Арина Викторовна Евдокимова
Нежная Ева
– Илюш, спасай! Всё летит к чертям собачьим! – раздаётся перевозбуждённый голос Трескунова. – Игнатов орёт как свинья резаная, и никому дела нет! А что я? Чуть что – Трескунов!
– Ну что опять?
– Потом, не телефонный разговор. Егоров не может, выйди сегодня за него.
– Стас, у меня гости.
– К чёрту гостей! Гони всех в шею, нашли время! Любую программу, слышь, любую!
Отработав номер, ухожу за кулисы. Не успеваю дойти до гримёрки, меня перехватывает Трескунов.
– Илюш, выручай!
– Стас, устал… – умоляюще смотрю на вечного “авральщика”. – Я домой.
Он продолжает в своей манере вести односторонний диалог:
– Завтра за Егорова отработаешь?
– Он заболел, что ли?
– Да вышвырнут его – доиграется, урод кокаиновый! Я прикрывать не буду!
– Где он?
– У себя. Мне уже хватит, я по горло!..
Отталкиваю Трескунова, устремляюсь к гримёрке Серёги.
– Да не трогай ты его! От него толку как от трупа!
У меня холодеет душа. Серёга – талантливый парень, гробит себя. Завязать хотел, лечился… Опять срыв!
Врываюсь в его гримёрку – картина жуткая. Этого лучше не видеть. Нащупываю пульс – еле уловимый, лицо, руки серо-синего цвета, вместо глаз – ввалившиеся чёрные круги. Трескунов прав, покойники выглядят лучше. Стас выглядывает из коридора и не понимает, насколько серьёзна ситуация. Времени – считанные минуты.
– Сядь здесь! – хватаю Стаса за руку, усаживаю рядом с Сергеем.
– Ты что? Зачем?
– Затем! Говори с ним, тряси, бей… Что хочешь! Не отходи ни на секунду!
Он пытается возразить, но я не слушаю. В коридоре проходит местная девушка-администратор, болтая по телефону.
– Телефон! Быстро! – уговаривать некогда, ждать тем более. Вырываю мобильный из её рук, нажимаю сброс линии. Сто три.
– Алло. Девушка, срочно свяжитесь с бригадой Михальчука или Тарасова, институт скорой помощи. Экстренный вызов по адресу… – сую трубку притихшей оторопевшей администратору. – Дай адрес!
Пока она, ничего не понимая, называет адрес, возвращаюсь в гримёрку. Трескунов сидит возле Серёги и что-то говорит. Завидев меня, вскакивает:
– Что ты делаешь, а? Могу я узнать, что ты делаешь? У меня дел, как…
– Где аптечка?
– Илья, я не собираюсь с ним сидеть, он ничего не соображает! Он не в состоянии говорить!
– Если ты не скажешь, где аптечка, он не заговорит никогда!
Трескунов с перепугу бледнеет, протягивает ключ:
– Посмотри у меня, там в шкафу…
– Сиди здесь!
Нахожу аптечку, достаю шприц, жгут и бегу на улицу.
Слава Богу, ночью нет пробок! Скорая приезжает быстро.
При виде меня Тарасов недоумённо замирает на месте:
– Корнеев?
Естественно, мой рабочий костюм приводит если не в шок, то, по крайней мере, в состояние недоумения, но мне некогда думать об этом:
– Ребята, “Налоксон” срочно!
– Кому?
– Никитич, умоляю!
Тарасов выдыхает пары свежепринятого спирта, берёт чемоданчик, с чувством полной готовности доктора Айболита смотрит на меня:
– Пойдём, посмотрим.
– Ему секунды остались!
– Очень хорошо, идём.
Прекращаю спорить, стремительно добегаем до гримёрки Сергея. Трескунов молча отходит в стороночку, пропуская врача.
Тарасов ставит чемоданчик возле зеркала, склоняется над телом Серёги, осматривает глаза, приоткрывает веки, пытается нащупать пульс.
– Корнеев, сбегай, пусть носилки захватят.
Каждая секунда может быть последней. Бежать уже некогда. Не спрашивая разрешения, раскрываю чемоданчик Тарасова, перерываю лекарства, ампулу нахожу быстро. Набираю дозу “Налоксона”.
Тарасов звереет от такой наглости и хамства:
– Ты что делаешь, а?
– Пусти! – бесцеремонно отталкиваю Никитича.
– Ты в своём уме, ты?..
