Анна Павловская
Русский мир. Часть 2

Полная версия

Глава 1. Образование в России

Этапы формирования системы образования в России

Сложное, многоплановое понимание сути образования, тот высокий духовный смысл, который в него вкладывался, определили и серьезность его задач, поднимавших этот вопрос на государственный уровень. Государство на всех этапах играло определяющую роль в развитии образования в России. А. С. Пушкин писал в своих дневниках: «У нас правительство всегда впереди на поприще образованности и просвещения. Народ следует за ним всегда лениво, а иногда и неохотно»¹. Для русского правительства это был не только процесс распространения знаний среди народа, но и всегда действие глобально-масштабное – преодоление национального невежества, косности, варварства, стремление выйти на новый уровень государственного развития, сохранив при этом самобытность. Для индивидуума обучение имело целью не просто личное самоусовершенствование или выгоду, но пользу отечества.

Обращая внимание государя на важность деятельности только что созданного Министерства народного просвещения, М. Н. Муравьев, попечитель Московского университета (1803–1807), товарищ министра, писал, что законы управляют обществом, а «воспитание приготовляет души будущих граждан к исполнению законов. Следовательно, оно должно быть одним из главнейших предметов законодателей и правителей»². Интересно и еще одно наблюдение А. С. Пушкина, отмечавшего, что порой «действия правительства были выше собственной его образованности и добро производилось ненарочно»³, что, по его мнению, особенно проявилось в XVIII в. после смерти Петра.

Из этого отнюдь не следует, что речь идет о насаждении образования в России «сверху». Оно было внутренней потребностью самых разных слоев общества в самые разные эпохи, все возраставшей по мере развития образовательной системы и появления новых возможностей. Примеров тому немало. Так, Петровская эпоха вошла в историю образования жесткостью мер, предпринятых правительством для его распространения. Картина в упрощенном виде выглядит так: государь насаждает образование, а народ делает все, чтобы этого избежать. Но есть и другие свидетельства. А. А. Курбатов, назначенный Петром I наблюдать за математическими навигацкими школами, писал своему непосредственному начальнику графу Ф. А. Головину: «А ныне многие из всяких чинов и прожиточные люди припознали тоя науки сладость… и приходят (учиться) с охотою немалою»⁴, волнуясь, как принимать и обучать такое количество желающих. А сам Петр в беседе с патриархом Адрианом говорил о стремлении различных слоев населения к знанию: «Многие желают учить детей своих свободным наукам»⁵.

История развития образования в России уходит корнями в глубокую древность и неразрывно связана с историей Русского государства. Древнейшие источники свидетельствуют о том, что развитие Древнерусского государства шло рука об руку с развитием образования. В IX в. образуется Древнерусское государство и появляется славянская письменность. В X в. Русь приняла крещение, распространяется грамотность, книжное знание, создаются народные училища. В течение многих веков православие и образование будут неразрывны: церковь станет главным местом обучения русского народа, а церковные книги – главным чтением. Единовременность введения христианства и распространения образования придала процессу обучения высокое духовное значение, а в значительно более позднюю эпоху это породило страх потери духовности в угоду светским знаниям, вызвало споры о необходимости широкого повсеместного образования, наложило отпечаток на его развитие.

ХI–ХII вв. сохранили и материальные свидетельства широкого распространения и высокого уровня образования в России. Об этом говорят «Остромирово Евангелие» (1056), «Изборники Святослава» (1073, 1076), многочисленные надписи на гончарных, золотых и серебряных изделиях, штукатурке соборов в Новгороде, Киеве и Галиче, памятники литературы, среди которых такие шедевры, как «Поучение Владимира Мономаха», «Хождение игумена Даниила», «Моление Даниила Заточника», «Сказание о Борисе и Глебе», «Житие Феодосия Печерского», наконец, «Слово о полку Игореве» и многие другие произведения, а также многочисленные летописи. Есть данные о существовании княжеских, монастырских и храмовых библиотек, сохранились переводы как религиозной, так и светской литературы с различных языков, наконец, берестяные грамоты, самые ранние из которых относятся предположительно к этому периоду.

