Артур Бондаренко
Клинч за жизнь
Я оттолкнул тренера и направился к стоянке. На полпути ко мне подъехала разукрашенная «Хонда», больше походившая на авторекламу «Титаниума». Я кинул сумку в багажник и сел вперёд. Тренер расположился сзади и молчал всю дорогу.
Мы приехали на полчаса раньше, но из-за амбалов на входе не сразу попали в клуб. Голубок пошёл разбираться, а я осматривал экстерьер заведения. «Пещера» оправдала своё название. Стена у входа была настоящим произведением искусства: с одной стороны был нарисован водопад, с другой – зелёный мох, обнимающий камни. Посередине была полукруглая дверь, похожая на расщелину в скале.
Скоро нас впустили и провели в раздевалку. Рядом красились и переодевались молодые девчонки, на которых все засматривались. Постепенно комната наполнилась угрюмыми спортсменами. У каждого из них была своя небольшая свита. Одни боксировали с тенью, другие совещались с тренерами. Некоторые говорили по мобильному, другие флиртовали с девушками. Только я сидел в углу, сжимая кулаки.
Неожиданно среди женского хохота раздался знакомый голос. Я поднял голову. Это был Идальго, как всегда, окруженный женщинами.
– Оставишь телефончик? – спросил он.
– Не знаю, не знаю. Тут много боксёров, – ответила длинноногая блондинка.
– Не сравнивай меня с этой унылой массой.
Боксёры обернулись и принялись сверлить наглого малолетку убийственными взглядами. Некоторые хотели полезть в драку, но секунданты придержали их. Леонид стоял неподалёку и был готов вступиться за сына.
– Я не только сильный, но ещё и красавчик. Такую смесь не каждый день встретишь, – продолжил юнец.
Диалог прервался, когда пришёл Цыганчик с парой здоровых мужиков в белых майках и весами в руках. Только сейчас боксёры начали переодеваться. Минут через десять мужики в майках стали подзывать спортсменов на взвешивание. Первым вызвали Идальго. Пока он шёл, его толкнули несколько раз. Вторым был я. Весы показали 71,5 килограмма.
– Ну что, качок, сколько там? – сказал Идальго.
Когда я развернулся, он стоял с протянутым кулаком для приветствия. Я ответил: «Сколько надо» – и ударил по кулаку. Юнец ухмыльнулся и отошёл, добавив: «Увидимся в ринге». Леонид хотел поздороваться, но Идальго остановил его. Он уже не скрывал своего отношения ко мне. И слава богу.
Я сидел, опустив голову, когда подошёл Цыганчик.
– Ты что, не мог пару дней морду поберечь? – спросил менеджер, исследуя мой правый глаз.
Он отвернулся, добавив: «Баран тупорылый». Цыганчик подошёл через пару минут и принялся маскировать следы побоев с помощью тоналки, пудры и других прибамбасов, которые ему удалось выклянчить у девушек. Когда он отошёл, в раздевалке стало заметно меньше людей. Пришлось спросить об этом менеджера.
– Они во второй раздевалке. Противники заходят в ринг с разных сторон. Так у нас принято, – усмехнулся Цыганчик перед тем, как уйти.
Девушки направились за ним, а я настраивался на бой. Минут через двадцать в раздевалку зашёл парень и сказал, что начинается первый бой. Я хотел пройти, но молодой остановил нас в дверях и пропустил, как только включили музыку.
Мы шли по специальной дорожке, огороженной от толпы зрителей. Зал находился в темноте. Только в нашу сторону бил яркий свет. Атмосфера была превосходной, если не брать в расчёт улюлюканье зрителей. Некоторые смеялись, другие кричали, а третьи и вовсе покрывали меня матом. Один умник даже плеснул мне алкоголем в лицо, но меня это только взбодрило.
Тренер раздвинул канаты. Я пролез на ринг. Конферансье объявил выход Идальго. Музыка сменилась, прожекторы повернулись в противоположную сторону. Под зажигательную песню он подбежал к канатам и, схватившись перчатками за них, выполнил сальто. Публика взорвалась в аплодисментах, а Идальго улыбнулся и поднял руки.
