Ася Янис
Ароматерапия
Глава 8
Какое-то время я жила вот так вдвоем с запахом, наслаждаясь страстью и падая в его объятия под воздействием чарующей плотской любви. Я почти не покидала свою квартиру, находясь в плену своего желания, и всё насыщалась им до изнеможения, словно мы молодожёны. Чтобы хоть как-то развеяться, я приобрела билет на поэтический вечер. И надо сказать, я любила быть неотразимой вдобавок к своему несчастью. Перед сценой небольшого зала усаживалась оживленная публика. Встреча с поэтессой начиналась. Опаздывающие всё еще тянулись из коридора. Последние две женщины прошли мимо меня и остановились, выискивая свои места, обмениваясь разговором.
– Мне так нравится ее голос, у меня даже есть ее автограф, а сегодня возьму ещё и для сестры. Она не смогла прийти. Бедняжка на днях подвернула ногу, такая жалость, – покачала женщина головой, собрав лобную морщину в кучу. Её выражение лица явно было поддельным.
Другая женщина сочувственно поджала губы и, молча взглянув еще раз на билет, стала медленно продвигаться меж рядов к нужному месту, вторая женщина, словно за поводырём, шла за ней. Они сели. Отголоски затихли. На сцену вышла щуплая женщина, черноволосая, простенько одетая, с блокнотом в руках. Складывалось такое впечатление, что сейчас она будет раскаиваться перед зрителями, а мы, будто присяжные, выносить вердикт. Она села перед публикой и немного помолчала, чтобы воцарилась полная тишина. Все замерли в ожидании. Она меня вдохновляла быть ближе к себе, некая вкусная пища, которая стройнила душу, и никаких там калорий от жизни в виде незнакомцев не заставят меня усомниться в себе.
Боже! Я не поверила глазам, но передо мной мелькал Вершилов с белокурой пассией, усевшись в передних рядах. Ну, всё! Считай, вечер испорчен! С последней нашей встречи минула, как неделя. Я только сейчас это осознала.
Вы гляньте, как она кокетливо стелется перед ним, обращая свой профиль на него, а он смеётся, да так громко, так громко, что его голос прокатывается раскатами по моей спине, вызывая шероховатость кожи. Тем не менее, встреча выдалась спокойная, монотонная, без каких-либо восторженных возгласов и оваций. Женщина с нервными руками сидела на стуле против публики и говорила глубоким, проникновенным голосом, впиваясь цепко в самую душу. Мне казалось, ей было тесно на этом маленьком островке, который сдавливал её волнительные метания, вытесняя рвение рассказать всё и сразу не за час или два, а ежеминутно выплеснуть из себя невзгоды жизни, тяжесть бремени, не сводя глаз с обидчика, приковывая его своей болью к месту, освобождаясь от чар мучения, но она продолжала разбрасывать свою улыбку, робко благодаря обаянием ответчиков темже символизмом, в непроходимом угаре воздуха. Когда ее взгляд упал на меня, по моему телу пробежался холодок, мне почудилось, словно она просит помощи, рыдая через стихи, через те, которые так точно отображали суть всей проблемы. Мне казалось, что из всего зала это ощутила только я. Покидая сцену, она как-то странно выделила меня взглядом, будто понимала то, что поняла я. Многое из чужих слов мы воспринимаем лучше, через стихи, музыку, пересказы, тексты, и разоблачаем свой панцирь. Находим хорошие объяснения чему-то необъяснимому раньше, невыносимо трудному. Мы развиваем в себе чужое слово, учимся новому, учимся правильно себя воспринимать и всё потому, что кто-то однажды это сказал. Передал нам некий символизм объяснить происходящее следующему. Узнать себя лучше, позволить другим показать правильность своего мышления более точно, тем самым осчастливить.
Я поспешила ускользнуть от нежелательного столкновения, но поторопилась, пришлось воочию выказывать дружелюбие.
–Дороти! – меня окликнули, и я услышала знакомый тембр и обернулась на голос, уже с улыбкой.
–Доктор, какими судьбами? Я и не предполагала, что вы ходите на подобные вечера.
