bannerbannerbanner
Горлинка Хольмгарда Книга 1

Атуна Койдергем
Горлинка Хольмгарда Книга 1

– Пусть она заткнуться и пойти в изба, – процедил Хельми, обращаясь к Прохору, словно тот что-то мог поделать лишь оттого, что является ее соотечественником.

– Сам заткнись, она наша княгиня…– напомнил Прохор, не столько расположенный к Диве, сколько слишком распущенный для того, чтобы держать за зубами свой язык. Он был из тех, кто почти всегда и почти любому молвит поперек. – Княгиня, сегодня никак нельзя…– на сей раз Прохор оборотился к Диве, которая никого не слушала. – Надо ждать до послезавтра. А если лодки дырявые, то и того дольше выйдет, надо думать…

– Я тут не останусь…Не хочу! – твердила Дива, с ужасом понимая, что ее слово ничего не значит. Даже если она сейчас вскарабкается на лошадь или отыщет лодку – путешествие не продолжится. – Я твоя княгиня, делай, что я сказала…

Хельми ругался громко и страшно. Благо, его родной язык не всем был понятен. По дружине шла волна возмущения. Не всем нравились, бесспорно, глупые и опасные приказы от той, которую сказано лишь охранять, а не потакать ей. И хоть совершенно ясно, что никто ее и не слушает здесь, тем не менее, отчего же тогда нельзя взять и уйти отдыхать после трудного пути?

Возле Дивы поднялся шум. Размахивая руками, Хельми орал на нее на своем языке. И без толмача было ясно, что он недоволен. Гуннар тоже не отличался вежливостью. Его резкие реплики слышались с другой стороны от Дивы. Прохор и подоспевший Надежа пытались доводами вразумить княгиню. Все остальные ее провожатые, пеняя на нее, недовольно гудели, сжавшись вокруг плотным кольцом. В глазах присутствующих она была лишь бесполезной женщиной, которую и слушать не надо. Никто пока не касался ее и не пытался отвести в избу насильно. И все же ей стало казаться, что сейчас ее кто-то ударит. А может прибьет. Наверное, это оттого, что они все громкие и яростные. Она ведь для них ничем не ценнее остальных женщин. С которыми каждый день случаются неприятности по вине тех, кто должен их защищать! Вот и эти выданные ей защитники уже ненавидят ее. Но только ей сейчас все равно, что будет с ней дальше. Если желают, то могут бросить ее в реку, как и было задумано ранее. Наверное, они так и поступят после сегодняшнего.

– Дайте пройти! С дороги, – в гущу толпы пробился Миронег, которому уже все было известно. Однако в отличие от всех присутствующих он ведал и причины, побудившие молодую княгиню Новгорода к внезапному отъезду. – Пропустите меня…Княгиня…Дива…Что же так…– очутившись возле своей гостьи, Миронег выставил вперед ладони, словно желая удержать Диву в городе. Он ничего не знал о том, как они живут с Рёриком. Но он полагал, что жена князя Новгорода не должна покидать Ладогу в слезах. Слезы некоторых женщин стоят дорого. И да, Миронег с ужасом осознавал, что его город, некогда обладавший торговой мощью, сравнимой с мощью Хедебю, теперь зависим от грозного соседа. И кажется, сосед этот благосклонен и дружественен, но надолго ли. Не следует сердить его и лучше следовать всем предписаниям. Не самая доблестная линия, но единственно возможная пока. – Не нужно спешить…Дорога долгая и опасная. Княгине нужен отдых. Для нее уже подготовлены покои. В которых она сможет отдохнуть. В одиночестве…– последние слова Миронег выделил особенно.

– Я не пойду…– ответила Дива после промедления. И тут же прокатилась волна нового недовольства. Теперь уже возмущались абсолютно все. Ну разумеется, эта бездельница сидела на лавке и любовалась рекой и лесами, пока им всем нужно было сделать так, чтоб ее лодка доплыла до Ладоги. И теперь людям нужен отдых, они устали!

