Антон Павлович Лосевский
Якобы книга, или млечныемукидва
Голова 95. Грешным делом
Сразу после возвращения в Первоград нас ожидало множество перемен, хотя сам город представал таким же, каким мы его покидали: просторным и прекрасным, благоухающим и благополучным, лучезарным и солнечным. Изменились мы – не город, но этого оказалось достаточно, чтобы не осталось и тени от прежнего карнавала добабилонского веселья, взаимопонимания и гармонии.
Вообще-то поначалу все было вполне себе радостно и празднично. О0Х0О с гордостью сообщил, что мы вышли на следующий уровень и приняты на стажировку во Всемирную Библиотеку Познания: средоточие всех письменных документов – от глиняных табличек до электронных книг, уже переведенных на универсальный, всем нам понятный язык. Сперва, глядя на неброское трехэтажное строение небесно-голубого цвета, как-то слабо верилось в возможность хранения внутри такого объема информации, однако вскоре стало ясно, что здание является лишь верхушкой айсберга, читальным залом – само хранилище знаний пустило корни глубоко под землю.
Принцип хранения документов – глиняных табличек, папирусных свитков, берестяных грамот, недописанных рукописей и многотомных собраний сочинений – так и остался для меня загадкой: побывать под землей мне так и не довелось. Зато в трехэтажном строении был обустроен простой и понятный каталог по всевозможным разделам и рубрикам – стоило заказать искомое, как необходимый документ выкристаллизовывался на столе в формате жидко-сенсорного прототипа.
«Вот оно – вместилище всеобщего знания и безграничный источник вдохновения для всякого живого ума. Здесь и только здесь вы найдете то, что ищете – ответы на все, что когда-либо вас интересовало, интересует сегодня или заинтересует завтра. И смею вас заверить, что не существует единственно верного пути к истине: идти к абсолютному знанию можно бесконечно различными дорогами, отталкиваясь хоть от бульварных детективов – истина, или доля истины, есть во всем», – напутствовал нас О0Х0О, проводя экскурсию по читальному залу и попутно рассказывая, как тут все устроено.
Завершалась экскурсия посещением выходящего во внутренний дворик сада, неописуемого в своей изысканности, сказочного даже по высоким первоградским стандартам: с аккуратными дорожками, ухоженными кустами, изумрудными лужайками, скамеечками и, главное, напитанным свежестью и легкостью бытия воздухом. Венчало же это великолепие два необыкновенных древа, возвышавшихся надо всем, что было в саду, с широко разросшимися ветвями, полными плодов.
– Здесь, в этом саду, вы всегда можете передохнуть от мозговых штурмов и взрывов мозга, практически неизбежных в процессе познания подлинной красоты и возникающего согласия с миром. Здесь вы можете заняться всем, чем вздумается: бездельничать или паясничать, танцевать или отплясывать, читать излюбленные чтива или сочинять что-то свое, да что угодно! И есть только одна вещь, делать которую категорически нельзя: вкушать плоды с того вон древа, известного как древо сознания, – особо остановился на этом О0Х0О.
Тогда мы повторно обратились к удивительным, рядом стоящим, настоящим ветхозаветным деревьям, возле которых, специально для дураков, стояли вколочены стилизованные под старину дубовые таблички: «Древо познания» и «Древо сознания».
– Я хочу сказать, что с Древа познания плоды срывать не только можно, но и нужно – это вкусно и полезно, а вот с другого – ни-ни, ни при каких обстоятельствах, все ясно? – закончил внушение наш наставник.
– Так почему бы просто не взять и не выкорчевать древо, дающее дурные плоды, непригодные для съедения? – подивился Квази-мен.
– Есть-то можно, только отравишься… навсегда, – с юмором парировал эту чушь О0Х0О, отчего-то пребывающий в самом благодушном настроении, после чего добавил: – Пойми, нельзя вот так просто взять и убить зло, потому что оно тебе не по душе, потому что это устранит какие-то неудобства. Чем же ты тогда будешь лучше зла? Все, что от вас требуется – знать и понимать, что зло – это зло, и не соприкасаться с этой скверной. Что же тут сложного? Какие проблемы? Ни в коем случае не вкушайте плоды древа сознания – и все будет хорошо, вот и вся премудрость!