Конферансье что-то говорил в микрофон, хотя, скорее, не говорил, а тупо читал по табличке. Этот мужчина с прилизанными волосами и в чёрном костюме смотрелся как денди в кругу дикарей. Он представил нас, огласил заслуги каждого и упомянул, где мы тренируемся. В это время рефери (тоже весь в чёрном) осматривал меня, потом Идальго.
Конферансье ушёл. Его сменили две девушки в купальниках. Они прошлись вокруг ринга с яркими табличками, на которых была нарисована цифра «1». Я отвернулся и повторял удары перед углом. Блеск этого места не должен ослепить меня! Только не сейчас, когда я впервые иду в бой, как настоящее животное… или как настоящий боксёр.
Тренер указал на центр ринга. Я повернулся. Там уже стояли Идальго и рефери. Я подошёл к ним, выслушал стандартные фразы и в качестве приветствия ударил по перчаткам юнца. Он ухмыльнулся перед тем, как отойти. Я тоже пошёл в свой угол, принял стойку и сжал кулаки. Ну когда же?!
«Первый раунд!» – прозвучал голос конферансье, после чего рефери добавил: «Файт!». Я кинулся на Идальго и начал прессинговать его джебами. Он уклонялся и отбивал их, отвечая своими ударами. Прошло секунд тридцать, а я никак не мог попасть по нему. С каждым промахом раздражение возрастало, а удары становились размашистее. Всё шло по сценарию противника, пока один боковой не достал его щёку. Идальго был у канатов, поэтому я пустил в ход свой прямой правый. В ответ парень нырнул под мою руку и ударил боковым в челюсть. Колени подогнулись. Я упал. Нокдаун.
Рефери начал отчёт. Я встал только на счёте «восемь». Этого времени мне хватило, чтобы перестроить стратегию. Маленький засранец вывел меня, из-за чего я чуть не пошёл по стопам Быка. Целиться в голову сейчас – бесполезно. Сначала надо уничтожить тело.
Когда поединок возобновился, я бил только по корпусу. Идальго прикрывал опасные места локтями, отбивал удары левой (которую не держал у лица), но мне было всё равно. Даже когда он попадал. Я не видел каждого удара, но их количество и скорость не раз заставляли меня содрогнуться. Будь в его кулаках больше силы – второй нокдаун случился бы ещё в первом раунде. Но это всё не важно, ведь… я касался его. Я бил его! По печени, в селезёнку, под сердце… Моя голова была отуманена жаждой крови. Она помогала справляться с повреждениями, но помешала разглядеть намерения противника. Когда я понял, в чём заключается его план, – было слишком поздно.
К середине второго раунда мой правый глаз был полностью закрыт. Тогда Идальго стал отходить вправо и наносить удары оттуда. Он будто знал, какую именно часть ринга я не вижу, и каждый раз уходил именно туда. Нужно было повернуть голову, но стоило мне сделать это, и он контратаковал. Сократить дистанцию было невозможно. Прижать врага у канатов – тоже. Пришлось входить в клинч. Сам процесс не особо выручал, но, как только судья разнимал нас, я бросался на Идальго и атаковал в корпус. Затем он снова отходил, а я снова входил в клинч. Снова и снова.
Усталость накапливалась. К концу третьего раунда дыхание стало всё чаще сбиваться. Я вновь вошел в клинч и вновь стал наносить удары в корпус. После попадания в солнечное сплетение Идальго согнулся и слегка опустил правую руку. Сейчас! Всё или ничего! Я атаковал размашистым апперкотом. Идальго успел убрать голову. Должен был последовать контрудар, от которого я оказался бы на полу, но вместо этого противник сделал пару шагов назад и оказался у канатов. Значит, я попал… Прямо в подбородок, чёрт возьми! Я задержал дыхание и кинулся на Идальго. Первые несколько ударов легко достигли цели. Остальные не нанесли много повреждений, так как Идальго начал поворачивать шею и вертеть головой. А когда я бил по корпусу – он раскачивался на канатах. Воздух в лёгких кончался. Удары не попадали. В порыве отчаяния я провёл широкий апперкот. Идальго нырнул под мою правую и нанёс удар по печени. В глазах потемнело. Дышать! Я открыл рот, после чего получил удар в челюсть. Затем ещё один и ещё… Разглядев перед собой мускулистое тело, я сделал последний рывок и вцепился в него обеими руками. Идальго прошептал: «Это всё?», а я держался и восстанавливал дыхание.
