Анна Павловская
Русский мир. Часть 2
Пути получения образования в России
Способов получить образование в России было много, число их возрастало век от века. Разные по качеству, уровню и продолжительности обучения, они вместе с тем имели много общего, объединяемые национальными началами и принципами, положенными в их основу. Три основных вида обучения, соревнуясь между собой в различные эпохи, с периодическим преобладанием то одного, то другого, существовали в российском образовании: учиться можно было дома, в учебном заведении или за границей.
Домашнее обучение многие годы сохраняло лидирующее положение в системе образования. Преимущества такого вида обучения очевидны: оно позволяет заниматься с ребенком по индивидуальному плану, составленному в зависимости от его личных способностей и возможностей, ученик постоянно вовлечен в учебный процесс, все время учителя посвящено только ему. Для многих отдаленных уголков России это часто было единственной возможностью дать образование детям: учебных заведений было мало, и далеко не все родители были готовы расстаться со своими драгоценными чадами на длительный срок. Так, уже не раз упоминавшееся поступление юного Сергея Аксакова в Казанскую гимназию в 1800 г. сопровождалось нервным срывом как у него, так и у его матери, столь тяжелым было для них расставание, а для мальчика и отрыв от привычного семейного уклада. Может быть, в память об этом в его собственной большой и дружной семье считалось, что только домашнее обучение под неусыпным контролем родителей приемлемо не только с образовательной, но и с нравственной точки зрения. Долгое время это также был основной и практически единственный способ обучения девочек.
Были у домашнего образования и противники. К их числу относился, например, А. С. Пушкин, считавший, что «в России домашнее воспитание есть самое недостаточное, самое безнравственное: ребенок окружен одними холопами, видит одни гнусные примеры, своевольничает или рабствует, не получает никаких понятий о справедливости, о взаимных отношениях людей, об истинной чести. Воспитание его ограничивается изучением двух или трех иностранных языков и начальным основанием всех наук, преподаваемых каким-нибудь нанятым учителем. Воспитание в частных пансионах не многим лучше; здесь и там оно кончается на 16-летнем возрасте воспитанника. Нечего колебаться: во что бы то ни стало должно подавить воспитание частное»87. Правда, надо заметить, что далеко не у всех была возможность учиться в таком блестящем учебном заведении, как Царскосельский лицей.
По мере развития системы государственного образования в XVIII – начале XIX вв., открытия новых учебных заведений, находящихся под государственным контролем, усовершенствования системы общественного образования начинает преобладать идея о мирном сосуществовании двух систем: домашнего образования для начального уровня и казенного – для его продолжения и усовершенствования. Писатель, просветитель и педагог Н. И. Новиков (1744–1818) писал, что «дети, дома воспитываемые, могут быть незлобивы и нелукавы, как голуби; но быть мудрыми, как змеи, научает их обхождение со сверстниками своими». Социальное значение общественного обучения подчеркивал и профессор Московского университета, директор Благородного университетского пансиона, председатель Общества любителей российской словесности А. А. Прокопович-Антонский (1763–1848): «Самые учителя танцеванья стараются собирать многих детей в один дом, для скорейших успехов; и если для образования ног полезнее общественное учение, то почему не может оно быть таковым для ума и сердца?»88
С необходимостью разумного сочетания домашнего и государственного образования соглашались люди, стоящие на самых разных позициях. Так, известный своими радикальными взглядами литературный критик В. Г. Белинский (1811–1848) считал, что «общественное образование, преимущественно имеющее в виду развитие умственных способностей и обогащение их познаниями, совсем не то, что воспитание домашнее: то и другое равно необходимы, и ни одно другого заменить не может». С ним соглашался его литературный оппонент профессор Московского университета, стоявший на позициях «официальной народности», С. П. Шевырев (1806–1864), писавший в статье «Об отношении семейного воспитания к государственному» (1842), что «только в самой тесной, в самой неразрывной связи семейного воспитания с государственным заключается идеал воспитания совершенного везде, но особенно в настоящую минуту в нашем Отечестве». По его мнению, для идеального воспитания необходимы три этапа – семейный («да зачнется человек вообще, или христианин»), государственный (воспитается «русский»), сочетание того и другого (формируется «образованный европеец, готовый для общественной жизни»)89.