Правители Руси хорошо сознавали необходимость распространения образования как меры, направленной на процветание государства. «Собирал от матерей» детей Владимир Святой, чтобы обучать их в школах. Ярослав Мудрый любил «церковные уставы, попов любил немало, особенно же черноризцев, и книги любил, читая их часто и ночью и днем. И собрал писцов многих, и переводили они с греческого на славянский язык. И написали они книг множество, ими же поучаются верующие люди и наслаждаются учением Божественным»⁶. Владимир Мономах поучал: «Что умеете хорошего, то не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь – <…> леность ведь всему мать: что кто умеет, то забудет, а чего не умеет, тому не научится»⁷. Подводя итог развитию данного периода, В. О. Ключевский писал о том, что различные источники «говорят о знакомстве тогдашних русских князей с иностранными языками, об их любви собирать и читать книги, о ревности к распространению просвещения, о заведении ими училищ даже с греческим и латинским языком, о внимании, какое они оказывали ученым людям, приходившим из Греции и Западной Европы. Эти известия говорят не о редких, единичных случаях или исключительных явлениях, не оказавших никакого действия на общий уровень просвещения: сохранились очевидные плоды этих просветительных забот и усилий»⁸.

Многие исследователи считают, что начальный этап истории распространения и становления системы образования в России был искусственно прерван княжеской усобицей и татаро-монгольским завоеванием, на долгие годы повергшим Русь в пучину варварства и невежества. Безусловно, внешние факторы не могли не повлиять на ход внутреннего развития государства, что отразилось на состоянии общества в XIII–XV вв. Но понятие «образование» многопланово и неоднозначно. Более принятый раньше термин «просвещение» вообще не предполагает обязательного знания грамоты и счета. Образование в России имело разные формы. Н. М. Карамзин писал о том, что от нашествия татар до Иоанна III «мы загрубели, однако ж не столько, чтобы ум лишился всей животворной силы своей и не оказывал ни в чем успехов»⁹. Одно из доказательств «живучести» русского ума он видел в бытовании в языке пословиц и поговорок: «Россия имела собственную систему нравоучения в своих народных пословицах. <…> Все хорошо придуманное, сильно сказанное, передавалось из рода в род… Добрый купец, боярин, редко грамотный, любил внучатам своим твердить умное слово деда его, которое обращалось в семейную пословицу. Так разум человеческий в самом величайшем стеснении находит какой-нибудь способ действовать, подобно как река, запертая скалою, ищет тока хотя под землею, или сквозь камни сочится мелкими ручейками»¹⁰. Сказки, песни, легенды, предания – их широкое бытование в русском народе лишний раз свидетельствует о том, сколь разнообразно и неоднозначно содержание понятия «образование».

Просвещали и словом. Авраамий Смоленский собирал жителей города и «утешал их чтением святых книг»¹¹. В трудные годы татаро-монгольского нашествия страстные речи Серапиона Владимирского, призывавшего к нравственному очищению и духовному противостоянию обрушившимся на русский народ несчастьям, пользовались большой популярностью. Ссылаясь на письменные источники, исследователи, сторонники идеи об отсутствии сколько-нибудь заметного процесса развития образования на Руси в этот период, обращают внимание на то, что даже князь Дмитрий Донской, по словам автора его жития, «не изощрен был в книжной премудрости» («книгам не учен беаше добре»), забывая, что согласно идеалам своей эпохи автору было важнее подчеркнуть благочестие правителя-героя, чем его премудрость. Дмитрий «духовным предавался делам, праздных бесед не вел, и непристойных слов не любил, и злонравных людей избегал, а с добродетельными всегда беседовал. И Священное писание всегда с умилением он слушал» и «духовные книги в сердце своем держал»¹². Так выглядел идеал просвещенного государя того времени. А вот другое свидетельство, относящееся к немногим более раннему периоду, говорит о том, что все дети ростовского боярина Кирилла с детства были отданы учиться грамоте, что, судя по всему, было не только делом обычным, но и даже обязательным, т. к., когда один из них – Варфоломей – не преуспел в учении, «за это часто бранили его родители, учитель же еще строже наказывал, а товарищи укоряли». Характерно, что овладение грамотой было заветной мечтой мальчика. Встретив однажды в поле «старца святого», на вопрос «Чего ищешь и чего хочешь, чадо?» он не раздумывая ответил: «Душа моя желает более всего знать грамоту…»¹³ Отрок этот получил в монашестве имя Сергия Радонежского.