Я обратилась к Вершилову, встретив его в проходе в суматохе покидающихся людей, которые двигались потоком, словно торопились к спасательным шлюпкам. Он был один. Его спутница болтала с какой-то женщиной.
– Дороти, так рад тебя видеть! – он учтиво улыбнулся, не скрывая истинного восторга.
–Мне хочется верить, что я могу стать лучше, так сказать, понять всех женщин сразу через одну, а ты здесь одна?
Доктор переключился на зал, ища в лицах чужаков встречный взгляд, обращенный на нас. Я и сама стала думать, будто меня кто ждет, и выследила взгляд доктора.
–Вы хотите меня осудить за это? -переключилась я обратно на Вершилова.
–Ну, что вы! У меня у самого плохая репутация.
–Ну, это ещё полбеды, хуже этого может быть человек незаинтересованный ей вообще, – я не заметила, как процитировала слова отца и даже ужаснулась, насколько на него стала походить, перенимая его отвратительные качества.
Создалась неловкая пауза.
– Не могу не заметить, вы прекрасно выглядите, -Вершилов отступил на шаг назад и бегло оглядел меня.
–Ну, так я хожу к самому лучшему доктору на свете, – я изобразила на лице притворство.
–Вы мне льстите!
–Вы правы, – я лукаво сузила вырез губ, сияя улыбкой.
Он посмотрел на меня увлечённо. Обычно так смотрят те, кто добиваются расположения сильной пассии упорством. Я хотела было ещё сказать, приоткрыла рот, но тут же сомкнула губы, увидев, как по проходу к нему идёт его запоздалая спутница. Мы разошлись. Я всё еще могла чувствовать на себе его восхищенное изумление и после того, как вышла на темную улицу. Мне казалась, он следует за мной, по цепочке цокающих каблуков о тротуар, что ритмично придавали темп преследователю. От этого я шла царственно и лишь обернулась при входе в кофейню. Не увидев его, облегчённо ссутулилась. Я пыталась проникнуться легкомысленностью кофейного общества, воздухом ленивой суеты, ненавязчивых бесед, блаженством лиц, будто Рождество к ним приходит каждый день. Возможно, если приблизиться к каждому, от них повеет запахом ели, только что принесенной из леса. А пока неотступный привкус тёплого молока и жареных зёрен перебивал даже самую хорошо выраженную мысль. Может, с кем познакомиться? Для разнообразия!? Как это вообще делается? Быть собой! Главное? Я выбрала невзрачного паренька у окна и подошла.
–Привет, я Дороти! Слушай, мне плевать, женат ты или нет, судимости, характер или полное отсутствие его, мазохизм, алкоголизм, даже пусть они на одной сплошной.Мне всё равно! Я тоже смертная, – это было настолько унизительно и неестественно, что я сразу знала о своём провале наперёд. Не успев дополнить еще более весомыми доводами, как паренёк сбежал, стянув свои вещи со столика. Я только и смогла сопроводить его побег жалостливым видом. Разочарованно плюхнувшись за пустое место. "Ну, я тоже попыталась", как бы моё внутреннее состояние чуть запоздало и тоже плюхнулось следом, окончательно обосновавшись за столиком.
Служащий принёс мне кофе, со словами:
–Будь вы в баре, произвели бы фурор, а так… – он покачал головой, в знак моего поражения. – Вы сегодня безупречны, красивы, вот он и испугался! – юнец при белом переднике поставил чашку подле меня.
–Постойте! – окликнула я смельчака. Он обернулся. -Вы определённо красивее меня. Ваш нос и осанка наравне, прямы, учтивы. Будьте даже не любезны! Я потерплю, только давайте уже выпьем, а то прям тошно. Да и потенциал весь свой я растратила на сегодня.
–Я не пью кофе, предпочитаю более крепкие напитки, – я аж взбодрилась невольно на его привычки.
– А можно и мне покрепче?
–Если у вас время терпит ещё, то подождите, -и он кинул взгляд на стену, где висели часы.
–Бывало моё время и не такое терпело!
Юнец понимающе ощерился.
Через полчаса посетители стали расходиться, кофейня закрывалась. Служащий закрыл дверь за последним гостем, приглушил свет, дабы не манить прохожих, скинул с себя белый передник и занырнул в подсобку. Пробка щелкнула, и он появился с бокалом вина, я тут же выпила.