Никто все еще не решался хватать Диву за шиворот и вести куда-то, хотя, вероятно, это было бы действеннее любых слов. И все-таки они ей не ровня. Впрочем, кому-то придется поставить ее на место. Кто-то должен будет отважиться на подобную дерзость, а остальные будут ему благодарны за это.

– Княгиня…Дива…– обратился Миронег к своей несостоявшейся невесте. Он понимал только одно – она должна вернуться в избу, дружина должна отдохнуть, а после гости покинут Ладогу. Прием должен быть и будет оказан. Все пройдет своим чередом. Дива никуда не уйдет сейчас и, уж точно, никакой Хельми не потащит ее за косы в избу, грозя искалечить несчастную. Ему, Миронегу, здесь не нужны происшествия. – Не надо поспешности. И не надо волновать людей попусту…

– Я не…– промямлила Дива, которой было трудно противостоять недовольной толпе. Она бы и не пошла на такое осознанно, если б только не была слишком расстроена.

А тем временем недовольство уже дошло до края и было готово выплеснуться в нечто недозволенное. Кто-то уже подтолкнул к Диве ее служанку, но и от этого жеста прока было не больше: служанка лишь еле промямлила что-то.

– Надо идти в дом, пойдемте…– Миронег вдруг ухватил Углешу под локоть. Растерянная служанка Дивы, понуждаемая руками Миронега, уже увлекала хозяйку к избе, разумеется, подталкиваемая самим князем Ладоги. Несмотря на внешнюю вежливость и рассудительную покорность обстоятельствам, никто не отменял его решительного нрава.

Попираемая толпой и Углешой, Дива ступала почти на ощупь. Она не могла больше возражать и не могла больше сдерживать слез. Они лились по ее лицу, словно потоки весенних ливней. Никто не выполняет ее приказов. Никто не слушает ее просьб. И теперь они все вместе ведут ее обратно в ту ужасную избу, где сидит Перуника с ребенком. А она сама, Дива, ничего не может поделать. Она, как обычно, беспомощна. И никак не может научиться быть сильной. Дать отпор хоть кому-то.

Дива сама не заметила, как оказалась в сенях. В избе уже не было Перуники. После того, как Дива убежала отсюда, у Миронега было не так много времени. И все-таки он успел приструнить сестру и выдворить ее отсюда.

– Здесь княгине Новгорода будет удобно…– Миронег умышленно не обращал внимания на слезы Дивы, а ее попытки что-то сказать прерывал. – Это лучшая изба. В ней же останавливался и наш друг Рёрик…Здесь даже остались некоторые его вещи…

– Неужели это все правда?..– прошептала Дива, глядя сквозь распахнутую дверь на опустевшую лавку, на которой прежде сидела Перуника с ребенком на руках. Это чувство, когда что-то одинаковое происходит вновь и вновь. Эта же горенка, но нет княжны Ладоги. Если бы только ее с самого начала не было. – Почему он не сказал мне…Я же не могу тут оставаться…

– Тут есть все необходимое, есть прислуга…– продолжал Миронег невозмутимо. А затем развернулся к сопровождающим Дивы, которые толпились уже в дверях. – Выйдите отсюда, здесь же нет опасности…– Миронег не видел надобности в охране. И надеялся, что, чем быстрее Диву оставят в покое, тем скорее она успокоится, прекратив стремления к сундукам и лодкам. – Располагайтесь пока. Ваша княгиня никуда не собирается. Она останется в Ладоге на срок, необходимый для подготовки к дальнейшему путешествию…– Миронегу не потребовалось долго уговаривать тех, кто был только рад наконец отлепиться от Дивы. – А служанка пусть зайдет…Зайди, девушка. И внесите сундук…– осмотрительный Миронег также понимал, что не должен оставаться с Дивой наедине. Впрочем, присутствия слуг будет достаточно.

– Как он мог отправить меня сюда?..Он же знал, что меня ждет тут…– не видя неба целиком, Дива судила о погоде по краюшку облачка.

– А что ты, собственно, тут увидела? – Миронег сегодня и сам услышал много неприятного. Но в отличие от своей бывшей невесты, не собирался впадать в апатию. – Девку с ребенком?