Так стартовали новые будни. Наши стажерские обязанности состояли сплошь из приятностей и развлечений: проводить свободное время в Библиотеке, по мере сил и желания, черпать знания и полезную информацию, удовлетворяя свое любопытство, весело и познавательно занимать свой досуг, ни в чем себе не отказывая, особенно в плодах познания с одноименного древа. И вот в этой ситуации все мы повели себя по-разному: Патамушта как-то сразу ушел в отрыв, с головой погрузившись в процесс познания. Процесс шел у него свободно и естественно, как у опытного лыжника, уверенно идущего к финишу лидером, хотя финиш еще даже и не проглядывается – и все же, казалось, он прекрасно знает и трассу, и конечную цель. Вскоре его слова в чате начали отображаться с заглавной буквы. В силу своей загруженности и увлеченности, складывалось впечатление, что Патамушта попросту перестал нуждаться в нашем маленьком миленьком обществе. Впрочем, дела обстояли таким образом, что никакого общества, увы, больше и не было – что-то треснуло, стало не так, изменилось необратимо. Квази-мен с Виэкли сошлись на почве каких-то скандиново-саксонских эпосов и преданий, начав свой путь познания истины с этого специфического и малоинтересного остальным материала.
Мы же со Свитани, как откуда-то прознал Квази-мен – хотя, вероятно, просто попал пальцем в небо – съехались еще до вояжа в Бабилонск, сочтя это логичным исходом развившейся симпатии. Однако сообщать об этом остальным отчего-то решили несвоевременным: прежде всего потому, что буквально на следующий день последовало объявление О0Х0О, что двое из нас покинут Первоград, и возникшем уже предчувствии, что это не просто совпадение.
Судя по всему, наша личная со Свитани переписка в чате была не настолько личной, как нам хотелось бы – кто-то вторгся в нашу приватность. Кто? Теперь это очевидно – О0Х0О. Разумеется, Свитани и прежде делилась со мной своими страхами, позже озвученными и в Бабилонске, мол, «мы пациенты дурдома», что «надо валить отсюда», что «мне страшно быть здесь одной» – последнее и послужило формальным поводом для того, чтобы съехаться в одной белой комнате. А потому и все планы о побеге, несомненно, читались О0Х0О без особых затруднений. Другое дело, что лично я отнюдь не разделял идей Свитани о необходимости побега куда-либо, считая все это не более чем причудой полюбившейся мне девушки. Да и сама она после возвращения, казалось, отреклась от своей гипотезы, что я приписывал, в том числе, и своей просветительской работе: уверениям, что бежать нам просто некуда и не за чем, что в Первограде есть принципиально все, что только нужно двоим, шире – вообще всем.
И после того как нам был выписан постоянный пропуск в Библиотеку, возможности в развитии представлялись поистине неисчерпаемыми. На первых порах, вдохновляясь примером Патамушты, я жадно пустился в познание, поглощая сведения обо всем, что когда-либо являлось для меня предметом прямого или косвенного интереса. Но вскоре, оглядываясь на явно скучающую в сторонке Свитани, мое внимание рассеивалось и переключалось на нее. К моему сдержанному неудовольствию она довольно быстро насытила свои интеллектуальные потребности, влияя на меня теперь не лучшим образом: увлекая за собой в сад, где мы подолгу сидели на скамье или валялись в траве, срывая спелые плоды древа познания, чтобы хоть так компенсировать участившиеся случаи отсутствия в читальном зале.