– Неудачный день? – уставился он на меня, и, достав полотенце, принялся натирать стойку.
–Неудачная жизнь! – я пододвинула пустой бокал к нему, дав знать о следующей порции.
– Сюда не заходят такие, как вы.
– Какие такие?
– Отчаявшиеся! – он вновь скрылся в подсобке.
–Они, что, не пьют кофе? – я потянулась к волосам и распустила их.
–Так лучше! -сказал служащий, появившись передо мной с бутылкой, и прислонил её горлышко к краю стакана. Багровый ручей скатился по стеклу, заполняя дно. Я ещё посидела какое-то время, пока юнец приводил в порядок кофейню, то сдвигал стулья, то добавлял бумажные стаканчики, расправлял вафельные полотенца, прочищал кофемашину, снова всё протирал, пока вокруг не заблестело чистотой. Я расценила это, как окончание моего визита.
На улице собиралась гроза. Небо заволокло чернотой и начало метать световые орудия. Молния била разрядами, пуская ослепляющие стрелы далеко за пределами земли в сопровождении грохота. Не-а, дождь не по мне, разве что в дождливую погоду хорошо разнашивать одежду. К тому же, в такое время по улицам бродить – какая-то печаль, нездешняя, заблудшая особа, на которую все оборачиваются с унынием и жалостью, вспоминая свои худшие моменты. Я пережду лучше, нежели стать добычей минувших дней.
Глава 9
Прошла ещё неделя. Я больше не ходила по культурным вечерам, избегая ошеломительного эффекта наткнуться на доктора. Воскресный день, стук в дверь в районе четырёх обескуражил моё заброшенное ожидание. Я открыла. Явился Вершилов во весь свой престижный рост. Было в нём что-то отсутствующее до встречи со мной, словно случилось непредвиденное. Он был поубавлен молодости или наоборот, искусство, что поглощал он все недели, довольно хорошо взбодрило его. Забавно! Подметила я. Мы видим по ощущениям внутренних чувств, когда, на самом деле, всё по-прежнему обыденно.
– Вот так сюрприз! – внутри меня что-то дрогнуло от волнения.
Я держала его в дверях, в то время, как он таращился на мой полураздетый вид.
–Ну, заходите, раз… не успев я договорить, как он, хмыкнув, переступил порог.
–Может, вина? – предложила, не подумав, по привычке, как если бы в моём доме подавали первым меню, и я подскакивала при любом госте, заявившегося некстати.
–И это в четыре-то дня? – наконец он проронил, предосудительно разведя губами в стороны, издав легкий щелчок. Вершилов вышагивал медленно, выискивая удобный манёвр наступления. При этом кружил глазами по сторонам. Мне показалось это странным. Не так давно он и сам здесь жил, а я ничего не меняла, только пару горшков с цветами приволокла с кампуса биологии. Вся мебель осталась на прежних местах. У стены стоял диван, напротив маленькой светлой кухни, на белые кирпичные выемки, я повесила кашпо.
–Не вижу разницы в соотношении между суточными промежутками. Так красное или белое?
Я уже держалась подле выборочного шкафчика.
–Так бумаг у тебя нет? – сказал он придирчиво, изображая эмоциональный вид требующегося немедленного объяснения, ходя, словно надзиратель.
Так и знала, что эта проклятая комендантша Золушка наябедничала ему, вот зараза! Всё точит свой язык трёпом. Внутри меня всё сжалось от возмущения и неловкости.
–Зачем искала тогда? Выдумала чушь, пришла.
–Честно говоря, я уже не припомню, какому из инстинктов решила оказать услугу на этот раз. Мысли ведь вправе предаваться сами любой игре, -я улыбнулось безмятежной улыбкой, выражая невинный вид.
Вершилов петлял кругами, напирая своими движениями. Подводя меня к сути.
–Зачем вы сюда пришли? Вам, что, сплетен и ссор не хватает? Что заставляют вас жить бодрее. И вы примчались сюда за личной порцией? -я протянула ему бокал.