В XIII–XIV вв. продолжали развиваться традиционные виды образования. Грамоте обучали лица духовного знания, по-прежнему в почете была книга и книжное знание, продолжались контакты с внешним миром, было популярно паломничество по святым местам, расширявшее представления о мире. Новгородец Стефан в середине XV в. посетил Константинополь и рассказал об этом в «Хождении», показав себя человеком не только любознательным, но и способным оценить прекрасное. Он же сообщает о том, что из Студийского монастыря на Русь отправлялось множество книг. О сохранявшихся международных контактах России говорит и историк М. Н. Тихомиров: «Из Византии поступали и различного рода книги, часть которых переводилась и на русский язык. Обычное представление о том, что русские в XIV–XV вв. мало знакомы с греческой письменностью, не находит подтверждения. В русских рукописях найдем греческие фразы и отдельные греческие слова. Есть и прямые указания на то, что в Ростове в XIV в. иногда справляли церковную службу по-гречески»¹⁴.

Свидетельством широкого распространения грамотности среди жителей средневекового Новгорода являются берестяные грамоты. Впервые найденные в 1951 г. в Новгороде археологической экспедицией МГУ (руководитель А. В. Арциховский), они на сегодняшний день составляют богатую коллекцию, удивительно разнообразную по содержанию – здесь и записи молитв, и договоры, и духовные завещания, и частная переписка, и даже школьные упражнения. Хорошо известны учебные берестяные «тетрадки»-грамоты мальчика Онфима. О пристрастии новгородцев к чтению и возможном существовании домашних библиотек говорит послание новгородца Якова к своему куму и другу Максиму, в котором он просит купить ему овса да прислать «хорошего чтения». Собрание берестяных грамот постоянно пополняется, и вместе с этим расширяются представления о частной жизни и духовном мире древних новгородцев.

Трудно судить об уровне и широте распространения образования в последующие эпохи: история сохранила памятники литературы, живописи, архитектуры, но оставила очень мало сведений о том основании, на котором они выросли. Сохранились лишь косвенные и противоречивые свидетельства, породившие противоположные мнения. Так, в решениях Стоглавого собора (1551), не в последнюю очередь направленного на развитие образования среди духовенства, сообщается, что «преже сего в Росийском царствии на Москве и в Великом Новгороде, и по оным градом многие училища бывали, грамоте и писати, и пети, и чести учили»¹⁵.

В XIV в. на смену дорогому пергамену приходит более дешевая бумага, доступная многим. С середины 1550-х гг. начинается книгопечатание, и книга обретает более широкий круг читателей. Монастыри продолжали собирать библиотеки. Например, в Иосифо-Волоцком монастыре было более 1000 книг и особый книгохранитель, приставленный следить за ними.

Правительство продолжает заботиться о распространении просвещения. Поставленное в новые исторические условия, оно пытается привнести новое, не разрушив старой системы. Ищутся новые пути и формы образования. Известно, что еще в самом начале своего царствования в 1547 г. Иван Грозный отправил в Германию саксонца Шлитте с поручением привезти оттуда в Россию как можно более ученых и художников для распространения знаний и развития умений (план этот не удался, хотя Шлитте исполнил поручение – собрал 123 человека и повез их в Москву, однако ливонское правительство, находившееся в состоянии конфликта с Россией, не пропустило их через свою границу). Уже упомянутый Стоглавый собор постановил открыть повсеместно училища для обучения детей.