И все чаще и чаще улавливая на себе недоумевающие, сочувствующие взгляды старых друзей, особенно Патумашты, наблюдающих, как глупо я разрываюсь между двумя своими пристрастиями и увлечениями: и к познанию, и к Свитани – я и сам ощущал себя если еще не падшим, то уже опалившим крылья, падающим ангелом, двоечником школы жизни, хотя по талантам и дарованиям вполне способным быть подающим надежды троечником. И вот что удивительно: чем большая стена отчуждения выстраивалась между нами, бывшими друзьями навек, чем шире ширилась эта зияющая пропасть, тем важнее и желаннее становилась для меня Свитани, тем нужнее, нежнее делалась она со мной, также сознавая, что порушить наш союз – означает остаться совсем одной в этом умном, счастливом, а потому столь сложном для нее мире. Тем больше времени мы праздно нежились в лучах приветливого первоградского солнца, заслушиваясь щебетанием птиц, наслаждаясь ароматами цветов, болтая о незначительных пустяках. Что и говорить: нам было хорошо вместе решительно во всем, что не касалось главного – процесса познания.
И вот однажды, выходным воскресным утром, когда Библиотека традиционно отдыхала от наплыва всевозможных умников, когда тот же всеядный Патамушта считал уместным выдержать паузу, Свитани неожиданно предложила взяться за ум и немедленно отправиться в Библиотеку – наверстывать упущенное. И хотя мне совершенно не хотелось куда-либо тащиться, поддаваясь необычному для нее настроению, я сразу согласился на все, надеясь, что теперь-то мы сможем поправить положение, что все еще образуется, что удастся, быть может, даже собрать наш разобранный коллектив воедино. Но прежде предстояло доказать им, что мы тоже еще на что-то способны, что не совсем уж потеряны для общества познания.
Читальная комната, как и вся библиотека, в тот день стояла совершенно пуста, неправдоподобно пуста. Свитани, заказав целую стопку книг, вовсю зачитывалась одной из них, вызывая во мне чувство умиления и примирения со всей Вселенной. Я же, напротив, вопреки обыкновению, поступился своими правилами, выбрав какую-то случайную книгу, лежавшую на виду; книгу за авторством некоего неизвестного мне господина – Виктора Некозлова. Книга, к моему огромному удивлению, оказалась на редкость увлекательной, описывая смутно знакомые реалии. Сквозь охвативший меня интерес, я не обратил особого внимания на удаляющуюся в сад Свитани.
Словно предчувствуя, что следующей возможности ознакомиться с этой замечательной во многих отношениях книгой уже не представится, к крайнему изумлению наткнувшись в одном месте на эпизод, пересказанный нам однажды О0Х0О, про юмориста в круге света, я листал книгу быстро и жадно, ища в ней ответ на один очень важный вопрос, будто зная, что он здесь есть, должен быть. Наконец, долиставшись уже до последних страниц, я читал следующего содержания фрагмент: «Иногда нужно написать целую книгу слов, чтобы понять всю напрасность, тщетность данного занятия. Почему? Потому что будущее за книгами мыслей, вот что я внезапно понял для себя по ходу написания этой бесполезной книги. Разумеется, лишь тогда, когда она уже, считай, написана. Это классика! Ведь столько лет, как и многие, многие, многие, я заблуждался в том, что слова и мысли – явления одного примерно порядка. Но ведь на самом деле, если так поразмыслить – полные противоположности. Мысли – это мы сами, это тот внутренний голос, стержень, извечный собеседник, близкий и верный друг, единомышленник и помощник, приходящий на выручку в трудную минуту. И именно мысли движут нами, подвигают к поступкам, определяют дальнейший ход событий: и в частной жизни, и в самом широком смысле – Всего. А что такое слова? Это всего лишь мысли на экспорт, выхлопы в окружающую среду, средство выгодно подать себя в лучшем свете, умело продать или изящно преподнести. Слова – это производство благоприятных впечатлений. Слова – гадкие выделения, что-то вроде пота, выступающего из пор, от чрезмерной старательности в процессе презентации своего эго. И вот что характерно: сколь бы ни были