– Княжну Ладоги и ее сына. Сына Нега…– прошептала Дива, переведя взгляд на Миронега.

– Нет. Сыном Нега без сомнения может считаться только твой сын. Сын законной жены.

– У меня нет сыновей…– повторила Дива.

– Значит, и у Рёрика пока нет сыновей. Все дети, рожденные другими женщинами, не могут считаться его доподлинно, – вывел Миронег многообещающе. А слуги тем временем втащили сундук, и теперь Углеша доставала из него узелки и короба. – И ты сама должна понимать почему.

– Твоя сестра сказала, что…– Дива чувствовала, как у нее начинают гореть щеки и уши, будто она повисла над костром.

– Моя сестра лгунья и любодейка. И твой муж это знает. Иначе он бы уже давным-давно прибыл сюда, дабы повидать ребенка, которого ему прочат в сыновья…Но знаешь, что я тебе скажу…– зашипел Миронег, нависнув над Дивой. Услышав от сестры много гадкого, он сделал только один вывод: Перуника – не та женщина, которая желает нянчиться с малышом и слушаться братца. Перуника – змея, которая жаждет каким-то хитрым образом оказаться во главе города. Но, как и их старший брат-недоумок, она не в силах этого сделать. По крайней мере, без чужой помощи. – Я брат Перуники. Я ее брат, понимаешь? Ближе меня у нее никого нет. Но даже я не знаю, от кого это шлюха родила ребенка. И если ей посчастливилось привлечь твоего мужа на короткое время, это не значит, что она теперь ровня тебе…Поняла? – Миронег смотрел на свою гостью и надеялся только на то, что эта ясноглазая птаха скоро вернется в объятия Рёрика, заставив последнего позабыть о Перунике, обросшей грандиозными планами. Ведь в глубине души молодой князь опасался того, что слова Перуники могут оказаться правдой. И действительно, зачем Рёрику друг в Ладоге, когда в Ладоге может быть его сын…

– Я просто не понимаю…– запуталась Дива. – И как тогда быть? Твоя сестра говорит, что ребенок от Нега…Что же тогда делать? Как узнать…

– Никак не узнать, конечно. Она и под пыткой не сознается. Но, помимо твоего мужа, тут было еще множество мужиков, алчущих ее взаимных объятий. Все, что Рёрик может сделать, как и любой мужчина, оказавшийся в подобном положении – помогать ребенку расти и стать отменным викингом однажды. Не провозглашая при этом мальчишку без великой надобности своим преемником…– Миронег одновременно верил и не верил в то, что говорил. Все верно, помочь вырасти и назначить наследником города – это не одно и то же. Если только, конечно, верно утверждение, что Рёрик и сам понимает про Перунику и сомневается в ней. – Знаешь, в наше время мы все воспитываем чужих детей. Войны, голод, болезни – дети часто остаются сиротами. А взрастить чужого ребенка – это в любом случае благое дело. Ни одного своего побочного сына я не назначу преемником. Но я, конечно, позабочусь о каждом из них, даже если их матери были нечестны со мной. Твой муж думает так же, я уверен в этом, – тут Миронег не солгал: если что-то нельзя проверить, то придется верить на слово, но не обязательно всецело.

 

– А если он поверит ей? Мы ведь верим тем, кого любим…– грустно ответила Дива. Слезы высохли на ее щеках, поскольку хозяйка отвлеклась на речь князя Ладоги. Но боль в душе все еще рвала сердце.

– Послушай, я знаю твоего мудрого супруга вполне. Он не такой глупец, чтобы на слово верить женщине. Особенно такой, как моя сестра. Лживой и распущенной…– Миронег прежде всегда был милостив к Перунике, насколько это позволял его нрав. Возможно, он оказывался и строг, но также часто помогал ей, заботился, как мог. И все-таки сейчас он чувствовал, что сильно зол на нее. Да он почти возненавидел ее! И это произошло всего за миг, после ее слов. И теперь он знает, что не сможет простить ей всего этого. Он не сможет больше любить ее как прежде, даже если они помирятся. Но он не хочет мириться с ней. Он хочет, чтобы ее не было. Не было сестры и ее ребенка в этом городе.