Косвенным образом о пользе и даже необходимости общественного воспитания говорит и пример из семейной жизни все тех же Аксаковых: поступление сына Сергея Тимофеевича К. С. Аксакова в университет в возрасте 15 лет «прямо из родительского дома» было очень трудным. Огромная привязанность к родителям, к дому, к тому замкнутому семейному пространству, в котором он провел свое детство и юность, затрудняли его общение со сверстниками и преподавателями. Много позже его мать признавалась: «Тяжело мне как матери говорить так о своем 32-х летнем сыне. Я желала бы, чтобы он нас менее любил. Эта его любовь к нам сделалась просто ребяческою»90.
Итак, по мере развития и усовершенствования государственной системы домашнее обучение, оставаясь довольно распространенным способом получения образования, постепенно вытесняется казенным, сохраняя свои позиции на начальном этапе, в среде помещичьего провинциального дворянства и, конечно, как способ обучения девочек. Безусловно, уровень образования, получаемого дома, в значительной мере зависел от родительского контроля, вернее, от способности и желания родителей подобный контроль осуществлять. Далеко не все были в состоянии проверить уровень подготовленности педагога и довольствовались самим фактом его наличия в доме. Часто родители не были сами достаточно образованы, чтобы разобраться в том, кто и чему учит их детей.
Большая часть печально знаменитых историй связана с учителями-иностранцами, которые с середины XVIII в., кто по доброй воле, а кто и вынужденно покинув родину, весьма активно воспользовались все возраставшей в русском обществе тягой к образованию. Учителя-иностранцы быстро вошли в моду, и спрос на них был велик. Условия при этом часто назначались вполне приличные. Предшествующая профессия и опыт при этом роли не играли. Родители же далеко не всегда могли даже просто объясниться с теми, кого они нанимали обучать детей в силу незнания языков.
Правительство не раз принимало меры, пытаясь поставить под контроль домашнее образование. Еще в XVIII в. был принят указ, обязывавший домашних учителей проходить экзамен либо в Московском университете, либо в Петербургской академии. В 1831 г. домашние учителя были приравнены к чиновникам с производством в соответствующий чин, они должны были регулярно отчитываться перед учебным начальством, им предлагалось использовать для занятий те же учебники, которые были одобрены для казенной школы. Наказание ожидало не только учителей, нарушивших правило и не имеющих узаконенных свидетельств, но и родителей, пользовавшихся их услугами, о них предполагалось докладывать самому императору. Правда, попытки подобного рода были заведомо обречены на провал в масштабе огромной страны, однако они создавали некоторого рода барьер проходимцам-учителям, хотя бы в столицах и крупных городах.
Через всю русскую литературу проходит вереница трагикомических образов домашних учителей. Пушкинского Онегина обучает «Monsieur l’Abbe, француз убогой», подобно Вральману, не слишком напрягая своего воспитанника: «Чтоб не измучалось дитя, / Учил его всему шутя, / Не докучал моралью строгой, / Слегка за шалости бранил / И в Летний сад гулять водил». Выросший в далекой Симбирской деревне в небогатой дворянской семье пушкинский Петруша Гринев так описывал свое детство: «С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре… Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию pour #être outchitel, не очень понимая значение этого слова… Мы тотчас поладили, и хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, – и потом каждый из нас занимался уже своим делом. Мы жили душа в душу».
Проблема, однако, заключалась не только в том, что многие домашние учителя сами не имели никакого образования. С этим злом бороться начали довольно рано. Еще Елизавета Петровна в указе об открытии Московского университета подчеркивала необходимость борьбы с такими псевдоучителями, которые «не токмо учить науке не могут, но и сами к тому никакого начала не имеют», т. к. «всю свою жизнь были лакеями, парикмахерами»91. С начала же XIX в. предпринимались постоянные попытки поставить домашнее обучение под государственный контроль. Возникали и другие проблемы.
