Анна Осьмак
Кисельные берега. Книга вторая
– Тогда, может, ты хочешь отомстить тому, кто ударил тебя по голове?
Кира пожала плечами:
– Да я бы не сказала, что меня терзает жажда мести.
– Тогда зачем тебе туда?
Он смотрел на неё испытующе, напряжённо. И Кире почему-то показалось, что от её ответа сейчас будет что-то зависеть. Она задумалась – что сказать? Надо бы что-то веское, убедительное… Но в голову ничего не приходило. И она сказала правду, признавшись не столько ему, сколько себе:
– Там… человек, которого я люблю.
Младший Лю почему-то покраснел и резко поднялся.
– Идём, – велел он и, ухватив её за забинтованную руку, поволок за собой.
Спотыкаясь, подворачивая ноги на комьях земли и неровностях пахоты, Кира доволоклась, вслед за своим буксиром, до кромки поля и нырнула под сень леса…
– Постой, – пропыхтела она, – мы куда? В Цзюдухэ? Ты говорил, дорога дальняя, может… стоило то-сё… запастись провизией, к примеру и…
– Нет, – оборвал её провожатый. – Мы здесь, недалеко…
Он затормозил у старой, уже почти облетевшей осины, присел на корточки и принялся копошиться в развилке её корней. Не без труда извлёк оттуда свёрток. Отряхнул его бережно от земли и лесного сора, осторожно размотал тряпицу, открыв взорам… небольшую оранжевую тыковку.
– М-м-м… – выдавила из себя Кира. – Тыква? Прикольно…
Мальчишка зыркнул на неё негодующе.
– Это не простая тыква! – проговорил он внушительно. – Это волшебная тыква, исполняющая желания!
Кира издала хрюкающий звук и тяжко плюхнулась на вздыбленный корень осины.
– Ну конечно, – вздохнула она устало.
– Это правда! – возмутился Лю-сяо обидным недоверием. – Я нашёл её в прошлую луну – бабка послала привезти к обеду раннеспелок. Смотрю – лежит, яркая такая, хоть и малышка. Сорвал да поволок в котомке. А у котомки лямка возьми да оборвись! Тыквы покатились, грибы, что насобирал по пути, посыпались – ужасть! Расстроился я, значит, заругался, как положено… Стал пытаться ту лямку хоть как-то приладить – ничего не выходит. Вот, говорю, проклятая сумка! Сама умела порваться, сама и чинись! И кинул её в сердцах на землю. Смотрю вдруг: тыква засветилась, словно солнышко, чпокнула и – лежит сумка цела и невредима!
– Чпокнула? – уточнила Кира.
– Ну да, звук такой странный издала… Но не это важно! Дело-то в другом!
– Ну положим. И чего ж? Где твои прочие овеществлённые желания? Или, кроме сумки, попросить нечего было?
– Ты не веришь? – взвился обладатель волшебной тыквы.
– Да ладно, не кипишуй, – примирительно похлопала его по плечу Кира. – Чего нам с тобой канаться – веришь-не веришь… Нет ничего проще, чем разрешить любые сомнения, – она посмотрела выразительно. – Так ведь?
Мальчишка наморщил лоб:
– Чего-нибудь загадать? На это намекаешь?
– Намекаю, – подтвердила искусительница.
– А! Щас! – он сосредоточенно уставился в пространство, что-то пытаясь усиленно сообразить. – Щас… – почесал маковку. – Щас, щас… – яростно отгрыз заусенец на грязном пальце и мученически возвёл глаза к небу. – Давай лучше ты! – сдался наконец. – Я чего-то не придумаю ничего…
– Не знаешь, что пожелать? – поразилась Кира. – Вот те на! Живут же на свете счастливые люди, привитые от жажды потребительства! Хорошо, – она поёрзала на вздыбленном над землёй корне, устраиваясь поудобнее и поторжественнее. Чопорно, согласно моменту, сложила руки на коленях и со значением произнесла: – Хочу немедленно, сию секунду оказаться дома!
Как и следовало ожидать, тыква не «чпокнула» обещанным образом, и пейзаж вокруг не сменился. Так же шелестели над головой деревья, божья коровка ползла по стеблю травы, Лю-сяо таращился напротив…
– Ну и..? – ехидно поинтересовалась незадачливая путешественница по сказочным мирам.
