полная версия

Ася Янис
Ароматерапия

Глава 19

В тот день Вершилов так и не решился поговорить со мной, скорее всего, ему сообщили о моей недееспособности разжимать травмированную челюсть, да и он,наверное, был ошарашен возвращением брата. Меня перевели в частную клинику в городе, а та больница получила щедрый чек от отца, чему я была нескончаема рада. С каждым днём мне становилось лучше, но, разве что физически, внутри я была подавлена и разбита. Обслуживания в частной клинике было намного приятнее, и свет был тут не таким тусклым. Персонал лебезил передо мной и угождал по первому требованию, как будто мне лет пять, и все норовили сунуть мне ложку каши, заглядывая в рот или в отцовский кошелёк. Аркадий жил в моей квартире, где ему всё так знакомо и часто навещал меня. Приносил новые издания книг, а за настольными играми рассказывал, как скучал по городу и по виду из окна, утреннему солнцу, закатам за горизонтом домов, что заставляют замирать и стоять с ними под одним вечерним небом, по запаху свежего хлеба, сладких вафель, доносившихся из ближайшей булочной, и что он навещает маму, и она каждый раз плачет. С братом пока не очень складывались отношения, он ведь горделивый – всё повторял Аркадий. Может, некое соперничество или даже обида на меня за мой отказ в его признании, усугубляло их положение. Аркадий не терял надежды и убеждал себя, что со временем им удастся всё наверстать. Он оптимистически улыбался, но в глазах проскальзывала грусть. Наверное,связанная со мной.

К следующему рождеству моя реабилитация была окончена. Врач оказался прав, я хромала на правую ногу и довольно сильно от того, что связки так и не разработались до конца.Многие чужие люди обращали на это внимание, но мне хотелось верить, что они смотрят на меня всё по той же причине, что и тогда до аварии, потому что я красивая.

В городе воцарилась рождественская суета, на улицы хлынули толпы народа испытывать зимние забавы, казалось, моя авария с праздничной атмосферой позабылась, возможно, это так я и сама свыклась со своим состоянием, но моя трагедия всей жизни не давала покоя. Я сходила с ума, меня одолевали приступы тревоги, страха, и панические атаки из собственного мозга набрасывались на меня, как на добычу, и терзали. Я должна была поговорить с отцом, но стоило ему чиркнуть по мне своим взглядом, как во мне умолкало всё, словно у меня развилась фобия, и я не могла выдавить из себя ни звука и, как астматик, задыхалась.

На праздновании Рождества мы все собирались в поместье отца, как обычно, это Рождество не стало исключением. Большой стол в изобилии еды, и для каждого приготовлено любимое блюдо. Высокая ёлка до потолка, словно гостья, стояла в углу в шикарном зелёном платье в пол, украшенная бантами и бусами, как изысканная дама.

Когда мы вошли с Аркадием в зал, все уже сидели за столами в тишине, и лишь звон посуды и передвижения слуг, не смеющих поднять головы, носились с подносами. Я, было, хотела оправдаться, мол, задержались из-за пробок, но обведя взглядом всех прибывших, опустилась на стул, что придвинул мне Аркадий. Мой взгляд упал ещё на пару пустующих мест, стулья были задвинуты, словно они канули в мир иной, и у нас была панихида по отсутствующим. Вся обстановка, и в прям, была траурная. В прихожей послышались шевеления, и тонкий голосок горничной зажурчал в приветствии, вскоре незамедлительно вошёл Вершилов.

–Извините, такие ужасные пробки, из города прям не выехать, – он остановился посреди зала, шаркнув подошвами туфлей, словно его кто-то дёрнул за поводья, приостановив. Все повернулись к нему и окатили взглядом, словно благословили его. Он прошагал через гостиную и сел за своё место. Была всё та же тишина. Лишь Вершилов пребывал в хорошем расположении духа. Я задумчиво ковыряла в тарелке, откидывая скучные куски еды, рядом сидел Аркадий, напротив отец и его свита по бокам, в основном родственники со стороны жены брата: сестра, тётка и её мать. Роман так и ни разу не навещал меня в больнице, его жена убедила, что эта трагедия скажется на их детях, и в доме будет нездоровая атмосфера, отец, как всегда, поддержал его, может, от того Роман избегал встречного взгляда со мной. Вершилов, естественно, избегал неловкости в отношениях на троих, от того ни разу не показывался в больнице. Я была удивлена, увидев его здесь.

