Анна Осьмак
Кисельные берега. Книга вторая
«Мы будем счастливы вполне, -
сказали придорожные цветы поэту, -
коль отойдёшь
и перестанешь загораживать нам солнце…»
Из лирики странствующего поэта
Кагаякаши Прославленного, собирателя сказок, легенд и тостов.
– А ещё брешуть, будто амператор тамошний не честным манером на лошадках, а бесовским способом на змеишши летучей ездить!
– Как это?
– Как? Обычное дело как: запрягаить змеишшу в екипаж свой, брыльянтами изукрашенный, да погоняет вожжами. Змей крутится, огнем плюётся в злобище, а делать нечего – несёт амператора под облаками туды, куды тому приспичит…
Дядька Акинфий плюнул за борт и с негодованием зафыркал, будто кот, нюхнувший перцу:
– Тебе, Дорофей, лишь бы всяки сказки врать! – пробасил он, снимая задубелую, коричневую лапу с рукояти рулевого весла и поправляя портянку. – Хиба можно себе тако вообразить – змеишшу в возок впрягать!
– Вот те крест! – подскочил уличённый и экспрессивно замахал рукой от лысеющего лба к впалому животу. – Сам видал!
– Либо спьяну? – хмыкнул недоверчивый кормщик.
Гребцы коротко гоготнули.
– Ты уж и в самом деле, Дорофей, чего-то уж того совсем… Загнул сёдни с амператором-то, – постарались мягко урезонить сказочника.
Но тот решил не сдаваться и оставить последнее слово за собой:
– Грустно, – патетически закатил он глаза, – грустно, други, мне. Но не оттого, что усомнились в словах моих, осмеяли их и подвергли поруганию, а оттого, что прибыв в Сяньское царство, вы сами всё увидите своими глазами и устыдитесь! Стыдно вам станет и горько за напрасно чинимые мне ныне обиды!
– Ох-ох! Разошёлся – поглянь на него! Стыдно нам будет… Ничё! Стыд не соль, глаза не ест. А я заради зрелища с летучим змеем готов и постыдится малость! – кормчий вновь перехватил руль и подправил ход струга. – Сам первый не только повинюсь перед тобой, забулдыгой, но и шапку свою сжую на спор!
– Эх! – бедный Дорофей в непритворном горе саданул себя кулаком по колену. – Мне, значит, не верите? А как давеча, Акинфий, ты сам брехал людям про песьеглавцев, кои на пути в Сяньские земли живут, так никто слова поперёк не сказал! Рты пораскрывали и внимали, дубины!..
– Ты не путай! – сдвинул брови дядька Акинфий. – Я-то вслед за уважаемыми людями повторяю, а не брешу на ветер, аки шавка дурная…
– Во-во! – поддакнула Кира, скучающая неподалёку и от нечего делать прислушивающаяся к трёпу корабельной команды. – Мне вот вчера на вечерней стоянке тоже уважаемые люди врали про волкодлаков, что на Чанчуньских порогах караваны поджидают. Будто голова у них с котёл, а клыки – с локоть. Корабельные борта только так хрумкают. Я верю. Как не верить людям уважаемым?
Дорофей аж рот разинул, впитывая ценную информацию. А скептически настроенный кормщик фыркнул:
– Кто же эт тебе, дева, такое сморозил? Ходил я через те пороги. И не раз…
– Так, – Кира зевнула и потянулась, – его высочество и говорил. Достаточно авторитетный источник для тебя?
Акинфий поперхнулся, прокашлялся и покосился в сторону корабельного носа, где это самое высочество коротало время с Порфирием Никанорычем за благородной и новомодной игрой в шахматы. Соперники пыжились и хмурили брови, с трудом ворочая дремлющими под тихий забортный плеск речной волны извилинами, явно сожалея о невозможности раскинуть демократичные и незамысловатые кости – ввиду их явной неэлитарности.
– Ну… – промямлил Акинфий, – коли его высочество, то, конечно, тады, как говорится… Можа, и волкодлаки с зубами, что ж… Должно, я их просто в те переезды не застал… В спячку они впадают по осени, не знашь? – с надеждой осведомился он. – Я ж всё боле по осени… И нынче-то, – он обвёл взором золотисто-багровые берега, – тожа осень. Бог милует и на сей раз…
В самом деле – осень.