Перетягиваю руку Серёги жгутом выше локтя, протираю спиртом, нахожу вену. Игла входит быстро.
Тарасов как-то злобно смотрит на всё происходящее. Спасибо, не вмешивается.
Ввожу спасительный препарат. Всё решат несколько секунд. Мысленно считаю.
Цвет лица Сергея начинает меняться, покойницкую синеву сменяет бледность. Появляется дыхание, дёргаются веки. Серёга приоткрывает глаза, пытается открыть рот и что-то вымолвить. Очумевшим взглядом коситься на столпившихся вокруг, не понимая, где он, что с ним, и в каком он состоянии.
Только сейчас ощущаю, что у меня трясутся руки и дрожат губы. Ничего не могу с собой поделать, бессильно опускаюсь на стул и извиняюсь перед Тарасовым:
– Прости, Никитич, до носилок не дотянул бы… – голос срывается, а слеза предательски бежит по щеке.
– Ладно, – он присаживается на корточки возле Серёги.
Тот пробует шевелиться и от бессилия прикрывает глаза.
Я сижу напротив Анны Николаевны Зарянской – женщины лет шестидесяти со строгой холодной внешностью и железным характером. Аккуратно собранные в густой пучок-ракушку тёмные волосы придают ей ещё больше строгости и официоза.
– С полной ответственностью заявляю – вам не место в медицине! Вы не можете продолжать работать в больнице. Вы понимаете, о чём я.
– Нет.
– Хорошо. Как вы это объясните? – Анна Николаевна приоткрывает папку на своём столе, извлекает лист бумаги и кладёт его передо мной.
Докладная Тарасова. Пробежавшись по ней глазами, возвращаю лист:
– Просто я знал, что надо делать.
– Вы – не врач! Вы, вообще, не имели права предпринимать никаких серьёзных действий! Вызвали бригаду – всё! Дальше – работа профессионалов. И не ваше дело решать, как поступать в данной ситуации.
– Он умер бы.
– Знаете что… В отличие от вас, Тарасов – специалист. И специалист высочайшего класса!
Молчу.
– И потом… Мне даже неприлично об этом говорить… Александр Никитич рассказал мне… Вы вчера… В общем, в каком виде вы… – не подобрав подходящих слов, она заминается. – Что это значит?
– Это имеет отношение к моим профессиональным обязанностям?
– А вы как думали?! – она чуть не захлёбывается от негодования. – Человек, работающий в медицинском учреждении, не имеет права…
– Да, я работаю в ночном клубе. Что в этом ужасного и неприличного?
– Это ваше личное мнение. А мы не можем допустить, чтобы наш сотрудник таскался по грязным притонам!
– Анна Николаевна, к чему вы клоните?
– Я жду от вас заявления. По собственному, конечно.
Снег падает. Тихий, спокойный. Покорно ложится на ветки деревьев, окутывая их заботой и зимним теплом. Не такой, правда, он и тёплый, когда на лицо попадает. Наверное, это оттого, что не очень-то я люблю зиму.
В детстве я не понимал, почему снег падает неровно. Половина снежинок – вертикально, а остальные, непослушные, – по диагонали. Отец, чтобы я отвязался, отвечал так: “Прямо падает нужный снег, а вбок отлетает ненужный”. Простое и понятное ребёнку объяснение. В детстве, вообще, проще воспринимать правильное и неправильное, прямое и диагональное. И я верил. Верил и не задумывался, а почему, если все снежинки одинаковые, одни – нужные, другие – нет.
Из состояния задумчивости меня выводит звонкий окрик:
– Илья!
Я оборачиваюсь. На скамейке сидит Ксения и улыбается:
– Не замечаешь уже?
Я целую её в щёку.
– Прости, задумался.
– Что ты так поздно?
– В больнице задержался. День был тяжёлый.
– А я в гости. Можно?
– Конечно. Мама обрадуется.
– А ты?
– Я всегда рад тебя видеть.
Мама действительно очень обрадовалась и расцеловалась с Ксюшей прямо в дверях.
– Как хорошо, что вы пришли. Ксюшенька, ужин на плите, разберётесь, ладно? А то я уже опаздываю.
– Конечно, Инна Сергеевна.
– Мам, ты куда?
– Мы с тётей Любой идём в театр на премьеру. Так что…
Мама, надевая на ходу серьги, уходит в комнату.
– Извини… – оставляю Ксюшу в кухне и вхожу в комнату. – Мам…
– Не волнуйся, я вернусь поздно.