Известны случаи отправки москвичей за границу для изучения иностранных языков, больше всего на Восток для овладения греческим. Андрей Курбский рассказывает о юноше, который «послан был на науку за море, во Ерманию, и тамо навык добре алеманскому языку и писанию…»¹⁶ Борис Годунов посылает с просветительской целью в Европу целую группу молодых дворян «для науки розных языков и грамоте», т. к. государство остро нуждается во все большем числе образованных людей, все отчетливее понимает необходимость изменения старых подходов к вопросам обучения. Известно, что никто из посланных обратно не вернулся, кто-то умер, кто-то сбежал от непосильного учения, а кто-то поступил там на службу и не пожелал возвращаться домой. Только в значительно более поздний период поездка за границу с образовательной целью стала важной мерой распространения образования в русском обществе.

Потребность в образовании и вместе с тем опасность, которую оно в себе таило, попав на дурную почву, все яснее осознавались русским обществом и русским правительством в XVII в. В. О. Ключевский считает, что по методам преподавания «русская казенная школа в XVII в.» была прямым продолжением «древнерусского способа обучения грамоте: духовные лица или особые мастера брали детей на выучку за установленную плату»¹⁷. Однако о повышении роли школ в государстве говорит хотя бы тот факт, что теперь для них строятся отдельные здания, как на государственные, так и на частные средства. В высшем обществе все больше распространяется обычай нанимать домашних учителей для своих детей. Растет число переводных учебников, грамматик и словарей.

В целом же сведения об общем уровне образования в этот период по-прежнему противоречивы и недостоверны: говорят о повсеместной неграмотности и невежестве русского народа, утверждают и обратное. Французский офицер Ж. Маржерет, проживший в Москве 10 лет в начале XVII в. сообщал, что «у них нет ни одной школы, ни университета. Только священники учат молодежь читать и писать, что привлекает немногих»¹⁸. А вот по данным известного филолога конца XIX – начала ХХ вв., специалиста по истории русского языка, палеографии и древнерусской культуры А. И. Соболевского, в XVII в. грамотных в России было среди помещиков – 65%, купечества – 96%, посадских людей – 40%, крестьян – 15%, стрельцов, казаков – 1%¹⁹. Картина приблизительная, но не такая уж мрачная. К сожалению, исторические источники по этому вопросу слишком малочисленны, недостоверны и туманны, чтобы являться свидетельством в пользу того и другого мнения.

В XVII в. открывается учебное заведение совершенно нового типа – провозвестник приближающейся новой эпохи в истории российского образования. Открытию его предшествовала борьба двух точек зрения. Сторонники первой считали, что в основу новой системы российского образования должен лечь латинский язык, проводник науки и западных идей. Другие отстаивали язык греческий, основу православия. Борьба чистого знания и веры не могла в России, в силу особенностей отношения к просвещению как прежде всего средству духовного воздействия, завершиться не чем иным, как победой последнего. Более того, это только укрепило представление о необходимости крайне осторожно относиться к нововведениям в этой сфере.

Церковь продолжала сохранять свое главенствующее значение в образовательной системе. Интересно замечание А. С. Пушкина: «В России влияние духовенства столь же было благотворно, сколько пагубно в землях римско-католических. Там оно, признавая главою своею папу, составляло особое общество, независимое от гражданских законов, и вечно полагало суеверные преграды просвещению. У нас, напротив того, завися, как и все прочие состояния, от единой власти, но огражденное святыней религии, оно всегда было посредником между народом и государем, как между человеком и Божеством. Мы обязаны монахам нашей историею, следственно и просвещением»²⁰.

В начале 1680-х гг. при московской типографии открывается училище для изучения греческого и славянского языков, в котором после открытия обучалось уже более 200 человек. Вскоре после этого открывается Славяно-греко-латинская академия, своего рода прообраз высшего учебного заведения. Возглавить ее были приглашены ученые-греки братья Лихуды. Открыта она была для людей «всякого чина, сана и возраста» и готовила высшее духовенство, чиновников государственной службы, переводчиков, преподавателей для немногочисленных школ. Образование по тем временам было достаточно широким, преподавались славянский, древнегреческий, а позже и латинский языки, русская грамматика, поэтика, философия, риторика, физика, психология, богословие и ряд других наук. Именно здесь обучался М. В. Ломоносов, несмотря на объявленную первоначально всесословность заведения, попавший сюда лишь обманом: в 1728 г. указом Синода было предписано «…крестьянских детей… впредь не принимать», поэтому будущему основателю Московского университета пришлось объявить себя сыном холмогорского дворянина²¹. После открытия Московского университета в середине XVIII в. академия утратила свое общеобразовательное значение и сконцентрировалась на богословии. В 1814 г. она была преобразована в Московскую духовную академию и переведена в Троице-Сергиеву лавру, где находится и по сей день.

