Ася Янис
Ароматерапия
–Надеюсь, мой зад к столу не слишком обесчестил твоё гостеприимство, – съязвила я тут же.
Аркадий улыбнулся.
–Всё в порядке, не слишком.
Мы сели за стол. За окном стоял ноябрь, и шёл мелкий снег. Я поглядывала на Аркадия исподлобья.
–Да не дуйся, что я, голых женщин не видел.
–Кто знает, может и не видел!
Его чёрные глаза всплеснули на меня порцией родственной души, меня обдало жаром, как обычно вода кидается на раскалённые угли, торопясь всыпать им горячей розги. Его волосы в медовом свете, облегающим пространство кухни, трепыхались, подобно весёлым воробьям в лужице солнца. Я поковырялась в тарелке, выпила пряный отвар, поморщилась от ужасного пряного вкуса, и у меня в горле всё зажгло. Промокнув свой рот ладошкой от сытости, я подтянула колени к груди, собрав свое тело в один комок, и оперлась подбородком на правое колено, смотря на Аркадия. В эту же минуту почувствовала, как моё сердце затрепыхалось с бешеной силой, будто его вынули из основ груди живительной влаги и бросили на засушливый конец земли. Оно забилось так быстро, хватая последние рывки жизни, сжимаясь, болезненно корчась в сокращениях, отбиваясь от нападок душащего зноя. Мне сделалось душно, я затруднительно сглотнула. «Возможно, настой»: пронеслось у меня в голове и перед глазами помутнело.
– Что ты мне дал?… – мне совсем стало плохо, я почувствовала слабость и что вот-вот рухну, хотела было встать, но пошатнулась, ощутила, как Аркадий подхватил меня, выволок на улицу и сунул мне два пальца в рот. Меня тут же стошнило, и я, обессиленная, припала к Аркадию, слыша его утешительный голос, и как в его груди бешено барабанило сердце, словно просилось наружу.
– Тише, тише, сейчас всё пройдет, – он гладил меня по волосам, успокаивая. Меня всё ещё качало. – Надо выпить воды, – он завёл меня обратно в дом и усадил на кровать. -Кто же знал, что ты такая хрупкая! У тебя, что, есть непереносимость на травы? -ответа он не ждал, понимая мое состояние, скорее говорил сам с собой, выясняя причину инцидента.
У меня, и в прям, была непереносимость боярышника, не знаю почему, но от него у меня перекрывалось дыхание и сдавливалось горло. Меня ни один человек не знал настолько, чтобы я доверила ему свои недуги. Мне и в голову не приходила мысль о том, что однажды моё собственное молчание могло погубить меня.
–Да, – глухо проронила я, смутно соображая, в чём дело. -До это я ведь никогда…
–Боже! -вскрикнул Аркадий, осознавая весь ужас, протирая свой лоб в испаринах, и всё еще прижимал меня к себе. Он гладил меня по волосам, шеи, выступу рёбер, позвонкам маленьким и крохотным выступам, продавливая их пальцами, словно слепец, не спеша перебирал азбуку по точкам, учась грамоте. Всё аккуратно раскладывал в синхронном порядке, как мозаику, складывал меня по частям. Я чувствовала, как внутри меня сцеплялось всё воедино, будто его прикосновения имели магическую силу.
– Я тебя так сильно люблю, -пробормотала я.
Он отклонил меня за оба плеча и посмотрел в лицо, улыбаясь.
–Ты, что, бредишь?
–Нет-нет, верни меня обратно к себе, – я потянулась к его груди, и он снова прижал меня.
–Всё будет хорошо! – заверил он меня, продолжая поглаживания по спине.
Какое время мы сидели, не шевелясь, слышно было тиканье часов и потрескивания дров в печи. За окном бесшумно падал снег, нагромождая лес.
–Последний раз мне было так хорошо, когда была мама жива, – она ведь точно была?! Поймала я себя на мыслях с долей сомнения.
–Хорошо?! – произнёс он удивлённо, удовлетворившись, что моя ирония, по отношению к случившемуся, возвращала мне оптимизма, и я приходила в норму, его тело даже немного осело на кровати более раскованно, сняв напряжение.
