Антон Павлович Лосевский
Якобы книга, или млечныемукидва
Голова 34. В гостях у сказки
Весь последующий день мы с моими подчиненными коллегами устраняли последствия нашествия парней из KGB: собирали с пола документы, сортировали их в надлежащий порядок, раскладывая по ящичкам и полочкам, после чего принялись вычищать компьютеры от различных жучков и паучков. На это и ушел наш изнуряющий шестичасовой рабочий день, с учетом обеда. В течение всего дня я улавливал на себе победные взгляды Моники из серии: «Я же говорила!» Я отвечал извиняющейся улыбочкой: молодец, мол, твоя правда. Однако разговор на эту злободневную тему при посторонних мы не затевали, ожидая подходящего случая.
На исходе трудодня мне зачем-то позвонил Шершавый, около получаса мы проговорили о ситуации с новоиспеченными внутренними манагерами, которые только-только осваивали технологии «мобильного разводка», данным обстоятельством Шершавый и мотивировал некоторые перебои в пополнении счета «Расчетного центра». Его объяснения меня вполне устроили, хотя, признаться, я так и не понял, с чего вдруг он надумал так подробно отчитаться об этом именно мне, будто бы мне больше всех надо.
К моему удивлению, равно как и удовольствию, когда я выходил из своего кабинета, ближе уже к шести, в общем манагерском офисе меня терпеливо дожидалась Моника. Она, как бы чувствуя мое слегка потерянное, пережеванное состояние в связи с последними потрясениями, предложила развеяться в кино, куда и зазывала. Я охотно принял это приглашение, тем более что испытывал еще вполне определенную неловкость перед ней, поскольку теперь стало совершенно очевидно, что именно она, Моника, оказалась хорошей в связке с плохой Афиной, хотя долгое время я был убежден в обратном, крепко сомневаясь в обоснованности и непредвзятости ее предостережений.
С выбором фильма к просмотру, впрочем, у Моники ожидаемо случились большие межжанровые метания из крайности в крайность, при этом я почти не сомневался, что ее выбор рано или поздно падет на какой-нибудь заштатный фильм о любви друг к другу заморских подростков. И не ошибся, а потому с нетерпением дожидался окончания сеанса, потому как фильм этот я уже видывал множество раз, хоть и назывался он раньше как-то по-другому. Просмотр фильма, вкупе с нервотрепкой последних дней, вверг меня в настолько сонное состояние, что гипноз с меня можно было снимать, не вводя в транс. Фильм, к счастью, оказался форматным, полуторачасовым. И только вобранный в легкие холодный воздух, когда мы выбрались наружу, несколько меня расшевелил. С Моникой мы по-прежнему проживали в разных концах города, и когда я уже собирался с ней распрощаться, так как мне было бы удобнее пройтись пешком до соседней ветки метро, она меня притормозила, сообщая, как бы между прочим, что ее родители разъехались во все стороны – маманька на шопинге в Suomi, а папанька где-то в Komandirovke. И все бы ничего, да вот только ночевать одна она боится…
Разумеется, я не имел морального права оставить даму в страшной ситуации; таким образом, поймав таксомотор, мы отправились к ней.
Вообще-то никогда я не был снобом в этом вопросе, но ее жилище сразу показалось мне на редкость неуютным и необжитым. Поначалу я даже усомнился, что это квартира ее родителей. И дело было вовсе не в квадратных метрах, уж мне ли, извечному обитателю однушки, быть привередливым в данном отношении? Здесь я имею в виду именно что обстановку, в которой господствовал резкий минимализм, свидетельствующий о том, что родители предпочитают в интерьере строгий гостиничный стиль; однако фотографии двух взрослых людей на пустующей книжной полке, сходство Моники с которыми было несомненным, подавили эту мысль.
Моника, проведя спешную экскурсию по всем двум комнатам, затащила меня на кухню, заваривая какой-то необычный, по ее уверениям, тибетский чай. Пока она производила соответствующие манипуляции, я беспрерывно рассыпался в комплиментах, благодаря ее за то, что пыталась открыть мне глаза на Афину и ее аферы, а я, дурачок, еще и не верил. Моника мило улыбалась в ответ, нехотя признавшись, что про Афину ей по секрету проболтался старик Молодой, сразу заподозривший ту в сотрудничестве с KGB.