– Эк ты хватанула! – воскликнул мальчишка в праведном возмущении. – Дома оказаться! Тыква хоть и волшебная, но всё же не всесильная! У неё… В общем, короче, у неё особенность есть – я проверял: она исполняет только насущные желания. Ну, то есть то, что тебе в данный момент особенно и немедленно необходимо. Как с сумкой…
– Хорошо, – согласилась Кира. – И чего ж мне сейчас позарез необходимо?
– Подумай, – пожал плечами братец, – для себя я чегой-то не сообразил…
– Мотыгу?
– Так она у тебя есть!
– М-м… бокал шампанского и ананасы!
– Чего это такое? Зачем?
– Ну, не насущное, согласна… Просто решила попробовать – а вдруг… Может, кошелёк с деньгами?
– Зачем тебе деньги на тыквенном поле? – вздохнул мальчишка, устав от тупости собеседницы. – Всё ты не то говоришь.
– Так подскажи, умник!
Умник подумал, кусая губы, осмотрел внимательно Киру…
– Во! Ты зачем тряпками руки заматываешь?
– Перчаток нет, – бросила она. – Боюсь повредить… – и запнулась. – Хочешь сказать…
– Конечно! Давай, желай быстрее!
– Ну… рабочие рукавицы бы мне…
В ту же секунду тыква засверкала, словно блёстками её кто обсыпал, и выразительно хрустнула, будто спелый арбуз под ножом… На коленях у Киры лежали плотные рукавицы из дерюги с мягкой холщовой подкладкой внутри. Она взяла их боязливо и осторожно повертела в руках, тихонько присвистнула.
– Ого…
– Теперь веришь? – осведомился владелец артефакта, довольный, как слон, и гордый, как петух.
– Ещё бы! – отозвалась Кира, не в силах отвести взгляда от чудесных рукавиц. – Но… – она посмотрела на своего собеседника, – как ты решился доверить мне – человеку малознакомому и проходному – свою тайну?
– Чего тут решаться? – хмыкнул Лю, приняв небрежно-независимый вид. – Я вообще хочу тебе её подарить.
– Что?
– Забирай! – он катнул оранжевый мячик к её ногам. – На что она мне? Только раз и пригодилась. Боле я ей применения так и не придумал. Что мне насущного надобно? У меня всё есть…
Кира смотрела на собеседника во все глаза:
– Всё есть? Как это? Как такое может быть?
Лю в ответ только плечом дёрнул и сморщил нос.
– Странно… – не могла взять в толк непонятливая девица. – Человеческие хотелки – они как море, так же бесконечны… Кружат всю жизнь нас в своих водоворотах, захлёстывают алчным всежеланием – и нет им конца. Что самое примечательное, чем больше имеешь, тем в большем нуждаешься! Я уверена, ни один богач в мире не скажет так, как ты сейчас: у меня всё есть!
– Ты не хочешь, что ли, эту тыкву брать? – Лю свёл брови и стал на мгновение похож на своих старших братьев.
– Нет-нет, что ты! – Кира бросила алчный взор на вызывающе яркое бахчёвое. – Я возьму! Как же не взять?.. Хоть у неё и достаточно узкая специализация… на насущном… Просто хотела узнать – почему?
Мальчик поднял с земли сухую веточку, щёлкнул ею в пальцах, потом её половинками на четвертинки, а после – на мелкие фрагменты…
– Единственное, – проговорил он внезапно дрогнувшим голосом, – чего мне не хватало в жизни, так это моей матушки. Но… тыква ведь вернуть её не может…
Кира кивнула понимающе и опустила глаза. Они упёрлись прямиком в оранжевого колобка у её ног. Наклонившись, девушка не без усилия подхватила увесистый плод, погладила его бородавчатую кожицу.
– Думаешь, она сможет мне помочь добраться в Цзюдухэ?
Братец Лю кивнул:
– Сделай так: когда завтра отец запряжёт арбу с тыквами и соберётся на рынок, ты подойдёшь, якобы, проводить его и очень-очень попросишь тыкву о поездке. Будешь думать о корабле и о том человеке, которого… ну, ты поняла. Мне кажется, должно сработать.
Кира кивнула и плотнее прижала к себе заветный овощ.