Начнем с того, что даже образованный человек, не имеющий специальных навыков, талантов или большого желания, тоже далеко не всегда может быть хорошим педагогом, да еще когда речь идет об обучении начальным элементарным навыкам. Вспомним учителя А. Т. Болотова, который «был хотя и ученый человек», но «и тот не знал, что ему с нами делать и как учить», а в результате только «мучил» детей бессмысленным переписыванием статей из большого французского словаря, большую часть которых они не понимали. Такого рода методы приносили мало пользы, хотя и создавали видимость обучения. Еще одна проблема заключалась в том, что очень часто учителя-иностранцы, живя и работая много лет в России, не удосуживались изучить даже основ русского языка. В известном рассказе Чехова «Дочь Альбиона» провинциальный помещик Грябов глубоко презирает англичанку-гувернантку своих детей: «Живет дурища в России десять лет, и хоть бы одно слово по-русски!.. Наш какой-нибудь аристократишка поедет к ним и живо по-ихнему брехать научится, а они… черт их знает!»
Надо отметить, что проблема заключалась далеко не всегда в иностранном происхождении учителей или их неграмотности: отсутствие профессиональных навыков оказывалось часто определяющим недостатком. У того же Чехова встречаем мы вполне образованного (гимназиста 7-го класса) и совсем не иностранного «репетитора». Занимается он с учеником по два часа ежедневно, готовит его к поступлению во 2-й класс гимназии. Для этого они изучают целый комплекс предметов, соответствующих гимназическим программам, – латынь, арифметику, диктант, географию, Закон Божий, русский язык. Ничего, кроме усталости и отвращения, молодой учитель не испытывает: «Зиберов начинает экзаменовать Петю при отце. Пусть глупый отец узнает, как глуп его сын! Гимназист входит в экзаменаторский азарт, ненавидит, презирает маленького краснощекого тупицу, готов побить его. Ему даже досадно делается, когда мальчуган отвечает впопад – так опротивел ему этот Петя!» Результат очевиден – он занимался с ним и в прошлом году, но мальчик провалился. Правда, и денег, 6 рублей в месяц, этому горе-учителю уже полгода не платили.
Наконец, как уже отмечалось выше, ученики, обучавшиеся дома, оказывались отрезанными от сверстников, не получали столь важных навыков общения с людьми, не имели возможности для здоровой конкуренции, рождающейся при совместном обучении.
При всех проблемах и сложностях, правильно организованное, направляемое и контролируемое любящими и образованными родителями, домашнее обучение давало прекрасные результаты, особенно на начальном этапе, и было явлением обычным вплоть до начала XX в. Превосходное образование получил богатый помещик, славянофил, участвовавший в подготовке реформы 1861 г., публицист А. И. Кошелев (1806–1883). Воспитывался он дома, его первыми учителями стали родители, люди сами хорошо образованные: отец его, происходивший из старинного дворянского рода, учился три года в Оксфордском университете в Англии, мать, дочь французского эмигранта, обладала незаурядным умом и была прекрасно начитанна. Отец занимался с сыном русским языком, географией и историей, мать – французским языком, а для немецкого был приглашен дядька-немец. Книги, к которым юный Кошелев питал особую страсть, дополняли образование, особенно поразила его только что вышедшая «История государства Российского» Н. М. Карамзина, сделанный им конспект которой заслужил особое одобрение его родителей.
После смерти отца (он умер, когда мальчику было 12 лет) все заботы о его обучении легли на плечи матери, которая «вместо обыкновенных второстепенных учителей» пригласила к своему сыну профессоров Московского университета – А. Ф. Мерзлякова для преподавания русской и классической словесности и Х. А. Шлёцера для политических наук. Мерзляков, когда «бывал трезв», преподавал очень хорошо, и Кошелев так полюбил греческий язык и литературу, что отдельно занимался этим языком со специально приглашенными преподавателями. В юном возрасте он прекрасно переводил Фукидида, Платона, Ксенофонта, а заодно, общаясь с учителем-греком, выучил и новогреческий. Шлёцер, «хотя немец, следовательно, человек мало живой и большой теоретик, вводил меня в немецкую науку, и этим он был для меня весьма полезен, – вспоминал потом Кошелев, – <…> я ожидал с нетерпением его уроки, которые вместо полутора часа продолжались и два и три часа». Шлёцер «пристрастил» будущего славянофила к чтению немецкой литературы и философии. Успехи Кошелева были столь значительны, что он продолжил домашнее обучение и позже, бросив для этого университет, в котором, как он писал, студенты и профессора ходили на лекции «только по обязанности», а «возбудительного, животворного» ничего не сообщали. В результате он блистательно выдержал аттестационный экзамен в университете, необходимый для государственной карьеры92. В данном случае удачное сочетание образованных родителей, прежде всего матери, и значительных финансовых средств, позволивших пригласить лучших преподавателей, дало блестящие результаты.