Я с трудом улыбнулась и стала углубляться в мысли о маме, в голове был лишь один эпизод с велосипедом, но я всегда ощущала её, стоило лишь мне о ней подумать, и казалось, воспоминаний гораздо больше, просто они прячутся от меня.
– Я никогда не упоминала о маме, с тех пор как она умерла. Мне было шестнадцать лет. Да и мне нечего о ней сказать. Как странно, да?– я уставилась в пустоту и блуждала по ней,пока на полу не заметила пятно, маленькое черное, как бывало от горящей спички, что прожгла деревянный пол. Сейчас было такое чувство, словно я говорила этому пятну, и чем больше я говорила, тем больше оно напитывалось моей горечью и росло, расширяясь в моём затуманенном сознании.
– Все, как будто ждут, когда именно она станет причиной моих срывов и безумств, – продолжила я. – Что все мои проблемы пройдут через нашу родственную схожесть. В нашем доме невысокого мнения о женщинах, кто бросает своих детей и уезжает черти куда, откуда вестей не послать, а потом приходит одно лишь известие. Я не хочу впутывать эту скорбь в свой разум. Мои сдавленные скулы не унять от страдания, от пыток своего горла, хоть что-то произнести без слёз. Больно, когда ты живешь, а тот, кого ты любила, мучает тебя своей гибелью. Смотришь на своё отражение в зеркало, уничтоженное смертью родного человека, теряя всякий смысл дышать, а сегодня я почувствовала рядом с тобой, как вся боль прошлая, я даже не боялась умереть, ведь всем бы стало только лучше без меня, – я медленно говорила, ощущая в себе слабость. Голос звучал сонно и лениво, подрагивая, как струна.
–Не говори так! -возмущенно сказал Аркадий. – Никому еще от смерти не становилось лучше.
–Если тебя так заботит моя смерть, не мог бы ты остаться со мной навсегда?
Он молчал, а мне хотелось танцевать под его мелодичное молчание. Закрыв глаза, обтянуть его плечи руками и раскачивать наше чувство любви, которое порой принимает странные формы. Собравшись с силами, я отстранилась и взглянула в его лицо. Его наполняла тревога, сломившая его прежнюю несокрушимость.
–Я заварю нам чай, – он медленно отпускал меня, убедившись, что я не рухну, как только он отойдет.
–Только без всяких трав! -он грустно улыбнулся и опустил глаза от неловкости.
Я вернулась к мыслям, ощущая себя покинутой всеми, даже тепло Аркадия, что совсем недавно прилегало ко мне, растворилось в этом одиночестве.
Стоя за дверью отцовского кабинета, в день своего тринадцатилетия, я слышала разговор, который отголосками доносился до меня. Кто знает, за какой дверью могла оказаться и моя мама однажды, что решила уехать от нас. В детстве невозможно принять правду. Я не знала, с кем тогда говорил отец, и о чём шла речь, тоже не совсем понимала, а может мне чудилось, как и многое происходящее в моей жизни. "Она задавила собственного ребенка, и теперь нам приходится растить это отродье, в которой нет ни капли моей крови, и что она будет знать о чести и порядочности, когда узнает что ее мать-наркоманка продала её за дозу? И я даже не знаю, кто из нас ничтожнее:мать, продавшая ребенка или же я, кто купил это отродье". После он громко положил трубку телефона. Если бы электрические провода имели чувства и память, то шарахнули бы его током, и каждый раз били бы его, как только он отзывался неуважительно в таком роде. Но ведь репутация наше всё! Наверняка, он обрезал им их языки, напитавшиеся острым огнём.
–Ты там как, в порядке?– выкрикнул Аркадий. Я слышала, как вскипел чайник.
–Да!– тихо отозвалась я, заверив в своем состоянии, которое нормализовалось, и мне хотелось пить, чай был кстати.
Он вошел с двумя чашками и улыбнулся мне, осторожно приближаясь. Я шевельнула губами в похожей улыбке.
–Держи! Только осторожней, – он протянул мне чашку и сел рядом.
–Ну, как тебе лучше?– я вытянула губы и подула на горячий чай. – Намного.