– Для него она могла казаться прекрасным цветком, – Дива вспомнила Вольну. Которая при всех своих недостатках каким-то образом же завладела сердцем правителя!

– Не могла, – твердо ответил Миронег. – Для него есть только один прекрасный цветок, в котором он не сомневается – это ты. Я уверен, что до встречи с твоим мужем ты была безупречна, как и положено княжне. Чего не скажешь о Перунике. К счастью, я лишь ее брат и не имею возможности и желания бдить ее. Однако мне достаточно тех слухов, которые доходят даже до моих ушей. И я убежден, что твой многоопытный муж в силах обнаружить разницу между целомудренной девушкой и гулящей сукой. От последней он никогда не захочет детей. Или, по крайней мере, не будет уверен в своем отцовстве. Потому нужна ты. Которая всегда под присмотром, под охраной. Не шатаешься одна где попало. И для тебя нет других мужчин. Только ты и можешь дать истинного наследника…– Миронег говорил то, что было и так очевидно, но все же после его слов Дива чуть успокоилась. – Так что прекрати эти бессодержательные страдания. Ты вернешься в свой Новгород, родишь Рёрику сыновей и будешь жить долго и счастливо. А у Перуники только и останутся что слова да рассуждения…Она не станет ни женой Рёрика, ни княгиней Ладоги. Потому как недостойна ни одного из этих титулов, – утешил заодно и себя самого Миронег, хотя не был убежден в том, что говорит. – Ты останешься в Ладоге настолько, насколько потребуется. Не рвись в путь прежде срока. Я даю слово, что моя сестра больше не потревожит тебя…– пообещал Миронег и вышел.

Дива уронила голову на ладонь и пустым взглядом уставилась в окно. Теперь уже город не казался ей таким завораживающим и прекрасным.

Глава 3. Наместник

– Слава, умоляю, только не сейчас, – Барма пытался подпоясать рубаху, но покромка никак не желала ложиться на ткань, то заминалась, то переворачивалась. Глава вече очень торопился: сегодня в Изборск должен был прибыть князь Рюрик, и Барма не хотел опоздать. Но он и не мог пойти не подпоясанным, конечно. Появиться на людях без пояса сравнимо с бесчестьем. Ведь был же случай, когда с какого-то уважаемого человека сорвали пояс на пиру. Так сие восприняли как оскорбление всему роду! А тут еще Хлебослава…Жужжит, как обычно, под руку.

– Я не отдам еще одну нашу девочку этому дикарю! Мало тебе того, что погубил Ясыню! – прокричала жена главы вече. – Ты должен защищать нашу семью, а не заигрывать с варягом!

– О боги, Слава, ты даже не понимаешь, о чем говоришь…– Барма уже не столько хотел ко времени прийти в детинец княжеский, сколько побыстрее уйти из дома, где ему с каждым днем становилось все невыносимей. Как и всему сущему, этой невыносимости должен был наступить предел, но он пока не наступал. А Барма ощущал себя так, словно он уже не мужчина даже. Жена постоянно пеняла на его недостатки, и он перестал чувствовать довольство самим собой. Хотя понимал, что сам не так уж плох. По крайней мере, его семья не голодает, живет в достатке и тепле. И все же давным-давно зародилось это противоречие. С одной стороны, он фундамент большого дома, с другой – он постоянно в грязи, которую вымазывает на него Хлебослава.

– Я все понимаю вполне! Сначала Годфред, теперь Рюрик! Я ненавижу этих варягов, все они одинаковые! – Хлебослава винила в смерти Ясыни Годфреда, хотя на самом деле не знала правды. Возможно, она что-то чувствовала, не находя этому объяснения, а возможно, лишь искала виноватых, как большинство людей. В любом случае, независимо от своей осведомленности, она не заблуждалась на этот раз.