Кира облокотилась о борт, подперла кулачками щёки и залюбовалась буйным солнечным свечением клёнов и перевёрнутым в реку небом. В душе затрепетала, словно струна, щемящая, сладкая грусть…
Невероятно…
Неужели ей стоило оказаться здесь, в этом неприветливом мире, чтобы впервые в жизни разглядеть и прочувствовать красоту бытия? Неужто раньше, дома, не видела она такой осени? Или она её просто не замечала? Почему? Не нуждалась? Не воспринимала? Может, не было в душе той струны, чтобы вибрировать, как сейчас, незнакомой и непривычной музыкой сфер?..
Кира стряхнула с себя оцепенение, отклеила подбородок от кулаков, разжала их и посмотрела, вздохнув, на зажившие ладони: корочки отвалились, оставив под собой нежную розовую кожицу, которую следовало теперь поберечь. А она снова забыла надеть перчатки!.. Впрочем, это ерунда: слава богу, она сейчас не чернорабочая – не надо таскать вёдра, ворочать лопату с навозом, чистить загаженные коровьи бока, доить до ломоты в пальцах – короче, добывать свой хлеб в поте лица. Фиг бы зажили её боевые ожоги при такой жизни. А нынче что – плыви себе, покококивай на полном Никанорычевом обеспечении, на клёны поглядывай тоскующим взором… Да. Не обманул купец, взял с собой в свой торговый вояж.
Вот только… Было бы совсем хорошо, если бы вояж этот оказался для неё не просто удачным вариантом пристроиться под крыло благожелательного человека, но и, как Кира изначально и мечтала, спасительным бегством от тех, от кого так хотелось убежать: от ходячего Кириного несчастья – Пепелюшки (чтоб ей пусто было!), а особенно – от влюблённого в Пепелюшку Медведя (видеть его больше не могу!) Взяла бы только Сырника, – она опустила руку и потрепала рыжие шёлковые уши, руку ей тут же радостно обмусолили, – так нет же! Навязались все отработанные персонажи. Ещё и с собой хвосты приволокли! И чего они за мной из сказки в сказку таскаются?! Разве им в новых место?! Там другие герои и другие порядки! Останьтесь уже в своих!..
Как бы не так! Принц загорелся идеей путешествия почти сразу и принялся уговаривать державного папашу отпустить его с молодой женой в Сяньские земли в составе Никанорычевой экспедиции. Само собой, не ради пустого развлечения, а ради установления торгово-дипломатических отношений с богатым и таинственным царством.
Король Колбасковский, не будь дурак, сразу заинтересовался заманчивыми перспективами таких отношений и всецело одобрил кандидатуру сына, внезапно проявившего интерес к государственным делам, на роль полномочного представителя при дворе императора. В общем, стороны остались взаимно удовлетворены друг другом и полным между собой согласием.
Не удовлетворена осталась только Кира. Когда она узнала, что судьба вновь проявила к ней жестокость, не позволив избавиться от Пепелюшки, что та – даже уже не одна, а с новоиспечённым супругом – потащится вслед за ней на своём шикарном «Сигизмунде Великолепном» (красное дерево, инкрустация буком, персидские ковры, богемский хрусталь), она схватилась за голову и застонала. С проявлением отчаяния она, правда, поспешила. Пришлось стонать ещё раз, чуть позже. Потому что, как оказалось, навязчивое общество любимой подружки – это ещё полбеды.
Окончательно похоронило её надежды перелистнуть страницы прошлых сказок и начать с чистого листа известие, сообщённое Никанорычем непосредственно в день отъезда.
– Как удачно, – заметил он между прочим, наблюдая за отвязыванием канатов с причальных свай, – что удалось мне залучить в корабельную охрану нашего, Вышеградского. Еле уговорил! Всё он кочевряжился – жилы из меня тянул. Но я не жалею, ей-богу! Знаешь, не доверяю я этим иностранцам, всё ж спокойней, когда свой… А? Как думаешь?
Кира застыла, как громом поражённая. Потом перевела взгляд на уже отвалившийся от берега «Орлик»: ну конечно… вот же он, собственной персоной – серьёзный, подтянутый, со взором, устремлённым на разворачивающего паруса «Сигизмунда», туда, где трепетал на ветру бархат затканного серебром плаща принцессы.