Совсем другие обстоятельства стали причиной затянувшегося домашнего обучения известного исследователя и путешественника П. П. Семенова-Тян-Шанского (1827–1914). Однако результат оказался не менее замечательным, Петр Петрович стал одним из крупнейших ученых, слава которого при жизни была велика и вышла далеко за пределы его страны. Детство его было непростым. Родители Семенова (Тян-Шанским он стал только в 1906 г.) были людьми прекрасно образованными и нежно привязанными друг к другу и своим детям. Все это создало прекрасную обстановку для воспитания и умственного развития. Сестра путешественника, Наталья Петровна, вспоминала: «…мы в первом детстве были самые счастливые дети. <…> По окончании уроков нам позволяли бегать во всех концах огромного сада <…>, и это раздолье среди природы развивало не только наши физические силы, но и самостоятельность». Первые уроки Семенов получил от членов семьи: «Первоначальное обучение грамоте было делом бабушки и совершалось по-старинному, начиная с познания букв: буки аз-ба, веди аз-ва и т. д., а писание с палочек, нуликов, а затем и букв. Несмотря, однако же, на эти признанные впоследствии ненужными осложнения, мы очень быстро научились грамоте»93.
В четыре года мальчик уже умел читать и писать. Родители в игровой форме обучали и другим предметам. Семенов вспоминает детское географическое лото с названием стран, рек и континентов, которое стало для будущего путешественника первым знакомством с далекими землями, и красивые исторические портретики русских государей от Рюрика до Александра I, благодаря им всю хронологию их княжения или царствования мальчик знал наизусть уже в пять лет. Родители много гуляли с детьми, рассказывая им об окружающем мире, собирая коллекции цветов, растений и насекомых. Все это были первые уроки, полученные ученым в кругу семьи. С детьми постарше занималась мать, учила их русскому, французскому и немецкому языкам, истории и географии.
Эта идиллия закончилась после скоропостижной смерти отца в 1832 г. (мальчику в это время было пять лет). Большая, дружная, сплоченная семья распалась в один день. Постепенно и незаметно нараставшая душевная болезнь матери, вызванная потерей мужа, стала тяжелым испытанием для мальчика, который в конце концов остался с ней один в огромном пустом доме, его братья и сестры были отданы в различные учебные заведения, и лишь с младшим мать не пожелала расстаться. В это трудное время, продолжавшееся почти до 15-летнего возраста, его единственным спасением была огромная домашняя библиотека и интерес к знаниям, разбуженный в детстве. Он не только жадно читал произведения художественной литературы, но и самостоятельно изучал иностранные языки, математику, историю, географию, естественные науки. Отправленный наконец родственниками в пансион полковника Тихонова в Петербурге, он поразил всех своими знаниями – свободным владением тремя языками, а также знаниями по литературе, географии и истории столь глубокими, что экзаменовавший его Тихонов признал, что Семенов подготовлен лучше, чем все его воспитанники94.
Книги составляли важную часть домашнего образования. Чтение, пусть даже чаще всего бессистемное и неорганизованное, знакомило юных читателей с широким кругом вопросов и проблем. В домашних условиях редко была возможность приглашать много учителей, специалистов по разным предметам, как правило, один, максимум два учителя преподавали все. В этой ситуации книги были незаменимы, позволяя удовлетворить жажду знаний, расширяя горизонты познания, знакомя с достижениями мировой литературы и науки. К началу XIX в. в большинстве дворянских семей были собраны приличные библиотеки, дополнявшие детское домашнее образование.