Когда рефери оттащил меня, должно было произойти убийство. Однако Идальго развернулся и пошёл в свой угол. Видимо, прозвучал гонг. В перерыве я велел тренеру спрятать капу (с ней было невозможно дышать). Даже если рефери заметит, он всё равно не остановит бой.
Я дрался, как мог, но скоро оказался в нокдауне. Стоя на одном колене, я уговаривал себя не подниматься. За падение в последних раундах мне обещали неплохую сумму… но, когда счёт дошёл до восьми, странный рефлекс заставил моё тело выпрямиться. Остатки гордости? Я продолжил, но к середине раунда вновь ощутил нехватку кислорода. Пришлось снова открывать рот и снова пропускать удар.
В следующую секунду я лежал на полу. Рефери стоял надо мной. Я перевернулся на живот и опёрся на локти. Изо рта лилась кровь. Должно быть, сломан зуб или даже челюсть. Это конец. Можно расслабиться. Вот сейчас лягу, и никакой боли… нет! Я поднялся на колени, согнул правую ногу и, опираясь на неё, попытался выпрямиться. Тело шаталось, однако в душе я истерически хохотал. Нет, сейчас мне не больно. Гораздо больнее будет просыпаться завтра утром… и послезавтра… и каждое утро до конца моих дней. А сейчас мне хорошо.
Я принял стойку. Рефери досчитал до девяти, но не дал команду на бой. Я отмахнулся от его рук и направился к противнику. «Файт!» – крикнул рефери, и бой возобновился.
Удары Идальго всё чаще попадали. Чтобы не задохнуться, пришлось глотнуть собственной крови. От солено-металлического привкуса едва не рвало. С другой стороны, мне удалось нащупать языком источник кровотечения. Это была губа, которую я прикусил перед нокдауном. Значит – не всё потеряно. Старый план «клинч – удар в корпус» можно было применять снова. Только сейчас рот быстро наполнялся кровью.
Этот кусок губы сильно мешал. В перерыве я откусил его. Было много крови, но тренер всё вытер. Рефери ошивался у моего угла до самого гонга, поэтому я не успел выплюнуть злополучный кусок плоти.
В пятом раунде Идальго всё так же быстро атаковал, не позволяя мне восстановить силы. Я дождался момента, когда рефери не видит, и выплюнул кусочек губы прямо в лицо Идальго. Противник замер от неожиданности. Перед тем как он пришел в себя, я достал его парой боковых. Ещё один прямой мог довести дело до конца, но Идальго сделал широкий шаг и вновь уклонился под мою руку. Только не сейчас! Пока рефери стоял за спиной, я наступил противнику на ногу. Его тело опустилось по инерции прямо навстречу моему апперкоту. Затем удар и ещё удар! Снова и снова!
Идальго больше не уклонялся. Его тело постепенно сгибалось. Если отшагнуть – он упадёт. Чтобы продлить бой, я зажал врага в углу и бил апперкоты. Его взгляд был растерян, а из носа шла кровь. Мои руки ели держались, всё тело болело, но я продолжал бить, пока один из боковых не пролетел мимо. За ним последовал прямой, но он тоже промазал.
«…койся…» – услышал я сквозь шум. «Успокойся!» – кричал мне в ухо рефери. Идальго отдалялся всё больше. Через пару секунд я заметил на себе руки рефери. Он оттаскивал меня от противника. Но что случилось? Неужели раунд кончился? Или стоячий нокдаун? Что?!
Рефери не считает. На ринг поднимаются конферансье и девушки в купальниках. Леонид и его помощник пытаются привести Идальго в чувство. Рефери поднимает мою руку, а конферансье объявляет: «Победитель Викентий «Африка» Брынзарь». Я сжал кулаки и, словно вор, укравший победу, быстро пошёл в раздевалку. Прожектор не светил в мою сторону. Во рту было сухо. Израненные губы разомкнулись в уродливой улыбке.