Все в сборе! – Кира в сердцах пнула ногой мачту «Возка».
Что делать? Возвращаться? Неразумно. Куда она пойдёт? Да и поздно – страница новой сказки, почти ощутимо шурша зачитанной бумагой, перевернулась, открылась и… Маленький караван из трёх речных судов вышел из Колбасковской гавани и двинулся вниз по Большой в далёкие восточные земли.
Об экспедиции именно в таинственное Сяньское царство мечтал Никанорыч. Ибо взалкал купец шёлка, экзотики и сверхприбылей. А более того – славы первооткрывателя нового речного пути: по словам того самого северного торговца, случившиеся в прошлом году подвижки земной тверди заполнили водой пустой до сих пор каньон и перекроили сеть речных проток таким образом, что водный путь в доселе недоступные края стал вполне возможен. Теоретически. Оставалось опробовать на практике.
Хоть и обескураженная неудавшимся бегством, Кира постаралась примириться с неизбежным. И примирилась. Тем более, что жаловаться ей в первые дни и в самом деле было не на что: плыли все на разных кораблях и виделись только во время вечерних привалов на берегу. Да и там её друзья общением не донимали. Пепелюшка была всецело поглощена молодым супругом, а Медведь – своими обязанностями: Кира лишь мельком могла увидеть его издалека, мелькнувшим в утренней дымке видением на борту «Орлика», либо на заднем плане претенциозного пикника. Это её вполне устраивало. Хотя даже эти случайные явления заставляли сердце замирать и сжиматься болью. Но от непрошенных чувств она старалась отмахнуться. И, по возможности, получать удовольствие от затишья в череде бурных и нескончаемых приключений; от вернувшихся красоты и молодости; от красивых платьев, комфорта и одобрительных взглядов молодых мужчин. Особенно от последних. Как же её тщеславию не хватало их в старости!..
Всё было, в общем-то, неплохо. И о том, что будет дальше – думать не хотелось. Хотелось плыть и плыть таким макаром как можно дольше и ни о чём не париться. Но – «долго и счастливо» бывает в сказках лишь после финальной свадьбы. А до неё Кире, по всей видимости, было как до Сяньского царства пешком – отселе не видать. Короче, невидимый сказочник решил, что пришла пора подпихнуть замершее действие и соорудил предлог.
Пришла беда, откуда не ждали – с «Сигизмунда Великолепного»: высочественная чета вдруг принялась уговаривать наперсницу принцессы переселиться на королевский флагман.
– Её высочество истосковалась по вашему обществу, дорогая Кира, – доверительно сообщал принц, элегантно откидывая со лба каштановую чёлку. – И вообще, скучает. Путешествие такое длительное и однообразное… Не откажите, молю! – взывал он и картинно прикладывал руку к бархатной куртке.
Ни скуки, ни тоски в румяном облике Пепелюшки Кира не примечала – хоть убей! Даже сами эти состояния казались чуждыми её безмятежному и довольному образу. Но – не станешь же спорить с принцем! И отнекиваться без видимых причин. Тем более, если державная особа говорит «молю» и смотрит на вас коровьим взором.
Никанорыч засуетился, тут же откомандировав Дорофея с пожитками своей пассажирки на Колбасковский корабль. Следом выпихнул и её самоё.
Потянулись дни, наполненные неумолчным Пепелюшкиным щебетаньем, темой которого всегда и неизменно являлся возлюбленный супруг. Иногда удавалось её переключить на чтение Псалтыря вслух, и тогда Кире казалось, что слаще музыки, нежели заковыристые и малопонятные мантры молитвенника, она в жизни не слыхала – так ей опостылело слушать про принца.
Одно радовало: за рукоделием, неизменно сопровождающем их посиделки, она достаточно развила и усовершенствовала навыки вязания, постигнутые в Вышеграде. А ещё поняла, что причиной её переселения на королевский флагман стала вовсе не Пепелюшкина «тоска», а единственно и всецело – инициатива принца. Пресытившись, должно быть, докучливым и однообразным обществом своей супруги, он сообразил переложить на незадействованные плечи её подруги свой тяжёлый крест: теперь он с чистой совестью пил пиво у Никанорыча на «Возке», резался в карты с капитаном «Сигизмунда», фехтовал с Медведем на «Орлике» и вообще был вполне и абсолютно доволен найденным изящным решением.