Важную образовательную функцию выполняли и семейные чтения вслух. Эта прекрасная традиция сочетала в себе воспитание, общение и обучение. Для графа Ф. П. Толстого (1783–1873), воспитывавшегося дома в силу стесненных финансовых обстоятельств семьи, подобные чтения стали самым светлым воспоминанием детства: «Вечером же… мы все садились за большой круглый стол, матушка или батюшка читали нам вслух книги, большею частию путешествия и разные открытия. Это было любимое для нас чтение… Этих часов мы всегда ждали с большим нетерпением»95.
Многие родители предпочитали домашнее образование и отдавали детей в учебные заведения только тогда, когда не могли обеспечить им хорошее обучение дома. Крупный государственный деятель Д. А. Милютин (1816–1912), военный историк, профессор, генерал, военный министр Александра II, вырос в обедневшей дворянской семье. Первыми его учителями были мать и крепостной его отца. В воспоминаниях о детстве Милютин писал: «Находясь неотлучно при матери и слыша постоянно разговоры на французском языке, почти исключительно употреблявшемся в тогдашнем русском обществе, я рано начал лепетать на этом языке. Даже азбуке французской выучился прежде русской. Сколько помнится, уже в пятилетнем возрасте я читал довольно свободно французские детские книжки. Русской же грамоте первоначально обучал меня в Титове наш «конторщик», крепостной человек; он же давал первые уроки письма, а сельский наш священник – уроки веры»96. Только крайняя нужда заставила родителей отправить сына в возрасте 11 лет в Благородный пансион при Московском университете, который произвел на мальчика крайне неблагоприятное впечатление.
Для девочек домашнее образование долгое время оставалось главным способом обучения. Купеческая дочь Вера Харузина, ставшая впоследствии крупным ученым, начала учиться дома под руководством тети, незамужней сестры матери. Когда к пяти годам она освоила основы счета, письма и чтения, было решено перейти к следующему этапу – обучению иностранным языкам, для чего была приглашена рекомендованная директором Ревельской гимназии гувернантка-немка. Анна Мартыновна, так на русский манер звали домашнюю учительницу Харузиных, «была высокая, немолодая, с бледным лицом… она молчалива – ведь она знает всего несколько слов по-русски – и грустна». Встреча была волнительна для обеих сторон: в семье не знали, чего ждать от незнакомой иностранки, а сама она преодолела немало внутренних сомнений, собираясь в Москву. Позже она рассказывала детям о том, как ее уговаривали в Ревеле не ехать в такие далекие края, где «люди не люди, где бегают дикие звери»97.
Все, однако, закончилось ко всеобщему удовольствию. Новая гувернантка прекрасно справлялась со своими обязанностями, а дети ее «скоро, очень скоро полюбили бесконечно». Самые светлые воспоминания, столь непохожие на привычные карикатурные литературные образы, сохранила о своей домашней учительнице мемуаристка. Ее влияние не только на образование, но и на воспитание детей было велико, а методы воздействия просты и эффективны. Больше всего детей привлекала к ней простота и искренность общения в сочетании с серьезным и гуманным отношением к маленьким воспитанникам. «Говорила она с нами как с людьми, – много лет спустя вспоминала с благодарностью Харузина, – и как мы ценили такое отношение. Как вся душа отвечала на такое обращение к ней, полное доверия, как чувствовалось уважение к маленькой личности. <…> Мне кажется, лучшее в ней было то, что она была прямой, искренней натурой, ничего из себя не изображала, и эта основная черта ее натуры действовала на нас»98. Итак, тетя продолжала занятия русским языком, а немецкому Веру учила Анна Мартыновна. Позже была приглашена еще и гувернантка-француженка.