Меня всё еще мутило, и теперь от этих мыслей, что мелькали у меня в голове, словно все это время внутри меня был сжат комок желчи, отравлявший мою жизнь. Сейчас он вновь просился наружу и то, что меня вырвало, это скорее пробившаяся за ограждения правда, и теперь во мне ощущалось место, которое рано или поздно заполнится. Мои глаза налились слезами, от захлестнувших эмоций, и заблестели, как ночная вода под светом яркой луны. Я не хотела показывать своих слёз и, прикоснувшись губами к краю чашки, осторожно сделала маленький глоток, чтобы не разреветься окончательно.
Время было за полночь, я понимала, что могу так просидеть ещё долго, оставаясь в какой-то в прострации.
Аркадий отошёл. Зажёг свечуи, вернувшись, снова поинтересовался:
–Ну, как ты?
–Лучше! -я всё еще сидела на кровати, не шевелясь.
Он громко вздохнул, словно испускал дух, как раненое животные, которому оставалось жить считанные минуты, и поэтому из его лёгких вырывалось какое-то непонятное скрежетание.
– Давай ложись, – он наклонился и вытащил из-под меня одеяло. Постель оказалась прохладной.
Аркадий лёг у стены. Кровать скрипнула, прогнувшись под его тяжестью. Должно быть, она, бедняжка охрипла от его ночей, такая ноша. Я заправила волосы за уши, дважды, как бы готовясь к чему-то неизбежному.
–Давай, иди сюда, -он расправил руку, укладывая меня на свою грудь. – Так быстрей согреешься, а то я тебя ещё и на улицу вытащил, это из-за паники, я испугался.
С кухни падала широкая полоса света от свечи. Я медленно, бесшумно притянулась ближе, будто на охоте, где тело двигается странно и неуклюже. Сделав глубокий вдох, я вытянула из него жилку знакомого аромата. Улыбнулась той глубине, что удовлетворила мои ожидания. Я чувствовала себя в раю, запах его кожи – сладковатый, с горечью бил, словно ключом, живительной силой пробуждая во мне любовь.
Аркадий меня резко отстранил.
–Ты что так дышишь?
Наши лица оказались близко, он смотрел на недоступный край моих губ с целью коснуться. Я замечала за ним обходительный, переключающийся интерес ко всем чертам моего лица. В ответ я вглядывалась в его резные морщинки кожи, аккуратно проработанные возрастом.
–Не знаю, могу ли я тебя поцеловать? – голос разогнал гладь ночи.
–Можешь, – прошептала я несмело.
Его губы прильнули кмоим, и я почувствовала себя на вершине Эвереста, где много свободы, ветра, открытого неба, уединения, что я получаю в обрамлении счастливого человека.
–Почему ты читаешь такую ерунду? – вдруг спросила я, увидев, как свет от свечи падает и на книги,те, что под креслом. После поцелуя или близости люди вполне себе могут задать вопрос о чём-то личном.
–Какую ерунду? -поинтересовался Аркадий, приподнявшись на локте. Кровать скрипнула. Его тело склонилось надо мной. Мне немного стало неловко, я и припомнить не могла, когда последний раз занималась любовью с мужчиной, но сейчас было неподходящее время, и Аркадий это понимал.
–Ну, ту! – я вытянула руку и указала под стул.
–Ах, эти! Они для разжигания печи, – опустился он обратно, и кровать снова взвизгнула в ночи, словно он в темноте наступил на что-то живое.
–Печи? – повторила я в недоумении.
– Именно – разжигать огонь.
–Не жалко? -поинтересовалась я, но Аркадий промолчал, его глаза вмиг закрылись. Наверное, его одолевала неотступность в плотской форме, что рядом валялась в виде хрупкого создания. По всей видимости, если я сейчас скажу хоть слово, то он бросит в меня эмоциональное оружие. Я размышляла, ощущая полноту тишины, словно она вся залезла в меня, и теперь мое тело не двигалось под тяжестью сна.