Вершилов перестал маячить и увалился на диван, широко и раскованно, раскинув руки в разные стороны. Я поставила его непрошенный в учтивости бокал на небольшую тумбу подле дивана.
–Я слушаю! Зачем я был тебе нужен? -от приподнятых бровей, интересом на его лбу прояснились две морщинистые линии.
Я метнула взгляд на прихожую, где прятала крепкий запах непрошенного постояльца.
–Думаю, очередную глупость ваше безупречное сознание не выдержит, – я выпила встревожено бокал вина и наливала следующий.
– Глупость женщин – это мой хлеб насущный!
Он оправился в плечах, потянув тугой пиджак, склонился, опёрся локтями о колени, сложив руки в замок.
– Я ведь могу и по-другому! Нарушить всяческую деликатность. И мои пальцы проскользят снова, более профессионально, чем в прошлый раз.
–Это что? Угрожающая фривольность?
Я расхохоталась несдержанно, под воздействием ударившего вина в голову, и так внезапно, как бывало в стычках, бьют под дых, только на этот раз удар пришёлся мне прямо в виски.
–Я смотрю, психология полна новизны, раз женщин сейчас затравливают близостью с мужчиной. Можете меня даже посадить в эрогенную зону – я смогу воздержаться. И я, пожалуй, рискну и доведу свой страх до оргазма. Меня прямо забавляет ваша устрашающая решительность. Вы, оказывается, не так умны! И мало осведомлены о близости. Привыкли напором брать в ваших роскошных костюмах, прямо омерзительно! Не находите? – я выказала брезгливость к его безупречному виду, при этом чуть покривлявшись.
Мне срочно понадобилась философская помощь, и я снова наполнила бокал. Вершилов посмотрел укорительно.
– А иначе я вас не вынесу! – прочитав по его лицу неодобрение, я ответила незамедлительно.
– Интересное пояснение и даже смешное: "эрогенная зона, страх до оргазма", – Вершилов пробормотал себе под нос, повторяясь за мной, и впал в задумчивость, смотря на меня трогательным взглядом. Вдруг неожиданно на него, словно снизошло какое-то озарение, словно он осознал смысл жизни, непринужденность, легкость, нечто такое, что заставило его перемениться.
Человеческие лица отображают любовь еще задолго до того, как сам человек признается себе в чувствах другому.
– Ты много выпила и кажешься сумашедшей, говоря подобные вещи. В таких нелепых ситуациях я обычно рекомендую себя людям. Впрочем, я забыл, что ты не моя пациентка. Не та овца из стада, приходящая жаловаться на зубастых мужиков.
–Изучая женщин, вы не очень-то высокого мнения о нас.
–Ну, почему же? Вот твоему притворству и твоим познаниям в различных областях…
Вершилов, как бы припомнил свой желтеющий цветок, окинув взглядом мои.
–Очень даже с поощрением отзываются во мне.
– Правда? – я вскарабкалась на столешницу и уселась, свесив ноги, легонько постукивая пяткой о дверцу шкафа.
–Да! В вас есть искренность. Вы не боитесь, что будете казаться доступной или уязвимой. Признаюсь, я так и подумал, что вы заигрываете со мной в первую встречу, а во вторую, и в прям, были чем-то обеспокоены.
–Мне кажется, вы всегда так думаете, даже если ваш партнёр мужчина. Вы уверены, что он щеголяет перед вами словесной наготой ради чего-то более прибыльного.
–Вы проницательны, – он усмехнулся, нахмурил брови, словно на его лицо упали лучи яркого солнца, и глаза приобрели тонкие расщелины.