По ходу этой чайной церемонии Моника бросала мне весьма недвусмысленные, призывные взгляды, вот только меня после распития напитка, напротив, вдруг неожиданно склонило ко сну: глаза слипались, как у котенка, телу же захотелось старческого покоя и неподвижности. И только. В общем, несмотря на то что Моника, очевидно, имела на вечер другие планы, она, уловив мое сумеречное состояние, отнеслась к нему с чутким пониманием, сказав, что чай действительно весьма специфический и требует привычки, после чего убежала расстилать мне постель. Укладываясь в кровать, как сейчас помню, я испытывал вполне понятное сожаление за этот казус, пребывая в том настроении, что умею же все испортить: вместо объятий Моники угодить в объятия Морфея… кошмар какой-то. Болезненное сонливое состояние, впрочем, не оставляло ни малейших надежд на быструю реабилитацию.
Пока я, засыпая, предавался досаде, по комнате разлился электрический свет, режущий и огорчающий. В комнату вошла Моника, неся с собой какие-то документы и авторучку, и, «дико извиняясь», просила меня подписать их, чтобы ей прямо завтра с утра, не заезжая в офис, можно было отправиться к клиенту. И хотя я сквозь туман в голове и удивился – к какому еще такому клиенту, – нацарапав автографы в строках для подписи, почти тут же забылся здоровенным сном.
Проснулся я в шесть утра, Моники рядом не лежало. В связи с этим я пробовал уснуть еще, поворочавшись минут с пятнадцать, но необычайная ясность в уме подсказала, что все это пустое. Поболтавшись по коридору и посидев на кухне, я надумал ехать-таки домой, чтобы нормально принять душ, позавтракать, а затем уж на свежей волне выдвигаться на работу. Для реализации плана пришлось растолкать Монику, спавшую в соседней комнате.
Моника, увидев меня совсем одетым и куда-то уже собранным, как-то даже переполошилась. Я отнес подобную реакцию к тому, что она совершенно не привыкла видеть меня в обстановке своей квартиры, тогда я вкратце поведал ей о намерениях двигаться дальше, успокоив, что времени только полседьмого, что можно, можно будет поспать еще; Моника, пробурчав что-то неопределенное, поплелась в коридор выпроваживать меня.
И там, в прихожей, снимая свою куртку с вешалки, я как-то неосторожно взбаламутил нижние слои одежд и клянусь, что приметил там то самое изумрудного цвета пальтишко, в котором Афина ездила со мной в пригород… И хотя обычно, признаться, я бываю не слишком внимателен к одеждам других людей, да и к своим-то, впрочем, привязан не особо страстно, однако то пальто я узнал бы везде – так прелестно оно смотрелось на Афине в тот пригородный воскресный день.
Тогда я с подозрением перевел взгляд на Монику, но ее заспанное личико в ту секунду не выражало ничего, кроме желания спать опять и того, чтобы я поскорее убирался отсюда подальше. И я ушел, решив для себя, что обязательно задам вопрос о происхождении этого пальто в ее прихожей при первой же встрече.
Голова 35. Дверь в бред
Приехав тем утром на работу, я тут же попал в оборот Козыря, который потащил меня в «Kresty», где мы весь день-деньской «решали вопросы». Изрядно утомившись, тем более что подъем состоялся еще в шесть утра, сразу после того как вопросы были решены, я сорвался домой, завалившись там в заслуженный всем ходом дня сон.
Следующий день практически полностью, до мельчайших деталей, повторил предыдущий: я вновь встал с утра пораньше, причем если верить окну, то самой что ни на есть ночью, затем в компании Козыря и прочих шефов опять заседал в «Kresty» до полного потемнения, после чего, не заезжая в офис, возвратился в свою однокамерную обитель. И это хорошо еще, что после моего фиаско с подписанием ордера на обыск, от функции подписи документов меня временно отстранили, и я охотно передоверил ее томящемуся от безделья и ночной бессонницы Молодому. Прямо скажем, что и пятница в плане событий несущественно отличалась от вышеупомянутых дней.
Все эти тюремные посиделки, впрочем, вновь с полной силой воскрешали в моей памяти образ Афины; то и дело поминал я ее в уме неласковым словом, поскольку именно в результате ее проделок я сделался тем, кем был – руководящим разводящих, что по-прежнему не доставляло мне ни малейшего удовольствия. А ведь мог бы беззаботно отсиживаться в офисе, в обществе прекрасной Моники, обедать с ней и поджидать окончания трудодня, чтобы вместе затем отправляться куда-нибудь еще. Однако реальность, стараниями Афины, являлась радикально иной: почти все время я проводил в компании Козыря и прочих шебутных Шершавых, Шепелявых и Шуганных.