– А теперь надевай свои новые рукавицы и в поле! Нам нужно успеть закончить до сумерек… Кстати, куда подевался твой пёс? Ну, тот, что привёл сестру к тебе на помощь? Крутился первые дни в ограде, но бабка его пошпыняла, он и убежал. Не знаешь? Нет? А. Ну ладно… Думал, может, прибегал к тебе…
* * *
Кира шагала по лесной дороге рядом с натужно скрипящей, перегруженной арбой и внутренне ликовала – получилось! Причём легко и непринуждённо! Она всего лишь подошла утром к запрягающему волов хозяину дома и спросила: а нельзя ли..? Отчего же нельзя? Хозяин, неожиданно для самого себя, кивнул. Братья Лю остолбенели, бабка язык проглотила от удивления, а Мейли…
Да, вот Мейли…
Чёрт, засела эта девчонка занозой в совести, всю радость портит!
Личико у неё после услышанной новости вытянулось, посерело, словно потухло – до сих пор перед глазами стоит…
– Зачем тебе в Цзюдухэ? – спросила она, когда тыквовоз с сопровождающими неторопливо и шумно двинулся из ворот.
– А что? – преувеличенно бодро отозвалась Кира, шагая подле телеги и для надёжности держась за её борт – попробуйте оттащите. – Что здесь такого? Развеяться, по окрестностям оглядеться – не всё ж дома куковать…
Мейли семенила рядом, напряжённо стиснув пальцы:
– Странно, – сказала она каким-то деревянным голосом, – что отец позволил тебе… Он никого не берёт, как ни проси.
– Ну, – Кира нетерпеливо мотнула головой, – может, ему помощь на рынке будет нужна, потому и позволил.
– Странно, – повторила девочка и надула губы.
Они миновали ограду и молча дошли до развилки у старого ясеня. Здесь понукающий волов отец обернулся и грозно зыркнул на свою младшую. Мейли остановилась и в последний раз посмотрела на сбегающую подругу – обиженно и недоумённо.
– Ты ведь не вернёшься? – скорее не спросила, а констатировала она.
Движимая внезапным порывом, Кира оторвалась от бортика телеги, повернулась к своей спасительнице и сжала её пальцы в своих ладонях.
– Прости! Но не могу же я из чувства симпатии к славной девочке похоронить свою жизнь! Мейли, всё у тебя будет хорошо! Не кисни! – она порывисто обняла её и бросилась догонять телегу.
На полпути обернулась: девчонка стояла посреди дороги – хрупкая, маленькая, понурая и несчастная! Снова ей возвращаться в свою безрадостную жизнь – со злобной бабкой, суровым отцом и чрезвычайно серьёзными братьями. А придёт время, и очень скоро, отдадут её замуж, далеко не факт, что удачно… И снова тоска – только теперь уже с болью и слезами…
Кира быстро, пока не передумала, сдёрнула с повозки свой мешок с волшебной тыквой и побежала назад:
– Возьми! – проговорила она, запыхавшись. – Лю-сяо тебе объяснит, что с ней делать, – она всучила растерявшейся Мейли подарок и теперь уже, больше не оглядываясь, двинулась по заветной дороге к Цзюдухэ.
Скорей бы, скорей! Может, Никанорычев караван ещё там – задержался, обнаружив её пропажу?.. Хотя вряд ли. Вряд ли принц позволит тратить время на её поиски – ещё найдут, не приведи боже… Ну и что? Пусть даже так, ладно. По крайней мере, в селении она сможет разведать дальнейший путь кораблей и следующую возможную стоянку. И разузнать, как до неё добраться.
– Слезь с арбы! – буркнул раздражённый хозяин, которому уже полдороги не давала покоя собственная неожиданная и странная сговорчивость – почто он волочёт за собой эту девку? или дома дел нет? – Волам и так тяжко.
Кира послушно слезла и вновь зашагала пешком. Пусть говорит, что угодно. И зыркает по-бармалейски. Его дело телячье – отыграть роль проводника до Цзюдухэ и сгинуть в своей унылой сказке. Более, от души надеялась его неблагодарная спутница, она его не увидит. А напоследок ещё и припечатает, чтоб знал хмырь болотный, что она о нём на самом деле думает и в какую цену оценивает!..