С начала XVIII в. начинается новый этап развития образования в России, повлиявший на его последующую историю. Начинает складываться развитая государственная система светского образования, дошедшая в том или ином виде до сегодняшнего дня. Петровские реформы требовали привлечения людей, способных воплотить их в жизнь. Европейские идеалы, столь близкие сердцу царя-преобразователя, медленно, но верно проникавшие в Россию, предполагали распространение образования в обществе. Да и весь ход социально-экономического и политического развития страны, преобразование армии, создание российского флота, развитие промышленности, расширение торговли и международных контактов, наконец, все возраставшие духовные потребности российской элиты сделали создание государственной системы образования неизбежным. Как и в предшествующие эпохи, государство не только стало инициатором преобразований, но и определило направление движения.

Много пишут об исконном невежестве России, с которым боролся, порой безуспешно, Петр Великий. С этим нельзя согласиться. Образование в России всегда отражало состояние общества и государства. Вопрос не в том, было оно плохим или хорошим, а в том, что оно отвечало государственным потребностям и национальным запросам. Петр I, решив измерить уровень образования в России европейскими мерками, поставил его в заведомо невыгодное положение, то же самое делаем и мы, пытаясь подойти, например к Петровской эпохе, с современными критериями. Точно так же и европейское образование оказалось бы в проигрыше с точки зрения русских ценностей того времени. Искусственная пересадка чужих институтов и принципов дает положительный результат, только если они соответствуют национальному духу и почва уже готова к этому. В противном случае происходит отторжение, как это не раз и бывало. Университетов не было в России не в силу ее отсталости или варварства, а потому что в том виде, в каком они существовали в Европе, они были не нужны ни русскому государству, ни русскому народу. Не случайно провалились попытки открыть университет даже в первой половине XVIII в. Надо было, чтобы прошло время и создались условия, в которых возникла необходимость в подобного рода учебном заведении, причем в новых, отличных от европейских, формах. Не плохие мы или хорошие, а другие в силу национальных, исторических, духовных и культурных потребностей.

Увлечение Петра I европейскими образцами и стремление перенести их в Россию, а также широкое использование западноевропейского опыта и в последующие эпохи породили идею о несамостоятельности российской системы образования, якобы полностью заимствованной у других стран. А. С. Хомяков, публицист, философ и славянофил по убеждениям, по этому поводу писал следующее: «Когда народ получает от другого первые начала письменности, просветитель передает ученику собственную свою азбуку или возникает новая, более сообразная с звуковыми потребностями новопросвещаемого народа. В первом случае являются нелепые сочетания согласных, как у славян, принявших латинские буквы, или эс, це, га немцев, или множество изофонетических знаков, как у французов, или, наконец, та уродливая письменность английская, в которой буквы ставятся, кажется, не для того, чтобы показать, какие звуки следует произносить, а для того, чтобы читатель знал, каких звуков он произносить не должен. Во втором случае является азбука разумная, как, например, наша кириллица. В первом случае народ принимает грамоту, во втором грамотность. Точно то же является и при всякой передаче просвещения от народа к народу. Новопросвещаемая земля может получить в деле просвещения данные и выводы уже готовые и, так сказать, вытвердить их на память, или получить ту искру просвещенной мысли, которая должна впоследствии разгореться светлым и чистым огнем, питаемым родными материалами»²². Именно этим вторым путем осмысления, разумного осознанного заимствования, отбора лучшего, соответствующего национальным началам, приведшего к «обрусению» европейских институтов, пошла Россия в области образования.