Да, теперь я помышлял только о Монике, ибо именно она, умничка, на самом деле была моим преданным и верным другом, ангелом, бескорыстно помогавшим и пытавшимся помочь разуть глаза на двуличность Афины. И все же то Афинино пальто, или пальто крайне на него похожее, виденное мною в прихожей Моники тем ранним утром, как-то никак не выходило из головы… К тому времени, надо заметить, я уже успел убедить себя, что наверняка это не то самое пальто, а только почти такое же: да, того же изумрудного цвета и рельефного фасона с фактурными пуговицами… но не то. «С чего бы пальто Афины должно висеть в прихожей Моники? Возможно, оно принадлежит ее маманьке. В конце концов, много ли я смыслю в моде и последних тенденциях этой осени?» – отринул я прочь всякие сомнения, однако для полного краха глупых подозрений я намеревался непременно поинтересоваться этим у Моники при ближайшей встрече. Встреча, к слову, никак не случалась, потому как в офисе в последние дни я бывал только набегами: ситуация заставляла находиться в «Kresty», потому-то с Моникой я совсем не пересекался.
Когда та странная рабочая неделя наконец ушла в прошлое, вволю отоспавшись в субботу и немного позавтракав, я подумывал, чем бы заняться? Ясно напрашивался вариант позвонить Монике и что-нибудь затеять, но тогда я как-то рассудил, а с чего это я первым стану звонить – пускай-ка звонит сама. Правда, тем субботним вечером свершилась другая долгожданная встреча – с Димасом и Денисом. По моим подсчетам мы не виделись почти месяц, а то и побольше, однако их невыносимая занятость по выходным всякий раз отбрасывала эту перспективу на ближайшее будущее. И вот той субботой настоящее все-таки встретилось с будущим, потому только, пожалуй, и моя встреча с друзьями и бизнес-партнерами стала возможна, да и то лишь на излете вечера, в сущности – опять же ночью. Еще бы: в Сэйнт-Питерсбурге уже окончательно устоялось то время года, когда ночь становится почти умолчанием, когда тьма относится к свету примерно как три к одному.
Зато по ходу той встречи с Димасом и Денисом обнадеживающе выяснялось, что дела у «Купи у нас» по-прежнему идут по восходящей, прямиком к зениту! Ребята, хоть и сдержанно, сбивчиво, но обстоятельно обрисовывали сцены стремительного взлета, как все растет, цветет и плодоносит, так что мне оставалось только порадоваться за них, за всех нас! Я в ответ поведал им о своих новых буднях, опуская, правда, множество сочных деталей, памятуя все же о подписанных мною договорах по «неразглашению информации» и «непротивлении злу». В общем, отлично проведя вечер в компании друзей, в воскресенье я предпочел просто отсидеться дома, вернее говоря, занять себя поднакопившимися домашними завалами, что, кстати, совсем не мешало ждать звонка или хотя бы смски от Моники. Но Моника молчала.
Последовавший понедельник породил во мне ощущение унылого дежавю, скучно копируя события прошлой среды-четверга-пятницы, за тем лишь отрадным исключением, что нам удалось наконец-то окончательно подавить бунт старых внутренних манагеров, да и манагеры-неофиты старательно набирались ума, что предвещало некислые прибыли по всем направлениям. Главным же, лично для меня, становилось то обстоятельство, что с завтрашнего дня мы переходим в штатный, то есть сравнительно спокойный режим отъема денег у населения.
Вторничным утром я не раз выглядывал в общий офис, поджидая Монику, но все тщетно. Не появилась она и к обеду. Не выдержав, я поинтересовался у своих подчиненных, а где, собственно, другая моя подчиненная – Моника? Ребята лишь пожимали плечами, и только один из Саш вспомнил, что видел ее здесь в прошлую среду, утром, но после обеда она уже не вернулась, а с тех пор как-то вроде и не объявлялась… Отбрасывая все свои предрассудки, я немедленно позвонил ей: телефон находился вне зоны приема сигнала. Затем, конечно, загрузил ее страницу в вАбстракте, вот только и туда она не заглядывала аж с прошлой среды…
На это, помнится, я отреагировал довольно по-своему: неторопливо и со вкусом принялся распинать себя по всей строгости за то, что все это время был столь равнодушен и невнимателен к ней, подсознательно всегда считая ее в чем-то похуже Афины, держа в уме эдаким запасным вариантом, а ведь именно она, Моника, пыталась вызволить меня из заблуждений, а Афина – подставить… что, правда, в итоге все равно произошло. Да и мой тогдашний конфуз с засыпанием, вместо запоминающегося вечера, оживал в уме с новой силой. По всему выходило, что я, закоренелый эгоцентрик, закопавшись в ненужных и бестолковых делах, причем даже не своих, так и не соизволил ей позвонить тем же вечером, отблагодарить за приглашение к себе, за пусть и тибетский, но все-таки чай… И вот теперь она пропала… «А вдруг случилось нечто непоправимое, ужасное, я никогда себе этого не прощу», – не щадил себя я в припадке самобичевания.