слова актуальны, благородны, возвышенны, сказаны во всеуслышание, или в тишине спальни, или запечатлены на монументе, или отпечатаны на самой качественной бумаге – слова никогда не могут достичь глубины мысли. Только в мыслях человек и бывает честен и чист, как белый лист бумаги. Вот только стоит на этом листе написать любое слово, даже самое лаконичное, доброе или глубокомысленное, как лист становится испорчен. Так и человек. Пока помалкивает – походит на умного, но стоит ему начать говорить, хоть всех святых выноси… И самый последний глупец, и первый мудрец всегда держат самое важное и сокровенное при себе, потому что озвучивать себя, свою главную роль – все время бывает как-то неуместно. Только в мыслях и можно побыть самим собой, и вообще кем угодно, хоть Анной Карениной, хоть совсем иной сущностью – вспомнившим себя пакетом со свалки, одухотворенным памятником… И именно потому слова и мысли – противоположности, мысли – голос истины, продукт только для внутреннего потребления, не на продажу. И нужно ли теперь объяснять, как я пришел к мысли, что зря я написал целую книгу слов? Ведь и она вся фальшива насквозь, вся суть ее – самопрезентация. Но стоило мне только поставить перед собой простой вопрос, а есть ли такой человек, который действительно хочет знать меня, стоило мне ясно понять, что такого человека нет, как и вся эта книга слов мгновенно обессмыслилась и прогорела. Сжечь ее – и дело с концом. И сделать другую книгу, настоящую, какую хочется, в которой не будет места пошлости, буйству, подлости, убийствам, сюжетным линиям и неожиданным развязкам, отраслевым стандартам и всей этой лаже – книгу мыслей. И пускай персонажи живут своей жизнью, все сами для себя решают, что им делать надо и чего делать не следует. И создать для них, именно для них, идеальное место, мир мечты – моей мечты. Пускай сам я мыслю примитивно, земными мерками, пускай я как создатель навяжу им свои несовершенные представления о прекрасном, им предстоит пожить в моем мире. Вот только как жить, куда идти и с кем – они придумают сами, только сами. И пусть они до поры до времени ничего не будут знать о том, что являются объектами фантазии, обитателями мира грез, как, не исключено, я и сам являюсь лишь плодом чьего-то воображения. И… сила мысли, именно мысли состоит и в том, что она снимает любые барьеры, условности. Пускай эти персонажи будут… например, из разных стран, каких я еще не придумал, но общаться они станут на одном языке, пускай они… общаются через чат, почему бы и нет? А почему бы и мне не стать их учителем жизни, хотя сам я ученик другой, почему бы мне не общаться с ними напрямую, взяв себе какой-нибудь ник, может быть… О0Х0О… И поэтому… с помощью этой книги я не скажу больше ни слова. Почему? А Патамушта. Кстати, неплохое имя для персонажа мысленной книги, которого я, пожалуй, и сделаю любимчиком и проводником истины и якобы…»
В тот миг меня окликнул голос Свитани: «Якобы, иди же скорее сюда… Тут так необычайно хорошо сегодня!» Отложив книгу в сторонку и сильно задумавшись, лишь после повторного приглашения я направился в сад, переваривая только что прочитанное, желая немедленно поделиться с ней своими открытиями, с неудовольствием думая: «Ну что там необычного может быть в саду, и без того каждый день в нем зависаем, вот у меня – настоящая сенсация».
Войдя в садик, я долго не мог ее нигде отыскать: «Эй, дорогуша, ты где тут? Я сейчас такое вычитал, покажись!»
И она показалась, выступая из-за древа познания, неотразимая и интригующая, воплощая и обнажая скорую развязку, представ обнаженной и в буквальном смысле этого слова.
– Э, ты чего вытворяешь? Мы же здесь не у себя сейчас… Тут, наверное, так не принято: храм знаний вообще-то… – неуверенно воспротивился я, оглядываясь вокруг и, к значительному облегчению, не наблюдая нигде ни души.
– Да нет тут никого сегодня! Я и в журнале посещений проверяла: мы здесь одни, совсем одни, понимаешь, что это значит? – своим особым, присущим ей в известных ситуациях игривым голосом отвечала она.
