Анна Осьмак
Чёрный Яр, 13
Тусклая, засиженная мухами лампочка помазала мутным светом каменные круглые своды. И завалы рухляди под ними. Визитёрша не проявила к ним интереса. Она двинулась вперёд, удивительно легко и грациозно лавируя меж железными кроватями, цинковыми тазами, дырявыми вёдрами, полусгнившей вязанкой штакетника, мотками ржавой проволоки и прочим хламом.
Подвал оказался неожиданно длинный. Пройдя его до конца и пристально осмотрев гладкую тупиковую стену, женщина нахмурилась, постояла немного в раздумье… Потом, словно что-то вспомнив, развернулась назад, прошла немного, пристально осматривая боковые развилки хламовника… В одну из них она и свернула.
Меж стеллажей с широкими полками, забитыми вещами, природу которых под толстым слоем пыли и паутины едва можно было определить, виднелась дверка. Невысокая и узкая, неприметная, но тяжёлая: обитая клёпаным железом и увешанная засовами со стороны подвала.
Дверь была приоткрыта.
Старуха покачала головой:
– Так я и думала…
Она налегла на неё плечом, с трудом притворив, задвинула тугие засовы и присела отдышаться.
– Что-то я стала сдавать в последний год, – сказала она самой себе и промокнула испарину на лбу вышитым шёлковым платочком.
Неподалёку, под завалами, что-то хрустнуло. Гостья вздрогнула и беспокойно оглянулась.
– Ну хватит, нечего тут рассиживаться…
Она торопливо пробралась назад, щёлкнула выключателем и почти вывалилась из двустворчатых дверей, жадно глотнув утренний воздух. Заперев замок, и совершенно не смутившись потревоженной полицейской охоронкой, нарушительница зашагала вдоль улицы, мелодично постукивая подкованными каблучками винтажных туфель.
– На базарь? – окликнула её копающаяся в палисаднике напротив соседка.
Старуха вздрогнула, поправила нервными длинными пальцами вуалетку на шляпе:
– Доброе утро, Зинаида Семёновна. Вы напугали меня…
Зинаида Семёновна приветливо заулыбалась, продемонстрировав золотые зубы, и прищурилась на удаляющуюся фигуру.
* * *
На железнодорожный вокзал Володарьевска поезд приходил ранним утром. В этот час в здании вокзала было пустынно и гулко. На улице – зябко. Начинал сереть апрельский рассвет, с трудом пробиваясь сквозь низкие тучи, дул сильный степной ветер, давно высушивший весенние лужи и метущий теперь пыльную позёмку.
Женька плотнее запахнула куртку и накинула капюшон. Что теперь?
… Прошлой ночью, когда отчаяние от невозможности безопасно, без потерь развязаться с ненавистным браком навалилось сорокапудовой тяжестью, а жизнь стала казаться удушающе безысходной, когда всем её существом владело только одно стремление – убежать, она совершила необдуманный шаг: пошла на вокзал и взяла билет.
А куда ей было ещё идти?
Стоя ночью в подворотне, беглянка перебирала скудный набор вариантов. К отцу в коммунальную квартиру? То-то он будет рад… Даже думать не хотелось. К подруге? Она, конечно, посочувствует и пустит. И сочувствия её хватит, может, даже на пару-тройку ночей. А дальше? У неё семья, муж, дети… Вряд ли приживалка в маленькой квартирке так уж всех обрадует.
Куда же? Куда податься? Есть ли в целом мире угол, где она может приткнуться? А лучше – спрятаться. От всех. Главное – от ошибок и проблем своей нынешней жизни. Где будет всё другое, все другие, где ничто не напомнит о пережитом. Есть ли?..
Есть, – услужливо подсказало пробившееся сквозь панику и слёзы сознание. От этого открытия Женька аж дышать перестала. Оно встало перед ней во всей своей сияющей простоте и показалось таким заманчивым…
Мимо прогрохотал последний трамвай и судьбоносно распахнул двери на остановке. Женька успела. Торопясь, она заказала и оплатила по дороге электронный билет и, почти зажмурившись, как в омут нырнула в подземные переходы вокзала.