Ноги с трудом довели меня до стула. Тренер кинул мне полотенце. Я положил его на лицо. Да… мне это удалось. Я отнял у Идальго часть здоровья и, возможно, разрушил его карьеру. Спасибо рефери, который вовремя не остановил бой, и мягкотелому папаше, который вовремя не выбросил полотенце.
– Где этот мудак?!
Услышав знакомый голос, я скинул полотенце и помахал Цыганчику и его свите. Они приблизились.
– Ты что устроил, а?! Думаешь, самый хитрожопый?
– Думаю, ты мне должен, – ответил я, поднявшись.
Менеджер достал бумажник, вытащил сотню и протянул её мне. Я возмутился. Было бы неплохо вытрясти оставшуюся сумму, но мужики в белых майках не пропустили меня. Когда Цыганчик ушёл, мой секундант хотел пойти за ним.
– Не надо, и так сойдёт, – сказал я и начал переодеваться.
Голубок вышел завести машину, а тренер куда-то пропал. Когда он появился, я дал ему сто евро со словами: «Сними шлюху или залейся водкой». Деньги… фанаты… победа… Я мечтал об этом каждую ночь двадцать лет подряд и только сейчас понял, что настоящему боксёру это не нужно.
На улице меня встретил старый знакомый: мужчина в широкой рубашке и с солнечными очками на голове. Только один человек мог так безвкусно одеться.
– Если гора не идёт к Магомету, то Магомет сам к ней придёт побазарить, – сказал Удав, рассмеявшись.
С ним стоял крепкий парень в спортивном костюме. Удав предложил пройтись и сказал тренеру не волноваться. Старик почапал, даже не взглянув на меня. Это он позвал Удава. Точно он.
– А ты разошёлся, пока меня не было. Серого с Пчелоедом разукрасил, в баре шороху навёл. С Сухим скентовался. Не, ну я его уважаю. Поэтому ты и целым остался.
Это была обычная стратегия Удава – заговорить жертву и отвести в переулок. Меня отвели в парк. Тогда начался настоящий разговор:
– С Пчелоедом проблем не будет. Я даже тебе разрешу на работу вернуться. Но сначала ты давай отстёгивай. Не зря ж я тебя не трогал до боя. Знал, что победишь, сучонок.
– А у меня… денег нет, – сказал я с улыбкой.
Удав рассмеялся в ответ, затем кивнул в мою сторону и сказал: «Давай». Молодой спортсмен приблизился. Я ударил первым. Он уклонился и хорошенько отмутузил меня. Накопившиеся повреждения дали о себе знать. Я лежал лицом к земле, но всё ещё пытался схватить обидчика за ногу.
– Не передумал? – спросил Удав.
В ответ я оттопырил средний палец вытянутой руки и сказал: «Отсоси у меня стоя, карлик!» Теперь они оба избивали меня. Было больно, но я улыбался. Даже когда моё лицо впечаталось в грязь. Даже когда выплёвывал кровь вперемешку с зубами. Даже когда они помочились на меня перед уходом.
Глава пятая: Леонид
Бокс – это как любимая женщина. Она может быть неверной, она может озадачивать, она может быть жестокой. Это всё не имеет значения, если вы любите её. То же самое между мной и боксом. Он причинил мне сплошные неприятности, но я его люблю.
Флойд Паттерсон
Утро началось с пинка в живот. Полицейский неохотно усадил меня в машину и отвёз в участок. Камера была такой же, как в Унгенах. Не хватало только Идальго. Да, теперь мне его действительно не хватало. Но он, наверное, ненавидит меня. Ну и пусть! Одно поражение не сломает его, а только раззадорит. Идальго станет великим, а я… я буду единственным, кто его одолел!
Когда мне разрешили позвонить, я набрал тренера. К вечеру он меня вытащил. Старик также заплатил за маршрутку в Унгены и по приезде отдал мне большую часть из ста евро. Небось чувство вины замучило. На следующий день я наполнил холодильник едой, а вечером впервые напился. Вместе с тренером. Кто бы мог подумать, что алкоголь так сближает людей.
Моё первое утро после пьянки началось с телефонного звонка:
– Кто это? – спросил я.
– Леонид Сухенко. Отец Димы, с которым ты боксировал.