После выпитого спиртного скованный воздух долгим молчанием стал прорывать оборону, сначала громкими вздохами, а после в бой ринулись и смелые слова.

–Дело к свадьбе, значит, идет, – заикнулась жена брата, открывая широко рот и кладя приличный кусок запечённого рулета, говоря безучастно. Она тут же была пресечена строгим взглядом отца, а после он неодобрительно глянул на Аркадия, он и до этого смотрел на него в палате больницы, как на врага, поэтому Аркадий понимал насколько мой отец не "простой" человек.

–А что…-она снова было открыла рот.

–Лиза!– предостерегающе произнёс отец, и она сразу умолкла.

–Что не так?! -вмешался Роман, вступаясь за жену, но перехватив его, ответила я.

– Лиза дело говорит! – звякнув приборами, я сцепила пальцы и сложила руки перед собой на столе. -Наша семья ведь любит пышные торжества, а тут такой повод, ты же давно хотел выдать меня замуж, и я наконец-то слезу с твоей шеи и уеду с Аркадием в его глухомань, будем растить своих…– я замялась, запрокинув глаза в потолок, вспоминая его слова, что он выругался, тогда в кабинете, говоря с кем-то по телефону.

– А, отродье, вроде так! И в наших отродьях не будет ни капли твоей крови, поэтому не переживай за их благополучие, – мое тело трясло от страха перед взглядом отца, который всё понимал, и его переполнял гнев, от этого его лицо напряглось так сильно, что каждая морщина отпечатывалось чётче.

–Что происходит? – озабоченно встрял Роман. -Вы и раньше не ладили, но это уж слишком, – Роман метал растерянные взгляды, ища в присутствующих лицах ответы. Все сидели смирно, не шелохнувшись, словно куклы за детским столиком, застывшие в неуклюжих фигурах.

–Не ладили мы потому…

–Хватит! -стукнул отец гневно по столу, так что все вздрогнули.

–А… репутация! Простите меня, я такая дура, – я замолчала, подавляя в себе досаду куском мяса и тщательно пережевав, тяжело сглотнула, за ним последовал еще кусок мяса, и вот я, уже машинально поправляя волосы, сидела, как ни в чем не бывало, с пустым выражением на лице. Какое-то время все сидели в недоумении происходящего, и лишь когда вошла очередная горничнаяс подносом, за столом по цепочке пронеслось воскресшее оживление.

Я понимала, публичное разоблачение ничего не изменит для меня, но может плохо сказаться на отношениях брата с отцом. Мне меньше всего хотелось портить жизнь Роману, который не был связан с этим делом. Внутри я ликовала, что мне удалось хотя бы напомнить ему о тех вещах, что он так долго скрывал и то, что Вершилов и прочие гости могли видеть его уязвимым. На таких людей, как мой отец, слова не действуют, это ведь не власть. Я боюсь, что до конца жизни мне придется прогнивать под его страхом, пока моя душа не сгорбится, неся это тяжёлое бремя. "Деспот, тиран, убийца, проклятый самим дьяволом, ненавижу, ненавижу тебя ": даже если прокричать ему прямо в лицо, изойдя пеной как бешеная собака, облаяв правдой, я выглядела бы посмешищем перед таким человеком. Я успокоилась. Дымок смирения, оставленный внутри меня погасшей свечой надежды, всё тлел, тем временем, когда я,наконец, отвоюю свою жизнь. Мы разошлись по комнатам очень быстро. После такого никому не хотелось продолжения "званого" ужина.