– Они не все одинаковые. И положение совсем иное, нежели в тот раз…Годфред хотел жениться на Ясыне, а Ясыня хотела сделаться его супругой…– после смерти молодого наместника Барма почему-то успокоился, он перестал оплакивать Ясыню, подсознательно убежденный, что влюбленные теперь вместе в другом мире, более счастливом. – Что до Рюрика – он даже не видел Усладу. Но, надеюсь, она понравится ему. И тогда мы упрочим свое положение. Это важно особенно теперь, когда Годфреда больше нет. Потеряв Годфреда, я потерял ценного союзника, – объяснил Барма.

– Ты только и думаешь, что о выгоде! – упрекнула Хлебослава.

– Да, я только о ней и думаю, – Барма так устал от нескончаемых ссор, что уже не желал бурно протестовать и оправдываться. – Ведь это не тебе, а мне думать о том, как прокормить нашу семью.

– Что будет с Усладой, когда он наиграется с ней?! Об этом ты подумал?! – Хлебославу беспокоила уготовленная племяннице участь.

– Все будет хорошо. Услада окажется любимой женщиной князя в Изборске. Это большая честь. Пойми уже, наконец, – заведенный попреками жены Барма резко дернул за поясок, и тот неожиданно оборвался. Хотя в чем тут неожиданность? Терпеливый Барма носил один и тот же надоевший пояс уже не первый год. Но всему выходит срок. – Проклятье, – выругался глава вече, бросив обрывки пояса на коник у двери. Чем вопить, принеси лучше ясало из сундука…А я пока обуюсь…– Барма двинулся в сени, услав супругу за поясом: не так давно ему подарили богатый ремень с золотыми бляшками. Настал момент примерить обнову.

– Пояс, который я вышила тебе своими собственными руками, ты отшвырнул, как ненужный сор, – Хлебослава подобрала испорченную вещь.

– Сварог всемогущий! Слава, я не смогу больше надеть этот чудесный дивный пояс! Позволь мне не носить его обрывки у себе за пазухой! – гаркнул Барма, постучав себя по груди. Он не понимал, что Хлебославу оскорбило не то, что он посчитал порванную вещь ненужной. А то, что даже не выразил сожаления, что пояс, подаренный любимой женой, теперь испорчен. В отсутствии сожаления кроется будто некая неблагодарность. Или мужская черствость?

– Порвался пояс, который я дарила тебе. Это дурная примета, – ответила Хлебослава, огорченно разглядывая обрывки некогда красивой ткани. Все ветшает, не только одежда, но и сама Хлебослава, и их с Бармой любовь. А порванный пояс – это зело пагубный знак, что-то случится, что-то плохое, ведь пояс дан человеку, чтобы оберегать того.

– Прекрати! – рявкнул глава вече, которому не нравилось, что жена пророчит ему неприятности в сегодняшнем дне, обещающем быть ответственным. Рюрик придет в Изборск не просто погостить. Он придет потому, что тут убили его племянника. Неизвестно, что последует за этим. Возможно, пострадает только Трувор и часть охраны, оберегавшей Годфреда, а возможно, гнев владыки коснется и самого Бармы. Мало ли как. – Накаркаешь!

– Я для тебя горластая ворона? – обиженно вопросила Хлебослава. Она устала от того, что муж постоянно груб с ней. Он давно не называл ее ласково, давно не восхищался ею и, кажется, даже не ценил того нечеловеческого труда, которым она занята в его семье.

Барма ничего не ответил и пошел в дальнюю горенку, где в сундуках хранились новые одежды, ткани и посуда. И да, она, его извечная Хлебослава, для него горластая ворона, которая никак не запечатает свой клюв.

Распахнув сундук, Барма стал рыться в тряпье. Обычно он не был занят в хозяйстве и не помогал жене по дому. Однако его истинно возмущал беспорядок, царивший не только в жилище, но и в семье. Хлебослава совсем отбилась от рук, она не уважает своего мужа, не старается для него. Для нее важнее всего дети. Которые в свою очередь растут разбалованными и дерзкими! Вслед за Хлебославой намедни Барме нагрубила и средняя дочь, которая прежде всегда отличалась кротостью. Малютка Звенемира обгрызла все лавки и столы. А старшая дочь, которую Барма считал разумной и посвятил в свои торговые дела, оказалась до безумства глупой. Она сообщала матери обо всех доходах и расходах семьи, и Хлебослава уже и туда пыталась засунуть свой нос.