–Мысль, товарищ доктор, она ведь обыденность! То, что вы называете болезнью в женщинах, я называю интеллектом, просто они боятся его. Знания, никуда не применяемые, вызывают психоз. Вот, например, вы говорите красное, а я зеленое, но это не значит, что существует проблема, в сумме ведь и то, и другое – есть. Как вы и сказали, стоит лишь привыкнуть к этому состоянию. Могу сказать одно – времена сейчас тяжелые для любви! Самое оно – посходить с ума и начать думать о былом. Я вот восхищаюсь прошлой эпохой, люди умели быть воспитанными по-настоящему, понимаете, о чем я? Они скрывали учтиво неприязнь в словах, при этом выказывали уважение. Увы, наше время быстротечнее, стоит влюбиться и приходит пора расставанию. Любовь – двигатель возможностей! Ты рождаешься первый раз и всю жизнь мчишься до самого себя, прихватив ненужного опыта ещё и у других. Вмиг сворачиваешь всё у себя внутри, ставишь объект вожделения на первое место, да поставишь так далеко лицезреющую фигуру, далеко от себя, от мира, что бежишь вдогонку, оставляя всё движущееся позади. Протесняешься сквозь толпы, налетаешь на других искушенных и снова мчишься, обучая свои ноги ритму, и надеешься, что они выдержат. Это, как бежать по перрону за ускользающим человеком, запаздывая из-за других. Пока будут совершаться эти набеги, близость останется близостью, а не чем-то другим. Уже после стена плоти теряет стойкость, принимает вызов на непрочные прикосновения, дающие слабину состоянию, из оживлённых пальцев исходит желание всаживать упругие, сдавливающие ласки, глубже входя в корпус. Делаются попытки отвести взгляд, но каждый раз возвращение к пеклу, глаза в глаза, заставляют вглядываться, искать точку, откуда начинается всё это безумие. Воздух перегружается перебоями вдоха, и выдоху не хватает сил отдышаться от этой вязкой массы, скопившейся в груди. Следующее состояние – холодный шок, из животов извергаются сокращения, надламываются в резких рывках. Мы мучаемся в любовных родах, совсем как человек незнающий, что его сердце стало удобным чревом для созревания и роста нового чувства. Любовь умирает в минуты её познания, в сединах страданий, изживая свои свойства ожидания и терпения, поэтому очень важно не поддаться течению обыкновений. В прошлом переживали подобное увлечения ярче, медленней, посвящая половину жизни пыткам, изживая себя тяготением воспоминаний. Сейчас – всё так обесценено.
В моём сознании всё путалось из-за чрезмерной дозы вина. Я говорила медленно, местами умолкала, снижая темп преследователя чужого внимания, которое в этом момент пристально внимало ко мне.
– Удивительно! – сказал доктор. -Может ты и,в прям, больна?! Но вызываешь состояние эйфории внутри меня.
–А самое глупое, – добавила я, – потерять это чувство, и когда утрата остывает, то и разговоры становятся на целую вечность, ведь порванная связь куда прочнее! Иногда, кажется, будто не было ничего, и я просто болтаю о пустом, – я посочувствовала сама себе.
– Ты когда-нибудь любила?
–Давно! – удержала я свой оцепенелый взгляд в одном положении, вспоминая историю первой любви.
–Расскажешь мне ещё?
–Может в следующий раз?! -пробудилась я от забвения воспоминаний.
–Хорошо, тогда я пойду! Тебе лучше отдохнуть, – он встал с дивана, оправился, одёрнул складчатый пиджак. Ещё раз обвёл глазами пространство комнаты.
– Но обещай мне!? Завтра в восемь мы отыграем ещё один акт твоей жизни. Ты меня заинтриговала.
Я улыбнулась, кивнув согласием.
–Ах, да! – Он обратился, обернувшись перед уходом.
–Так по поводу бумаг и всего прочего.
–Бумаг? А, бумаг! У меня их нет!
–Жаль! Они бы могли пригодиться Аркадию, он постоянно терял свои наработки чертежей. Бредовые идеи конечно… – он припомнил подробности из прошлого, что-то близкое, и даже немного засиял от ностальгии. Мне стало стыдно, что у меня не оказалось обещанного обмана.
–Постой! Ты сказал Аркадию? Так ты не Аркадий Вершилов? – я ужаснулась и вмиг прозрела от всей шумихи в голове.
–Нет! А с чего мне им быть? -доктор озадаченно посмотрел на меня.
–Но ты…ты пришел сюда и про бумаги знал и то, что я тебя искала. Откуда?
–Ну, так тётушка Золушка мне сказала, а мы с братом похожи, вот она меня и спутала при встрече.