– Я теперь не знаю, что мне делать, – заявил расстроено Аркадий, усевшись на край кровати и согнув спину, как старик, которому оставалось лишь умереть. – Я не могу здесь оставаться! Я всегда работал руками, строил, создавал, а сейчас мои руки зажили от мозолей, -он раскинул свои ладони перед собой и взглянул на них, словно видел их впервые, и они были для него чужими. – Я уже не помню, как пахнет свежий срубленный ствол, и запах речки, радость безмятежности, – мне казалось, что его мысли говорили с ним, и он бурчал себе под нос, как безумец.

Я прохромала и села рядом, заботливо приложив руку к его спине, Аркадий чуть разогнулся, будто его разбудили. Мне хотелось сказать – давай уедем, далеко, вдвоем, но я не знала, хочет ли он этого, любит ли он меня. Я боялась, что чувство постоянной заботы заставит сказать его: "да", поэтому молчала, а надо было поговорить и уехать, тогда я не попала бы в психиатрическую лечебницу, и мы бы смогли стать счастливыми.

–Уверена, и в нашем лесу найдутся пару деревьев, которые жаждут, чтоб их срубили, – я нежно улыбнулась.

Аркадия это не радовало, он тосковал по дому, лесу, по дереву, в котором видел смысл своей жизни. Он встал с кровати и ослабил галстук, словно он перетянул всё его тело, и швырнул на кровать.

–Лесопилка! -воскликнула я, вспомнив, что он всегда о ней мечтал.

Аркадий снова сел рядом, напротив моего лица.

–Давай ее выкупим? Продадим квартиру, дом и ты снова будешь работать с деревом, – я вдохновенно озарилась улыбкой.

Он уныло молчал. Мы легли спать. В окно смотрела круглая луна, освещая спальню, "полнолуние": проговорила я себе, и она, словно кивнула мне в ответ. Небо было ясным, с маленькими мерцающими звёздами, поочерёдно, как маяки мигали в высоте. Я встала. Мне не спалось, накинув шёлковый халат одним взмахом, приоткрыла дверь, не сводя взгляда со смирного тела Аркадия, и выскользнула в коридор. Я хотела было спуститься в кухню, но заметила приоткрытую дверь отцовского кабинета. Я пошла прямо до конца коридора и заглянула- пусто. Я зашла. Такой тёплый воздух уютного пространства, где столько старых и хрупких вещей, даже запах тут был особым. Большой стол сундуком стоял посередине небольшого пространства, кожаное кресло, стеллаж, прямо в стене, с мелким барахлом, пластинки для проигрывателя в жёлтой, ветхой бумаге, своеобразная лампа-коряга, целый храм воспоминаний, который страшно осквернить и опорочить. Я остановилась у стола и села в отцовское кресло, бродя в мыслях по хорошим моментам, что вызывали на моих губах улыбку, и я впадала в безмятежное состояние. Я открыла ящик стола и увидела чёрный револьвер. Я достала его и, положа перед собой, разглядывала коричневую рукоятку, чёрный блестящий корпус. Я потянулась и взяла его в руки, хотела было убрать.

–Что ты задумала! -в кабинет вошел неожиданно отец и застыл на месте. Мягкий свет тут же обласкал его строгий профиль, обдав свечением седыеволоски бороды, так что она засияла, как паутина на солнце. Он решил, что я....

– А что мне остаётся делать?! Я не могу выйти замуж, в моей жизни нет ни одного любящего человека, нет семьи, матери и отца.

Я решила воспользоваться случаем, пока отец смотрел на оружие, как собака на мяч, который вот-вот запульнут в чащу, и она ринется бежать, но сейчас всё внимание было приковано именно к этому предмету в руках, и поэтому он смирно стоял по стойке.

–Ты не должна этого делать, Дороти! Одумайся!– он шевельнулся, его голос был тревожным, а выражение лица сосредоточенным и непроницаемым.

