Антон Конышев
Эншенэ
Лаборатория
Двенадцатое октября две тысячи пятьдесят второго года по григорианскому календарю выпало на субботу. В этот день на Земле появилось на свет пятьсот тысяч тридцать два младенца. В Шанхае всё утро моросил противный мелкий дождь, а в Петербурге напротив, совсем не осеннее настроение прохожим создавало чистое, звенящее прозрачностью небо.
В известном на весь мир издательстве вышла новая книга известного на весь мир писателя. На пятьдесят семь секунд провис интернет во всём Южном полушарии. Биржевые котировки послушно прыгали, что твоя кардиограмма у сердечника, а в целом ряде стран с разной степенью успешности бодались на выборах политические элиты. Одним словом, жизнь шла своим чередом. И не только на Земле.
Примерно в трёхстах восьмидесяти тысячах километров от колыбели человечества неспешно и целеустремлённо, с неотвратимостью научно-технического прогресса ползла к заранее установленной точке на лунной поверхности автоматическая самоходная платформа, за глаза ласково именуемая её создателями «тортиллой». Оставляя в реголите две чёткие параллельные полосы, «тортилла» всё дальше и дальше удалялась от вала кратера Богуславского, пока в 11 часов 24 минуты по московскому времени не прибыла к месту назначения в полном соответствии с заданными координатами.
В 11 часов 29 минут по московскому времени отстегнулись и с механической грацией легли на поверхность внешние щит-панели, подняв по бокам платформы ленивые облачка пыли и явив вечно чёрному небу ячеистый, похожий на черепаший, панцирь из многослойного полимера. В 11 часов 31 минуту бортовой компьютер Первой экспериментальной телепортационной установки дальнего действия провёл стандартную самодиагностику и сообщил на Землю о готовности к процедуре калибровки и синхронизации.
Тем временем на Земле в душном, несмотря на надрывающиеся кондиционеры, помещении Третьей экспериментальной лаборатории научно-технического центра «Заслон» висящее в воздухе напряжение можно было резать ножом.
Сосредоточенные лица, приглушённые голоса, напряжённые позы людей – всё свидетельствовало о чрезвычайной важности происходящего здесь и сейчас.
Наконец, почти испуганно, чуть слышно пискнуло звуковое оповещение. Молодой человек в белоснежном, идеально выглаженном белом халате, на фоне которого особо бросалась в глаза легкомысленная ярко-жёлтая «бабочка», чуть съехавшая сейчас на бок, подался вперёд, вгляделся в монитор и неожиданно густым басом доложил:
– Установка локализована. Пошла телеметрия.
Рыжий, как белка, невысокий и коренастый мужчина лет сорока, единственный из всех присутствовавших не занимавший рабочего места, а нервно расхаживающий посреди лаборатории, остановился, привычным жестом прошёлся пятернёй по вихрастой голове и скомандовал:
– Принимаем.
И всё мигом ожило. Запиликали зуммеры, выдохнули люди, замелькали пальцы над виртуальными клавиатурами, один за другим зазвучали голоса.
– Напряжение в норме. Растёт.
– Программное обеспечение – сбоев не обнаружено.
– Признаков радиационного и механического воздействия не зафиксировано. Повреждений нет.
– Поступил запрос на синхронизацию.
– Запускайте. Юра, не спеши. Только не спеши.
– Процесс синхронизации завершён.
– Поступил запрос на калибровку.
– Давай.
– Процесс калибровки завершён. Погрешность составляет два-три миллиметра.
– Временное окно открывается через двадцать пять, двадцать четыре, двадцать три, двадцать две, двадцать одну…
Взгляды присутствующих невольно обратились в дальний конец лаборатории. Туда, где за стеной из плавленого кварца располагалось их детище – точная копия установки, находящейся сейчас за сотни тысяч километров от своей сестры. Тонкий вертикально расположенный стержень венчала сферическая камера приёмопередатчика величиной с небольшое яблоко, скрывая в своём чреве непосредственно объект телепортации – шарик из высоколегированной стали диаметром в десять миллиметров. Массивные, в два человеческих роста, меридианами опоясывающие камеру кольца-контуры придавали установке сходство не то с упрощённой моделью атома, не то с недостроенной сферой Дайсона.
– Понеслась душа в рай, – одними губами прошептал рыжий и широко и размашисто, точно благословляя, махнул рукой:
– Начать предпусковой отсчёт.
Низкий, глубокий на пределе слышимости гул заполнил помещение лаборатории. Рыжий даже не сразу уловил смысл прозвучавших слов, а уловив, еле сдержался, не позволяя себе перевести дух.
– Регистрирую уменьшение массы объекта в камере приёмопередатчика установки «Земля».
– Регистрирую постепенное увеличение массы в камере приёмопередатчика установки «Луна».
И вдруг тревожно:
– Наблюдаю резкий скачкообразный рост мощности установки "Луна". Частые нарушения сигнала, нестабильность электромагнитного и гравитационного полей.