–Но почему сам не сказал, что ты не он? Если знал, кого я ищу, -возмущённо протестовала я, погружаясь в полное недоумение, как такое могло произойти.
–Как я мог знать, кого ты ищешь!? Я думал, что тебе надо вернуть бумаги.
– Так ты… самозванец!?
–Да что с тобой? -его лицо сморщилось.
– Ничего, – обмолвилась я тихо.
–Так тебе был нужен мой брат? Что ж, желаю удачи в поисках! Как найдёшь и мне сообщи!
–Спасибо, – глухо проронила я.
–До завтра! Помни, задолжала мне историю! Ну, ты и чудачка, – он чуть задержал на мне свой взгляд, будто хотел удостовериться адекватному моему состоянию, и действительно ли я услышала его. Покачав головой, скрылся за дверью.
Глава 10
Октябрь самый сладкий месяц осени. Вокруг всё пронизано жёлтыми нитями, и утопает в золотом каскаде, даже еда кажется слаще на улице от осязаемого цвета. На встречу я пришла раньше. Заходить не торопилась, наслаждалась тёплой погодой, стоя у высокого белого забора чуть дальше дома Вершилова. Кроны деревьев, торчащие сверху, раскидывали лысеющую шевелюру, в них путался игривый ветерок и так тихо повизгивал, словно угодил в капкан. Опёршись спиной и отпустив чуть напряжение ног, я попеременно перекидывала их, скрестив, смотря по сторонам, и ела сладкую ягоду в бумажном конверте. Некоторые магазинчики уже закрывались, под занавеской тускнеющего солнца, пряча нажитую добычу за день. У синей парадной два легкомысленных, весёлых чертёнка кружили в вихре, гоняя мусор. Они чуть не сшибли дворника, который лихо их разогнал метлой, как двух озорных мальчишек. На балконе пожилая женщина трясла половик, пылинки падали сквозь позолоченное сито фонаря, развеиваясь в воздушном потоке. Я думала про всё происходящее вокруг, балансируя из небытия в бытие. Суета меняет мысли. Я заметила пару, которая ссорилась, причем мужчина был явно прав, судя то, как женщина вдумчиво вникала в его слова. В этой особе я узнала ту поэтессу и подумала: "Не будь она такая несчастная, разве была бы такой талантливой?" Мне хотелось ей сказать: "Радуйся, он тебя по крайней мере ненавидит, и ты знаешь об этом, завтра скажешь ему спасибо за эту боль, когда будешь вычёрчивать на пустом листе душераздирающие стихи".
–Ты, словно ребенок, непослушная! Сказал же в восемь, – Вершилов подошёл неожиданно. Я напугано вздрогнула и выпрямилась.
– Я просто гуляла, -сказала я, рассеянно ища взглядом пару, что ссорилась.
– Тебе идёт цветастое платье, – подметил доктор, вскинув на меня свой взор.
– Раньше я бы счёл его безвкусным, но твои кости оказывается способны вынести целый ворох цветов.
–Приятно слышать комплимент такого рода, да ещё и от вас, – я восторженно удивилась его словам.
–После вчерашней беседы я был обязан хоть чему-то научиться, – мы говорили на улыбках, с открытыми сверкающими лицами, как давние приятели.
– Что делает женщин такими счастливыми? – поинтересовался он, зазывая краткосрочной прогулкой к дому.
– Много чего, – мы шли неторопливо, изредка обмениваясь взглядами. Я откидывала сухую листву под ногами. Заметив забавный скрученный желтый листочек, я наклонилась и подняла его. Он был похож на сладкий хворост, его края завивались, а тонкие линии походили на рисунок ладошки, которая источалатепло.
– А тебя что делает счастливой?
Я задумчиво вертела в руках листок, подчиняясь размышлениям.
–Здоровье! Я должна быть уверенной, что смогу родить, выкормить, при этом чувствовать в себе благоухание, несмотря ни на что. Я боюсь подвести своего мужчину, что если вдруг меня призовёт природа, я не смогу оправдать себя в ней, не сумею воспользоваться своим статусом «женщина». Так же отдых, не думать, не говорить, не пить таблетки, не бояться, некий покой организма от мысленных проблем, потому как именно мысленные проблемы разрешить трудней всего. Происходящее внутри нас сложная работа, и от нее надо отдыхать. Необходимы визуальные паузы, поиск некого объекта, на который можно опереть глубокие переживания и помолчать вместе с этим процессом.