– Подожди…
– Я просто предупреждаю. Если что-то изменится, позвоню.
– Я не об этом.
– Если хочешь, останусь у тёти Любы.
– Не хочу.
– Она замечательная девушка… – тихо шепчет мама.
– Я знаю. Мам, мне на дежурство.
– Ты же вчера дежурил.
– Сегодня тоже. Я поменялся.
– Ну что ты как маленький? – мама стремительно выскакивает в коридор, спешно надевает пальто и сапоги. – Ксюшенька, проследи, чтобы этот деятель поел, последнее время питается кое-как.
– Хорошо, Инна Сергеевна, не беспокойтесь.
– Я вас целую. Всё, ушла, пока!
Мама выходит из квартиры и захлопывает дверь.
Почему она так неожиданно ушла? И Ксения появилась без предупреждения? Сговорились, что ли? Чёрт! Как это всё некстати! Сейчас девять. В одиннадцать тридцать мне работать вместо Серёги…
Ксюша уже колдует возле плиты, разогревая ужин. Не хочется ей врать. Она обидеться.
Захожу в свою комнату и устало падаю на кровать. Надо что-то придумать… Голова совершенно не варит.
В комнату заходит Ксюша с тарелкой в руках:
– Ужин готов. Есть лёжа будешь?
– Спасибо, Ксюх, не хочется.
Беру пульт и включаю телевизор.
Ксюша ставит тарелку на пол возле кровати и присаживается рядом со мной:
– У тебя плохое настроение?
– Да нет.
– Ты смурной какой-то.
– Просто думаю, от кого зависит наша жизнь?
– Конечно, от Бога.
Сомневаюсь, что она права:
– А представь, я не сделаю больному укол…
– И что?
– Он умрёт. Значит? Его жизнь зависит от меня.
Ксения странно улыбается:
– А если ему предначертано умереть от рук медика?
– Откуда ты можешь это знать?
– Никто не может этого знать. И советую не забивать голову тем, что не имеет отношения к настоящему.
– Мудро.
Ксюша подпирает голову рукой и задумчиво произносит:
– Что делать будем?
Я пожимаю плечами и щёлкаю каналы:
– Не знаю. Смотреть нечего…
Она аккуратно забирает у меня из рук пульт и переключает какой-то музыкальный канал. Затем поднимается и гасит верхний свет:
– Так лучше?
Киваю.
Ксения забирается на кровать и, подсев ко мне ближе, кладёт голову на моё плечо. Чуть уловимый аромат её духов приятно пьянит, а от прикосновения мягких волос, пахнущих дорогим шампунем, перехватывает дыхание, и к горлу подкатывает сухой ком.
Девять сорок. Мы молча лежим рядом, уставившись в телевизор, и изредка обсуждаем того или иного исполнителя. Я не могу ни на чём сосредоточится и не понимаю, что со мной происходит.
– Слышал Капа с Покровским разошлись? – неожиданно спрашивает Ксюша.
– Я не знал, что они были женаты.
Она усмехается:
– Семь лет гражданским браком. Сына жалко.
– С кем он?
– С ней, конечно, – немного помедлив, Ксюша спрашивает, – ты хотел бы её увидеть?
– Нет.
– Странно… Ты же был влюблён в неё.
– Так, детство. Школьное увлечение.
– Первая любовь самая сильная…
– Ерунда.
– Ты так думаешь?..
Мы снова молчим. Я искоса поглядываю на часы. С невероятной скоростью стрелки переползли на десять ноль пять.
– Поцелуй меня, – нарушает паузу Ксюша.
Облизнув пересохшие от волнения губы, я прикасаюсь к её губам. Ксения крепко обхватывает мою шею и притягивает к себе. Меня словно обжигает её горячее дыхание, я ощущаю страстный поцелуй. Неожиданным всплеском меня охватывает волна возбуждения.
Не отрываясь от моих губ, Ксюша нетерпеливо расстёгивает блузку, снимает её и откидывает куда-то в сторону. Мне кажется, я уже ничего не соображаю. От прикосновения её обнажённого тела по коже пробегает дрожь, а у висков выступает испарина. Ксюша снимает с меня свитер. Кончики её тонких пальцев ласково выводят на моей груди неровные линии. Она целует мою шею, плечи, я касаюсь её спины и провожу ладонью по нежной как шёлк коже.
– Как же я ревновала тебя!..
– К кому?