– А кто должен это сделать?! -я решительно встала, преисполненная в надежде на его раскаяние, и натужным шагом направилась к нему, чтобы оказаться так близко, словно подбиралась к правде, до которой оставался один шаг. – Я ведь давно мертва! Ты же знаешь, что ничего нет смертельнее для ребёнка, чем ненависть. А я всё еще та маленькая девочка, жаждущая твоей любви, – я даже сейчас видела в нём лишь безразличие. Он скорее переживал за саму ситуацию в целом, нежели за меня. -Так что… – я взмыла револьвером вверх, словно кнутом, и прильнула к виску.

–Не смей! – он подался вперед и взмахом руки предостерёг меня.

–Боже, ты даже не пытаешься остановить меня. Мало того, что ты испоганил мне жизнь, так теперь еще и смерть испоганить решил? Ты жалок в своих попытках. И почему мне это сцена кажется такой фальшивой, -я закрутила кистью, играя с оружием.

–Ты больная! – упрекнул он меня из соображений моей неадекватности, и его руки сжались в кулаки.

– Я больная? – голос сорвался. – А кто в этом виноват?! Разве не мой больной папочка, который купил ребенка у наркоманки, и решил поиграть в Бога?! Но даже и этого тебе стало мало, ты продолжил свою больную фантазию и решил, что я, по какой-то причине, виновата во всём. И что ты сделал?! Стёр все мои воспоминания за двенадцать лет, выдрал безжалостно полжизни моей, и даже не сумел заполнить всю ту пустоту, которая образовалась на месте твоей вины! Только ты в этом виноват! – я трясла перед ним неистово головой в рьяном порыве доказать ему всю прожитую несправедливость, но он тут же влепил мне пощёчину. Меня судорожно затрясло, в горле образовался плаксивый комок, губы пересохли, грудь расширил глубокий вздох досады. Сердце учащённо забилось, адреналин прыснул в тело, выбросив порцию тепла, которая тут же прокатилась по мне волной.

–Я сделал это, потому что любил свою жену и не хотел, чтобы она винила себя в смерти собственного ребенка. Узнав горькую правду, она не выдержала и покончила с собой. И ты была там в тот день, и видела, как выносили её тело. Я не хотел, чтобы это стало трагедией для тебя, поэтому решил, что тебе будет лучше забыть. Мы хотели стереть лишь один фрагмент, но твой уязвимый, незащищённый мозг стёр все двенадцать лет. Думаешь, я казнил себя за это?! Мы не знали, какие последствия будут впереди и, увидев тебя на вечере, доктор, что сделал это, ужаснулся, что ты до сих пор пребываешь в забвении собственного рассудка. Но мы сделали, что сделали, – он на мгновение отвел взгляд в сторону, словно ему что-то померещилось, и он решил убедиться в наличии явственности.

– Кто знает, как бы это сказалось на твоей психике, знай ты правду. Я бы предпочёл пустоту, чем терзающую совесть вину, – он говорил хриплым голосом с перебоями, как если бы в горле першило. – Единственное, с чем я не смог справиться, так это с собой, смириться с тем, что до конца своей жизни мне придётся смотреть на тебя – на свою ошибку. Я ненавидел себя не меньше, а тебя ненавижу, потому что, несмотря на всё это, вопреки всему, ты так и не смогла стать тем человеком, которым я мог бы гордиться!

Раздался громкий хлопок и оборвал его речь, огромное тело, подобно бизону, рухнуло на пол. В моих ушах зазвенело, на какое-то время меня контузило, в глазах поплыли радужные круги, сливаясь в единое, я зажмурилось. В тоже время мне стало так легко, словно мне разом отпустили все грехи, словно вся жертвенность стекла с моей души, каждый больной пережиток был собран и отпущен. Шум отступил, моя увеченная нога ослабла, подкосилась, и я рухнула на колени перед телом отца. Лицо мое скривилось, стало безобразным, мне,наконец, удалось вытолкнуть из горла непроходимый комок, и,надсаживая голос, я разрыдалась сиплым голосом. Из обессиленной руки выскользнул револьвер, словно укусившая гадюка, сделав своё дело, уползла восвояси.

В кабинет ворвалась свора зевак и обступила неровной стеной, словно племя дикарей, готовые освежевать тушу. Их тут же пронзила сломившая действительность.