– Да… конечно, я вас помню.
Что ему нужно? Матч-реванш? Ну, тогда…
– Дима умер.
– Кто? Как… умер?
Голос затих. Подождите… это точно Леонид? Может, кто-то с похожим голосом или…
– Он попал в аварию, когда ехал на мотоцикле. Как раз после боя. Потом сутки пролежал в реанимации и… умер.
Нет. Это невозможно… тут что-то…
– Завтра я приеду в Унгены. Надо похоронить его. Как он говорил: в лодке, с медалями… – голос задрожал. – Поможешь?
– Да… конечно.
Лодка, медали… прямо как Идальго рассказывал. Вряд ли кто-нибудь, кроме меня и Леонида, знает об этом. Но тогда…
– Ещё кое-что. Скажи номер мобильного, чтоб созвониться завтра.
– А… так у меня его нет…
– Тогда будь дома часам к девяти. Я позвоню.
Леонид повесил трубку, а я слушал гудки и плакал. Мне не хотелось в это верить, однако все, кому бы я ни рассказывал (когда снова напился в «Кобыле»), очень легко принимали эту новость. Даже тренер. «Только не думай, что это твоя вина», – сказал он.
Не винить себя? А кого? Ведь именно я отправил его в нокаут. В грязный, предательский нокаут. Скорее всего, из-за повреждения мозга Идальго отключился прямо на дороге. Или он специально разбился, разочаровавшись в боксе. А я ещё хотел преподать ему урок. Да какой, на хер, урок? Чему я могу научить?
После бессонной ночи было принято важное решение. Утром я купил парацетамол. Оставшиеся деньги ушли на пару чёрных вещей из секонд-хенда. До вечера я ничего не ел. Только смотрел на пачку таблеток.
Вечером позвонил Леонид. Он уже был в городе и собирался заехать за мной. Я вышел и, увидев катафалк, сразу же сел вперёд. Правая рука инстинктивно потянулась к Леониду. «Не здороваемся мы», – ответил он и поехал. Конечно, у него сын умер, а я…
Позади нас была перегородка с окошком. Через него был виден Идальго, лежащий посреди сена в деревянной лодке. Он был одет в свою боксёрскую форму с пламенными шортами и перчатками. На его худощавой груди красовались медали. Значит, мы действительно пустим его на воду и… да какого хера… это я должен лежать сзади. Это я должен был умереть!
– Он рассказал тебе? – начал Леонид. – Рассказал, как хочет быть похороненным?
– Д-да, – ответил я, сдерживая слёзы. – И… с-спасибо, что позвонили мне. У Димы наверняка целая куча друзей и родственников…
– Значит, он не всё тебе рассказал. Дима хотел, чтобы на его похоронах присутствовали только те, кому он проиграет на профессиональном ринге. А насчёт родственников… так у нас никого-то и нет. Мать его умерла, когда Дима был совсем маленький. Я тогда ещё сидел, поэтому его отдали бабушке с дедушкой. А когда я пришёл… он был таким слабым, таким незащищённым. И всё время сбегал на озеро. Я волновался за него, а он сидел там один.
Так вот оно что. Идальго не издевался, когда говорил: «Это же круто!» Он действительно завидовал, что у меня есть мать. Он действительно относился ко мне как к другу.
– Он винил меня в смерти матери, – продолжил Леонид. – И он был прав. Херовый из меня муж. Херовый отец.
Мне хотелось его переубедить, но всё, что я мог – это повернуться к окну и захлёбываться слезами.
Место у реки было действительно безлюдным. Леонид остановил катафалк и попросил помочь вытащить лодку. Тело гудело, но я только смаковал эту боль.
Мы оставили лодку у реки. Леонид закрыл глаза Идальго двумя медалями и пошёл за керосином. Я смотрел на это исхудавшее лицо, на заострённый нос… на трупные пятна, на распущенные волосы и щетину… Теперь он не выглядел как миловидный юноша, а скорее как павший воин.
Леонид не появлялся. Когда я подошёл, он стоял за машиной и дрожащим голосом повторял: «Я не могу…» – «У нас ещё есть время», – сказал я и тут же упрекнул себя в бездушности. Как я вообще могу с ним говорить? Как мне смотреть ему в глаза?