Едва дождавшись окончания трудодня, хотя меня вновь задержал телефонный звонок, я ринулся к дому Моники, напролом сквозь все попадавшиеся на пути транспортные узлы и сплетения, метрополитеновские падения, взлеты и народные сопротивления в кишке подземных переходов. И пусть точного адреса я не знал, фактическое расположение дома в пространстве и номер квартиры все же запомнил, во многом потому, что он точь-в-точь совпадал с номером моей квартиры, что мне тогда еще, помню, понравилось: ведь отлично ложится в трогательную love story, которые она так любит.
Достигнув искомого подъезда, я уткнулся в домофон, который, к моему разочарованию, не работал: пробовал я прозвонить и по соседям, однако ответом везде висела тупая и тоскливая тишина. В результате мне удалось проникнуть в подъезд с вечерними собачниками, я бегом устремился на пятый этаж, в нетерпении позабыв даже про действующий лифт, раздумывая на ходу, что потревожу, конечно, ее родителей, включая строгого папу, но разве могло это иметь хоть какое-то значение в ту драматичную минуту, только бы с ней все было в порядке…
И вот пока я морально готовился к знакомству и, возможно, последующему сложному объяснению с папой с ремнем, вопреки всем моим ожиданиям, дверь отворил некий армянин лет сорока на вид, который, чего уж, явно не годился ей в отцы… В миг мой замученный мутный мозг выдал сразу несколько взаимоисключающих предположений: «это какой-то неправильный дом, не ее это квартира, но нет – вон же та необъяснимая маркерная надпись на стене: «Гваделупа для гондурасцев», да нет, нет тут ошибки. Тогда кто этот… гражданин… армянин, явно не отец, не брат, а вдруг… это ее друг…», – мелькнула во мне неприятная, но все-таки версия.
Через пару секунд выяснилось, правда, что все мои умозаключения оказались ложны. Из непродолжительного разговора с открывшим дверь армянином, представившимся Игоряном, мне удалось установить, что заселился он в эту квартиру только в прошлую пятницу, а потому, по всей видимости, я разыскиваю съехавшую уже квартирантку. Имя «Моника» не говорило ему ни о чем.
Голова 36. Эмский след
Выслушав признания армянина Игоряна, я дожидался, пока тот захлопнет дверь и станет, видимо, подглядывать в глазок, а сам, то ли от настигшего разочарования, то ли от яростного роя мыслей, расселся на лестничной площадке, не находя сил и причин ехать через весь город обратно.
Можно сказать, что я ждал чего-то еще, и вскоре мое ожидание было щедро вознаграждено. Из соседней квартиры только-только показалась голова любознательной женщины преклонных лет, а я уже знал, что у нее найдется для меня небезынтересная информация.
– Молодой человек, – обратилась она явно ко мне, – вам плохо? Может, скорую вызвать?
– Да нет, наверное, – отвечал я неопределенно, приподнимаясь с пола и догадываясь, что та трактовала мое сидение у стены на рабочем портфеле болезненно. – Я коллега девушки из той вон квартиры, меня с работы прислали узнать, где она, что это на работу перестала выходить, – сочинял я на ходу правдоподобную легенду.
– Ааа, я поняла, о ком вы… Так эту квартиру постоянно приезжим сдают, а хозяев я и сама толком не знаю. Да, проживали здесь две девушки, сестры. Они жили-то тут недолго совсем, месяца три. Так на прошлой же неделе еще съехали, я сама видала: им парень еще какой-то с вещами помогал, длинный такой…
– Сееестры, говорииите? – растянул я в ответ свое удивление.
– Ну да, а что? Да я и не знаю, я ж у них-то не спрашивала… но вообще-то я была уверена, слыхала, может, чего, – доверительно сообщила мне бабушка. – Ааа, так это ж Тимофеевна с первого этажа мне сказывала, она у нас тут за всеми присматривает, всех знает. Если хотите, сходим к ней сейчас же!