– Как меня все это задолбало, – процедил Барма, с грохотом захлопнув тяжелую крышку сундука. Он так и не нашел своего нового пояса в этом водовороте чужого шмотья.

Глава вече поднял голову и увидел стоящую возле печи Усладу. Она мыла посуду в корыте, ее руки были мокрыми. Он сразу и не заметил девушки, выведенный из равновесия Хлебославой. Как-то он случайно повстречал Усладу в бане. Это было, когда он решил отсидеться там в тиши после очередной ссоры с женой. После той нечаянной, но памятной встречи в мовнице Барма заметил за собой, что стал думать об Усладе чаще, чем позволено. И уж точно не так, как положено помышлять дяде о племяннице. И все же он не пытался бороться с собой, будучи убежденным, что его мысли – последний форпост его личности. Он имеет право думать, о ком хочет. Если Хлебослава залезет и туда, то он, наверное, покончит с собой.

– Услада, ты не видела мой новый ремень? – Барма достаточно владел собой для того, чтобы не вмешивать девушку в котел непристойных переживаний, которые завладели его мозгом. После того вечера, когда она предстала перед ним во всей своей красе, он вел себя как ни в чем не бывало. Хотя видел, что она смущается его. Что и понятно. Ну да ладно, возможно, скоро все это прекратится, она будет жить в княжеском детинце.

– В сундуке, – Услада подтвердила догадку Бармы о том, что вещь там, где он видел ее в последний раз.

– Ясно, – Барма повторно растворил сундук, яростно отшвырнув крышку, которая громыхнулась о стену. – Помоги найти, – неожиданно для самого себя распорядился Барма, выпрямившись.

Услада вытерла мокрые ладоши о передник и подошла к сундуку, который Барма переворошил окончательно. Молча склонившись над тяжелым ящиком, она начала перебирать одежду, аккуратно укладывая последнюю стопкой.

Глава вече провел ладонью по своему лбу, словно вытирая испарину в жаркий день. Гибкий стан Услады, будто изогнутая березка, приковал его взгляд. В его голову ворвались бесстыдные образы. Ему виделось, как он обнимает эту девушку, как целует ее живот, как она сладко вздыхает в его объятиях. Он уже забыл, когда в последний раз испытывал нечто подобное в реальности, то есть не в своем воображении. И да, он перестал ощущать себя мужчиной. Он – отец, муж, кормилец и заботник, но не мужчина. И не потому, что с ним самим что-то не так. А потому что его поставили в такие условия, где он ничего не должен желать, но зато обязан многое сдюжить!

– Принесешь в сени, – обуздав свои мысли, Барма развернулся, собираясь покинуть горенку. Услада была обращена к нему спиной и не могла видеть его взгляда, и все же он решил прекратить созерцание, которое граничило с чем-то греховным.

– Нашла, – одновременно с ним произнесла Услада, выпрямившись. В сундуке теперь был порядок, сложенные вещи смотрели на Барму, словно овощи с грядок.

– Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили вчера? – Барма забрал из рук Услады ремень и принялся прилаживать его поверх рубахи. – Ты готова послужить своей семье?

Вместо ответа Услада опустила голову. Барма напряженно выдохнул. Он не мог оставить эту девушку в своем доме. Особенно после того, что теперь чувствовал к ней. Мысль о том, что она будет с другим, не доставляла ему страданий. Он лишь сожалел, что не может оставить ее себе. Это не какая-то любовь, это просто очень сильное влечение к ее совершенному телу, не изуродованному множественными беременностями, трудом или, наоборот, ленной жизнью, превращающей женщину в бесформенный мешок.

– Если ты не желаешь принимать участие в нашем замысле, то скажи прямо сейчас, – у Бармы не было никакого запасного варианта, вернее, запасной персоны, и все-таки он не хотел принуждать Усладу к чему-то, особенно спать с другим мужчиной. То ли на него подействовали слова Хлебославы, то ли он сам так на себя подействовал.