Вечером принц заявлялся в приподнятом настроении, слегка навеселе и, перегнувшись через спинку кресла, чмокал жёнушку в щёку:
– Чудесная вышивка, дорогая! Я в восхищении!
Жёнушка таяла от счастья.
– А ваше вязание, пани, – склонялся он над Кирой, кося взглядом в её декольте, – выше всяких похвал. Вы делаете безусловные успехи!
– Вы тоже, – не выдержала Кира однажды. – Весьма успешно и всецело передоверив мне общество своей супруги. Судя по наметившейся тенденции, ночевать с ней тоже вскоре мне придётся?
Принц весело рассмеялся и ниже склонился к её плечу, жарко и винно дыша в ухо:
– Прелестница! – прошептал он. – Вы искушаете меня, коварная! – и игриво ущипнул прелестницу за бедро.
«Ну начинается…» – с тоской подумала Кира и покосилась на подружку: видела или нет?
Но та, поощрённая похвалой её рукоделию, самозабвенно орудовала иглой, вышивая любимому батистовые сорочки белым шёлком.
* * *
На Чанчуньских порогах волкодлаки ожидаемо не объявились. Зато объявились хмурые бурлаки с пеньковыми канатами, берущие за перетяг через несудоходное место по три медяка на брата, и ушлые, скользкие личности, предлагающие услуги толмачей.
Дефицита в предложении пока не было, но и спрос на означенные специальности рос на порогах день ото дня: новый водный путь уже разведали и обкатали. Не успел Никанорыч с первооткрывательством.
Впрочем, по этому поводу он расстроился несильно. Хоть и насупился на оживлённую, разросшуюся слободку, как сыч на хомяка в клетке: это ж надо, какие нонче все расторопные, ажно противно!.. Но мысль о том, что с дорогой, рискнув, он не обманулся, перед королём не лоханулся, а, следовательно, доплывёт куда надо, не вертаясь назад с позором – эта мысль его приятно согревала и утешала. Как и возросшие надежды на сказочные барыши и возбудившаяся любознательность бывалого путешественника.
Купец, почти не торгуясь, нанял переводчика – хмыря в стёганом халате, треуголке с пером и парчовыми онучами под липовыми лаптями. Смуглое лицо этого типа под кудлатыми чёрно-седыми лохмами являло собой хитрую рожу прожжённого негодяя неизвестной, неопределяемой народности. То, что доверять ему не стоит, свидетельствовали и его манеры – подчёркнуто угоднические и подобострастные. Но дело своё он знал. Как и места, по которым, преодолев переволок, проследовали корабли экспедиции.
– Провинция Шаньдунь, уезд Линьцзы, селение Синьдяньчжэнь, – вещал он через пару дней пути, широким профессиональным жестом обводя проплывающие за бортом холмы. – На восточном краю имеется небольшой храм со статуей юной девы Лу-гу. Что означает «Богиня Печи». Желаете осмотреть?
Принц с принцессой, естественно, желали. Корабли причаливали, пугая местных коз и овец, и многолюдная кавалькада волоклась по просёлочным улочкам к указанным достопримечательностям.
– Селение Цзиньлиньчжэнь, – рапортовал гид-переводчик на следующее утро, указывая на мазанки над речным обрывом. – Лежит у подножия горы Фениксов. В ней добывают чёрные камни, из коих выплавляют железо, лучшего во всём мире качества. Изделия из него можно приобрести здесь же, в местных лавках. Желаете ознакомиться?
Ну конечно желают! Какие могут быть вопросы!
Их высочества спешили на берег. Карабкались с туристическим азартом на крутой склон, чтобы поглазеть на робких крестьян в круглых соломенных шляпах и купить в лавке по подкове на счастье из лучшего в мире железа.
Никанорыча эти задержки слегка подбешивали – но куда деваться человеку маленькому? Только изображать живую заинтересованность и, в числе прочей свиты, тащиться вслед за новобрачными сперва на осмотр достопримечательностей, после – на пикник у речки.