План был, безусловно, хорош. За неимением лучшего. Во всяком случаем, прозрачен и вдохновляющ. А ещё он рождал радужные надежды: на скорую встречу с Никанорычем (мировой он всё-таки мужик!), с принцем, как это ни странно (то-то скиснет его смазливая рожа при виде недобитой шантажистки!), на возвращение в ставший привычным и уютным мир неспешного речного путешествия, в родную каморку на «Возке»… А главное, конечно, она вновь увидит его. Увидит, как обеспокоенный взгляд синих глаз остановится на ней с явным облегчением… Даже если беспокойство, его породившее, было вызвано всего-навсего профессиональной заботой начальника охраны…
Она так замечталась, что не заметила, как солнце перевалило за полдень, как поредел, а после и вовсе иссяк лес, замаячили среди холмов городские постройки, выгибаясь необычными, вычурными формами чёрно-черепичных крыш. Только когда колёса арбы загрохотали по мощёной въездной дороге, она очнулась и… споткнулась о реальность, открыв рот и крутя головой по сторонам.
Сами улочки не сказать, чтобы были запружены народом, а вот на базарной площади, куда телега с тыквами вскоре пригрохотала, оказалась та ещё толчея. Хоть Кире, конечно, в своей прошлой жизни, приходилось видеть сборища и помноголюднее, за время мытарств по сказочным карликовым королевствам она успела привыкнуть к иным масштабам. Поэтому рынок в Цзюдухэ её ненадолго ослепил и оглушил, закружил в гомоне, грохоте кузнечных мастерских, нескончаемых выкриках торговцев, навязчивых запахах уличной еды.
– Где же река? – вопросила она своего проводника, немного оклемавшись. – В какой стороне?
Тот бросил на неё недоумевающе-презрительный взгляд и отвернулся к важному лысому сяньцу. Проигнорировать сборщика рыночной таксы никак невозможно, напротив – требуется его всячески облизать и умаслить. Поэтому родитель многочисленных Лю, подобострастно улыбаясь и беспрестанно кланяясь, отсчитал чиновнику несколько мелких монет для городской казны и добавил сверху пузатую тыкву для личных нужд.
– Займись госпожой, раззява! – буркнул фермер своей нахлебнице, едва спровадил представителя местной власти, и поворотился к двум приценивающимся и важно при этом раздувающим щёки покупателям.
– Почём? – визгливо осведомилась «госпожа» с большой корзиной на локте: хоть и была она обряжена в синюю шёлковую юбку и цветные ленты, но вряд ли была госпожой, скорее кухаркой в знатном доме. – Чё молчишь-то? Чё ли немая?
– Подскажите, будьте любезны, – Кира доверительно склонилась к тётке, – в какой стороне река? По каким улицам можно спуститься к причалу?
Тётка отстранилась, возмущённо поджала губы и осмотрела продавщицу с опаской:
– Чужеземка что ль? Спряталась под шляпу – не разглядеть… На что тебе река? Вот скажу хозяину твоему, что к добропорядочным людям пристаёшь, вместо того, чтобы тыквы продавать!..
– Постойте!.. – вскинула брови Кира, но несостоявшаяся покупательница, негодующе взмахнув синим подолом, уже пошуршала прочь.
– Вы не могли бы… – ухватила Кира за рукав спешащего мимо мужичка с кулей на макушке, сосредоточенно, словно муравей, волочащего на спине огромную, гружёную капустой корзину.
Тот шарахнулся в сторону, бросив на неё полный ужаса взгляд, и скрылся в толпе.
– Да что за хрень! – Кира ногой пнула колесо арбы. – Эй, пацаны! – махнула она рукой кучке малолетних оборванцев. – Подите сюда, чё спрошу!
Но те с места не сдвинулись. Только глупо хихикали, переглядывались, корчили рожи, один даже высунул ей язык.
– Тыкву хотите?
Тыкву пацаны не хотели – тоже нашла чем соблазнить! А вот подразнить девку непривычного вида и ростом с оглоблю – отчего ж нет? Можно даже покидать в неё мелкими камешками и овечьими какашками – вон как забавно она уворачивается и злится, пунцовея, что твой рак в закипающей кастрюле!
На поверку, правда, мальчишки оказались жидковаты: завидев дубинку, припрятанную в арбе для всякого случая и извлечённую оттуда рассвирепевшей девкой, они завизжали и дыхнули врассыпную.