– И?
– И что за «и»? Ты так будешь стоять как истукан, глупенький?
– Да я… как-то в целом не совсем уверен, что это… приемлемо, будет к месту – место тут такое, особенное, знаешь ли…
– Приемлемо? – ехидно повторила Свитани. – Приемлемо все, что мы с тобой сами захотим! Только это и важно, только это! А я знаю, чего ты хочешь, – расхохоталась она.
– Послушай, я тебе сейчас такое расскажу! Я вычитал только что, что Патамушта, выясняется… – попытался я сменить вектор беседы и поделиться своими открытиями.
– Патамушта? Да при чем тут он вообще? При чем здесь вычитал!? Здесь и сейчас есть только ты и я! Все остальное не имеет никакого значения!
– Да ты пойми, все не так уж и просто на самом деле… я, кажется, узнал смысл жизни…
– Ну ты бесчувственная скотина! – оборвала она меня, сменяя гнев на милость. – Я, видишь ли, специально все устроила, чтобы мы сегодня оказались в саду одни, договорилась в канцелярии о санитарном дне, табличку даже специальную организовала «вход закрыт», и для кого, спрашивается, старалась? Мы здесь только одни!
– Ты же, надеюсь, понимаешь, что это… имеет вполне узнаваемую символику, известный сакральный смысл…
– Ой, да хватит ты ломаться, как маленький! Я ведь с чего все это затеяла: я в одной книге прочитала, – а я знаю, как ты любишь, когда я читаю всякие книги, – что нужно обязательно съесть перед этим яблочко познания, чтобы совместить приятное с полезным! На, скушай яблочко! – заливисто рассмеялась она.
Я пытался было в последний раз возражать, что не слишком-то и голоден, что к познанию это не имеет особого отношения, что, пожалуй, мы совершаем ошибку, о которой будем потом долго сожалеть, но, пасуя перед ее красотой, соблазняясь открытостью и настойчивостью, а также соотнося все это с только что полученными сведениями о вымышленности нашего с ней существования, я принял ее вызов:
– Ай, ладно, давай мне свое яблочко! И пускай потомки нам этого не простят, но искусство требует жертв!
– Ну что ты там болтаешь опять? Кушай скорей!
Однако стоило мне вкусить тот горький, непривычный на вкус плод, как откуда-то отовсюду раздался пронзительно-режущий слух звук, вмещающий в себя мотивы скрипа половиц, плача маленьких детей, звона вдребезги разбивающейся горы посуды, а также грома посреди ясного неба, сквозь который, впрочем, разборчиво раздался глас О0Х0О, возвещающий нас, что мы изгнаны. Что двери Первограда отныне открыты для нас в одну сторону – на выход. Точно в подтверждение серьезности сложившейся ситуации грянул ливень, а по земле прокатилась дрожь, сбивающая с ног.
Быстро поднявшись и опомнившись, я отыскал ее глазами, Свитани лежала на земле, казалось, не находя себе места от стыда, ужаса и раскаяния. Отчего-то оглянувшись на здание Библиотеки, я увидел на входе в садик их, старых наших друзей – Патамушту, Виэкли и Квази-мена, как-то одновременно осуждающе и сочувственно взирающих на сцены нашего падения и намечающегося изгнания.
А тут еще и эта змеюка попалась мне под ноги в тот момент, когда Патамушта что-то спасительное, может быть, выкрикнул мне: что именно я не сумел разобрать, потеряв в тот миг координацию и сосредоточившись на очередном приземлении в грязь. Когда я поднялся, они уже исчезали в глубине читального зала, захлопнув двери и уходя от нас навсегда. Собирая с земли предметы ее гардероба, я успел еще раз узреть ту тварь ползучую, скрывающуюся в корнях древа сознания, очевидно, и нашептавшую Свитани рецепты побега из рая.