–Что ты наделала? Что ты наделала?– приблизившись ко мне, Роман согнулся на корточках и затряс моё омертвелое тело. Я бултыхалась из стороны в сторону пластичной фигурой, размазывала по щекам слёзы, не отводя взгляда от расползающегося кровавого пятна, которое напитало шёлк халата, и вот-вот достигнет яркого света коридора и засверкает глянцем. Я смотрела отрешённо, чуть покачивая корпусом, и упрямо твердила: «Я не хотела», нашёптывала еле слышно, словно читала молитвенник. Я почувствовала себя униженной под влиянием их осуждающих взглядов, как если бы меня выкинули на площадь позора, прокажённую, которую скоро закидают камнями. Я поднесла руку к губам и зажала себе рот ладошкой, крепко стиснула зубы, уже явно сообразив последствия поступка.

–Вызовите полицию, она не себе! – сказал Роман тихим голосом, разогнувшись в ногах. И его жена в ужасе ринулась бежать.

Следующее, что я помню, как меня подхватили под руки, пытаясь поднять, но ноги затекли, и тело отяжелело, словно я весила центнер, и меня затягивала обратно на дно трясина.

–Осторожно! – выронил Аркадий, шелохнувшись, чтобы меня подхватить. -Она после года аварии, ещё не совсем окрепла, ей может быть тяжело, – даже сейчас, он единственный, кого волновало моё здоровье.

Конвой осторожно спускал моё ватное тело по лестнице, смотря мне под ноги. Руки мои были скованы и прижаты к животу. Сердце мое дребезжало, словно за ним гнались гончие псы, яростно атакуя охотничьими инстинктами загнать до смерти, стук в груди бешено барабанил и рвался наружу. Я остановилась посередине лестницы и, взобравшись обратно по ней глазами, обогнув каждую ступень, робко посмотрела на стоящего Аркадия на вершине и с сожалением улыбнулась. Он был свободен, как и я. Мой взгляд снова бросился вниз на ступени, словно сорвался со скалы и летел, обогнув каждый выступ. Я чувствовала на себе весомый взгляд Аркадия, подобно тому, как если бы солнце нагревало мне спину.

Глава 20

Полиция расценила смерть отца, как несчастный случай. Мы спорили о маме, он ударил меня, и от неожиданности револьвер выстрелил. Меня признали невменяемой, акцентируя факты от аварии, и по результатам томографии было принято решение в пользу принудительного лечения в психиатрической лечебнице сроком до шести лет с последующим его сокращением, на усмотрение врача.

Глава 21

Здесь я уже полгода, и от безмятежности бытия тут отрешаются даже от собственных мыслей. Остаются только мучительные раздумья. Здесь люди сами себе мученики, забывающие про голод, сон, боль в теле. От таблеток разум медленно сводит нас с ума, в голове мелькают несвязные образы, и губы шевелятся в невнятной речи, а потом вдруг останавливаешься где-то, припёртый к стене, обрывая себя на полуслове бреда, и на мгновение возвращается рассудок, и начинаешь замечать, что тело само бесцельно бродит по коридорам. Время тут течёт одной сплошной линией света и прерывается лишь тенью ночи. Я чувствую в этом месте отсутствие мира, словно я нахожусь на стадии рождения, и мне всё еще предстоит узнать что-то новое. Смирение – вот главная мышца в сознании, которую нужно удержать и пытаться оставить в покое, не тормошить тяготением случившегося, а иначе тут позаботятся о твоем спокойствии иными способами.

Я решилась написать письмо Аркадию, рассказать о моей жизни тут, и чтобы он понял, что я пребываю в хорошем расположении, несмотря ни на что, и обрела покой. Возможно, это ему поможет решиться прийти ко мне.