«Невезуха, – подумала Кира, с грохотом скидывая палку под телегу. – Вот уж не ожидала, что мой замечательный план начнёт буксовать на начальном, казалось бы, самом несложном этапе… О! Это ещё кто? Не похожи на местных…»
Мимо арбы шествовали двое иноземцев в полосатых халатах и шароварах. Важно заткнув пальцы за широкие кушаки, они неспешно беседовали между собой, не забывая походя поглядывать на товары.
– Господа! – воскликнула Кира с надеждой, что эти окажутся более благожелательны к её несяньскому облику, не станут дивиться на неё, как на зверюшку в зоопарке, шарахаться, как от чумной, а ответят, наконец, на простейший вопрос: в какой стороне, ёжкин дрын, искать эту чёртову реку?! Тем более, сами они, уж наверняка, по ней-то в Цзюдухэ и приплыли из своих палестин…
– Эй-эй!! – отчаянно запрыгала торговка тыквами, наблюдая с ужасом, как полосатохалатые движутся мимо. – Стойте! стойте же! – фермер уставился на свою приживалку со столь свирепым выражением лица, что Кира осеклась: – Не желаете ли тыкву? Сладкая, как мёд, яркая, как благословенное солнце ваших родных земель, о добрые господа!
Отец Мейли одобряюще нахмурился.
Чужеземцы остановились, осмотрели воз с тыквами, девицу с косами, заплетёнными по сяньскому обычаю…
– Почём товар, хозяин? – осведомился один из них, по-прежнему не вынимая пальцы из-за кушака.
– Два цяня за меру, господин! – закачался в бесконечных поклонах продавец.
– Три шкуры дерёшь, уважаемый! – покупатель сплюнул и пощёлкал пальцами по оранжевому боку плода. – Только я не про редиску твою, ха! Девка почём?
Хозяин перестал бить поклоны, покосился оценивающе на Киру, пожевал раздумчиво губами…
– Десять мешков риса, господин, и ещё цзинь на налог с прибыли…
– Или ты одурел, уважаемый? – возмутился полосатохалатый. – Или думаешь на простаков нарвался, которые цен не знают? Даю два мешка и цзинь – и довольно с тебя!
– Помилуй, господин! – ужаснулся фермер. – Что такое два мешка для моей большой семьи? Что такое два мешка за хорошую работницу, справную и крепкую девку? Она мешок в год съест, а десять наработает – я лишь свои потери прошу возместить и только!.. Но ради тебя, уважаемый, так и быть: пять мешков и ни кружкой меньше!
– Да вы что?! – отмерла офонаревшая от таких торгов Кира и попятилась.
Пятилась она недолго, упёрлась спиной в чью-то припаркованную позади арбу.
– Не имеете права… Я вовсе этому козлу не принадлежу, чтоб у него меня… покупать!
На её протесты никто внимания не обратил. Договаривающиеся стороны ударили по рукам, сойдясь на трёх мешках с половиной и двух цзинях, и Кира, сообразив, что дело пахнет керосином, метнулась в сторону, затолкалась, забилась в густой, словно суп, толпе, ударяяся о локти, ящики, воловьи бока, пока… Пока её грубо не выдернули за шкирку назад, к знакомой тыквенной арбе, скрутили руки, обернув петлю вокруг шеи.
Стреноженная таким унизительным способом, полупридушенная, всё, что она могла теперь, это скрипеть зубами и покорно, на полусогнутых, семенить за ведущими её на верёвочке полосатохалатыми. А они, выбравшись из базарной сутолоки, двинулись по улочкам вниз, под уклон, туда, где осенний ветерок шевелил верёвочные снасти кораблей и плоскодонок, туда, куда так стремилась попасть Кира – к реке.
* * *
Бьётся в стремнине осенний лист.
Сойдёшь ли с утлого челна
На берег, мокрая цикада?
Там же.
Здесь, в устье Рыжей, чувствовалось глубокое дыхание близкого моря. Оно шевелило тяжёлые кисти расшитой золотом скатерти и остужало разгорячённое сытным обедом красное, лоснящееся лицо Мухбира.
Щурясь на сверкающую речную рябь, он нежно погладил разложенное на коленях брюхо и сыто рыгнул.
– Скажи, Асаф, – обратился он к своему смуглолицему и горбоносому сотрапезнику, расслабленно попивающему прохладный ягодный шербет из серебряного чеканного стакана, – как долго эти милостью Аллаха лишённые разума сяньские ишаки будут крутить свою плоскодонку на выходе из порта?