Голова 96. Кавычки изгнания
Жить долго и счастливо. Да бывает ли так? Отчего-то мне кажется, что в этом выражении кроется какой-то подвох выбора. Нет, тут уж что-то одно: либо долго, либо счастливо. А если счастливо, сколько ни пыхти, не получается, то зачем же тогда еще и долго? Какие тяжкие мысли посещают в минуты затянувшегося ожидания своего оживления… Нет, это уже не арт-хаус, а самый натуральный хаос! Ну что они там так долго возятся с Пуаро и Гастингсом, когда уже отснимут разоблачительный эпизод? А то зеваки зябнут без дела, да и мне вживаться в роль отравленного ядом, валяться тут в гриме, с пеной у рта, уже изрядно поднадоело – это я умею и без репетиций! Тем более что странным образом выясняется, что притворяться мертвым и быть живым – явления одного примерно порядка. Потому как и во всей повседневности последних лет я только кажусь живым, для этого еще куда-то хожу, в чем-то состою, произношу какие-то болтливые речи. Вот только по правде, пытаясь рассмотреть себя в сколько-нибудь обозримом будущем, я не нахожу себе в нем места, что свидетельствует о том, что, пожалуй, я ни жив, ни мертв – документально жив, а ментально мертв. Так оно и бывает, когда слишком уж долго не происходит совсем ничего вдохновляющего и жизнеутверждающего, даже не намечается. Когда мало-помалу почти все перестает быть предметом интереса и ничто не становится источником радости, тогда как-то так незаметно перетекаешь в качество постороннего наблюдателя жизни, а не непосредственного участника. И вот: ни жив, ни мертв.
На этом священном пастбище и топчутся всевозможные создатели, творцы и прочие криэйторы, те же писатели, от забытых до знаменитых. Все они подозрительно схожим образом были насторожены и озадачены чем-то настолько, что спасались бегством в лучшие миры собственного производства, где еще возможны хоть какие-то намеки на справедливость и ренессанс. Так и появляются на свет бесчисленные персонажи, такие как герои моей мысленной книги – Патамушта, Квази-мен, Виэкли. А ведь и они, догадываясь уже о моем хобби создателя, считая своим покровителем и благодетелем, надеются, что раз уж я наделил их жизнью, то точно знаю, что делаю. Хотя откуда мне знать, что будет с ними дальше, чем могу им помочь, когда сам уже давно упустил бразды правления над стихией жизни и ушел с головою в тень. Есть здесь какая-то своя ирония. И именно это все чаще и чаще наводит на волнующие мысли, что и сам, подобно выдуманным мною персонажам, являюсь всего-навсего плодом чьего-то пограничного и, надо заметить, не слишком оптимистичного и ясного рассудка, а как иначе объяснить царящее кругом сумасшествие жизни в том виде, в каком оно является мне? Да, стоит признать, что некоторый пессимизм предполагаемого создателя нередко переполняет и меня, проникает внутрь, пронзает насквозь и распинает, и только заветная полоска света, своевременно загорающаяся где-то на горизонте, все же оставляет робкую надежду, что царящее повсюду сумасбродство – лишь какой-то хитроумный розыгрыш. И только когда мне наконец удастся понять эту не слишком пока понятную шутку от создателей жизни, тогда-то, должно быть, мы от души повеселимся над нею вместе.
Ладно, раз у нас тут на «Айсберге» выдался творческий кризис, наверное, самое время подвести черту и дописать картины очередного изгнания, какого уже по счету? Я сбился со счету. На сей раз их зовут Якобы и Свитани, хотя раньше уже много раз звали как-то иначе. И все же, не могу толком объяснить, почему они бегут, эти двое из пяти. Предположим, это обусловлено психологическими особенностями моей личности, что-то на 2/5 в ней склонно к побегу, раз они бегут, бегут и бегут, наглотавшись успокоительных пилюль и проникнувшись возникающими от них иллюзиями, что если мир вымышлен кем-то, то он существует по каким-то другим законам, что реальны иные сюжетные ходы и выходы. И каждый раз находятся куда-то бегущие мечтатели, пытающиеся слететь с катушек, позабывшие, что мир – старый аттракцион, крутящийся по давно заведенным траекториям, и все, чего можно достичь этим бегством, – пасть еще ниже. Тогда как спастись можно лишь перестав бежать, достигая состояния неуязвимой неподвижности и отрешенности.