"Почему мне нравятся письма? Да, потому что письма несут в себе глубокий смысл. Я, выражаясь языком души, так мне кажется, я молюсь своему доносчику более выразительнее. Ведь, когда я пишу, я молча проговариваю свои мысли, словно призываю к Богу, если я до этого что-то еще не сказала тебе, то сейчас самое время. Как только ты откроешь письмо, этот ящик Пандоры, то обратного пути не будет, тебе придётся испытать смятение чувств, переполняемых твою душу. Тебе станет легче, если ты несколько раз перечитаешь его, тем самым свыкнешься с мыслью, и тогда письмо обретёт безликое существование, а после и вовсе умрёт, и тебе останется лишь похоронить его, кремировав в огне, где оно вспыхнет и погаснет, превращаясь в пепел.

Здесь довольно мило, стены молчаливые и светлые, так что режут глаза, в основном тихо, но бывает, эхом доносятся крики больных. Они словно чем-то напуганы, может быть тишиной или тем, что она таит в себе, мучая видениями. Есть люди и вполне себе здравомыслящие, умные и начитанные. У нас, кстати, есть собственная библиотека, невесть какая, но выбрать можно, хотя половину я давно перечитала. Во дворе много солнца, и его многие страшатся, им мерещится, что оно их обижает, щиплет кожу, и все они превращаются в скрюченных стариков и бегут прочь прятаться. Больше всего меня радует маленький садик. Последнее время мне нравится работать с землёй, она наполняет меня какой-то необъяснимой силой, и я забываю, где я нахожусь, словно вышла поиграть во двор, и вот-вот меня позовет мама к ужину. Выйдя отсюда (может, однажды), я буду скучать по здешним цветам, тут они кажутся беспечными и веют на просторе, иногда мне кажется, что это они за мной ухаживают, нежели я за ними. И всё же люди здесь интересные, даже когда рассуждают об НЛН и прочей чепухе, кажутся вполне вменяемыми, и правдиво говорят, им бы в рекламщики пойти. А вот разговоры о политике вызывают сумасшествие даже у здоровых, и сам врач говорит, чтобы мы прекращали эти заседания высшего парламента и вели себя здраво, и это он говорит сумасшедшим. Может, так он напоминает нам, кем мы были, а впрочем, это всё неважно.

Жалею лишь о том, что нам не удалось поговорить о нас, не сказала, как сильно люблю тебя, побоялась, что лишу тебя собственного выбора остаться со мной не по принуждению, а по велению сердца. Мне всегда казалось, любовь – это некое мировоззрение, отдельный мир, где двое из плоти и крови трудятся над общим чувством, определяя свои границы, чувствуя друг друга, интуитивно укрепляют союз, словно утробная связь близнецов, у которых даже тишина – единое целое. Возможно, мне ещё предстоит многому научиться, ведь сердце моё оказалось близоруким, и видит тебя слишком близко, так что каждая твоя погрешность, чёткость изгибов, линии тела, черты лица, нерушимость силы и воля души отчеканились во мне, вытащили меня на свет, и я прозрела в любви. Этот маленький грудной эмбрион совсем неопытный, но я уверена, будь ты рядом, я научу его вести себя примерно, и воспитаю отличного борца против всех трудностей.

Я поняла одно, нас никто не держит за наше прошлое, только за светлое будущее, и я надеюсь, оно у нас ещё есть. Письмо я передала через этого проныру Акима. Он изредка навещает меня, забавно он однажды сказал: "А что не убежала-то,дурёха? Я бы тебя спрятал, я знаю такие места, что даже сам боюсь там бывать, могу и не вернуться, больно хорошо там". Сейчас бы бежала отсюда, но лишь потому, что безумно скучаю по тебе! Да,может, мы и не говорили о любви, но я чувствовала её в тебе, и ты смотрел на меня так, как мне всегда хотелось".