Асаф досадливо поморщился и отставил стакан.
– Наш славный дау должен был отплыть ещё до завтрака, – продолжил ворчать Мухбир, ковыряясь мизинцем в зубах, – и что же? Уважаемый капитан Синьбао уже накормил нас обедом, а посудину свою с места так и не стронул!
– Мухбир, аль-мухтарам, – подал голос его собеседник, – не стоит так нервничать: разве твои глаза слепы и не замечают того, что плоскодонку уже прицепили к двум вёсельным буксирам? Они быстро оттащат в сторону это проклятое корыто с овцами, и путь к родным берегам для нас расчистится… – он лениво закинул в рот виноградину и развалился в кресле. – Ветер, хвала всевышнему, попутный, домчимся быстрее горной лани! Товар не успеет даже заскучать, не то что протухнуть, – и он громко заржал, запрокинув голову с коротко подстриженной щегольской бородкой.
– Может и так, – не разделил веселья своего приятеля толстый купец, – но всё ж не мешало бы развязать, наконец, твоё последнее приобретение. Эта злая девка взаперти и в путах почти сутки – может и попортится… Ты ведь, уважаемый Асаф, не для каменоломен Джидды её купил?
– Иншалла, – пожал плечами Асаф и закинул в рот ещё одну виноградину, – как будет угодно Аллаху: попортится – стал быть, туда ей и дорога. Может, в том её счастливая судьба… В каменоломнях она и то дольше протянет, чем в гареме благодетельного Шахрияра (да будет жизненный путь его усыпан розами!).
– Иншалла, – согласился с ним толстый Мухбир, задумчиво раздувая щёки. – Как получится… Ты, друг мой, надеешься продать её Бухейту, евнуху Шахрияра? Думаешь, он польстится на эти мощи?
Асаф недоумённо вздёрнул бровь:
– А отчего бы ему не польститься? Разве она плоха? И лицом мила, и статью вышла, и зубы здоровы… Приодеть в тонкий шёлк да отпоить розовым вином, дающим усладу думам и румянец щекам… А! – он неожиданно громко хлопнул ладонью по столу и вновь расхохотался. – Понял я, о чём ты, драгоценнейший Мухбир! Её стать тебя как раз и смущает! Ха-ха-ха!
Купец сально ухмыльнулся толстыми губами и провёл ладонью по крашеной хной бороде:
– Смеёшься, глупец? – осведомился он беззлобно. – Так же смеюсь и я, когда вижу, как ты скупаешь в наших торговых экспедициях тощих облезлых кошек и даёшь за них меру, как за полноценную женщину!
– Полноценной ты называешь, вероятно, ту, – веселился Асаф, – под коей у верблюда ноги подламываются? – он похлопал коллегу по плечу. – К чему эти постоянные споры, дорогой? Не все благословенные Аллахом земли имеют вкусы шейхов Ар-Рияда! Ты уж выбирай для них – лучше, чем у тебя, всё равно ни у кого не получится! – а я позабочусь о том, чтобы прочие гаремы не пустовали… Кстати, отчего это наш славный дау так изрядно проседает на корму, не знаешь?.. Ах да! Ты же поместил в кормовой каюте два своих полновесных приобретения! Ха-ха-ха!
Внезапно веселящийся Асаф выпрямился в своих креслах и прищурился против солнца:
– О! Посмотри-ка, Мухбир, уважаемый, плоскодонку увели, и наш капитан засуетился! Скоро, хвала всевышнему, отчалим.
Он легко поднялся на ноги и отряхнул крошки с дорогого кафтана:
– Пожалуй, последую твоему совету: пора развязать злую девку – никуда теперь уже она не денется, сколько бы ни бесновалась.
* * *
Кира, смотанная верёвками по рукам и ногам, валялась в полутёмном трюме на мешках с фасолью и костерила себя последними словами. Поначалу. Пока не устала и не забылась с наступлением ночи тревожным прерывистым сном.
Но раздражение не заспала: наутро злость на своё тугодумие вернулась с новыми силами – хотя со злости что толку? Эта иррациональная эмоция точно не поможет ей в сложившейся ситуации. Скорее наоборот…
Она застонала от бессильной ярости и перекатилась на другой бок, пытаясь найти удобное положение для связанных конечностей.