– А эта поляна, – объявил толмач как-то, – то самое место, где знаменитый герой Пань Чу, проспавший в космическом яйце восемнадцать тысяч лет, вырвался на волю, разрубив стены своей темницы: всё прозрачное и чистое, как известно, поднялось наверх, став небом, а мрачное и тёмное опустилось вниз, превратившись в землю… Не желают ли их высочества, ступив на священную землю, приобщиться так сказать…
На поляне, с которой началось сотворение мира, решено было затеять обед с жаренным на костре поросёнком и густым рыбным супом с шанежками.
В конце концов, убедили себя организаторы и участники, шанежками священное место не опорочишь. Это во-первых. А во-вторых, мы же все добрые христиане, люди современные и прогрессивные, на языческие бредни не ведёмся: каждому дураку ныне ведомо, что мир сотворён господом богом, а не каким-то там Пань Чу из яйца.
Сойдясь в этом неоспариваемом мнении, участники с чистой совестью ринулись вытаптывать зелёный лужок. И закипела работа: застучали топоры в перелеске, засуетились повара и костровые, завизжал ведомый на заклание поросёнок, потянули из-за кормы «Возка» бредень с рыбой…
Кира отошла в сторонку от эпицентра развернувшейся подготовки очередного пира и присела на тёплый серый валун у воды. Коснулась носком туфли шёлковой речной ряби, облизывающей травянистый берег, и потянула носом воздух… Тихий плеск воды и вкусный дымок, невнятный гомон гостей, взрывы смеха… Если закрыть глаза, можно вообразить себя на шашлыках одной из Шагеевских турбаз – как давно это было… Сто – нет! – двести лет назад, вспоминается, как минувшее, полузабытое и… почему-то неприятное. Почему? Тогда мне ведь всё нравилось…
– Ой, Кирочка! – воскликнул позади голосок, который уж точно не имел ничего общего с Шагеевскими шашлыками в сомнительном прошлом Киры, но только и исключительно – с запутанным настоящим. – А я тебя повсюду ищу! Думаю: куда же Кирочка запропастилась? А ты здесь!..
Пепелюшка присела рядом, улыбнулась счастливо облакам на небе и запахнула плотнее накидку на груди.
– Я закончила вышивать ворот у голубой сорочки, хотела тебе показать. Как думаешь, Кирочка, пойдёт моему Альфреду голубой? Ох, мне кажется, ему любой цвет к лицу, правда же? Он так прекрасен, что даже рубище его не обезобразит! А я, глупая, сомневаюсь в цвете шёлка! – она рассмеялась, будто и в самом деле сморозила что-то возмутительно-забавное. – Заказала сегодня поварам паприкаш из курицы, а теперь сомневаюсь… Не спросила ведь прежде у Альфреда – любит ли он паприкаш? Тем более, из курицы. Его ведь из телятины положено готовить! И, желательно, с клёцками… Сможет ли Жерек сделать правильные клёцки? В соусах-то он поднаторел, тут я спокойна. А вот клёцки… Вдруг они у него не выйдут? А вдруг Альфред вообще любит паприкаш с картошкой?! А я всё «клёцки, клёцки»… Ох, что же делать? Кирочка, как ты думаешь, любит его высочество паприкаш?
Кира мученически закатила глаза – куда бы спрятаться от занудной заботы влюблённой дурочки… Принц-то спрятался, ему хорошо! Нашёл громоотвод в виде подружки. И даже не спросил у того громоотвода – а оно ему надо? Да с какой стати вообще?! Она им в няньки не нанималась! Ещё чего не хватало!
Кира поднялась с камня и свистнула Сырнику.
– Самое лучшее, ваше высочество, – бросила она, торопясь смыться, – самой пойти и проконтролировать Жерека. А то мало ли что…
– Верно! – озаботилась Пепелюшка, тоже подскакивая. – Совершенно правильно! Надо пойти и проследить, чтобы всё получилось, как надо. Потому что если всё будет на высоте, то принц обязательно оценит!
– Точно! – согласилась Кира. – Пойду пока Сырника прогуляю! – зачем-то оправдалась она в спину торопливо удаляющейся контролировать паприкаш принцессе.
Зачем? Кирины дела её интересовали не более прошлогоднего снега.
