АССАХАСС
Узлы Луны
Неровностей
Пробилось
Взрастающим
Импульсом стебля
Он рос, возвышался
Прочнел обелиском
И волком смотрела звезда
Неподвижно
Как стебель
Её подпирать почти начал
И вот в самом центре
Того мирозданья
Как бабочка, севшая на паутину
Как лист пролетевший
Вдоль по аллее
Как роза в букете
Единственно пахнущая…
Или как мельница вдруг посреди океана
Раскрылся бутон!
Он жил расцветая, игриво мотаясь
От звезд удаляясь все выше и выше
И пламенной гривой своей распыляясь
Он света искал безграничные дюны
А снизу, в пещере глубокой
Обтесанной тенью лазурных рельефов
Стояли три лавры
Меж ними старицы
Старицы, на глади которых луна
Которые приняли месяца форму
Они запитали, и были конечным
Пунктом исходным и оборотным
А в споры, как в соты
Как в рамочный улей, жужжа заливают
Так жизнь запускалась
Водой водопадов
Пускаемой в стебель
С каких-то огромных
Несущихся балок
С корабельных мачт и монументов
А также фонтанов
И прочих абстрактных сооружений
…
И вновь где-то от стенок
Равноудаленно
Как молния, дважды разбившая небо
Как кислорода в поисках
Нерв продлевался
И как не нашёл глиальных он тканей
Раскрылся бутон!
Он жил разбухая, смешливо играясь
К мембране отчетливой все приближаясь
Всё ярче по ветру снопом раскаляясь
Держался он четко следов на ступенях
Следов, на которых блестела луна
Которые приняли месяца форму
К которым решительно
Самозабвенно
Подстроились выступы света в ночи
Спиралью вращаясь
Смотря друг на друга
Зеленою снастью
Остервенело
В прочнейший канат
Изумрудных рельефов
Они заплетались
И четверть минуты
Какая-то четверть
До самого мрака
До самого солнца
До самого Бога и Дьявола осталась
Мгновенье прошло
И обрушились звезды
И волчьи глаза умирали темнея
Но гордо
Но гордо держали они мирозданье
И все приближались к огромному
Черному
К неистово ждущему их приближения
Под пожирающим весом своим
Покосившись
И прямо в бутон усмотревшись
Смерти светило
Давило
Давило и ждало
Давило и жгло
И жгло
Выжигая металлом на нежности жизни бутонов
Законы чарующе вечного мертвого мрака
Схоронены горной породой старицы
Завалены входы и выходы в лавры
И в самом таенном углу этих храмов
Где трещина, змеей пробежавшая
Кончилась
Пытаясь хвататься за капельки воздуха
Огонь погасал
И яйцом становилось
Пришествие
Одного
Вечного
Неостонавимого
Воздвигнувшегося
Небом над черную гладью
Восьмая минуты
Сто двадцать восьмая
Мгновенье до самого мертвого
До страшного мрака осталось…
До самого яркого, сладкого света
И бросила взгляд свой последний волчица
И бросило в дрожь шаровидного Дьявола
И были в незнание чувства глубокого этого
Пестрые Ангелы
И в это мгновение когда
На глазу её
Ресница последняя
Стала с такой же последней
В замок закрываться
…
Яйцо стало
СОЛНЦЕМ
Яйцо разорвало в мелкие дребезги
Подул обезумевший ветер и смерчем
Развил облепившие стены конструкции
И выросли лавры в столбы катедралей
И стали песками океанических впадин старицы
И прозвучала победа над черным светилом
И в скалах морских наблюдала волчица
Стоя на обрыве брегов зеленящих
Уже догорало другое светило
И в светлых небесных глазах
Заплясало
И город у моря того освещало
И луч проливало
На каждый цветок
Другое светило
В объятьях его обнимали детей
Возлюбленных в храмах венчали
Писали картины
И ряд кораблей
Тянущийся
Стройный
Как-будто на стебле бутон
С таким же тянущимся сладостным бризом
Его провожали
Туда
Туда…
Где уже догорало другое светило
«Снег заглушает все звуки»
Снег крупными хлопьями медленно ссыпался в белые бархатистые ковры. Иссиня белый свет освещал деревянные изогнутые скамейки с коваными ручками. На одной было два следа – большой и маленький. Может здесь сидели папа и дочь. Как на тех акварельных рисунках, где папа большой добрый, заботливый и уставший шар, несоразмерно больший чем его милая хрупкая энергичная и подвижная дочурка.
"А где же мама?" - пронеслось в голове.
В небе завис лик луны, то был месяц. А время было начало декабря. На этот раз зима пришла вовремя. Вернее даже не вовремя, а точно в срок. В полночь на первое декабря.
И ведь всегда есть что-то маленькое и большое. Кто-то, кто держит и за кого держатся, кто-то, кто верит и в кого верят. Это ведь могли быть и наши следы, и когда-то они были ими.
А между деревьями стояла собака, она горизонтально распрямила хвост и он был, как маленькое снежное пуховое облачко.
"Люди ходят к психотерапевтам, заводят собак" – подумалось мне
А собака загнула обратно хвост и пошла за своим хозяином.
Карниз старого здания университета был облицован хвойной гирляндой.
Кто-то закрепил ее туда, пока никто не видел, может часа в четыре утра. Я люблю гулять в четыре утра, тогда на улицах никого нет, и весь мир словно принадлежит мне. В четыре утра нет никаких забот и волнений, ничего не решается и не происходит. В четыре утра ты ничего не ждёшь…
Как только крышу достроят она становится чем-то недосягаемым. Но есть специальные люди, они ходят по крышам, сбивают сосульки и скидывают снег. Они закрепляют хвойные гирлянды и видят весь город с высоты.
Я недавно был на площади, там люди поставили ёлку, они гуляли там вместе и о чем-то разговаривали.
Там родители ходили с детьми на плечах и сажали их кататься в сани. Там девушка рассказывала молодому человеку про свое увлечение астрологией, там мальчику говорили не подходить к костру, чтобы не пропахнуть дымом. Я не видел там одиноких людей.
В одном рождественском домике была большая фотография медведя на полу, над ней стеклянный шкаф с деревьями внутри. Можно было лечь и сфотографироваться на этом фоне, будто ты в лесу. Прибежали две сестрички. Одна сказала – "Вот тебе и лес", а вторая ей ответила – "Неправильный это лес" и я ухмыльнулся. Такая же растет. А еще на ёлке висят письма, можно написать и повесить или бросить в почтовый ящик для Санта Клауса. Я подумал надо написать – "Санта, верни любовь". Но так и не написал, пошел обратно домой. В парк. Где два следа на скамейках и пруд, большой лысый памятник и старый университет. И еще там часто бывают собаки, которые знают за кем им идти.