Глава 16
Утром всё ещё падал снег, такой мелкий, противный, и таял. Я посмотрела на Аркадия, который спал у стены, перевернувшись на живот, а руки были заведены под подушку. Они походили на вёсла, сильные, мощные, что борются с течением жизни, ярко выраженная линия спины в позвоночнике, точно прогнутый корпус корабля, выструганный творцом, немощным стариком, заботливым отцом в небесном храме. Он выстроил его из прочного дерева, гнущегося под тяготами судьбы, но не ломающего своей опоры. Крепко стягивая его рёбра упругой кожи, до скрежета и хруста, словно тянул канат, надрывая свои жилы, чтобы, как можно твёрже скрепить его силу духа и стойкость характера воедино с телом, делая из него совершенную модель человека, приговаривая воодушевительную молитву. "Это тебе, моя девочка, для опоры в жизни. Ты с ним будешь в мирных водах.Он выдержит с тобой любую бурю, он всё выдержит, держись его, а если однажды он пойдёт балластом ко дну, ты должна стать легче пёрышка и удержать обоих на плаву". Но,увы, порой гнев, боль настолько затмевают разум, что мы прибегаем к мудрости слишком поздно.
Я осторожно встала и пошла собирать чемодан.
Глава 17
– Ты обязательно приезжай на Рождество, в городе очень красиво, ставят большую ёлку на площади, и играют весёлые песни, пекут пряничные домики, и люди становятся светлее и добрее. Тебе непременно понравится, -я застегнула молнию сумки и поставила у крыльца. – Ну, что тебе здесь одному делать?
–Может, и приеду, -сказал он неуверенно и спустил ноги с кровати, встряхнул лицо ото сна, растирая руками, и встал.
Глава 18
Аркадий проводил меня до главной дороги, где меня ждало белое такси с чёрной эмблемой, чтобы отвезти до станции, а там, на поезд, идущий до города, на который я так и не попала. Мы любезно простились. Аркадий пообещал мне приехать в гости, как только всё хорошо обдумает. Я села в машину, подобрав край коричневого пальто, и хлопнула дверью. Машина сразу тронулась, я обернулась, улыбнувшись, помахала Аркадию вслед рукой. Он всё еще стоял. Выворачивая с обочины, такси вильнуло в сторону, нас качнуло.
–Боже, осторожней! – подалась я вперёд и прикрикнула водителю.
–Простите, дорога мокрая, – виновато подметил водитель сиплым голосом. Он глянул на меня в зеркало заднего вида, на котором болталась иконка Божьей Матери. Наши взгляды встретились. За рулём сидел молодой парень, лет двадцати, русоволосый, со светло-зелёными глазами, у меня таких в университете на кампусе ботаники полсотни неприметных. Было раннее утро, наверняка, студент, который подрабатывает, а иначе, зачем ему ехать в такую даль, да еще в такую непогоду. Снег назойливо бился в лобовое стекло, водитель, помешкав, включил дворники. Новичок, подумала я. Навстречу к нам приближался грузовик. Юнец потянулся включить радиоприёмник, для более миролюбивой обстановки и чтобы, хоть как-то, сбить сон. Не справившись с управлением, наша машина снова вильнула и вылетела на встречную полосу. Юнец растерялся, закрутил руль в разные стороны, а после отпустил, совсем закрыв лицо руками.
–Боже упаси! -вырвалось у меня, и мы врезались в лоб в лоб с грузовиком.
Я услышала глухой хлопок, ударилась обо что-то твёрдое, и в ушах всё зазвенело, звук напоминал россыпь хрустальных бус, такой отчётливый и оглушающий. Меня вышвырнуло на холодную магистраль через лобовое стекло. Мое тело сразу покрыл воздух, леденящий, колющий, ранящий острыми иглами. Я ощутила, как подо мной заструилась что-то тёплое, и от меня стали исходить лёгкие испарины. Я попыталась сделать вдох, но из меня вырвался неясный, обрывистый звук.