Целые сутки дороги, устроившись в уюте полупустого плацкарта, Женька гнала от себя мысли о последствиях совершённого, о разумности, о своевременности – обо всех тех достойных уважения понятиях, следование которым сделали её жизнь в последние годы столь невыносимой. И вот она на месте…
Холодно, бесприютно, темно и грязно… Не от того ли бежала? Больше всего хотелось сейчас повернуть назад: спрятаться под тёплые своды вокзала, взять обратный билет и вернуться… куда?
Она стиснула зубы и зашагала к машинам с оранжевым светляком на крыше. Их было негусто – пара вокзальных бомбил. «Сейчас обдерут, как липку», – подумалось отстранённо. Но узнавать, искать телефоны местных такси не было ни сил, ни желания.
– Куда поедем? – обрадовался усатый мужик, протягивая широкие лапы к сумке.
– На Заовражную.
Бомбилы переглянулись. Тот, что помоложе, мотнул головой:
– Ну да, на Яру. В Старом городе.
– Туда я не поеду, – усатый решительно засунул руки в карманы и надулся.
Женька вяло удивилась:
– Почему? Далеко что ли?
– Типа того…
– А вы?
Молодой хмыкнул и покачал головой.
– Что же мне делать?
– Подождите, – потеряв к ней интерес, мужики равнодушно отвернулись, – через час автобусы пойдут…
Женька оглянулась вокруг в поисках остановки, благодаря чему и успела вовремя шарахнуться от лихо вкатившей на стоянку, дребезжащей и чихающей, разбитой копейки.
– А вот, кстати, – усатый мотнул головой в сторону новоприбывшего, – спросите у него. Он до денег больно жадный, ни от какого калыма не отказывается. И на яр возит, я слышал… ЗдорОво, Серый, как телега? Не рассыпалась ещё?
Парень, мелкий, щуплый и суетливый, с готовностью схватил Женькину сумку и принялся запихивать её в набитый багажник, где места для неё решительно не находилось. Пришлось выковыривать из багажника ржавый глушитель и заталкивать его на заднее сиденье. Поверх потрёпанных спортивных сумок с шишасто выпирающими боками, запасного колеса, десятка тыкв и бог знает чего ещё. Из багажника был также извлечён металлический трос и водружён поверх глушителя. Сумка влезла.
– Нам далеко? – осторожно пискнула Женька из глубины проваленного кресла и с опаской покосилась на растрёпанные проволочные концы троса. Он подёргивался сзади, как живой, стремясь распрямить упругие кольца – вот подпрыгнет на ухабе, разомкнётся с негромким лязгом и набросится на впереди сидящих…
– Та не… Ща по проспекту децл, через мост – в Старый, а там в горку – с горки разиков пять. И ты на Яру, подруга, – он бодро рухнул в скрипучее водительское кресло. – Музыка не помешает? – и, не дожидаясь ответа, врубил гудящий басами трэп – безусловный фаворит владельцев посаженных на пузо развалюх.
Копейка задрожала старыми немощными членами от могучих вибраций сабвуфера, но удар выдержала стойко. И даже лихо прыгнула с места, застучала, завыла и понеслась, рыча, по пустынным сонным улицам с подмигивающими жёлтым глазом светофорами.
Проспект был как проспект. Как тысячи таких же в тысячах советских городов – четырёхполосная дорога в хороводе безликих длинных восьмиэтажек. Фонари гасли, обгоняя грохочущий шарабан, а окна в бетонных муравейниках, наоборот, загорались тёплыми светляками – люди просыпались в новый серый день.
Женька прикусила губу. Она ведь тоже должна была сейчас зажигать лампочку в окне, с закрытыми глазами варить кофе, судорожно зевая и проклиная судьбу. А не мчаться по улицам незнакомого города далеко на юго-восток от того места, где находится контора, из которой её наверняка уволят за прогулы; где находится банк, которому она должна миллионы денег; где мечется по квартире Вовчик, изыскивая способы вырваться из заточения… Она зажмурилась – как же страшно! И как… легко?…
Вот и мост.