Ответа так и не последовало, ни через неделю, ни через две. Я уже не ждала, надеясь лишь, что он в полном здравии и не забыл меня. Дни коротались вечерами и ожиданиями чего-то непонятного. По любому случаю мы праздновали, вот например, если кто-то переставал пить жёлтые таблетки и переходил на синие, потом на белые, они считались самыми безвредными, наверное, этот предрассудок был из-за цвета, хотя, на мой взгляд, они все одинаково горькие. В июле, когда полетел тополиный пух, и у половины пациентов еще к сумасшествию добавилась и аллергия (никогда не задумывалась, что и такое бывает), и все сидели по палатам, двор был пустой, только один старикашка, совсем плюгавенький, выходил посидеть на скамейке, прильнув спиной к теплой стене лечебницы. Он смотрел куда-то вдаль, выше наше нашего ограждения, и протягивал руку навстречу к чему-то невидимому, словно пытался нащупать линию света, а потом резко отдёргивал руку, словно его рука – маленькая пронырливая рыбка, столкнувшаяся снеизведанным, трусила попасться в золотую сеть солнца. Неожиданно меня позвали в комнату для свиданий. Я была во дворике и копалась в земле, как ко мне, пересекая луг, направлялась женщина в белом халате.

–К тебе пришли! Иди! -рявкнула она и тут же, развернувшись, недовольно удалилась из-за того, что ей пришлось долго иди. Я воспрянула духом и, улыбаясь, ринулась бежать,прихрамывая, стряхивая на ходу остатки земли. Мешкая у двери, я оглядела свой вид, пригладила одежду, заправила волосы за уши и спокойно вошла. Вершилов! Я удивилась, да, что там удивилась, мне показалось, что у меня от неожиданности приоткрылся рот. Он стал солиден и немного прибавил в весе, а на безымянном пальце блестело обручальное кольцо.

–Надеюсь, не та худощавая блондинка, – кивнула я на его руки, дав понять, что я заметила его перемены в жизни.

Когда приходится подолгу находиться в одиночестве, то бездумно начинаешь разглядывать себя, ногти, кожу, трогая её так, словно и она может научить меня чему-то новому, стать центром познания, даже в темноте можно разглядеть нечто неузнаваемое, и спросить о наличии того, кого якобы видишь, и это вполне нормальные разговоры. Поэтому всякие мелочи быстро попадают в поле зрения.

–Брюнетка! – улыбнувшись, выдал он.

Он окинул глазами скудную, низкуюкомнату, где стояла одна скамья, примыкая к окну, и старый стул, как бы приравнивая меня к этому месту, и вообще, можно ли здесьсосуществовать.

– Ты ничуть не изменилась и даже похорошела.

–Ты слишком любезен, и как всегда, в твоих словах мало правды. Зачем ты здесь? Неужто, оставив свою избранницу, возжелал сразу другую? Семейная жизнь наскучила так быстро? Это и неудивительно, ты такой непостоянный, – я злорадствовала, не успокаиваясь, видя его довольную улыбку. Прохромав до скамьи, покорно села, подобрав под неё ноги. Вершилов проследил за мной взглядом, но сделал сдержанный вид, хотя его лицо дрогнуло обеспокоенным выражением.

– Скажем так, пытаюсь немного скрасить свою семейную жизнь, а не разнообразить, поэтому хожу вот по психиатрическим лечебницам.

Я опустила голову, и с моего лица ушла прежняя восторженность. Я и сама на миг забыла, где нахожусь.

–Прости, я не хотел! -сказал он тихим голосом.

–Да всё в порядке! Я рада, что в нынешнем положении, я еще могу хоть как-то развлечь новоиспеченного семьянина, – и я безучастно повернула голову на маленькое окно, которое выходило во двор. Оно было близко к фундаменту, и на его козырёк напорошило тополиным пухом, поскольку окно было слабым, то пух летал и по комнате, кружа по потёртому полу и зажимаясь в угол от сквозного ветерка.

–Как ты вообще?– он брезгливо посмотрел на старый стул и, поддернув штаны, со скрипом сел, сложив ногу на ногу.

–Ты её любишь? -я смотрела на свои руки перед собой, разглядывая ноготь, под которым была частичка земли.

–Нет, она ждёт ребенка и поэтому… – он запнулся и громко вздохнул, так что его дыхание повеяло легким ветерком и коснулось моей щеки.

–Хорошо.

–Хорошо, что не люблю?