–К-хее… -с этим вдохом в моей груди отозвалась нестерпимая боль, словно меня сжало вакуумом. Это всё напоминало вращения в центрифуге, где теряются ощущения силы тяжести, из-за того что в ушных каналах кристаллы, помогающие отличить верх от низа, путаются во время вращения тела. Я лежала в огромном застывшемсгустке крови, видела ее края, расползающиеся всё дальше от меня. Она впитывалась в белый снег, насыщая его красным цветом. Правая нога лежала, неестественно вывернутая в бок, и я не могла пошевелиться. В голове была сплошная чернота, и постепенно моё собственное сознание стало отдаляться в эту влекущую тьму. Небо казалось таким низким, и мягкие облака стали плавно спускаться ещё ближе, казалось, мы устремились навстречу друг другу. Сотканные из тумана они двигались прямиком комне, окутывая своей воздушной массой. Я не знаю, сколько я так пролежала, прежде чем услышать в отдалении звуки сирен. Я увидела нечёткие цвета гирлянды, синей и красной. Нависла тень, заслонив мои облака, и разгоняя их ярким, бьющим лучом прямо в глаза, настырно открывая мне веки, и продолжая ослеплять. Это был фонарик.
–Девушка, как вас зовут? – голос звучал, словно за стеной.
–Девушка, вы меня слышите?
–Гирлянда, -простонала я.
–Что, что она говорит?– я узнала голос Аркадия, хоть он и был загнанный, словно у гончей, и не мог отдышаться.
Человек махнул рукой вдаль, и стали прибывать ещё люди. Меня тормошили.
– Боже, Дороти, скажи, скажи хоть слово, не закрывай глаза, прошу тебя, – голос звучал обречённо и всё так же искажённо, но я знала, что это Аркадий, его запах я бы узнала из тысячи чужих.
–Мужчина, отойдите! -скомандовал другой голос.
Меня положили на каталку. Я вскрикнула. Закрыла глаза, и ко мне наплывом приближались непонятные мне обрывки прошлого и строгий взгляд отца. Я стою у окна, прижимая ладошками к холодному стеклу, прям, как эта магистраль, а вокруг вся та же картина, как и сейчас…Дежавю…
–Мужчина, вы кто ей?
–Муж, – недолго думая, выдал Аркадий.
Человек кивнул.
–Отлично, едете с нами.
Каталку закатывают в машину скорой помощи, дверь хлопает, кто-то возмущается, и мы отправляемся.
–Возьмите её за руку, – произнёс рядом сидящий человек.
–Да, конечно, – Аркадий мешкает, словно позабыл, где находятся руки, наверное, в этот момент, моя рука была ему нужнее, чем мне его. Он дотронулся до меня, дрожа всем телом
В кабине водителя затрещала рация, в голове снова стали всплывать отрывки из детства, словно родившись, я сначала уселась на велосипед и покатилась назад, научилась ходить, ползать, вкусила грудного молока, и первый в жизни мой крик такой же болезненный, что и ранее на холодной магистрали. Прокручивая ленту на убывании, я вспомнила все свои двенадцать лет жизни. Позже, проводя томографию, обнаружится, что один из участков головного мозга был заблокирован, и как только я пыталась до него добраться, другой участок переключался на внешнюю работу, основную, не задействовав повреждённую часть. Это, как любой другой сбой, и чтобы вся система не вышла из строя, срабатывала аварийная зона. Это же информация выведет ложь отца на чистую воду, словно мнимый Иссус, он ходил по ровной глади непоколебимо, но если ты ломаешься внутри, жди того, что и твой хрупкий мост рано или поздно рухнет в целое болото лицемерия и лжи. По моей щеке покатились безжизненные слёзы.
–Доктор, она плачет, – встревожился Аркадий.
–Это нормально, живая, – ободряюще усмехнулся доктор, сохраняя абсолютное спокойствие.
–Живая, – повторил Аркадий облегченно.
Я не знаю, сколько мы проехали в милях, только я почувствовала, как внутри меня стала нагреваться кровь, и нарастать что-то огромное, сдавливая лёгкие, кислорода, поступающего из маски, становилось всё больше, и моя грудь превращалась в огромный воздушный мешок.
–Доктор, ее рука стала холодная, -обеспокоенно подметил Аркадий.
Человек сорвался с места, шаркнув по жестяному днищу машины ботинком, и схватил меня за запястье.
–Нитевидный, – пробормотал он себе под нос, как бы размышляя о дальнейших мерах. – Чёрт! – выругался он несдержанно. – Да у неё коллапс! Давай, гони, гони, у неё отказывают легкие. Быстрей! -заорал человек и принялся разрезать мне блузку. -Простите меня за это, но без этого никак, – он обнажил мою грудь.