А верно, и не они бегут даже, это я бегу, думая об их побеге, а потому они не бегут, только думают, что бегут, а на самом деле бегу я, а они сидят себе под звездным небом в обнимку, пытаясь разгадать рисунок звезд и приблизиться к пониманию, что их создатель – обыкновенный беглец из ниоткуда в никуда. Так, значит, определились: бегу я, но куда? К кому или от кого? Конечно, как всегда от себя, а куда – в настоящий момент я предпринимаю очередную попытку посетить город своей пыльной мечты, чтобы повстречать счастливую звезду, вот только существует ли в действительности такой Лондон, в который можно сбежать до такой степени, чтобы спрятаться даже от себя?
Нет, это никуда не годится! Что я все о себе, опять о себе, когда по духу произведения я лишь второстепенный персонаж собственной книги. С другой стороны, тем и хорош режим мысленных публикаций самого себя, что нельзя стереть неудачный абзац и отыграть назад. В общем, вернемся к нашим баранам. Вернее сказать, агнцам, жертвоприношениям на алтарь этого еще только нарождающегося искусства мысленного книгопроизводства. На сей раз их зовут Якобы и Свитани, так – это мы, творческий союз сна и яви, уже анонсировали. Между прочим, на Якобы я делал серьезную ставку, как на лошадь, которая должна прийти к финишу первой. Потому я даже дал ему возможность поговорить от первого лица, сделав рассказчиком, но и это, вот досада, не работает. Итак, они снова бегут, как бежали уже тысячи раз, хотя и не могут вспомнить. Так начинается очередной бессознательный оборот этих небесных тел по кругу мысленной книги, больше уже, на мой взгляд, смахивающей на пластинку, заевшую пластинку медленных мыслей.
В такую минуту, слегка заостряя внимание на произвольной точке пространства и закрепляясь в данной точке зрения, я ясно могу наблюдать их, изгнанных, загнанных, променявших первоклассный Первоград на второсортный обезлюженный пригород, населенный дикими животными, надоедливыми насекомыми и ядовитыми растениями. И нашим героям стоит немалых усилий выбраться оттуда целыми и невредимыми. Строго говоря – это чудо стечения обстоятельств, и чудо становится возможным только потому, что такова моя воля. Это я даю им шанс выбраться из скверной истории, вырваться из контекста, потому как есть у меня еще вполне конкретные виды на этих персонажей. И все то неопределенное время, прошедшее с момента изгнания, скажем, сорок дней и сорок ночей, они совсем не общаются друг с другом, но не оттого, что им нечего больше сказать, а потому что некогда, потому что все силы уходят на борьбу за выживание в спятившем и тревожном мире. Кроме того, они напрочь утратили дар речи и только сейчас осознают, что, оказывается, это тоже был дар, и он был дан недаром, а для того чтобы озвучивать свои роли и созвучные своей сущности мысли.
Короче, после бесчисленных неприятностей, описывать которые в мысленной книге нет никакой необходимости (тут разрешается добавить приправ по вкусу), они выбираются из враждебного пригорода на лоно природы, куда более привычную и приветливую среду. Дождь, ливший без перерыва с самого изгнания, перестает. Смолкают гром и молнии, на небе что-то сдержанно просветляется и улыбается путникам, а на чистой и ясной поляне, куда они входят, виднеется могучий дуб, так и манящий к себе, сулящий спасительную передышку. И, кстати, эта передышка становится возможной благодаря тому, что ко мне в каюту наконец-то принесли извинения, а также теплый чай и клетчатый плед, которые делают ожидания возобновления съемок куда более комфортными и уютными. Разливающееся по телу тепло вынуждает меня быть добреньким и снисходительным, и потому, пока я расслаблен и умиротворен, я великодушно возвращаю героям навыки прямой речи, снимая все условности чата и предвидя, что им найдется, о чем поговорить.