– К Капе… Ко всем… – Ксения расстёгивает ремень моих джинсов и, взявшись за замок молнии, тянет его вниз. – Я знала, что встречу тебя, я ждала… Знаешь почему?
Мотаю головой.
– Потому что я… до сих пор…
Она замолкает, нежно прикасаясь губами к моим щекам, губам, векам. Осторожно отстраняюсь и отвожу её руки от себя.
– Что? – тихонько спрашивает она.
Сердце колотится как сумасшедшее и от волнения готово выскочить наружу. Я глотаю слюну:
– Не знаю.
– Всё хорошо… – Ксения вновь прижимается ко мне, обнимает и шепчет на ухо. – Расслабься и ни о чём не думай…
Усилием воли разрываю её объятия и отстраняю от себя.
– Ну что ты?
Бросаю взгляд на часы. Десять тридцать.
– Мне надо на работу.
– Не ври. Ты только что из больницы.
– Это другая работа.
– Какая? Ночной секс по телефону? Могу помочь… – она склоняется к моему уху и томно шепчет. – Малыш, что ты хочешь услышать? – кончик её языка касается мочки моего уха, озноб снова пробегает по всему телу.
Если не сейчас, то никогда. Я поднимаюсь с кровати, застегнув джинсы, включаю свет, открываю шкаф и решительно извлекаю из сумки первое попавшееся платье. Приложив его к себе, разворачиваюсь к Ксюше.
Подперев голову рукой, она оглядывает меня с ног до головы:
– Прикольно! Что это?
– Реквизит.
– Ты шьёшь? Здорово. Кому?
Она пока не поняла. Я откладываю платье и сажусь рядом.
– Помнишь, ты заинтересовалась парнем, который эпатирует переодеванием в женские платья?
– Это для него? – она чуть не захлёбывается от восторга. – А можно с ним увидеться?
– Просто он и я…
– Это секрет? Я никому не скажу!
– …один и тот же человек.
– Кто?
– Он и я.
Лучезарная улыбка сходит с лица Ксении:
– Ты? Нежная Ева?.. – она в ужасе мотает головой, испугавшись только что произнесённых слов.
– Знают всего несколько человек. Теперь и ты…
Словно её застали врасплох, Ксюша притягивает к себе покрывало. Что-то по-детски растерянно-беспомощное в её взгляде.
– Ты же хотела с ним познакомиться.
Ксения становится серьёзной:
– Почему ты не сказал раньше?
– Случая не было.
Вдруг она стремительно вскакивает с кровати и подхватывает с пола блузку:
– А сейчас случай подходящий, да? – Ксюша второпях одевается. – Не мог сразу сказать, что…
– Что?
Она останавливается и со злостью смотрит на меня:
– Ты вообще с женщинами не спишь?
Этого я не предвидел!
Она выбегает в коридор, застёгиваясь на ходу.
– Ксюша, подожди! – я соскакиваю с кровати и натыкаюсь на оставленную Ксенией тарелку. От удара ногой тарелка отлетает в сторону и со звоном разбивается о стену.
– К счастью! – выкрикивает Ксюша и захлопывает за собой дверь.
– Да постой же ты!.. – я беспомощно опускаюсь на пол.
Всё происходит так стремительно, что я не могу опомниться и сообразить, что теперь надо сделать. Всё летит к чертям, всё рушится. Остаются лишь осколки разбитой тарелки и мой несъеденный ужин.
Клуб переполнен. Корпоратив. Бизнесмен празднует день рождения. Много гостей, родственников. На сцене работают музыканты. Прежде чем выйти, тщательно разглядываю веселящихся людей в гостевой зоне, спрашиваю у тамады, кто есть кто. Намечаю несколько человек, с которыми можно работать.
– Дамы и господа, прошу минуту вашего внимания! – тамада проходит в зал к гостевой зоне, прося у музыкантов небольшой паузы, и останавливается посреди зала. – У нас для вас сюрприз. Сейчас в этом зале появится запоздавшая гостья. Она приехала издалека, и так торопилась поздравить именинника, что по дороге потеряла свою туфельку. Поприветствуем бедную девушку бурными аплодисментами! У нас в гостях – Нежная Ева!!!
Его зычный выкрик подхватывают музыканты, и я появляюсь в зале. Аплодисменты раздаются действительно бурные.
– Добрый вечер, милые дамы и уважаемые господа! Здравствуй, мой милый принц! Как я ждала этой встречи! – подхожу к имениннику, эксцентрично обнимаю его и целую.
