которые ворвались в горницу через распахнутое окно. Особые обрядовые песнопения должны были привлечь внимание Ярилы:

– Ярило просыпайся, Ярило наряжайся!

– Землю отмыкай! Росу выпускай!

– На поле ядренистое, на поле колосистое! – пели голоса за окном.

– Я не понял, что значит «Землю отмыкай»? – заслушавшийся песней Трувор чуть не вывихнул себе челюсть зевотой. Он никак не мог заставить себя подняться. А все потому, что он и его други во главе с Рёриком вчера опять легли под утро. Велемире не нравился такой распорядок дня, но она понимала, что необходимо перетерпеть.

– Это праздник плодородия и мужской силы! – торопливо цепляя колты к своему красивому убору, нравоучала Велемира. – Отмыкать землю, значит, сделать с ней то, после чего появятся плоды! – пояснила Велемира.

– Дай-ка я тебя разок отомкну, – шутливо предложил Трувор, ухватив Велемиру за подол и потянув к себе.

– Да что ты! – весело рассмеялась княжна, польщенная вниманием и страстью любимого. Височные кольца так и зазвенели на ее кокошнике. Не отличающаяся значительными внешними данными Велемира чувствовала себя желанной и красивой рядом с Трувором. Впрочем, как и любая другая женщина, оказывающаяся возле него. – Собираться надо…Нас уже ждут во дворе…Родной мой, – Велемира устремила свои исполненные любви глаза на Трувора, которого боготворила. Она впала в зависимость от его ласки, которую он отдавал легко, а может, и не только ей. – Потерпи до вечера…– Велемира уже поверила в силу своих женских чар, вообразив, что Трувор, и правда, томится в ожидании ее благоволения.

– Ох, я не вытерплю…– нарочито мученически простонал Трувор, подыгрывая Велемире.

А на дворе собралось множество народу. Все жители от мал до велика вывалили из жилищ, чтобы зреть, как Ярило, держа в деснице ветвь, а в шуйце – мёртвую главу, на своем белом коне объедет небосклон, благословив плодородием землю. Своими дарующими жизнь лучами он коснется молодоженов, мечтающих о потомстве, после чего можно будет ждать наследников. Он также обязательно посетит леса и прикажет волкам не трогать домашних животных, заблудившихся или отставших.

Трувор и Велемира вышли на двор, где шли обряды и звучали песни.

– Пойду найду Рёрика, – Трувор двинулся к гриднице, оставив Велемиру наблюдать за коровами, которые, минуя калитку, перешагивали через брошенный кем-то пояс. Сие обрядовое действо должно было сберечь буренок и помочь им вернуться домой целыми и невредимыми.

Велемиру не увлекало стадо, поэтому она начала приглядываться к людям, которые были тут же во дворе. Она думала найти приказчика – пусть пришлет ей плотника, надобно поправить летние ставни. Но вместо него завидела иное знакомое лицо. Уверенной походкой Велемира двинулась к цели под шум песен и заговоров.

– Ярила Вешний, коровушек наших паси! – пел кто-то во весь окрест.

– Ярила Вешний, от волков их спаси! – поддержал кто-то зычно.

– В поле да за полем, в лесе да за лесом! – пропели все хором.

– Дай скотине траву да воду! А злому медведю пень да колоду!

– Услада…– обратилась Велемира к племяннице Бармы, стоящей среди наблюдающих за обрядом. – Почему ты до сих пор не готова?!

– Не готова? – переспросила Услада.

– Трувор и Рёрик собираются в город на празднование и молитвы, – напомнила Велемира, полагая, что Услада знает о планах и потому-то здесь и топчется. – Я думала, ты уже ждешь возле павозок! Возьми с собой накидку, к вечеру может быть холодно!

– Ладно…– согласилась Услада.

Празднование прокатилось по всему Изборску, перекинулось на деревеньки. Если с утра изборчане были заняты распашкой полей, то уже к обеду плясали и отдыхали. Но не все могли позволить себе предаться веселью в честь Ярилы. Волхвы на площади совершали обряды, от которых зависел грядущий урожай. Неясные магические действия привлекали зевак. Люди обступили посланца богов и наблюдали за ним, почтительно сохраняя тишину, никто не разговаривал и не смеялся. Ввиду последнего, Рёрик и Трувор не стали подходить близко.