Призванный Сырник между тем обнюхал валун, обследовал пробивающуюся вокруг него молодую поросль краснотала, деловито расписался, задрав ногу, на сером граните и понёсся вдоль кромки воды, водя опущенным носом, словно металлоискателем. Кира побрела следом, рисуя на речной ряби волнистую дорожку ивовым прутиком. Наткнулась на глеистую тропку, всю истыканную острыми козьими копытцами, и свернула по ней к ржаво-золотой дубовой роще. Солнечно светящийся шатёр сомкнулся над головой, закрыв облачное небо, вполне довольствуясь собственным сиянием. Девушка запрокинула голову вверх и зависла в осенней бездвижной тишине…
– Кира!
Она вздрогнула и чуть не упала, резко вскинувшись.
– Зря ты забрела так далеко от лагеря, – Медведь пытался смотреть строго, как наставник на застигнутую с сигаретой школьницу. – Всё ж таки места неведомые, могут быть опасны. И одна…
– Я не одна, – голос предательски сел, пришлось покашлять, прочищая горло, – я с Сырником.
Медведь глянул на лохматого дуралея, усердно раскидывающего задними лапами лиственный холмик над старой лисьей норой и улыбнулся:
– Сырник молодец, – сказал он и похлопал себя по колену, пёс весело подбежал, – и хороший друг, – потрепал «хорошего друга» по ушам.
– Ага, только бесполезный.
– А разве друзья нужны для пользы?
Кира недоумённо вздёрнула брови – а для чего ж?
– Он немножко безответственный, – оправдывался Медведь, – но добрый. Мыслю, на него можно положиться, но… Не с каждой же опасностью может справиться бедный дворовый пёс!
– Боже мой, ну какая ещё опасность, послушай! – Кира пожала плечами. – Разве в этом сказочном месте, в этой тишине, среди этого золотого свечения – разве здесь может случиться что-то плохое? Ну нет! Не сейчас…
– Отчего же?
– Для зла нужно специальное оформление – время, зловещие декорации… Ну, к примеру, серые ветви, чёрное небо, ветер, бьющийся среди стволов, словно в западне, рыдающий и завывающий в сквозных дуплах и норах валежника…
– А ведь и верно! – удивился страж. – Зло любит темноту и страх…
– Вот видишь! – засмеялась Кира и тоже погладила Сырника. – Так что сегодня можешь расслабиться, охрана. Я обещаю тебе мирный день и тихий вечер.
Медведь присел на корточки, чтобы удобнее было чесать прибалдевшую от коллективной ласки псину.
– Я согласен с тобой, – он поднял на собеседницу улыбающиеся синие глаза, отчего ту сразу бросило в жар, и тут же отвёл взгляд, рассеянно и привычно скользя им по окрестностям… – Сегодня хороший день.
Кира опустилась на колени, бездумно водя ладонью по жёсткой шерсти Сырниковой спины.
– Ты… что думаешь делать после того, как Никанорыч закончит свои дела в Сяньском царстве?
Медведь задумчиво посмотрел вдоль козьей тропки:
– Думаю то же, что и раньше – вернуться с ним в Вышеград. Ударю челом князю, попрошусь на прежнюю службу… Авось, не погонит, помятуя о совместно пережитом…
– Но ведь… – Кира провела ладонью в опасной близости от его пальцев, – он тогда нехорошо с тобой поступил.
– Ну что ты! – не согласился кметь. – При чём здесь он? Это ведь посадника происки, и колдунью тоже он нанял. А князь… Сильных мира сего вообще не стоит мерить общим аршином: они зачастую вынуждены поступать не так, чтоб похвалили и одобрили, а как важно для дела.
– Для дела? Какого ещё дела?..
– Прошу тебя, – он посмотрел на неё умоляюще, – не сей смуту в душе моей! Я и на посадника-то зла не держу, почто же мне на князя гневаться? Всё ведь прошло, и быльём поросло. А если горечь в себе копить да обиды собирать, словно скупец хабар, захламишь душу – некуда станет добро складывать. Понимаешь меня?
Пальцы их столкнулись. Кира вздрогнула, как от удара током и отдёрнула руку. Но рука была поймана в полёте за запястье и перевёрнута ладонью вверх.
– Всё почти зажило, – одобрил он состояние её ожогов. – Ты очень храбрая, Кира…
Он держал её руку. И смотрел на неё.