–Помогите мне, -обратился он к Аркадию. -Её кровь заполняет плевральную полость, ее надо выпустить, сделав гемоторакс. Вот, здесь держите. Ну же, давай, давай.
Я чувствовала, как меня тормошили, а после всё тело затрясло, словно я угодила в электрическую сеть.
–Доктор, что с ней?
–Всего лишь судороги, не отвлекайтесь! Сейчас всё кончится. Чёрт! -доктор был на взводе и нервно перебирал пальцами.
– Отойдите, вы только мешаете! -скомандовал он раздражённо Аркадию.
Я почувствовала, как напряжение отступило, и вернулась боль.
–Вот так, дыши, давай, – человек смирительно сел, вытирая пот со лба и переводя дух, дополнил:
–Да в чём же ты так провинилась?! – сказал он с явно неподдельным сочувствием в голосе. Дальше мы ехали молча, только завывала сирена.
Скорая остановилась. Мы прибыли в больницу. При выкате каталки меня тряхнуло, словно я попала в зону турбулентности. Навстречу к нам выбежали две женщины, изо рта у них шёл пар, и они были в одних голубых униформах. Они в спешке ухватились за металлические поручни каталки.
–Скорее, скорее, а вы ждите в зале ожидания, -строго приказала одна из женщин Аркадию.
Ему это и было нужно, чтобы хоть кто-то сказал, что ему делать, так как он не знал, куда себя деть.
В голову ударил резко запах медикаментов, и я окончательно отключилась.
В себя я пришла к вечеру. На стене палаты передо мной висели большие часы и показывали двадцать три тридцать. Свет был приглушён. Одноместные апартаменты в отделении реанимации, чистые, с телевизором и жалюзи на окне, через которые проглядывалась ночь и отблески фонарей. Снег уже прекратился.
Ко мне вошла женщина в белом халате. Лицо её было измученным, видимо, из-за ночных смен, под глазами мешки. Не задержавшись долго, она выкрикнула в коридор.
–Она очнулась.
Всё тело болело, голова раскалывалась, словно помне проехался каток. В сознании всё еще вертелись события, удар, звон, треск, велосипедные трещотки, рация, и белый снег, заволоченный алым цветом, словно сейчас всё повторилось, и я почувствовала боль еще острее, только теперь она имела определённое место.
–Это нормально, вы еще не совсем отошли от наркоза, – в палату зашёл врач, замечая мое нестабильное состояние. Мужчина лет тридцати, в очках, круглолицый, на шее у него висел новенький фонендоскоп (личный, подумала я), и мой взгляд упал на его ботинки, старые и сморщенные, тёмно-зелёного цвета, сбитые на носках. В руках он держал планшет для бумаги- клипборд.
–Вы попали в аварию, помните?
У меня не получалось издать ни малейшего звука, и я только приоткрыла рот, в попытке ответа, и ухватилась за горло, нащупав на шее объемный воротник, что сковывал мои движения.
–Это скоро снимут, – заверил он и радушно улыбнулся. -За дверью ваши родные и муж.
Муж -помутнелось в голове, я отвела задумчиво взгляд в сторону, вспоминая какую часть жизни я позабыла на этот раз. Заприметив большой букет слева от меня, по спине пробежали мурашки, такие же настораживающие, как и осознание того, что мне предстоял разговор с отцом. Я не знала, о чём с ним говорить, ведь то, что я собиралась ему поведать, он и сам знал. Доктор увидев, куда упал мой взгляд, добавил:
–Это от вашего отца! Он тоже ждёт за дверью в коридоре, пригласить его? – я отрицательно покачала головой.
–Пить, -с трудом произнесла я, разжав челюсти и разомкнув тугие зубы, словно к ним прилипла ириска.
–Это можно!– обрадовался доктор, будто ждал этого целую вечность.