– Да ладно уж, спасибо, не надо, – невнятно пробормотал я что-то в ответ, нашел в себе силы и пошел.
Что ж, это многое объясняло. Кажется, позабыв даже попрощаться с сердечной старушкой, я спускался вниз по лестничному пролету, понимая уже, что и сам в каком-то смысле пролетел, и в то же время, не понимая еще совсем ничего.
Минула неделя. Я продолжал посещать службу и притворяться руководящим разводящих, дела в конторе снова ладились, счета полнились, внутренние манагеры работали как швейцарские часы. И все это не доставляло мне ни малейшей радости, не представляло никакой ценности – то были чужие деньги, чужие цели, чужие успехи. Я же без этих двух девушек, по ощущениям, словно бы овдовел, понес непоправимую потерю, не находя себе места ни тут, ни там: и пускай наши отношения в итоге как-то не сложились, как бы оборвались на полуслове, все-таки, необходимо признать, мне их крепко не хватало в те странные дни. Ни с кем кроме них не хотелось мне общаться на работе, до и после нее, не о ком стало поразмышлять на досуге, некого разгадывать, не от кого ждать неожиданного звонка или надушенного письма в белом конверте; вновь я погружался в полную пустоту, точь-в-точь как в те памятные дни, когда покончил со своими писательскими прозябаниями.
Потому, наверное, я и принялся наполнять пустоту попытками развязать этот клубок: меня совершенно не устраивала значительная неясность, оставшаяся после девушек; обе исчезли бесследно, как дым на ветру, не прощаясь и не оборачиваясь, однако вопросы-то остались…
Ладно, анализировал я ситуацию, обе они были ко мне безразличны – тут я не усматривал никакой фантастики, потому как в данном смысле они не слишком-то отличались от еще нескольких миллиардов девушек с этой планеты. Понятно: меня использовали в каких-то своих целях, и опять же, увы, ничего сенсационного – и подобное сплошь и рядом на этой планете. Так, выдвинув меня в боссы, Афина подсунула мне ордер на обыск, и когда ей это удалось, тут же ретировалась – здесь все более-менее очевидно. Но зачем же тогда Моника предупреждала меня… отчего же и она в таком случае столь несолидно пропала? Вот это понятно мне не было напрочь. А вдруг они и не сестры вовсе, а просто у Моники есть сестра, другая, и по каким-то непреодолимым причинам она вынуждена была съехать… но почему же тогда она не оставила хоть какую-нибудь весточку?
Тогда я перестал себя обманывать – слишком уж много совпадений, несовместимых со случайностью. Обе они жили в одном районе, а теперь, выясняется, что наверняка еще и в одной съемной квартире. Никакие родители в той квартире не проживали, первое впечатление меня обмануло едва ли. Своими глазами я видел в прихожей пальто Афины, а самое-то главное – внешнее их сходство, столь удивлявшее меня поначалу, чуть позже полностью размытое разностью их характеров (или исполняемых ролей?) и сложившимися ассоциациями. Многое мне становилось ясно в мелочах, в деталях, в том числе и то, почему Моника так твердо стращала меня строгим папой, не пуская к себе, когда мы посещали клуб, хотя все к тому располагало. А на самом деле, похоже, в квартире ее поджидал вовсе не строгий папа, а наша общая хорошая знакомая Афина, и ее, по всей видимости, сестра, может, двоюродная… черт их знает…
Мое лицо наливалось краской, когда я представлял как, должно быть, они хохотали, разворачивая этот спектакль со взаимными обвинениями, ссорами и упреками. С другой стороны, я хохотал теперь вместе с ними, совершенно не понимая, зачем было разыгрывать такое затейливое представление ради заурядного обыска «Расчетного центра» KGB. К тому же, насколько мне было известно, ничего серьезного те все равно не накопали, а потому и увеличить свой процент с прибыли РЦСЧОДН им так и не удалось. Нет, что-то здесь не то… но что?
Как-то раз, пока мы маялись в пробке, я задал Козырю весьма прямолинейный вопрос:
– Гарик Валентиныч, а вы не в курсе, а куда это Маловерова из моего отдела пропала, чего на работу не ходит?