–Пожалуй, это важно не только для тебя, но и для всех, во всяком случае, должно быть важным! – мы поднялись по каменным ступенькам дома. Вершилов придержал дверь, пропуская меня вперёд.
–Расскажите мне о брате! – в прихожей мы скинули свои плащи на вешалку.
–Я даже не знаю, что рассказать.
Он пригласил меня в гостиную, а сам в спешке удалился заваривать чай.
Вся та же гостиная, где я бывала не раз- огромная, холодная, безжизненная, с умершими вокруг предметами, отличное место для сочувствия. Я не удивилась бы, если сейчас увидела в уголке гроб на высоком подмостке, тихонько стоящий, словно атрибут мебели.
–Что ты хочешь услышать? Историю о том, как мы дружили? – он выкрикивал с соседней комнаты.
Мне нужно было узнать, как можно больше информации о его брате, ведь я пришла сюда именно за этим, и если запах действительно принадлежал ему, я просто обязана была его найти.
–Так вот, это не так! – доктор вошел с подносом, поставив его на маленький, круглый столик подле меня, а сам сел напротив, в кресло. Я сидела на старом диване с резными ручками и спинкой в стиле барокко. Он был пропитан сыростью и докучал моему платью.
–Аркадию хорошо давалась учёба. После завершения гимназии его брали на юридический, а этот невежда, видите ли, любил возиться со своими деревяшками, – в голосе Вершилова прозвучало презрение, даже как то вспылил, ревностно акцентируя чётче. – Ещё в детстве, по приезду к деду на лесопилку, он убегал от всех и часами мог пропадать в этом пыльном сарае, чертя наработки своих идей. Дед его поощрял, а отец злился растраченному потенциалу впустую. После смерти деда отец продал лесопилку. Аркадий пришел в бешенство, потом в отчаянье, не найдя занятия по душе- сбежал. Он всю жизнь ждал, чтобы воплотить свою деревянную мечту. В итоге – есть, как есть. Мне остался дом,– Вершилов задрал глаза в потолок, обведя всё пространство глазами, не радуясь ценности.
–Который надо ещё приводить в божеский вид, -добавил Вершилов, как бы напоминая себе самому.
–А что отец не искал сына?
–Искал! Толку то! Обиды лишают родственной связи, порой навсегда. Сейчас и искать некому. Отец умер два года назад, мать одна осталась. И я один, – он произнёс с потухшей в голосе интонацией.
–Ты должен его найти, вернуть в семью! – мне сделалось совестно за его брата. Ведь я, как никто другой, знала, какого это быть изгоем в собственной семье. Я считала белый свет не таким уж и светлым, и в нём непременно есть тёмные углы, куда люди исчезают, прячутся от самих себя.
–Я пытался, но я не знаю, где искать. Теперь давай свой любовный должок, – он поелозил в кресле для удобства и затих в ожидании.
– Хорошо, – я потянулась за чашкой.
Акт жизни.
Семь лет назад я работала в ботаническом саду. Посвящая много часов растениям. Это нормально – проводить время с тем, что любишь. К нам не раз приезжали разные люди, что пагубно сказывалась на растениях. Однажды прибыла киношная группа. Я стала часто пересекаться с одним человеком, но скорее я сама замечала его во многих случаях, нежели остальных. Мне казалось, он ходит за мной, как фашист, пристально упирая свой взгляд в затылок. Я видела с ним несколько киноновелл. Этот Киноман был абсолютно прекрасен, «в убийстве» и чертовски хорош «на радио». Мне нравилась его преданность молчанию. Она была вежливым флиртом. Его руки в набухших венах, как шрамы от молний, выжимали из себя силу и стойкость на поверхность кожи. Он был угрюм. Уголки его рта имели опушенные дугообразные складки, длинная челка порождала потребность в отстранении, словно ежеминутная похвала. Он смахивал ее набок, а она вся такая игривая, разнежившаяся под его рукой, падала на лоб снова. Я не могла видеть ничего другого, лишь слышала свой пульс в различных местах своего организма. Истребить бы его края, все края тела, что так властно брали верх надо мной. Я не смела заговорить с ним вслух, это бы означало перестать быть визуальным рассказчиком своим чувствам. На тот момент всё имело некий смысл, некую загадку. Началось банально, со слов, он обратился ко мне обеспокоенно. «По-твоему, с какими людьми случается несчастье?»: вдруг спросил он меня. «С теми, про которых говорят в новостях!?»: ответила я. И наши улыбки слились воедино одновременно. С тех пор наши глаза выискивали не раз свиданий, встречаясь в самых незаурядных местах. Со временем я убедилась, что женщину можно осчастливить лишь одним предложением, а не сотнями слов, и ответила ему: «да».