В итоге мы сели на траву и поддались эмоциям. Вытирая слёзы, я спросил:
– Как это произошло?
– После боя Дима еле очнулся. Пришлось нести его в раздевалку. Я вышел, чтобы позвать врачей. Тогда меня встретил этот мудак Цыганчик и начал что-то предъявлять. Я, конечно, поставил его на место, но, когда я вернулся в раздевалку, Димы уже не было. Он переоделся и уехал на этом грёбаном мотоцикле. Я молился, чтобы он остался цел, но… когда я увидел его, Дима лежал в больнице с переломом основания черепа. Мой сын жил на аппаратах, а я стоял перед ним и ничего не мог сделать. И так всегда… когда его мать умерла… Когда его били в школе… Когда он сбежал из дома… Не зря он так тщательно свои похороны продумал. С таким жалким отцом он, наверное, чувствовал, что…
– Нет. Это я виноват. В-во время боя…
– Успокойся, – перебил меня Леонид и ударил по плечу. – Если кто и мог как-то подействовать на Диму, так это ты. Всю неделю перед боем он не выходил из зала. А если выходил – то только на пробежку.
Мужчина закурил и предложил начать похороны. Было уже темно, однако я хотел ещё поговорить. Леонид согласился. Он рассказал о том, как привёл Идальго в секцию бокса, как малыш стал мастером спорта и разочаровался в любительском ринге, как его чуть не отчислили из-за пропусков, как Идальго попал в больницу с пневмонией и на следующий день уже отжимался.
Тогда я убедил Леонида не участвовать в поджоге. Он согласился, объяснил, что делать, и напоследок вручил мне белую пластмассовую банку.
– Там витамины, положи их к Диме. Он называл это «психологический допинг». Он пил их после тренировки, чтобы вроде как обманывать организм и не уставать. Я говорил ему, что это глупость… но он всё делал по-своему.
Какой же я идиот! Так обозлился из-за пачки витаминов. Прости меня, Идальго. Прости!
Я взял керосин, спички и направился к Идальго. Тело было плохо видно. Пришлось ориентироваться по запаху. Залив лодку керосином, я подтолкнул её в воду. Можно было бросить пару спичек и отойти, но мне хотелось сделать всё идеально. Я зашел в воду по колено, разжег огонь в разных местах и продолжал двигать лодку. Потом сделал последний толчок и смотрел. От запаха горелого мяса меня тошнило, а дым резал глаза, но я не отворачивался и не моргал. Неожиданно в горящей лодке я увидел смуглое тело со шрамом на плече и кучерявыми волосами. Вот идиот…
Я вытащил парацетамол из кармана и стал глотать одну таблетку за другой, запивая их водой из Прута. Несколько штук вывалилось из рук, но остальные, несомненно, подействуют. Да… пусть мне будет плохо! Пусть мои кишки вывалятся наружу! Слышишь меня, Бог?! Если ты и правда есть, то утащи меня в Ад! Пусть он смотрит на меня сверху! Пусть он видит мои страдания!
Перед глазами темнело. Я с трудом дошел до берега и свалился. Сил больше не было. Так это и есть смерть? Ни тебе моментов из жизни, ни тоннеля со светом. Только усталость, холод и хочется быстрей заснуть. Как в нокдауне. Но теперь я могу не вставать…
Яркий свет. Всё так расплывчато… Кто-то смотрит сверху. Как тогда, в нокдауне. Я лежал на спине, судья досчитал до семи. Я чудом поднялся, но всё равно проиграл. Стоп. Я лежу на высокой кровати в окружении пациентов и медсестёр. А значит, я всё ещё жив.
Помимо тошноты и боли меня мучили обрывки воспоминаний. Собрать их вместе получилось только со слов врача. Оказалось, в больницу меня привёз Леонид. Он ждал всю ночь, пока меня откачивали. Потом, когда мои почки чуть не отказали, он заплатил, чтобы меня перевезли в другое отделение и сделали гемодиализ.
– Так что ж вы выпили? – спросил доктор Птичий Клюв (его имени я не запомнил).
– Парацетамол… упаковку…
– Теперь понятно, откуда резкое повреждение почек. Вы ещё сможете пожить на диализе, но я бы рекомендовал пересадку.
