Антон Конышев
Эншенэ
Повизгивающая от избытка чувств Ольга, выпустила, наконец, смущённого героя дня из объятий, чмокнула его в щёку и повернулась к Решетникову.
– Андрей Сергеевич, Федя у нас теперь как талисман. Давайте его портрет на доску почёта повесим. Есть в «Заслоне» доска почёта?
– Не надо меня вешать, – сконфуженный, но довольный таким вниманием, попросил Фёдор, – я вам ещё пригожусь.
– Пригодился уже, – улыбнулся Решетников и пообещал, – про доску почёта я уточню.
– Вы только гляньте, – Смирнов колотил по собственному колену с такой силой, что, кажется, выбил небольшое облачко пыли, – состояние идеальное. Целёхонькая, работоспособная, полностью готовая к употреблению. Нет, ну какая мерзавка, а!
– Юра?
– Всё в порядке, Андрей Сергеевич, наша тоже готова. Проверена и перепроверена. Можно начинать в любой момент.
– А шарик? Шарик приготовили? – вкрадчиво поинтересовался Решетников, не без удовольствия наблюдая, как вытягиваются лица коллег.
Какое-то время они переваривали услышанное, а затем Смирнов треснул себя по лбу и, не стесняясь, вслух произнёс одно очень нехорошее слово, которое, однако, сейчас было как нельзя кстати.
Разумеется, шарик был совершенно ни при чём.
– Когда ты понял? – Смирнов нависал над столом, жадно вчитываясь в сделанные на скорую руку на небрежно вырванном тетрадном листе чертежи и расчёты.
– Только сегодня ночью, – Решетников устало привалился спиной к стене, – не спалось никак.
Смирнов схватился за бровь, пощипал её, поморщился и уставился на друга горящими глазами.
– Получается…
– Что мы можем вернуть установку в любой момент, – подтвердил Решетников, – правда, только по исходным координатам. А ещё – нам не нужна камера приёмопередатчика. И никогда не была нужна.
– Обалдеть, – сказал Смирнов и схватился за другую бровь, пока относительно целую, – погоди-ка, ты хочешь сказать, что объёкт можно передать в любую точку пространства внутри контуров?
– В любую.
– Нет, – произнёс Смирнов, будто клятву давал, – вы, как хотите, а я сегодня выпью. Непременно выпью.
– О чём задумался?
Они сидели в машине Смирнова. По крыше барабанил осенний питерский дождь, а внутри было тепло и благостно.
– О последствиях, – чуть погодя ответил Решетников, безучастно наблюдая, как дворники размазывают по лобовому стеклу коктейль из дождя и ночи, – знаешь, бабушка всегда говорила, думай о последствиях, Андрюша. Вот о них и думаю.
– Последствия это да, – неопределённо протянул Смирнов, побарабанил пальцами по рулю и вдруг предложил, – а то поехали в кабак, а? Отметим. Поехали?
Решетников отрицательно покачал головой.
– Молодёжь за нас отметит. А мне завтра с утра с докладом к руководству.
– Если только к руководству, – с явным сожалением сказал Смирнов и тут же спросил, – всё расскажешь?
Решетников вздохнул, не то с укоризной, не то облегчением.
– Разумеется, Женя. Шила в мешке не утаишь. Да и не стоит оно того.
– Это точно, – согласился Смирнов и не сдержался, захихикал, – но с диктофоном они учудили, конечно.
Учудили, это ещё мягко сказано.
– Андрей Сергеевич, – спросила Ольга, твёрдо глядя ему прямо в глаза, – как, по–вашему, это они перезапустили установку?
– Не знаю, – честно признался он.
– А я думаю, они. Мы думаем.
Рядом нарисовались Федя и Юрий. Оба изо всех сил старались поддерживать вид внушительный и серьёзный.
Решетников не без иронии оглядел троицу и спросил напрямую:
– Чего удумали?
Те переглянулись.
– Андрей Сергеевич, – теперь, старательно подбирая слова, заговорил Юра, – всё-таки это контакт. И пусть заочный, но первый и пока единственный контакт, – он сбился, смешался, но взял себя в руки. – Нет, вы не думайте, мы всё понимаем. Ответственность там, полномочия, право говорить от лица человечества. Непредсказуемость последствий опять же…
– Мы попрощаться хотели, – уже привычно закончила за него Ольга, – попрощаться и поблагодарить.
Решетников поднял брови.
– Каким образом? Снова рисовать будем?