Доктор слушал с расправленным лицом от интереса. Я вспомнила фразу Киномана, я его так называла за страсть к своему делу. «Мы будем любить друг друга где-то ещё, продолжая наш роман в ком-то другом, пусть даже без нас самих». Я тогда не поняла, а сейчас рассказывая, разделывая себя живьём, чувствовала в себе остаток непрошедшей во мне юной боли того времени. Не будь её, я никогда бы не научилась ощущать силу настоящей любви. Наверное, в этом я похожа на ту поэтессу. У каждой любви должен быть человек, которой приговорил его к пыткам, без этой боли нам не с чем было бы сравнить что-то хорошее, светлое в наших жизнях.
"Киноман мог умеючи показывать жестами чего он хочет, в этом был его талант, живой, открытый, очаровывающий очередную зрительницу. У него был ярко выраженный язык тела. Он владел им умеючи, и разговорить мог подобным образом любое глухонемое тело. С ним люди чувствовали процесс жизни, значимость, важность, словно погружались в атмосферу праздника, где тебе всегда рады. Они все старались походить на него. Но люди не такие уж идеальные и в каждом скрывается нечто иное, страшное. Киноман был не исключением, и его жестокость не имела границ, может он уставал от себя, а может, его что-то тяготило, и у него не было другого выхода, как обороняться от чего-то уязвимого внутри. Я смирилась. Я осилила его. По-прежнему оставаясь одна в борьбе с эмоциональным ударом. Я верила, что запах отношений, тот, что когда-то улавливался на расстоянии, та невесомая материя, которую мы испытывали, вернется. Дело до свадьбы так и не дошло, да и отец, он всё равно не позволил бы нам быть вместе, а бороться с двумя огнями означало бы сгореть самой, это не в моих силах."
Я прервалась, облизала сухие губы и сухо сглотнула.
–А потом, что потом, точнее сейчас, что сейчас? – доктор загорелся романтизмом.
–Он где-то затерялся, как и многое в жизни. Я как-то наткнулась на статью, в которой говорилось о его несчастном конце, – я опустила глаза на стеклянный столик и протерла край пальцем, заприметив, маленькое белое пятнышко от капли.
–Неужели он умер? -глаза доктора расширились.
– Нет! Он женился.
– Но почему ты так сказала? -доктор подтянулся в кресле, опершись на подлокотники.
–Счастье – это конечный путь, к чему стремится человек, дальше он задумывает о новом начале. -Вы знаете… – теперь оправилась я и решила сказать, как есть, словно передо мной сидел обидчик. – Вот, что мне больше всего нравится в смерти? Что она уравнивает абсолютно всех и больного, и здорового, и богатого, и бедного, молодого, старого, думаю, это её сила. Я считаю, покинувший человек причиняет большей боли, чем мёртвый. Живой может быть счастливым где-то в дали, доставляя неимоверные страдания.
– Ты хочешь сказать, уж лучше умереть, чем быть кому-то счастливым? – его лицо въелось в меня изумлением.
–Именно! – заверила я доктора, улыбнувшись от чувства восхищения внутри себя.
–Самое страшное в смерти и, вообще, в чём-либо – ожидание. Согласитесь, кому охота ждать вечно? Терзая себя муками неопределённости событий и тратить драгоценное время. Любовь почти ничем не отличается от смерти, всё то же чувство страха, а не умру ли я.