Доктор бросил свой планшет на край кровати, мне в ноги. Он показался мне очень тяжёлым на фоне обессилевшей меня. Я была настолько уязвима, что даже такая безделица, как планшет, смогла причинить мне дискомфорт, придавив край одела, сковав и без того обездвиженное моё тело. После доктор подошел к небольшому столику. В углу, где стоял графин с водой и стакан. Я услышала журчание воды и предвкушённо облизала сухие губы, болезненно сглотнув, казалось, во рту вообще не осталось слюны, и глоток воздуха оцарапал мне горло, будто я проглотила колючую проволоку, и часть металлических щипов вонзились мне в ткани.
–Держите, -он поднёс к губам стакан, и я осторожно тыкаясь, как слепой котёнок, неумело сделала глоток. Доктор поставил стакан обратно и взял папку.
–Вам чертовски повезло! У вас сломаны ребра, -он сделал паузу, переключившись на клипборд, -пару ребер, – добавил он ободряюще.
– Множественные ушибы, рассечение мышц левой руки, -он не отрывался от листа, водя глазами.
–Шрам останется, уж извините, -он посмотрел на меня и поджал сочувственно губы.
–Больше всего пострадала правая нога, открытый перелом, – с этими словами в его глазах, словно что-то потухло.
– Нам пришлось вставить штифты и, боюсь, вы будете хромать, насколько сильно не знаю, всё будет зависеть от дальнейшего восстановления. Ваши связки так же повреждены, некоторое время вы вообще не сможете ходить, и вам придется пройти долгий курс реабилитации, но вы живы! -доктор оптимистически улыбнулся, а мне хотелось возмутиться, мало того, что я несчастна, так ко всему прочему добавилось и чувство беспомощности.Смирившись, я закрыла глаза, словно от этого жеста мне станет легче.
–Пожалуй, начнем с мужа!– доктор опустил планшет, будто его рука враз лишилась сил, кивнув вопросительно, согласна ли я. Но перед этим я попросила зеркало. Немного замерев в нерешительности, как бы готовясь к самому худшему. После взглянула на себя. Не так уж и скверно, подметила я. Мелкие порезы на лбу и щеках были незначительны, а вот гематома на челюсти напоминала северное сияние, попеременно играя с красками, от темно-бордового до темно-синего. Лицо имело отёчный вид, словно я не в аварию попала, а выпила с лихвой воды на ночь. В голове вдруг загорелось стремление поинтересоваться о водителях машин.
– С этим уже ничего не поделаешь, – понимающе проронил доктор потухшим голосом. Я и не знала, как расценивать его слова, словно он произнёс ответ на мои мысли о водителях.
Вскоре выяснилось, что с обоими борцами магистральной войны всё в порядке. У водителя такси сработала подушка безопасности, и он получил сотрясения, но как шутил доктор, больше от страха. Водителю грузовика досталось чуть больше, будто он оказался в очереди крайним, и его побили по ошибке, сломав руку, а мне досталось, как говорится,по-полной, щедро и с размахом, так как я была не пристёгнута и воспарила прямо в небо. Доктор иногда ласково называл меня "ласточкой".
Он распахнул широко дверь, и полоса яркого света из коридора, осветила часть его тела, и линзы его очков блеснули перламутром.
–Мужа можно в палату 312, -он выкрикнул так громко, что голос его изменился, и словно это были два разных человека, тот, что говорил со мной приветливо, и тот, что высунул голову за дверь и крикнул.
В палату зашёл Аркадий, и я улыбнулась.
–Вот и славно! Вы его узнали, -доктор снова принял вид доброжелателя.
Аркадий виделся мне совсем другим, и даже его волосы имели белёсый оттенок, чего я прежде не замечала или может на нем сказалась авария даже больше, чем на мне. И мой внешний вид ничто, по сравнению с тем, что он пережил внутри. Подумаешь, переломы, тут человек стареет на глазах.
–Ах, да, еще момент, может, вы мне разъясните, – доктор помедлил. -В крови у вас обнаружили посторонние маркеры, отвечающие… Вас, что, пытались отравить? -доктор перебил сам себя, оборвав все прочие размышления, опережая вопросом, и изумился, будто мне мало досталось, не хватило пережитого.
Мне было больно говорить, но я хотела защитить Аркадия и поэтому, собравшись с силами, проговорила:
–Не-ет, – я еле ворочала языком.