Время замерло, подвешенное в золотой, звенящей тишине дубовой рощи… Сколько это длилось? Пару секунд? Или бесконечность?
Кира очнулась, когда позабытый Сырник завозился между ними, недовольно, с подвывом зевнул, клацнув пастью, упал на куцый зад и принялся энергично чесать бок задней лапой.
Медведь отпустил её руку и выпрямился в полный рост.
– Пойду я, – сказал он. – Караулы надо обойти. Ты уж вернись поближе к лагерю, лады?
Кира кивнула, немая и потрясённая пережитым.
– И накинь что потеплее, чай не лето…
Он скрылся, будто и не было, только ветка качнулась у ближайшей осинки.
Опираясь руками и задом на поваленное дерево, Кира вползла на него, уселась, тяжело подтянув ноги, и пригорюнилась.
Что ж её так колбасит от близости проклятого оборотня, а в его отсутствие заедает тоска и мучают бесплодные мечты о взглядах и прикосновениях? Что ей в них? Что ей в нём? На кой чёрт именно он? Какой-то невезучий, бесприютный стражник, голь перекатная, репрессированная Вышеградской властью. Ни высоких целей, ни карьерных устремлений, одна мечта – вернуться в своё родное захолустье и патрулировать улицы до самой пенсии. Или смерти… от разбойничьей заточки в тёмной подворотне. Ужасно бесперспективная кандидатура. К тому же ещё глупо влюблённая в глупую девицу. Что тоже, безусловно, характеризует…
Блин! Ну почему в качестве объекта нежных чувств она выбрала такой неподходящий предмет?! Она! – Кира Волошкина!..
Впрочем, разве она выбирала? Это иррациональное, безумное, одурманивающее чувство выбрало её само.
– Нет! – простонала Кира, жалобно кривя рот. – Не хочу! Не нужно мне всего этого! Неправда, он мне не нужен! Вовсе я не влюблена! – причитала она, в полной мере осознавая, что сопротивление её уже наверняка бесполезно, и тягучее болото страстной, надрывной любви затянуло свою жертву с головой.
Как странно, как нелепо принадлежать не самой себе, своим принципам и приоритетам, морали полезности и необходимости, а нелогичному, всепоглощающему чувству, обрушившемуся на неё, как болезнь, помимо воли и желания.
Она вскинула ладони к лицу, прижала к глазам – да неужели я ничего не смогу сделать с этим? неужели сама себе не хозяйка? ведь раньше всегда справлялась и справлялась прекрасно! И в этот раз – я буду не я – если не…
– Чудесная погода, не правда ли? – осведомился знакомый голос.
Кира почувствовала подле себя движение воздуха и резко отняла руки от лица.
– А вы, милая пани, вместо того, чтобы наслаждаться чудесным деньком, о чём-то грустите? – принц изящно присел подле, согнув ногу в колене, другой картинно опершись на толстый сук. – О чём ваши печали? Признайтесь, милая! Я готов помочь вам их развеять, – он уставился на неё томно и многозначительно.
Кира фыркнула и отвернулась. Принесла, блин, нелёгкая. Только твоих кобелиных упований мне сейчас не хватает…
Принц, более чем уверенный в своей неотразимости, счёл фырканье кокетством и, склонившись над предметом сиюминутного увлечения ниже, сжал её пальцы в своих.
– Вы так прелестны, милая, – прошептал он, порывисто поднося её руку к губам. – В этом диком лесном антураже – словно нежная нимфа… – приобнял за талию и потянулся губами к шее, – и это зелёное платье так уместно к этому образу, – обвёл пальцем вырез декольте. – Признайтесь, вы всё учли, чтобы свести меня с ума, не правда ли?
– Неправда, – буркнула Кира, грубо вырывая руку и демонстративно вытирая пальцы о юбку. – Ты чего ко мне пристебался, голубь? – она спрыгнула со своего насеста и развернулась к принцу – руки в боки. – Возмечтал о маленьком приключении с перепихом? Что так? Месяца не прошло, как женился, а молодой женой уж пресытился? Под ближайшую юбку полез – и правильно! Чего далеко ходить, когда ближние угодья не опылены!