Тот сперва и не понял, о ком это я толкую, но затем, напрягая складки на лбу, немного помедлив, заговорил:
– Ааа… это та, так она ж в Эмск укатила, в тамошнее отделение, заявление еще оставляла, у нас это легко делается, – вдруг разговорился Козырь. – Ты, кстати, если захочешь, то и сам можешь куда угодно перевестись, но тебе посложнее будет: ты же уже руководящий, а разводящие без проблем могут по всей стране разъезжать, главное, чтоб в системе РЦСЧОДН оставались, пока договор действует…
– Хм, понятно. А в Лондоне у нас представительства нет? – отшутился я, получив ответ на свой вопрос.
Здесь Козырь внимательно посмотрел на меня и, видно, догадавшись, с чего это я вдруг озаботился местонахождением Моники, задорно расхохотался:
– Да, брат, умеешь ты телок подбирать… силен…
На это я сконфуженно заулыбался, как бы не совсем улавливая, что это он имеет в виду, и, желая поскорее сменить тему разговора, запросил у Козыря, а как там поживает Минор Камоныч в Лондоне, куда тот, насколько я помнил со слов самого же Козыря, – «уехал греть кости». К моему удивлению, веселый в тот беззаботный денек Козырь как-то сразу помрачнел, нескончаемая улыбка сползла с его загорелого лица.
– Не хотел тебя пугать, конечно, но раз уж спрашиваешь… – Козырь с сомнением взглянул на меня, после чего решился, – только смотри, не болтай об этом где попало… Завалили Камоныча. В тот день и завалили. Он тогда в «Kresty» приехал, когда бунт только начинался, вот и попал под горячую руку… Это и называется: «оказаться не в то время и не в том месте». Что касается Лондона, – тут он отчего-то снова повеселел, – в некотором роде я сообщил чистую правду. Ты, видать, не знаешь еще, но «Лондоном» в определенных кругах зовется одно непростое кладбище… вот там-то теперь Минор и греет кости… такие вот проблемы со здоровьем… земля ему пухом…
Откровение Козыря, понятно, отрезвляло, многое проясняя: мне вдруг стало искренне жаль Камоныча, тем более теперь, оказавшись в его шкуре, я понимал нервные его срывы и сбои значительно лучше, нежели в пору недолгого нашего с ним знакомства. Правда, к сожалению или к радости, мне так и не удалось впоследствии узнать, отчего он надумал тогда меня уволить, связано ли это с Моникой и насколько вообще его смерть случайна…
Вернувшись в офис, первым делом, конечно, я бросился звонить в эмское отделение РЦСЧОДН, приглашая к телефону Монику, однако на том конце провода мне отвечали, что «такая у нас не работает». Затем, пытаясь все-таки как-нибудь выйти на след моих беглянок, я принялся тщательно просматривать их страницы в вАбстракте, где спокойно переписывался с обеими еще пару недель назад, никогда прежде обстоятельно не изучая само содержание страниц.
Их страницы очевидным образом объединяло то, что выглядели они какими-то заброшенными, словно бы ведомыми когда-то всерьез, но позже замененными на другие. Информация в них не обновлялась давно – никаких полуобнаженных фотографий с пляжей, залихватских свадеб или новомодных самофотографий в зеркалах. Это были скудно-заполненные и малоинформативные страницы; в друзьях они друг у друга не состояли, общих друзей у них не было, да и самих-то друзей значилось несовременно мало. И только когда я принялся рассматривать страницы так называемых друзей, то сразу понял, в чем тут дело: в основном там фигурировали несуществующие и едва ли реальные персонажи – мертвые души и пустографки для накрутки численности.
Впрочем, фотографии разных лет на их страницах все же наличествовали. Бережно изучая их, я находил все более очевидным внешнее их родство в детстве, пускай и чуть менее очевидное в девичестве, и не совсем уж очевидное в настоящие дни, хотя фотографиям самых последних лет места и вовсе не нашлось, равно как совместным.
Я уже отчаялся отыскать хоть что-нибудь осмысленное и обнадеживающее, объединяющее их и дающее возможность нащупать какой-нибудь узелок этого умозрительного клубка. И вот когда я растерял уже почти всякую надежду, тогда-то, к осторожной радости, все же наткнулся на одну зацепку, вновь отправляющую по эмскому следу. В заметках у обеих я встретил упоминания о некой Церкви св. Сатаны… Название заставило перекреститься, после чего я принялся собирать информацию о данной церкви. Интернет на подобный запрос выдавал несколько фотографий какого-то чуть наклонного и выпуклого черного футуристического куба с перевернутым на крыше крестом, а единственный приход этой церкви в нашей стране, как несложно догадаться, находился в Эмске…