На завершающем этапе домашнего обучения к Вере был приглашен русский учитель, студент университета Сергей Александрович Алмазов. Он преподавал ей Закон Божий, русский язык и арифметику, вел занятия интересно, хотя и бессистемно. Алмазов, судя по воспоминаниям Харузиной, был личностью яркой, прекрасно образован, начитан, любил литературу и театр, вызывал у своих учеников безграничное доверие, а у маленькой Веры и некоторую детскую влюбленность. Большое влияние на формирование будущего профессора этнографии оказали также старшие братья Веры, сами будущие ученые, охотно делившиеся с ней своими знаниями. Наконец, и чтение книг – русских, французских, немецких, – неотделимое от домашнего образования, было важным источником информации для любознательной девочки. Харузина позже имела возможность продолжить обучение в гимназии, однако основы ее глубоких знаний были заложены дома домашними учителями и членами ее семьи, а самое главное, они научили ее учиться, ценить книгу, самостоятельно мыслить.
Два примера из истории домашнего обучения являют собой своего рода идеальный образчик. Оба относятся к одному времени, но к разным семейным ситуациям. В первом случае речь идет о домашней школе Самариных, а во втором – об обучении наследника престола великого князя Александра Николаевича, будущего императора Александра II. Их программа и способы обучения представляют несомненный интерес, т. к. они являлись, с одной стороны, высшей, в некотором роде идеальной формой подобного домашнего образования, а с другой, вобрали в себя его типичные черты.
Начало семейной школы семьи Самариных относится к 1824 г. Ф. В. Самарин, находясь в Париже, обратился к известному педагогу аббату Николя с просьбой порекомендовать ему воспитателя для 5-летнего сына Юрия. Выбор пал на 23-летнего преподавателя французского колледжа Адольфа (в России его звали Степан Иванович) Пако, который оправился в Москву со своим работодателем, совершенно не зная русского языка и имея весьма смутные представления о далекой холодной стране. Самарину повезло: Пако оказался человеком незаурядным, впоследствии он преподавал в Московском университете, издал ряд книг, был избран членом-корреспондентом Парижского Восточного общества. Вернувшись в Россию с новым учителем, Ф. В. Самарин разработал детальный план будущей домашней школы. Обучение в ней велось с пятилетнего возраста и до поступления в Московский университет, что в то время обычно происходило в 14 лет. В основу была положена идея широкого гуманитарного образования с особым вниманием к изучению древних и живых иностранных языков на основе модных тогда воспитательных принципов Ж. Ж. Руссо. С 5 лет преподавались латынь, французский, арифметика, рисование и библейская история. Это было поручено привезенному их Парижа Пако. С 7 лет добавлялись русский, греческий, немецкий языки, чистописание, арифметика, геометрия, история, логика, риторика, Священное писание.
По мере расширения программы приглашались новые учителя, причем отбор велся очень тщательный. Среди них было много выдающихся людей своего времени. Например, семилетнего Юру русскому языку учил Н. И. Надеждин, в будущем известный критик и издатель, профессор Московского университета. С 1844 г. и довольно продолжительное время в школе преподавал Ф. И. Буслаев, известный филолог, знаток древнерусской культуры, ставший впоследствии академиком. Обучение велось без перерывов – и в Москве, и в Измалкове, семейной усадьбе, куда переезжали на лето.
Организация всего учебного процесса лежала на отце: Федор Васильевич лично составлял программы, расписание занятий, приглашал учителей. Много лет, с 1824 по 1831 г., он вел ежедневные записи по трем разделам (физическое, моральное, умственное развитие), отмечая успехи и неудачи учебного и воспитательного процесса (ежедневный журнал занятий вел и Пако, который предоставлял отцу учеников дополнительную информацию). Каждый год по договоренности с отцом семейства профессора университета проводили экзамены в этом исключительном домашнем учебном заведении, чтобы объективно оценить результаты учения. В семье было девять детей, и каждый учился по своей, индивидуальной программе, составленной Ф. В. Самариным в зависимости от способностей, склонностей и характера ребенка. В своих воспоминаниях Буслаев писал: «Это домашнее учебное заведение оставило по себе самые светлые из моих воспоминаний о старинной Москве, потому что я сам лично принимал в том участие много лет сряду, в качестве наставника и экзаменатора, и мог вполне оценить высокие достоинства отца семейства, когда он с сердечным рвением, а вместе и неукоснительною точностью и примерным благоразумием исполнял обязанности директора и инспектора своей родной школы»99. Школа функционировала более 20 лет, пока не вырос последний из детей старшего Самарина, затем традиция была продолжена некоторыми из его сыновей. Конечно, подобного рода домашнее образование было редкостью – оно требовало значительных сил и средств, а главное, редкой самоотверженности со стороны родителей, в данном случае отца, но оно дает представление о том, как подобного рода обучение выглядело в идеальном виде.