– Что это было, что за чертовщина? – тут же прорезалась давно уже заготовленная у Свитани фраза, стоило им расположиться в тени дуба.
– А то ты не понимаешь! Мы изгнаны, как нам и было объявлено из репродукторов вечности, чего греха таить, – равнодушно констатировал Якобы.
– Но мы ведь ничего особенного и не сделали! Подумаешь, немного преступили черту…
– Думаю, проблема в том, что мы умудрились нарушить единственное поставленное нам условие, а как это произошло, в какой степени – это уже детали. Запретный плод сладок, как говорится в подобных случаях, хотя, на мой вкус, он оказался горек и несколько жестковат.
– Ты все еще злишься на меня? – перевела она тему к волнующему вопросу.
– Нет, я и не думал злиться. С чего ты взяла? – невозмутимо отвечал Якобы.
– Ну как же, ведь это я, по глупости своей, такое устроила! – растерянно подивилась Свитани его спокойствию.
– Да ладно уж, вины тут поровну примерно, если вообще можно говорить о какой-либо вине. Хотя, знаешь, я как-то думал, что ты ведаешь, что творишь: там, в саду. Ты же сама была буквально одержима идеями побега! Я-то все это время считал… ты сама этого хочешь.
– Еще чего! Да если бы я знала, чем дело обернется, то я бы ни в жизнь! Пойми, тогда я только хотела сделать необычно, добавить новых красок, привнести некоторое разнообразие… И только теперь понимаю, как на самом деле все было хорошо еще совсем недавно. Да какой побег!? Это я так, для создания образа больше говорила, чтобы внимание привлечь, – всхлипывая, созналась Свитани.
– В таком случае должен признать, что тебе это удалось: разнообразие привнесено. Вон сколько разнообразия у нас теперь вокруг! Только и успевай от волков всяких отбиваться. Ладно, ладно, не плачь, – подбодрил он ее, – говорю же, ты ни в чем не виновата… Просто звезды так сложились. Или… не сложились, это еще как на них посмотреть!
– Это я-то не виновата? Какая же я дура! – не приняла его утешения Свитани. – Ну почему ты так добр ко мне? Ведь ты же знал, что нас ждет… правильно ли я тебя поняла? Почему же ты не остановил нас, не предупредил меня о последствиях?
– Да я вроде и пытался, но ты ничего и слышать не хотела! Повторюсь, я как-то подумал, что ты сама этого желаешь: побега из на редкость благополучного мира, где тебе постоянно становилось невмоготу. Да и как ты могла не видеть очевидное: к чему дело идет, когда все на свете практически кричало, что это же хорошо известные мотивы Эдемского сада, что стоит мне вкусить тот плод, как все вокруг перевернется, что наша жизнь уже никогда не будет прежней… В общем, я был уверен, что ты и сама это прекрасно осознаешь и отдаешь себе отчет о последствиях. Да уж, удивительная несогласованность действий вышла… – вынужден был констатировать Якобы, немного раздражаясь и теряя уверенность в правильности происходящего.
– Постой-ка, но ведь то, что ты сейчас говоришь, означает, что ради меня ты согласился оставить все, что сам вполне мог бы спастись… С ума сойти! Выходит, ты любишь меня настолько, что готов идти на такие жертвы!?
– Могу на это сказать, что я последовательный приверженец сюжетной линии, подчиняющийся классическим жанровым канонам, законам путеводных звезд, отсылающих нас к самым первопричинам и первоисточникам…
– Ну уж нет! – резко оборвала Свитани этот малопонятный словесный поток. – Такой ответ меня уже категорически не устраивает! Хватит вилять! Ты скажи, любишь? Знаю, что любишь, а как же иначе! Любишь, любишь, любишь, любишь, любишь… – скороговоркой заладила она свое.