– Я не знаю, как верно…– после паузы вымолвила Услада, стиснув ладошки. – Как вы с тетушкой решите, так я и согласна.

 

– О, боги, – Барма вдруг испытал истинное страдание. Услада, кажется, единственная правильная женщина в этом доме. Она одна не доставляет ему хлопот и огорчений. И он должен отдать ее кому-то. Какому-то чужому мужику, который, скорее всего, заставит ее страдать. – Знаешь…Если ты хочешь остаться жить с нами, ты должна сказать мне об этом сейчас, – Барма чувствовал, что дает слабину, но уже ничего не мог с собой поделать.

– Я хочу, чтобы от меня был прок, – Услада слышала, как Барма в ходе очередного скандала с Хлебославой пенял на то, что племянница жены живет здесь и он вынужден кормить ее. И теперь Услада желала поскорее перестать быть обузой для этой семьи.

– Ты стараешься, от тебя есть толк, – Барма уже противоречил сам себе, прежде называя своих домочадцев бесполезными лентяями.

– Но ведь, кроме меня, больше некому туда пойти…– несмотря на внешнюю отрешенность, Услада понимала, что происходит. Хлебослава и Барма бранились громко: не раз глава вече кричал, что ему попросту некого подсунуть владыке под нос. Другие его дочери не столь миловидны, да и это будет слишком уж явно после истории с Ясыней. Кроме того, есть еще одно обстоятельство. Задерганная и измотанная Хлебослава нередко вымещала накопившиеся страдания на домочадцах, в том числе на Усладе. Вначале все было вроде бы мирно, Хлебослава воздерживалась от того, чтобы нападать на племянницу. И все же однажды это переменилось. Хлебослава сама не знала, отчего тихая племянница вдруг стала раздражать ее. Это было какое-то чутье, которое срабатывало лишь в определенные моменты, не постоянно то есть. Услада же ощущала со стороны семейства неприязнь по отношению к себе и желала сбежать из-под чужой крыши. – Я хочу помочь…И я готова, – призналась Услада, смутившись. Она понимала всецело, что именно от нее потребуется. Она пока не знала, как полагается вести себя с мужчиной наедине, но была уверена, что разберется на месте.

Неожиданное признание Услады огорчило Барму: все-таки глубоко в душе он не хотел ее ни с кем делить, не отдавая себе в этом отчета. С другой стороны, гора с плеч: Услада готова и хочет, это главное, а его фантазии – ерунда бестолковая. Надо поскорее выбросить все это из головы. И приниматься за дело, он и так часто стал отвлекаться.

– Услада…– послышались шаги Хлебославы, а вскоре в дверях появилась и она сама. В ее руке все еще была зажата оборванная опояска Бармы. Увидев мужа и племянницу, стоящих возле сундука, хозяйка дома отчего-то почувствовала необъяснимое раздражение. Оно будто подтолкнуло ее в спину, заставив выплеснуть недовольство. – Ты еще здесь?! Я же велела пойти и принести молока. Звенемира голодна!

– Иду, – Услада подобрала юбки и молча поторопилась на улицу.

– Она искала ясало, – коротко пояснил Барма. Изначально он не собирался вступаться за племянницу жены. Тем не менее в последний момент изменил намерение.

****

Изборск пировал уже третий день. И на то была причина. В честь нового правителя – могучего Трувора – шли пышные празднества. Сам князь Рюрик, выбранный некогда боярским вечем, правил в это время в Новгороде, потому и провозгласил наместником здесь своего «любимого брата» Трувора. Ранее от имени князя тут правил его племянник Годфред. Каким тот был правителем, никто толком не понял. Чаще разговоры шли о его гридях. Как бы там ни было, юный посадник безвременно канул в небытие. Народ сия новость не взволновала. Многие даже имени его запомнить не успели. Но Трувор отчего-то сразу пришелся им по душе. Вероятно, потому что новгородский владыка не пожалел злата для устройства праздника в честь своего брата; привез с собой дары и увеселения. Народ угощали, десятки медведей забавляли толпу вместе со скоморохами и музыкантами.