–Нет, -повторила я чётче. Говорить оказалась легче, чем я думала. Язык – единственное, что не болело, все остальные части тела ныли от изнуряющей боли, и я не могла ни на чём сосредоточиться, от того и говорила дрожащим и неуверенным голосом. Постоянно пульсирующие нервы, будто оголённые, приводили меня в незащищённое состояние от всего. Мне казалась, я в любой момент могла разрыдаться, и почему я этого не сделала раньше? Видимо, боль была настолько невыносимо сильной, что затупила даже слёзы.
–Я… работаю… с растениями, -я остановилась передохнуть.
– Такое… бывает… пыльца… сок, попадают на кожу…-промямлила я сквозь зубы.
–Всё, я понял, не тратьте силы, – посмотрев на нас попеременно, он кивнул прощанием и вышел с сомнением, стоит ли оставлять нас вообще наедине.
–Ты меня напугала, думал, меня инфаркт схватит, ладно, хоть в больницу ехали, -усмехнулся он, подбадривая меня, видно, не отошёл от шока случившегося.
Я искренне улыбнулась. Мне хотелось расспросить его о том, как он воспринял встречу с братом, ведь судя по голосу, за дверью был и Вершилов. Что сказал? Как принял его? А отец, наверняка, как обычно, скептически, с долей презрения к моему безумию, но мне хотелось верить, что я сделала, что-то хорошее и примирила двух потерянных людей, может, хоть у них всё наладится. Мне бы очень хотелось.
Аркадий видел, что говорить мне было сложно, поэтому сразу пояснил.
–Ты, прости, что мужем назвался, а иначе меня бы не пустили в скорую, а жить в неведении… – и он обречённо вздохнул.
Он стоял на месте доктора, отстранённый, чужой или, может, напуганный, до этого ему не доводилось стоять вот так, и оправдываться за то, что он чей-то муж поневоле. Мне было жаль его сильней, чем себя.В палату ворвался отец, преисполненный командным духом. На какое-то время повисла тревожная тишина, молчание тяготило.
–Подождите, вам сюда нельзя! – за ним следом вбежала медсестра. Она еще потом долго возмущалась тому, что реанимационное отделение похоже на проходной двор, и каждая высокопоставленная личность может "надругаться" над правилами больницы.
– Я хочу увезти свою дочь из этого клоповника! Позовите врача! -его брови нахмурились, и он бросил на медсестру угрожающий взгляд, та скрылась за дверью, и ее белый халат растворился в ярком свете коридора.
–Что происходит? – ошарашено быстро вбежал доктор, и от его шагов фонендоскоп на шее подпрыгнул.
–Выпишите ее! Мы будем наблюдаться в частной клинике, -гаркнул он на врача.
–Послушайте, -врач стал ему разъяснять мягко и спокойно, словно стоял перед человеком с ограниченным складом ума и не хотел его лишний раз провоцировать, ведь малейший сбой в тональности слов, и случится непоправимое -приступ гнева.
–В таком состоянии её лучше не тревожить, ну, хотя бы неделю или больше, -доктор глянул на меня и предположил навскидку, чем заставил отца усомниться в его медицинских способностях.
–А там, если пожелаете, можете лечить её где угодно! Но, если вам так хочется платного лечения, ну, что же! Наша больница примет от вас щедрое пожертвование, – доктор воспрянул духом, будто принял на грудь одну рюмашку и был опьянён своим превосходством.
– Естественно, в благотворительное пользование, – добавил доктор и скрасил своё лицо вежливой улыбкой, чем стал раздражать отца еще больше.
Отец возмущённо насупил своё лицо, словно петух, готовый вот-вот начать драку и, приблизившись вплотную к доктору, произнёс твёрдо и решительно:
–Вы за это ответите! – и резко отпрянул от доктора, будто они были на ринге, и между ними объявили брейк.
Отцу на самом деле было плевать, он просто очередной раз демонстрировал свою власть и превосходство над другими, последнее слово всё равно оставалось за мной, как у пациента. Да, и в такую даль ехать родственникам довольно накладно, что меня несказанно радовало, и я осталась в больнице на два месяца, встретив здесь Рождество и все зимние праздники.