– Да! Любовь – ужасная вещь, тяжелее скорби.

Мне хотелось спросить его об Аркадии, но я почему-то не решалась.

– Аркадий передал тебе книгу, но ее забрали на посту, пообещав вернуть, -Вершилов, словно услышал мои мысли, заговоря о желаемом.

–Очень мило с его стороны, у нас тут всё забирают на проверку! Как он, кстати? – я оживилась и посмотрела на него сконфужено.

–Тоже хорошо, погружён в свою работу, -Вершилов опустил взгляд на свои тёмно-синие брюки и безучастно встряхнул пылинку, которой и в помине не было. Вся атмосфера была какой-то напряжённой и неловкой.

Мы сидели в полном молчании. Я смотрела то в окно, то на руки,перебирая пальцы уже по привычке от задумчивости, как бывало наедине в палате.

–Ладно, пойду, но обязательно загляну снова, – он подался вперед в попытке подняться.

–Не надо! -Вершилов прильнул обратно к спинке стула. -Не уходи! Побудь еще немного. Почему Аркадий не ответил мне на письмо и не навещает меня?

–Ему нужно время, чтобы прийти в себя. В конце концов, его жизнь тоже перевернулась с ног на голову. Он разберётся со всеми своими делами и обязательно придёт. Я тоже прочёл твоё письмо! Не мог не прийти после такого, просто сомневался, нужен ли я тебе здесь.

–Так спроси меня об этом?

–А ты ответишь?

– Я всегда говорила тебе правду, разве, нет?

–Да, – его губы тронула улыбка воспоминаний, припоминая в памяти наши откровенные разговоры.

–Значит… – он мешкал, не решаясь произнести слова, которые так долго хотел услышать. -Я тебе нужен?– проронил он дрожащим голосом.

–Да, – и я потупила взгляд.

Мне нужно было это сказать и услышать, спросить, ведь тогда я подумала, что он лишь из-за отца любил меня, и ужасно злилась на него, а сейчас, когда он был в браке, могло ли это изменить в нём что-то по-настоящему. После того, как я вернула своё прошлое, для меня всё было важным, я не хотела больше обмана.

Он решительно встал, я резко вскочила следом за ним, но осеклась уязвимой ногой, и он подхватил меня за локоть. Его грудь всколыхнулась, казалось, даже его кости затрещали от выпрямления вздоха. Прикосновения были трепетными и бережливыми, словно ему дали подержать младенца, и он не знал, как с ним обращаться, поэтому вёл себя растерянно. Проскользнув меня вниз, по руке, которая медленно разгибалась, он дотронулся до моего пальца, как робкий мальчишка, первый раз пытающийся дать понять о своей симпатии. В воздухе затаилось ожидание чего-то неизбежного. Мы некоторое время постояли в раздумьях, а после я его обняла, как если бы сочувствовала ему по утрате близкого человека. Он крепко сжал меня, понимающе к моему состоянию, и что живой человек намного лучше даже самого проницательного письма. Я стояла и слышала, как внутри него билось сердце. Я приложила ладонь к его мягкому животу, и он чуть вздрогнул, как если бы в сердцевину огромной скалы вбили стержень, и она ослабела на миг в ударе. Я чувствовала родственный запах, мне хотелось верить, что это Аркадий обнимает меня и прощает за всё, возвращая меня домой. После его ухода я какое-то время оставалась ещё в комнате, потом медленным шагом направилась по прохладному коридору и оказалась во дворике. Солнце уже уходило за горизонт. Я по привычке оглянулась на лавку, ища старика, но его не оказалось. Сев на его место, я прильнула спиной к нагретой стене лечебницы. Высокий яркий закат орошал своим цветом крыши домов, будто там далеко разгорался пожар, и свечения огня захлестнуло всё небо. Птицы, взбудораженные, слетали вниз со своих навесов, словно они бумажные самолетики, и спасали свои бедные крылья от обгорания. Зарево было настолько ярким, что казалось оно захлестнёт меня целиком, и я вспыхну без крика и боли, растворяясь в закатном пламени.