Давно позабыл Изборск о своем прежнем князе – радетельном Изяславе. В его отсутствие град предался новому хозяину без сопротивления. В народе ходили лишь неясные толки о том, куда делся прежний князь и его наследник Радимир, и где, вообще, вся военная знать. И тем не менее, несмотря на домыслы, картина выглядела значительно и благородно: вече торжественно провозгласило новым князем Рюрика. Правда, в народе не знали, что предшествовало тому. Истая битва. Но не на поле боя, а в гриднице. Те, кто яро противились новому владыке, отправились вслед за Изяславом. А сам город не пострадал. И оттого неприязни к доброму правителю люд не испытывал. А теперь, когда великий князь принес с собой радость и оставил на защиту града своего любимого брата – народ и вовсе был счастлив.

В хоромах княжеских, как и во всем городе, шло торжество. Из дверей украшенных изб вырывались песни и смех. Гости веселились, забавляемые шутами. Гусляры ударяли по струнам. А яства сменялись на столах с чрезвычайной скоростью. Самым излюбленным кушаньем прежнего правителя были печеные лебеди и лебяжьи потроха – и теперь они венчали стол, приготовленные поварихами по привычке. Как устроительница пиршества Велемира не могла обойтись без рыбных блюд. Однако вот незадача, перебравшись в окруженный лесами, прудами и болотами Изборск, княжна была вынуждена позабыть о стерляжьих спинках, расстегаях с визигой и прочих капризных рыбках. Теперь щуки с чесноком да жаренные караси задабривали ее желудок. Особое место на столе занимали каши с заячьими пупками и грибами, готовые напитать любой ненасытный рот. Однако большинство гостей не смотрело в сторону круп и вареных грибов. На праздничном застолье желалось горячих пряных блюд, таких как зайцы на сковородах, тушеная вепривина и всевозможная телятина. Интерес гостей занимали и закуски, самыми любимыми из которых были, как-то: верченые языки, то есть жаренные на вертеле; куриные шейки с травами; порезанные рубцы, то есть томленная в горшочках или скатанная в продолговатые трубки вареная говяжья требуха; заливное из петушьих гребешков. И конечно же, мучные приспехи: караваи с той же зайчатиной, колоба и обязательно кулебяки. Отличительной чертой последнего пирога являлась сложнейшая начинка, уложенная слоями, разделенными тончайшим полотном теста. Сегодня на столах были поданы кулебяки в семь ярусов: из четырех видов мяса и птицы, полбы, яиц и грибов. Этим блюдом гордился еще сам Изяслав – лишь его поварихи могли изготовить сей сложный пирог таким образом, чтобы он пропекся и не сломался в дальнейшем. Одним лишь этим пирогом можно было легко и надолго утолить голод.

– Почему до сих пор не подали говяжье вымя? – Велемира заглянула в стряпные избы, где кухарки о чем-то щебетали, смеясь между собой. – Вы тут развлекаетесь, пока на столах есть нечего?! – Велемира слыла строгой княжной. Все знали, что она имеет лишь косвенное отношение к семье прежнего и нынешнего правителя, однако ее благородное происхождение возвышало ее в глазах простого люда. – Вас сюда поставили не хохотать и не языками чесать!

– Княжна, так мы же с зари хлопочем…Уж посмеялись, но что ж молча стряпать, кушанье жестким будет…– извинялись поварихи. – А вымечко так на столах давно, обваленное в сухарях и зажаренное в яйце, как и было велено…

– Посерьезнее, – ткнула Велемира, поправив шаль. – Я не могу разорваться на части! Поскорей бы все это закончилось, – на самом деле княжне нравилось принимать участие в устроении праздника: хоть тут она могла командовать вволю, не встречая сопротивления и будучи неоспоримо существенной персоной.

Двинувшись в торжественные избы, Велемира по пути встретила Усладу, бредущую куда-то в сторону колодца.

– А ты почему здесь?! – отругала Велемира племянницу Бармы. – Тебе велели не отходить от князя! Мы с твоим дядей потратили много сил, чтобы ты оказалась на празднике и могла прислуживать Рюрику за столом!

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57 
Рейтинг@Mail.ru