Рыжий почувствовал, как сразу одеревенела спина. В два шага оказался рядом с говорившим. Потребовал, впиваясь взглядом в монитор:
– Причина?
– Синхронность точек приёма-передачи нестабильна. Чёрт. Точки рассинхронизированы.
– Можем заново запустить синхронизацию?
Синие-синие глаза глянули на него виновато и чуть испуганно:
– Но, Евгений Степанович, мы нарушим…
– Да знаю я, – выпрямился рыжий, – отставить. Что там с объектом?
– В камере приёмопередатчика установки «Земля» объект не регистрируется.
– В камере приёмопередатчика установки «Луна» регистрирую увеличение массы. Стоп! Масса совпадает с контрольной! Получилось! Люди добрые, получилось!
– Тихо ты, не ори, – цыкнул рыжий, сам из последних сил сохраняя вид сосредоточенный и невозмутимый, – спугнёшь ещё. Начинаем смену полюсов обоих контуров.
А потом как гром с ясного неба, как длинная извилистая змейка костяшек домино, запустивших цепную реакцию необратимости, зазвучало отовсюду:
– Нет сигнала с датчиков установки «Луна» .
– Нет сигнала с датчиков камеры приёмопередатчика.
– Нет сигнала с датчиков блока питания.
– Нет сигнала с камеры на "тортилле".
– Нет сигнала…
И контрольный в голову:
– Перестали поступать данные телеметрии.
– То есть, как это перестали поступать? – чужим голосом прошелестел рыжий, чувствуя, как губы сами растягиваются в глуповатой улыбке. – Как это вообще возможно?
В ответ только развели руками и обиженно кивнули куда-то вверх и влево:
– Это не сбой, Евгений Степанович. Наша аппаратура в норме. Сигнала действительно нет. Там… Там что-то случилось. Что-то серьёзное. Я не могу сказать, что именно. Сейчас не могу.
Последующие пятнадцать часов и тридцать одна минута вместили в себя несчётное количество безуспешных попыток восстановления связи, три авральных мозговых штурма сорванными голосами с коллективным приёмом успокоительного, метания от отчаяния к надежде и обратно к отчаянию, неоднократные запросы в ЦУП и покадровый до рези в глазах просмотр видеоматериалов со спутника.
Лишь после всего этого первый эксперимент по межпланетной телепортации макрообъекта был, наконец, признан неудачным.
Но это совсем не конец нашей истории.
Аулла
Дар возник тринадцать дней назад. И именно возник.
Вот только что не было ничего и вдруг раз, и стадо тучных, неповоротливых ноголапов шарахается во все стороны, как от голодного клюворыла. А Иуша зыркалами хлопает от неожиданности, испуга и благоговения.
Это он сам потом всем так рассказывал. Дескать, пасёт он стадо общинное да на Небесное Колесо поглядывает – как за лесок закатываться начнёт, можно и домой собираться. А потом чует Иуша, неладно что-то. Земля гудит, небо гудит, кишки и те, как будто гудят в брюхе. Ноголапы тоже заволновались-забеспокоились. Морды свои задрали вверх и переступают тревожно с ног на лапы да с лап на ноги. А гул нарастал, нарастал да внезапно и кончился. Иуша головой потряс, чтобы остатки шума вытряхнуть, смотрит, а скотинка в разные стороны улепётывает, да шустро так. А посередь пастбища – оно. Стоит.
– Понял я, – продолжал Иуша, в этом месте неизменно раздуваясь от важности и многозначительно понижая голос, – что это Духи нам Дар прислали. Вот именно так и никак иначе. Поклонился, возблагодарил Духов да и рванул вперёд ноголапов в общину, к Слышащему.
В общине пастуху сначала не поверили. И только когда вездесущие мальки сгоняли на пастбище и заполошно, перебивая друг друга, проголосили, что так оно всё и есть, тогда только Слышащий просветлел лицом, выволок из хижины все свои амулеты, нарядился в праздничные одежды и сам двинулся взглянуть, что да как.
Вернулся посуровевший – глаза горят, гребень того гляди лопнет от напряжения и избытка чувств. Даже хромать перестал. И не скажешь, что левоправую ногу ему много дождей назад клюворыл отчекрыжил.
На следующий день собрал Слышащий у Дара всю общину. Взрослые тесной кучкой боязливо держались в сторонке, не решаясь подходить ближе. Мальки привычно суетились, норовя выскользнуть из крепких родительских объятий.
Слышащий, величественный, как сам Дух-прародитель, преисполненный осознанием значимости момента творил перед Даром свои священнодействия. То шептал что-то неразборчиво и жутковато, то внезапно возвышал голос, благодаря и моля Духов откликнуться на его вопрошания. А потом и вовсе пал ниц, распластавшись перед Даром, полежал-полежал, после чего под дружный многоголосый вздох поднялся и возвестил перепуганным соплеменникам, что слышал он голоса Духов и внимал им. И что Духи почтили их общину особой благодатью, ибо ни у кого такого не было, нет и не будет, а у нас вот есть. А посему необходимо отблагодарить за благословение, а точнее доставить к Дару освежёванную тушу молодого ноголапа.