Ну почему?! Почему её дурацкий характер прёт наружу во всякий неподходящий момент и только усложняет жизнь? Зачем надо было вчера орать, визжать, ругаться, словно портовый грузчик, и пытаться вцепиться в вальяжные морды своих покупателей? Неужели так уж необходимо было молотить ногами в стены трюма и греметь найденными в грузе сковородками друг об друга так неистово, что в ушах звенело?
К чему было устраивать это светопреставление, благодаря которому её из верхней каюты бросили в трюм, а после, отняв сковородки, ещё и связали, чтоб утихомирилась и имущество не портила?
Ведь можно было… Нет, не так: НУЖНО было притвориться покорной тихоней – ведь без пут и замков гораздо больше простора для манёвра! И шансов для побега. Но она, дура вздорная, сама себя этих шансов лишила!
Осознание этой простой истины наполняло сердце неизъяснимым отчаянием. Ох, божечка и с ним все Пепелюшкины святые, что же теперь будет-то?..
Над головой проскрипели палубные доски, загремел замок и чья-то чёрная против солнца рука откинула люк.
По лестнице вниз легко и изящно соскользнул её покупатель – Асаф, так, кажется, его называл компаньон… Остановился над пленницей, оглядывая с неприятной, снисходительно-глумливой усмешкой…
Плюнуть бы ему сейчас в морду! Чтоб стереть это мерзкое выражение. Чтоб превратилась его гнусная усмешка во что-то более простое и честное – гнев или даже бешенство – только бы не эта унизительная, пренебрежительная гримаса!
Кира стиснула зубы и постаралась дышать глубоко. Хватит, успокойся. Ты и так уже достаточно себе напортила.
– Как здоровье твоё, хабиби? – заговорил посетитель вкрадчиво. – Надеюсь, уже лучше? Вчера ты была, видимо, демонами одержима! Иначе как объяснить столь странное поведение благочестивой девицы?
«Надо, – стучала в голове благоразумная мысль, – надо как-то себя пересилить: посмотреть на это мурло покаянно, пустить слезу, попросить о снисхождении, пообещать послушание…»
Кира мрачно, с нескрываемой ненавистью уставилась на своего пленителя и процедила охрипшим от вчерашнего ора голосом:
– Развяжи меня.
Асаф ощерился крепкими белыми зубами и засунул большие пальцы рук за шёлковый кушак:
– За этим я и пришёл, красавица. Думы о том, как терзаешься ты в этих грубых путах тревожат мой сон и отвлекают в часы намаза…
– Твоим страданиям легко помочь, – буркнула пленница в ответ, – избавь меня от моих…
– Но, – вздёрнул брови улыбчивый агарянин, – ты ведь прежде пообещаешь, что будешь вести себя хорошо?
– Обещаю, – не стала раздумывать Кира.
Хватит, было время на размышления. Корабль, судя по её ощущениям, ещё не отчалил – значит, есть надежда…
– Али! – позвал хозяин, не оборачиваясь.
В люк сначала заглянул, потом торопливо соскочил полуголый матрос в шароварах и в повязанной по-пиратски бандане на кучерявой голове. Он без лишних уточнений присел у мешков с фасолью и принялся возиться с узлами верёвок.
– Отчего ты противишься судьбе? – проникновенно вопросил хозяин пленницы, наблюдая за процессом освобождения. – Ты так билась и горевала, будто увозят тебя от немощных родителей и малых детей. Но, как мне сказал этот хитрый крестьянин, заломивший за тебя несусветную цену, ты сирота бездомная. За что же с таким неистовством цепляешься здесь? За долю батрачки у этого жадного ишака?
– Я не сирота! – верёвки упали с запястий и Кира зашипела, растирая оставшиеся от них глубокие борозды. – Я всего лишь отстала от своего каравана, в составе которого путешествовала с… со своей семьёй! И если бы ты дал им знать, они…
– Впрочем, это неважно, – перебили её беззастенчиво. – Всё, что было у тебя в жизни до сих пор – неважно. Чем быстрее ты это поймёшь, тем быстрее обретёшь смирение. Чем быстрее обретёшь смирение, тем быстрее познаешь мир в душе, хабиби…
Али освободил пленнице ноги и отступил в угол, сматывая длинную верёвку.