Гости заливаются громким хохотом, слышен женский визг. Сам именинник немного смущён, но счастлив и доволен. Аж светится!
– Прости, родной, опоздала грешная на твой бал, но в дороге такое приключилось!..
Именинник смеётся, включается в игру:
– Знаю – пробки.
– Принц мой сладенький, пробки – у тебя в шах! Говорю же «приключилось», а не образовалось! – беру его за руку, пытаюсь увести за собой, – Идём, поведаю на ушко…
Именинник поднимается. Жена именинника улыбается и от смущения хватает мужа за руку.
Останавливаюсь и переключается на неё:
– Что за посторонние женщины в наших отношениях?
– Это моя жена.
– Как жена? – разочарованно оглядываю гостей, словно желая получить поддержку, сокрушаюсь. – Не надо было маникюр делать. Успела бы! – достаю из сумочки веер, обмахиваюсь. – Воды!
Именинник смеётся, протягивает бокал вина.
– Яда, поди, подсыпал? Не буду! – шлёпаю именинника веером по щекам. – Воды! Дайте запить измену! Я не переживу этого!
Публика веселится. Мужчины подскакивают, подносят бокалы с вином, с шампанским, бутылки водки.
Кто-то из пьяных гостей выкрикивает из-за стола:
– Убить изменника!
Осуждающе смотрю на него:
– А гонорар кто выплатит? Не, это не наш метод!
Замечаю парня, который не принимает участия в шоу, он флегматично наполняет фужер кока-колой. Подбегаю к нему, забираю фужер:
– Подожди, родной! Тут судьба брошенной девушки решается! – ставлю фужер на стол. – Как тебя зовут?
Гости начинают фотографировать и снимать на телефоны.
– Евгений Борисович.
– Ой, Евгений Борисыч, всю жизнь такого ждала. Очень рада знакомству! – кокетливо протягиваю ему руку в шёлковой перчатке. – Ева. Нежная… – томно. – Очень нежная…
Бесцеремонно устраиваюсь к нему на колени, глажу волосы, оставляю на щеке смачный след от губной помады.
– Вот, всё, пометила. Бабы! Чтоб знали – это мой!
Женя смущается и заливается румянцем.
– Женечка, Борисыч, желанный мой! Я вручаю тебе своё разбитое сердце! Склеишь?
Поворачиваюсь к гостю справа, кокетничаю.
– Столько мужчин вокруг симпатичных! Глаза разбегаются. Кого выбрать? – резко поднимаюсь с колен Жени, выхожу в центр и активно привлекаю всеобщее внимание. – Господа! Давайте-ка, чтоб всё как в сказке, по-честному. У всех есть шанс!
Задираю юбку и выставляет босую ногу в кружевном чулке на поясе.
– Я в дороге туфельку потеряла. Кто найдёт – моё сердце в награду. Борисыч сейчас склеит.
Порядком подвыпившая компания начинает резвиться и снимать ботинки с себя и туфли со своих дам. Женщины сопротивляются, визжат, кто-то, наоборот, с охотой предлагает свою обувку.
– Господа, торопитесь! Скоро полночь, исчезну, и халявное сердце никому не достанется!
Из-за стола выбирается сильно пьяный гость, подходит ко мне, достаёт из кармана пиджака перочинный ножик и пытается срезать какую-то ленточку с костюма Золушки:
– На сувенирчик!
Резко останавливаю его:
– Родной, у меня туфельки нет, сердце разбили, мужа увели, и ты последнее умыкнуть норовишь!
– Дай ленточку! В инстаграм выложу!
Он тычет пальцем в приятеля, который снимает его на телефон.
Понимая, что гость сильно пьян, перестаю шутить и, стараясь поскорее от него отделаться, отвязываю ленточку и отдаю:
– Держи, родной! Всё?
Пьяный гость принимает ленточку, победоносно машет ею перед снимающим его приятелем, обнимается со мной и протягивает свой ножик:
– Честный ин… ста… граммный обмен!
Классный ножик, можно привешивать к костюмам и использовать в работе. Беру его, сочтя подарком.
Гости подходят с телефонами и просят сфотографироваться с ними. Сегодня неожиданный экстаз!
Во всеобщем ажиотаже натыкаюсь на пристальный взгляд женщины за столиком вне гостевой зоны. Она так вызывающе смотрит, что невольно привлекает моё внимание. Примеряя женские туфельки и позируя для фото, я улавливаю моменты и ненавязчиво пытаюсь разглядеть женщину, не сводящую с меня глаз.