– Родилась одна мыслишка, – видя, что дело склеивается, оживился Фёдор, – у меня диктофон есть. Старенький, но надёжный, ручаюсь. Мы голосовое сообщение отправим. Воспроизведение зациклим, само собой. Что-то типа: да здравствует дружба и взаимопонимание инженеров всех галактик, инженер инженеру друг, товарищ и брат, сам погибай, а инженера выручай и тому подобное. Но, – он быстро поправился, – без погибай, конечно.
– Так не поймут же ничего, – изобразил сомнение Решетников, стараясь сдержать рвущийся наружу смех, – к тому же у них может быть другой диапазон воспринимаемых звуков. Или вообще ушей нет. Да мало ли.
– Нет так нет, – неожиданно покладисто согласилась Ольга, и примирительно добавила, хлопая ресницами, – но отблагодарить всё равно нужно, правда?
– А знаете что, – после минутной паузы азартно сказал Решетников, – а валяйте.
Смирнов, наблюдавший за этой сценой со всё возрастающим изумлением, закрыл рот, махнул рукой и ушёл готовиться.
– Интересно, всё же, какие они, – задумчиво произнёс Смирнов, – что знают, что умеют. Если разобрались с принципом работы установки, значит, уровень не ниже нашего, да? А то и выше. Я бы пообщался. Жаль. Тебе как, – он повернулся к другу, спросил, – неужели совсем не обидно?
Решетников подумал, потом ответил давно известное, но им лично только сейчас осмысленное:
– Иногда случайно открытые двери лучше держать закрытыми. До поры. И во благо.
– Во благо кого? – уточнил Смирнов.
– Во благо всех, – сказал Решетников и добавил, – нам пока и Луны хватит. И потом работы ещё предстоит непочатый край. Но в главном, Женя, ты прав. Чёрт с ним, с докладом. Поехали в кабак.
Аулла
Аулле снился сон. Третью ночь один и тот же.
Во сне он видел, как трескалось небо, как грязно-серые тучи с толстыми извиваюшимися прожилками швыряли на землю огненные копья. Как самое большое копьё ударило в вершину возвышающейся посреди общины кособокой башни и та, хрустнув, мигом окуталась едким дымом, поглотила смертельное оружие небесных великанов, рассыпалось его яркими искрами, но и сама не устояла и рухнула, погребая под собой пристрой мужского дома и две хижины. Аулла не помнил, действительно ли он закричал тогда, отчаянно и надрывно или это случалось с ним только во сне. Огненные копья падали и падали, грозя неминуемой гибелью всему живому, когда за перелеском вспыхнуло яркое, алое с переливами зарево, притягивая, принимая на себя раскалённые острия.
– Духи, – дрожащим голосом благоговейно прошептал Слышащий, – Духи помогают нам.
Он стоял рядом, бесстрашный и неуязвимый, задрав голову и простирая обе левые руки в сторону зарева.
Вечером, когда стихли раскаты, и утомившиеся небесные великаны отправились на покой до следующей битвы, старик велел всем собраться возле его хижины и торжественно объявил, что с этого дня в общине новый Слышащий.
– Я стар и скоро покину этот мир. Но Духи мудры и милостивы. Они не оставят вас без защиты и покровительства, а потому выбрали его, – возвестил он и чуть подтолкнул растерянного, не ожидавшего такого поворота событий Ауллу в спину, – он слышит их голоса, он внемлет им. Он носил имя Аулла. Но теперь у него нет имени. Ибо отныне он ваш Слышащий. И воля его есть воля Духов, а слова его – их слова.
Обычно на этом месте Аулла просыпался. Проснулся и сейчас.
Полежал какое-то время, с удовольствием разглядывая потолок и стены хижины. Их с Эоной семейной хижины.
Вошла Эона, поставила у двери корзину с продуктами, присела рядом. Сказала, застенчиво, с затаённой гордостью.
– Отец спрашивает, можно ли снова пасти ноголапов на поле за перелеском. И не будет ли это святотатством.
Поле за перелеском.
Дар, спасший общину и так круто изменивший судьбу Ауллы, исчез сразу после падения огненных копий. Духи забрали его, но оставили свои голоса.
Голосов было несколько, и они были странными, полными диковинных, совершенно непроизносимых звуков. Аулла раз за разом, до головной боли вслушивался в них, пока не научился различать отдельные слова. По крайней мере, ему хотелось так думать. Одно, повторяющееся чаще других, он старательно выговаривал до тех пор, пока оно не ожило в его устах, пусть и очень отдалённо напоминая исходное.
В одном старик ошибся, подумалось Аулле, у него будет имя. Имя, что подсказали ему Духи. И это имя – Эншенэ.
Он легко поднялся, тряхнул ярко-алым гребнем на макушке, подхватил посох с почерневшим шаром в навершии и вышел в новый, приветливо встречающий его день.