– А мир в душе… Самое желанное в жизни любого человека – постичь гармонию и принять происходящее с ним без злобы, бессмысленной, саморазрушительной борьбы, но с благодарностью и восторгом!
– Качественно свистишь, – не могла не оценить Кира, растирая опухшие лодыжки. – Гармония и в самом деле штука зашибенская. И недостижимое стремление всех монотеистических религий.
– Отчего же недостижимое? – ласково осведомился самозваный проповедник.
– Оттого, что трудно достичь гармонии со вселенной, будучи связанным, приневоленным, голодным, находящимся в чьей-то безраздельной, злой власти и в полном неведении относительно своего завтра.
– Всего-то? – заулыбался Асаф радостно. – Тогда готовься, о прекрасная дева, перечисленные тобою препятствия на пути к абсолютному счастью мы сейчас устраним! Путы, как видишь, уже пали. Вкуснейший обед тебе сейчас принесут. Из трюма вскоре переведут – как только дау отчалит и встанет на курс. А что касается твоего завтра, я тебя просвещу немедленно: не пройдёт и недели, ты будешь, о дева, есть сочные персики, созревшие на благословенной земле Исфахана, ходить в самом тонком газовом шёлке, что только существует во вселенной, и радоваться жизни под благодетельным крылом могущественного покровителя! Как видишь, моя нынешняя, временная власть над тобой не так уж и зла, раз я забочусь о твоём благоденствии. Согласна?
– Базара нет, – прошептала Кира, уставившись на благодетеля остекленевшим взором.
Впрочем, чему так поражаться? Нечто подобное она и подозревала, терзаясь накануне самыми жуткими предположениями, порождёнными тревожной безвестностью.
Асаф присел рядом с ней на мешки, взял жёсткими пальцами за подбородок и повернул её лицо сначала в одну сторону, потом в другую… Дабы более детально оценить своё приобретение и прикинуть: возможно ли сию дикарку причепурить и украсить настолько, чтобы и в самом деле не стыдно было предложить в гарем Шахрияра (да продлятся его благословенные дни!) Хотя… там сейчас не сильно разборчивы. Потому что столько красавиц, сколько требуется с недавних пор этому маньяку, не напасёшься. Бухейт, главный смотритель гарема, скупает девиц оптом, не торгуясь и особо не придираясь.
Что ж, пожалуй, можно попробовать…
Но из трюма девку доставать придётся, пока цвет лица не испортился. А также отмывать, откармливать, прогуливать и развлекать – короче, приводить в порядок: чтобы глаза и волосы блестели, щёки и плечи румянились, а уста улыбались.
– Купив тебя в этом вонючем Цзудухэ, – торговец отпустил её подбородок и Кира с облегчением перевела дыхание: всё-таки совладала с первым порывом – не отпихнула бесцеремонного агарянина! – я заложил фундамент твоего счастья, выраженного в благодарности судьбе. Ты осознаёшь это, надеюсь? Или, может, есть ещё какие-то препятствия для постижения смирения, о коих ты забыла упомянуть? Что ещё хочешь, жамиля?
– В туалет, – проговорила Кира деревянными губами.
Асаф пассаж оценил – он расхохотался, по своему обыкновению громко и раскатисто, запрокинув голову. Потом хлопнул девку по колену и поднялся:
– Всё к твоим услугам, о персик моего сердца! Поганая бадья в том числе!
Он легко вскочил на ступеньки всхода:
– Али! Принесёшь ей еды получше и пообильней, скажешь, что я распорядился. И не забудь запереть люк, как отлучишься! Эта хитрая лисица не преминет ускользнуть, если оставить ей хоть малейшую лазейку. Не так ли, хабиби?
Асаф растаял в солнечном квадрате люка. За ним скрылся Али, грохнув крышкой люка и лязгнув запором – исполнительный, зараза…
Проводив их взглядом, Кира опустила голову на свои лодыжки со следами верёвок, потёрла их ослабевшими руками. Получалось плохо. Она вздохнула, сползла с фасолевого мешка и поковыляла в угол, за бочки с маслом, где ей организовали отхожий угол с бадьёй.
Последнее желание, должное по теории её хозяина привести душу к принятию обстоятельств и, следовательно, к обретению счастья, было исполнено. Но счастье что-то не приходило… Должно быть, в пути забуксовало и никак не стронется с места.