И приближаться к этому месту запретил под страхом отлучения.
Соплеменники потоптались немного на месте, вполголоса переговариваясь и боязливо косясь на диковинную громадину, возвышающуюся посреди пастбища, да и разошлись по своим делам – хлопотать по хозяйству да готовить к закланию ноголапа.
Именно тогда в первый раз пришла Аулле в голову мысль, впоследствии полностью изменившая его жизнь.
Аулла не был храбрецом. Совсем и даже отнюдь. Но Аулле нравилась Эона. Очень. Нравилась настолько, что он мысленно уже несколько раз скрещивал с ней пальцы рук и уводил в собственную хижину под завистливые и восторженные взгляды соплеменников. Вот так сильно Аулле нравилась Эона. Только злосчастный гребешок на темени никак не желал наливаться закатным цветом, а напротив, упрямо оставался тускло жёлтым. И кто, скажите на милость, согласится скрестить пальцы с тем, у кого гребень тусклый, как жухлая трава после месяца холодных дождей. Кто вообще на такого взглянет? Эона уж точно нет. Ей, дочери старосты, не пристало якшаться с таким, как Аулла.
С той поры каждую ночь, терпеливо дождавшись, пока все обитатели мужского дома уснут, лёгкой тенью выбирался он наружу и, старательно обходя светлые от взгляда Небесных Очей места и семейные хижины, содрогаясь от собственной дерзости, устремлялся на бывшее пастбище, к Дару. До месяца холодных дождей было ещё далеко и ночи стояли тёплые и почти безветренные, но Ауллу всё равно каждый раз охватывал суеверный страх и била крупная дрожь, и когда выкладывал из кожаного мешочка очередную требу, и когда, собравшись с силами и гордо вскинув голову – Духи не любят трусов – просил исполнить его заветное, единственное желание.
Двенадцать ночей приходил Аулла на бывшее пастбище. Двенадцать дней он голодал, откладывая большую часть еды на требу. Двенадцать раз он ждал ответа. Ответа не было. Духи молчали.
С детства, как и все в его общине, Аулла знал, что слышать голоса Духов дано не каждому. И что Слышащий оттого и зовётся Слышащим, что именно через него они говорят. Но щекотала и подзуживала где-то глубоко внутри непонятная ему самому, но такая желанная уверенность – он, Аулла, тоже сможет. Духи откликнутся.
Но сегодня он пришёл в последний раз. Он сам так решил. За прошедшие с появления Дара дни Аулла исхудал и осунулся, гребень на темени приобрёл противный землистый цвет. А после того, как вчера на секонокосе он рухнул, как подкошенный, и если бы не староста, угодил бы под взмах соседской косы, Аулла понял, что пора остановиться.
И вот теперь Аулла сидел на влажной пахучей земле, смотрел, задрав голову на вздымающийся к чёрному с узорчатыми дырками небу Дар и думал. Думал о том, что все его старания были напрасны, что Духи не услышат его, как ни старайся, что никогда уже не построить ему для Эоны их общую семейную хижину. Потому что, кто же посмотрит на такого, как он? Эона точно нет.
Над перелеском показалось второе Небесное Око. Скользнуло по понурой фигуре холодным безразличным взглядом и неспеша поползло вдогонку первому. Сразу стало значительно светлее, и в этом свете Дар брызнул множеством крохотных искорок, перетекающих и переливающихся. У Ауллы защемило сердце, сделалось и больно, и сладко одновременно, захотелось плакать от горькой обиды и кричать от дикого восторга.
Дар покорял. Поглощал бездонной глубиной замысла. Внушал безусловное благоговение. Притягивал, обещал, настаивал, звал. Аулла судорожно перевёл дыхание и впился взглядом в возвышающуюся перед ним нерукотворную громадину. Пять огромных, испещрённых диковинными знаками ободов, сходились в двух точках наверху и внизу. Это путь пяти первородных Духов, что обнимают изначальную пустоту – Первое гнездо. Тёмный, почти не различимый глазом шар на тонком, прямом, как древко копья охотника стебле – это Первое Яйцо. Из него родился Мир, Земля, Небо, Небесное Колесо и Небесные Очи. Из яйца родился и он, Аулла.
Аулла вскочил так резко, что в голове зашумело, а в глазах замельтешило, рванулся было вперёд, влекомый невесть откуда взявшейся силой, и тут же споткнулся, налетев на мысль, как на препятствие. Остановился, тряхнул головой, принялся рассуждать. Духи не случайно показывали картину рождения Мира. Первое Яйцо это средоточие и исток. Если и получится донести до Первородных свои чаяния, то только через него. Значит, он должен добраться до истока.