Меры, предпринятые Петром, несмотря на откровенно взятые за идеал чисто западные ориентиры, сыграли огромную роль в развитии национальной системы образования. Им была поставлена грандиозная задача за короткий срок «догнать и перегнать» Европу. Поставив Европу русскому человеку в качестве примера, он в каком-то смысле задел его национальное самолюбие, и пусть позже, чем задумывалось, но все же в очень сжатые сроки Россия в вопросах образования фактически обогнала европейские страны по многим показателям. Престиж образования, всегда довольно высокий в России, поднялся в результате проведенных в XVIII в. реформ на недосягаемую высоту.

Неотъемлемой частью просвещения Петр I считал реформы в области быта и нравов. Подчас жесткие меры именно в этой области вызывали наибольшее сопротивление: новые законы, новые учреждения, новые города – все это часто не касалось подавляющего большинства граждан, а вот требования изменить устоявшийся уклад жизни, да порой еще и на довольно странный, касались каждого. Меры были предприняты довольно жесткие: бородачей и носителей старого платья нещадно штрафовали, а само платье резали, купцам, торговавшим русским платьем, грозил кнут, конфискация и каторга, побоям подвергались и дворяне, явившиеся к государю с бородой и усами. Меняя форму, Петр рассчитывал поменять и содержание. Однако именно требования изменить внешний облик вызвали наибольшее сопротивление и непонимание русского общества, и, что характерно, именно бритье бород и обрезание кафтанов на все времена стали неотъемлемой чертой образа царя-реформатора. Обе стороны схватку проиграли: немецкое платье не сделало русских немцами, но мода на европейскую одежду утвердилась в русском обществе.

Для Петровской эпохи характерно расширение форм и видов просвещения. Возникает и новый способ распространения знаний о стране и окружающем мире, рассчитанный на более широкий круг читателей, – первая русская газета, озаглавленная «Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти, случившихся в Московском государстве и в иных окрестных странах». Впервые информация о российских и зарубежных событиях становится доступной всем. Извлечения из зарубежных газет («Куранты») делались и раньше, но предназначались они только для царя и его приближенных. Теперь подобного рода подборки печатаются и в России. Одновременно с этим продолжает развиваться и книгопечатание, при этом особое внимание уделяется печатанию учебников и словарей. С 1708 г. книги начинают печатать новым, упрощенным, более доступным, так называемым гражданским, шрифтом. Одновременно упрощается и написание букв. Открывается общедоступный театр, играть в котором была приглашена немецкая труппа, а переводчикам Посольского приказа дано указание перевести на русский язык ряд пьес, прежде всего комедии. Идеей распространения просвещения на европейский лад было подсказано и проведение знаменитых петровских ассамблей, своего рода светских вечеров, на которых можно было попрактиковаться в новых манерах и беседах.

В это время поднимается и вопрос о необходимости народного образования. И. Т. Посошков, экономист, публицист и предприниматель, автор «Книги о скудости и богатстве», идеолог купечества, ратовавший за развитие торговли и промышленности и окончивший свои дни в Петропавловской крепости, считал широкое образование необходимым условием процветания государства. Он писал о том вреде, которое приносит отсутствие образования самим крестьянам: «…немалая пакость крестьянам чинится и от того, что грамотных людей у них нет. <…> И от того случается, что если приедет кто-нибудь с указом или без указу, да скажет, что указ у него есть, то ему верят и принимают на себя излишние убытки, потому что все они слепые, ничего не видят, не разумеют»²³. По его мнению, грамотные крестьяне принесут гораздо больше пользы помещику и государству, т. к. «егда грамоте и писать научаться, то они удобнее будут не токмо помещикам своим дела править, но и к государственным делам угодны будут»²⁴.