Птичий Клюв не умолкал, хотя мне было неинтересно. Через пару часов пришёл Леонид.
– Ну, как ты? Лучше? – сказал он.
– Да, спасибо большое. Только не надо было тратиться. Мне же нечем возвращать…
– Да ну, брось ты. Я поговорил с врачом. Толковый мужик этот носатый. Прямо сказал, мол, так и так, пересадка нужна. Деньги, конечно, немалые, но ты не переживай. Прорвёмся.
– Послушайте, я очень благодарен, что вы спасли меня. Не знаю, что вам сказал доктор, но… я не утонул и не задохнулся от дыма. Я хотел покончить с собой. И… вы как раз не должны были меня спасать. Потому что если бы не я, ваш сын…
– Успокойся, – Леонид подсел ближе и сбавил тон. – Я всё знаю. Цыганчик рассказал мне, что случилось. Может, то, что ты сделал, было неправильно, но знаешь, боксёры тоже не ангелы. Дима вон того парня из твоего зала чуть без глаза не оставил.
– Да, но…
– Подожди! – мягко перебил Леонид. – Может, мой сын не лучший пример, но одно я тебе точно скажу: Дима не был трусом и он не сдавался без боя! Поэтому и ты должен бороться! Если хоть немного его уважаешь.
Я молчал. Леонид продолжил:
– Дима ведь уважал тебя. Даже тогда, между раундами, я говорил ему отдышаться, а он всё тебя нахваливал. Так что давай лечись и не раскисай, как баба.
– Да, вы правы, но всё равно… на диализе мне пару недель осталось. А пересадка стоит тысяч тридцать.
– Насчёт этого не беспокойся. Деньги есть. Ещё когда Дима в больнице лежал, мне сказали, что могут понадобиться средства на операцию. В общем, я накопил сумму, а когда его не стало, думал на благотворительность отдать. Но так-то уж лучше живому человеку помочь, тем более у нас в стране такая благотворительность, сам знаешь, – Леонид передохнул и снова заговорил: – Короче, операцию лучше делать за границей. На крайняк можно в Кишинёве, но там геморроя побольше. Так мне врач объяснил.
– Ну, загранпаспорта у меня нет. К тому же надо кому-то присмотреть за мамой. Она ведь с голоду умрёт без меня.
– Так ты попроси кого-нибудь. Друзей там, знакомых.
Единственной кандидатурой был тренер. Я позвонил ему (с мобильного Леонида), и он сразу приехал. Старик взял у меня ключи и согласился на роль домохозяйки. Более того, он навещал меня каждый день и не задавал неудобных вопросов.
В это время Леонид договаривался с кишинёвской больницей. Через неделю он перевёл меня туда, в отделение уронефрологии. Там нас ожидало большое разочарование: без родственного донора операция невозможна. Если за границей практикуют трансплантацию за деньги или извлекают органы из трупов, то у нас это не принято. Вариантов практически не было, но Леонид не сдавался. В один из дней я рассказал ему о тёте, которую не видел с самого детства. Тогда он поехал в Унгены, чтобы навести о ней справки. Пока его не было, моё состояние резко ухудшилось. Я даже думал написать предсмертную записку, но лист и ручку мне так и не принесли. А жаль. Мне так хотелось поблагодарить Леонида. Хотя бы за то, что в этот раз я умру с удобствами.
Следующие несколько дней прошли как во сне. Всё вокруг было расплывчато, кроме одной мысли: «Мне надо выжить». Скоро меня навестили тренер с Леонидом. Их приход должен был образумить меня, однако в голове продолжало трезвонить эхо отчаяния: «Мне надо выжить. Ради вас мне надо выжить». Потом у меня стали брать анализы, и я наконец понял, что операция состоится.
Но кто будет донором? Вряд ли им удалось связаться с тёткой. А может, Леонид, как бывший преступник, нашёл почку на каком-нибудь чёрном рынке органов? Хотя… какая разница? Главное, что я выживу.