– Что-то я не вижу сегодня Бармы, – Рёрик наконец заметил отсутствие на прогулке главы вече, который обычно сопровождал князя в Изборске. Сегодня в городе было много гуляющих. И все-таки Трувор и Рёрик переоделись в простых горожан для своего собственного удобства и чтоб не волновать изборчан лишний раз. Охрана, разумеется, была при них.

– Не знаю, где он, – пожал плечами Трувор.

– Может быть, Услада ведает? – подсуетилась Велемира, подпихнув племянницу Бармы поближе к Рёрику.

– Да…Я ведаю…– ответила Услада, подняв на Рёрика глаза. – Там купец Рядович, друг его…Собирается в дорогу, он с ним хотел повидаться…

– А, ясно…– Рёрика устроил ответ и он продолжил созерцать невразумительное зрелище, которое несколько заинтересовало его. Семь бочек были расставлены вкруг. В центре фигуры стояла огромная ступа, а возле нее старый жрец тряс в руках большим ситом. Лишь присмотревшись, можно было понять, что он переливает воду из семи бочек в ступу. – Это надолго? – поинтересовался Рёрик, не направляя свой вопрос кому-то конкретно.

– Пока не наполнят бочку…– ответила Услада.

– Решетом они эдак и до осени не управятся, – усмехнулся Трувор.

– Пусть наполняют тогда…– Рёрик уже хотел пойти гулять дальше: праздник был хорошим предлогом для того, чтобы осмотреть город.

– Они уже заканчивают, – пояснила Услада, вновь глядя на Рёрика, словно вызывая его таким образом на разговор.

– Ну и отлично! – обрадовался Трувор. – Тогда можно уже идти на торжище! Там и скоморохи, и увеселенья, и еда! – Трувор мог развлекаться каждодневно. Он не уставал от подобного образа жизни. А вот Велемире такое давалось нелегко. Ей часто требовался покой. Она едва поспевала за неуемным любимым и делала все, чтобы не надоесть ему.

– Но обряд еще не окончен, – тихо заметила Услада.

– Неужели? – заулыбалась Велемира, задавая вопрос, который ждала племянница Бармы и который никого не интересовал. Когда-то ей самой, Велемире из Новгорода, не удалось занять месть возле Рёрика: ее перебила Дива. И теперь Велемире жаждалось утереть нос сестре руками другой женщины, в данном случае Услады. Первая и третья вполне могут быть дружны и не питать друг к другу неприязни.

– После ношения воды в решете волхв возьмет пест и будет толочь воду в ступе…– пояснила Услада. Она была действительно красива и молода, но не могла шутить или рассказывать захватывающие истории. Какому-то измученному непрекращающейся болтовней и шумом мужчине вроде Бармы было достаточно первых двух достоинств.

Лишь только Услада смолка, как волхв, и правда, взял в руки большой пест и стал с силой разбивать им содержимое ступы, словно выталкивая из воды то плохое, что могло накопиться в семи источниках. Со стороны же это действо выглядело забавно – можно было решить, что жрец просто дурачится.

– Похоже, мы всю свою жизнь заняты не тем, – усмехнулся Рёрик, обращаясь к Трувору и намекая на действия волхва, с виду не только лишенные смысла, но и сделавшие последнего уважаемым человеком без риска для жизни и утрат.

– Когда освободится место главного жреца, то назначь меня! – хихикнул кто-то из гридей за спиной князя.

– После того, как волхв закончит толочь в ступе, останется лишь заговорить воду, прописав по ней вилами…– продолжала Услада, хотя никто ни о чем ее не спрашивал. Велемира одобрительно кивнула, поскольку считала главным достоинством женщины ум. Ей казалось, что достаточно все хорошенько спланировать, чтобы оказаться замужем. Она не понимала, что речи Услады скучны. Хотя если бы их произнесли какие-то другие уста, то, возможно, они звучали бы любопытнее и вызывали бы интерес к персоне, их произносящей.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57 
Рейтинг@Mail.ru