Еще один пример прекрасно организованного домашнего образования представляют собой детские и юношеские годы императора Александра II. В наставники к наследнику престола был приглашен поэт В. А. Жуковский, известный своими просвещенными взглядами, имевший педагогический опыт, в частности, в прошлом он преподавал матери своего подопечного Александре Федоровне русский язык и пользовался ее благосклонностью и доверием. Василий Андреевич отнесся к столь ответственному поручению со всей серьезностью. Он попросил длительный отпуск и отправился за границу, где составил «План учения» – подробную программу обучения, рассчитанную на 12 лет, которая была одобрена отцом наследника Николаем I. Император очень внимательно относился к воспитанию своего старшего сына и в продолжение всего ученического курса осуществлял общий контроль над процессом.
В докладе Николаю I Жуковский обозначил цели и задачи, которыми он руководствовался при составлении «Плана учения»: «Его Высочеству нужно быть не ученым, а просвещенным. Просвещение должно познакомить его со всем тем, что в его время необходимо для общего блага и, в благе общем, для его собственного. Просвещение в истинном смысле есть многообъемлющее знание, соединенное с нравственностью»100. В своем плане он выделял три главных периода обучения. Первый, отрочество (от 8 до 13 лет), назван им «учение приготовительное», «сей период можно сравнить с приготовлением к путешествию». Второй, юношество (от 13 до 18 лет), «учение подробное», «само путешествие»101. Наконец, третий период, ранняя молодость (от 18 до 20 лет), «учение применительное», «окончание путешествия».
Занятия начались осенью 1826 г. (Александру было 8 лет). В общем и целом программа учения включала в себя большое число самых разных предметов: русский язык, история, на которую с самого начала обращалось особое внимание, Жуковский называл ее «сокровищницей царского просвещения», священная история, право, экономика, география, статистика, этнография, логика, философия, математика, естествознание, ботаника, зоология, физика, минералогия, геология, иностранные языки – французский, немецкий, английский, польский, а также рисование, музыка, гимнастика, труд, декламация для «развития природных дарований». Часть предметов, например, русскую словесность, взял на себя сам Жуковский, для остальных приглашались лучшие преподаватели.
Распорядок дня, разработанный наставником, соблюдался очень строго, никаких поблажек не допускалось. В «Плане учения» особенно подчеркивалось, что «учение по предложенному плану тогда только может иметь успех совершенный, когда ничто, ни в каком случае не будет нарушать порядка, один раз установленного»102. Наследник престола вставал в 6 утра, далее следовала утренняя молитва, завтрак, подготовка к занятиям. Затем расписание выглядело следующим образом: с 7 до 12 часов – классы (с 9 до 10 отдых); с 12 до 2 – прогулка, как правило, познавательная, в ходе которой объяснялось увиденное; в 2 – обед, после которого до 5 часов снова классы; между 7 и 8 – гимнастика и игры; в 8 – ужин. Вечер отводился на ведение дневника и разбор дня с наставником, в 10 часов Александр ложился спать.
Программа обучения наследника была закончена к весне 1837 г. Для завершения образования оставалось только совершить два путешествия: одно – по России, а другое – в Европу, что и было сделано. С мая по декабрь 1837 г. состоялась поездка по различным регионам России, Жуковский назвал это «всенародным обручением наследника с Россией», посетили 29 губерний Европейской России, Северный Кавказ, Закавказье, Крым, Западную Сибирь. С мая 1838 до июня 1839 г. длилось европейское путешествие, включавшее основные страны, за исключением Франции. Подобного рода схема считалась идеальной: начальное обучение в классе, затем знакомство с реальной жизнью своей страны, наконец, заграничное путешествие. Результатом этой последней поездки, кстати, стала женитьба наследника на немецкой принцессе, завершившая процесс взросления и обучения.