С этой мыслью я заснул и с ней же открыл глаза после операции. Весь день меня окутывала эйфория. Даже тошнота не испортила настроение – ведь это был последний наркоз в моей жизни, чёрт возьми! Только на следующий день я вспомнил свой наболевший вопрос:
– Извините, может, вы мне это говорили, но я не помню… Кто стал донором?
– Донором стала ваша мать, Наталья Максимовна Мариковская, – ответил врач.
Эти слова действовали сильнее, чем наркоз. Я агрессивно убеждал доктора в его неправоте, а он отмалчивался и под конец вовсе сбежал. Оказывается, мать тоже находится в больнице. Наверняка не в лучшем состоянии. Ещё бы, в её годы стать донором! Как она вообще согласилась на это? Только Леонид мог разъяснить ситуацию:
– Когда тебе стало плохо, я действительно поехал в Унгены. Но прежде чем искать дальних родственников, я решил поговорить с твоей мамой. Этот твой тренер, Коля, провёл меня к ней, и вместе мы уговорили её поехать в Кишинёв. Несколько раз она забывала, зачем едет. Тогда мы напоминали ей о больном сыне, и она не возмущалась. Она очень хотела на тебя посмотреть, но ты был в реанимации, поэтому её сразу отвели в отдельную палату.
– И… как она сейчас?
– Ну, пока врачи мне ничего не сказали. Сам понимаешь: в таком возрасте перенести операцию… в любом случае, не волнуйся. Тут за ней присмотрят. Обычно доноров не оставляют больше двух недель, но я обо всём договорился. Так что ты лежи, выздоравливай, а как встанешь на ноги, так сразу с мамой и уедете.
После этого диалог перестал быть конструктивным, так как я то и дело перебивал, задавал кучу вопросов и рассыпался в благодарностях. Через пару дней мне сказали, что мать пошла на поправку. Это и нескончаемая поддержка Леонида сильно помогли мне.
Не зря говорят: яблоко от яблони… что отец, что сын… оба сделали для меня так много. Если бы я только мог отплатить им тем же! Но Леонид ничего не просил взамен. Более того, он запретил врачебному персоналу посвящать меня в стоимость операции и затраты на лечение.
Когда мне наконец разрешили прогуляться, я первым делом направился к маме. Она спала. В её палате было ещё три пожилых дамы, которые тоже отдыхали. Я тихо подошёл к матери. Она была такой слабой и беспомощной, но она спасла мне жизнь. Я опустился на колени и прижался губами к её худой, морщинистой руке. Мне столько хотелось ей сказать, но из каменных уст вырвались только извинения. Я положил её руку обратно под плед и, вытирая слёзы, пошёл в свою палату.
С тех пор, как я вернулся в Унгены, меня больше не посещают депрессии. Да и как можно грустить, когда столько людей тебя любят? Да… они меня любят. Они даровали мне жизнь просто так. Без всякой причины.
А я…
Я нашёл работу. Тренер уволился из зала, поэтому меня взяли на его место. Платят мне, конечно, меньше, но с моим неоконченным образованием и инвалидностью такая работа – манна небесная. С тренером поддерживаем связь (хотя беседы стали скучнее в отсутствие алкоголя).
С Леонидом мы тоже встречаемся. Он помог мне окончательно обрубить мосты с Удавом и переоформить мамину квартиру на своё имя (чтобы позже обменять её на тесную лачугу в бедном районе). Половину вырученной с обмена суммы я отдал Леониду, а остальное положил в банк и периодически трачу на лекарства и диализ (которые должны быть бесплатными).
Маме было сложно привыкнуть к новой обстановке, однако истерики происходят реже. Возможно, потому, что вместо снотворного я даю ей таблетки, предписанные врачом. Или потому, что я уделяю ей внимание и обхожусь с ней тактичней и уважительней.
Что до меня, то я изменился. Больше не лезу в драки (так как один удар может мгновенно подорвать моё здоровье), не пью и не матерюсь. Поиски смысла жизни прекратились. Появилась любовь к обществу, особенно когда обучаю молодёжь в зале. Узнал, как пользоваться компьютером (этому меня научил девятилетний пацан в интернет-кафе). Так я увидел статью «Как ухаживать за больными Альцгеймером» и узнал, что такое «фейсконтроль». Стал читать, как в юношеские годы. Думаю написать книгу в память об Идальго.