– Эй! – опомнился принц. – Ты с кем говоришь, девка? Забываешься!
– Это ты, высочество, забываешься! – немедленно осадила высокородного визави раздражённая Кира. – И забываешь! Что мой долг, как ближайшей подруги принцессы, пойти и рассказать ей о телодвижениях её резвого супруга, раскрыть, так сказать, глаза бедной наивной девочке на разлюбезного Альфреда: чем он тут промышляет, пока она ему рубашки вышивает!..
Лицо принца изменилось. Сладчайший и манерный ловелас исчез. Его нежные, холёные черты заострились, глаза недобро сузились, пухлые, чувственные губы сжались в прямую, жёсткую линию…
Увы тебе, Кира, и твоему вздорному характеру… Может, ты забыла, что перед тобой не хозяин сети элитных ресторанов Жора, подвыпивший на светском рауте и в связи с этим стремящийся перещупать всех присутствующих гламурных баб за сиськи? Его легко можно было послать. Можно даже было сумочкой в нос зарядить… А вот что будет, если послать ещё пока юного и с виду неопасного, но наследственного деспота? За которым поколения кровавых борцов за престол, подавителей крестьянских восстаний, толпы отравленных дядюшек и зарубленных мятежных вассалов? Что будет, если унизить такого человека, пригрозить ему и вызвать у него гнев?
В самом деле – что?
Кире вдруг стало очень неуютно под этим изменившимся взглядом прежнего душки-принца.
«Опять я встряну со своим гонором», – подумала она и зябко передёрнула плечами.
Принц молчал, не меняя расслабленной и вычурной позы, которая теперь казалась совершенно неестественной. Молчала и Кира. Потом сдалась:
– В общем, – промямлила она, – просто хотела предупредить: если вы не перестанете… это… приставать… короче, тогда расскажу. А… а сейчас пока можете… быть спок… спокойны… и я тоже…
«Боже, что я несу??» – подумала гонористая девка со стыдом и ужасом.
Оборвав себя на полуслове, Кира развернулась и торопливо зашагала по козьей тропке в сторону реки.
* * *
Несчастный поросёнок, начинённый яблоками и хреном, задался. Впрочем, как и паприкаш с клёцками. Во всяком случае все ели и нахваливали.
Кира тоже ела, но вкуса не чувствовала. Недавние встречи в дубовой роще сбили её с толку. Повергли в смятение. Оставили после себя тянущее беспокойство и тягостную тревогу.
Она искала глазами Медведя – и не находила. Она боялась наткнуться взглядом на принца – и постоянно натыкалась. Взгляды их встречались, перекрещивались, постоянно цеплялись друг за друга, и ничего успокаивающего в бесстрастном и холодном взоре тёмных глаз под пижонской каштановой чёлкой Кира не находила.
Костры в надвигающихся сумерках становились всё ярче и заметнее. Солнце свалилось за реку и утянуло за собой хвост небесного багрового пожара. Принцесса, нежно льнущая к боку возлюбленного супруга, стала зевать всё чаще и, словно ребёнок, не желающий отправляться спать со взрослых посиделок, усиленно таращила сонные глаза. До сих пор не замеченный в особой внимательности принц вдруг озаботился её усталостью и принялся уговаривать отправиться на судно. Сам он, якобы, тоже бесконечно умаялся. Мало того, уговорив и поднявшись с места, дал знак к окончанию пирушки и скорым сборам.
Пирующие, удивлённые и обескураженные целомудренным стремлением принца к здоровому образу жизни, принялись с ворчанием сворачиваться и растекаться по кораблям. Слуги торопливо зачищали поляну – велено было отплывать в ночь.
«Чего попусту время терять?» – резюмировал принц.
Никанорыч с одной стороны удивился неожиданности такого решения, с другой – обрадовался сокращению стоянки, с третьей – всё же выразил опасение насчёт безопасности ночного плавания. Выразил он их, правда, в основном Акинфию. Не принцу же! На что кормчий флегматично пожал плечами – чего зря бурчать, коль отменить распоряжение не в их власти? – и велел команде развесить вдоль бортов фонарей поболе, дабы избежать ночного столкновения. А также поставить на носу факельщика с лотом – не дай, боже, напороться впотьмах да на неизвестном фарватере на банку!..