Идее распространения образования в крестьянской среде суждено было стать камнем преткновения в развитии отечественного образования. Споры о народном просвещении, начавшиеся в это время и продолжавшиеся не одно десятилетие, ярко иллюстрируют отношение к образованию в России. Единого мнения в этом вопросе не было. С одной стороны, общий процесс распространения образования в России требовал принятия определенных мер и в отношении большинства населения страны (крестьянства). С другой, высказывались сомнения относительно того, каковы будут последствия этого процесса, как он отразится на трудоспособности крестьянства, а главное, на его моральных и нравственных устоях. Позже, при Екатерине II, в созданной ею законодательной комиссии велись активные споры о народном просвещении. Так, горячие споры разгорелись вокруг заявления депутата от пахотных крестьян Нижегородской губернии И. Жеребцова о необходимости открытия государственных школ в деревнях. Возражая ему, депутат С. Любавцев сказал: «Оное весьма излишне: земледельцу то и школа, чтоб обучать детей с малолетства хлебопашеству и прочим домовым работам. А ежели они с малолетства будут употребляться в науки, то уже к земледелию и прочей работе склонить будет никак невозможно. <…> Ибо не имеют они к земледелию и к работе прилежности, вдаются во многие непотребности: в обман, в мотовство, леность и воровство, а данные им земли многие остаются без хлебопашества и лежат впусте»²⁵. И то, и другое мнение нашло поддержку среди депутатов, но споры разгорелись довольно жаркие.

И в более поздний период вопрос о народном образовании продолжал вызывать споры и сомнения все по тем же морально-нравственным проблемам. Все еще неясным было влияние образования на нравственность вообще, а тем более касательно крестьянства. В переданной в 1839 г. попечителю учебного округа графу С. Г. Строганову «Записке о направлении и методах первоначального образования народа в России» И. В. Киреевский писал: «Грамотность и вообще первоначальное обучение народа может быть полезно и вредно, смотря по характеру самого учения и тем обстоятельствам, в которых находится обучаемый класс. <…> Труден выбор между невежеством и развратом… <…> Грамотность, отдельно взятая, отдельно от развития известных положительных истин, отдельно от всякого определенного направления, непонятно почему могла бы быть полезна и желательна»²⁶.

С ним соглашался В. А. Жуковский: «Какого же просвещения требую для простолюдинов? Ограниченного, приличного их скромному жребию просвещения, которое научило бы их наслаждаться жизнью в том самом кругу, в котором помещены они судьбою, и наслаждаться достойным человека образом! И нужно ли земледельцу занимать себя предметами, слишком от него отдаленными, украшающими рассудок, привлекательными для любопытства, но вообще не приносящими никакой существенной пользы? Излишество для него вредно!»²⁷

Еще в более резкой форме высказывал свои сомнения о целесообразности широкого распространения образования собиратель «живого великорусского языка» В. И. Даль. В публикациях «Письмо к издателю А. И. Кошелеву» (1856) и «Заметка о грамотности» (1857) он выступил противником обучения крестьян грамоте, считая, что она «без всякого умственного и нравственного образования <…> почти всегда доходит до худа»²⁸. Категоричность его суждений вызвала шквал возражений и даже поссорила его с некоторыми друзьями.

Вопрос о необходимости широкого распространения образования в народе продолжал волновать русское общество и во второй половине XIX в. То, что процесс этот уже нельзя остановить, к этому моменту было очевидно. Теперь на первый план выходила проблема формы и содержания народного образования. Главное сомнение по-прежнему вызывал вопрос, не подорвет ли образование нравственные основы русского народа, не уничтожит ли его национальное своеобразие, не принесет ли с собой только несчастье и отрыв от привычного уклада и образа жизни.

Известный государственный деятель обер-прокурор Святейшего синода на протяжении двадцати пяти лет, а значит, человек близко соприкасавшийся с вопросами народного образования, т. к. именно в его ведомстве находились церковно-приходские школы, К. П. Победоносцев писал: «Нет спора, что ученье свет, а неученье – тьма; но в применении этого правила необходимо знать меру и руководствоваться здравым смыслом, а главное – не насиловать ту самую свободу, о которой столько твердят. <…> Мы знать не хотим, что школа (как показывает опыт) становится одной обманчивой формой, если не вросла самыми корнями своими в народ, не соответствует его потребностям, не сходится с экономией его быта. Только та школа прочна в народе, которая люба ему, которой просветительное значение видит он и ощущает; противна ему та школа, в которую пихают его насилием, под угрозой еще наказания, устроивая самую школу не по народному вкусу и потребности, а по фантазии доктринеров школ»²⁹.