Женька с туристическим восторгом завертела головой. Мост соединял две части города – Новую и Старую – через волжский затон Разгуляй. Слева, вдоль моста, несла свинцовые воды Волга, под мостом полз ранний речной трамвайчик; справа, в глубине Разгуляя, дыбился стрелами подъемных кранов грузовой порт. А впереди…
Миновав мост, «копейка» ворвалась в прошлое. У Женьки в глазах зарябило от краснокирпичных, причудливых фасадов, фигурных башенок, крытых охряной или зелёной жестью крыш, резных решёток, балкончиков и арочных окон полуподвальных лабазов. Закружилась голова от карусели узких кривых улиц, то ныряющих в сырые ложбины, то вползающих на ветреный холм. Ещё немного и Женьку укачало бы, как на американских горках однажды, но, на её счастье, на ближайшем перекрёстке машина сбросила скорость. Водитель, почти улёгшись на руль, огляделся по сторонам и, наддав газу, заложил лихой поворот. Ударил по тормозам и выключил музыку.
Пассажирка от неожиданности клюнула носом в коленки, безропотно отдала вытребованную у неё «штуку» и выбралась из скрежещущей колымаги на нетвёрдых ногах.
Её окутала непривычная тишина. Может, конечно, такой абсолютной она показалась после недавнего грохота музыкальной таратайки… Женька потрясла головой, чтобы прогнать противный звон в ушах и осмотрелась.
Улочка была узкой – двум машинам не разминуться. Зато мощёной. Вытаращив глаза от удивления, прибывшая ковырнула носком кроссовка брусчатку – может, ей кажется? Не мудрено – впотьмах-то. На улочке было как-то особенно сумрачно – то ли от ещё не выползшего над горизонтом солнца, то ли от арки густых ветвей, что сплели над дорогой старые вязы.
Деревянные и кирпичные дома «с низами», причудливыми мезонинами, галерейками, резными балкончиками были неухожены и странны, как старухи в средневековых буфах. Какие-то из них серели седыми стенами, другие щеголяли облупившейся краской. Многие были определённо брошены – с заколоченными ставнями и заросшей травой входом. О некоторых же трудно было сказать определённо – теплится ли в них хозяйская жизнь.
Осторожно и медленно, глазея по сторонам, Женька двинулась по улице. Таксист выбросил её сразу, на перекрёстке, и газанул так ретиво, будто черти его за пятки хватали… Где же номер девять? А вот!
Большой, с подвальными окнами и кружевами под свесом кровли, но, в то же время, нелепый, широкий – он расселся вдоль узкой улочки дутой жабой.
Незваная гостья в нерешительности остановилась – удобно ли будить хозяев в столь ранний час? – и неосознанно передёрнула плечами, почуяв сзади чей-то пристальный взгляд. Обернувшись, Женька успела заметить, как в доме напротив колыхнулась выцветшая занавеска. По соседству вспыхнул свет в окне, мелькнул чей-то тёмный силуэт.
«Наверняка, – Женька нервно почесала запястье, – здесь живут одни старухи. Им вечно на рассвете не спится. Так что нужная мне Марь Иванна тоже, видать, бродит по дому, пугая местных привидений…»
Она снова повернулась к дому номер девять – и вздрогнула.
– Ох, здрасте…
Материализовавшаяся у калитки тётка ничего не ответила. Она опиралась на грабли, которые под весом могучей туши, казалось, хрупнут сейчас, как спичка, пополам. Толстуха оправила повязанный на голове серый шерстяной платок и упёрлась пухлым кулаком в необъятный, многослойный бок.
– Мне бы Марию Ивановну, – неожиданно сипло выдавила Женька. – Она здесь живёт?
Хозяйка смерила её презрительным взглядом и поджала губы. Разговор клеился плохо.
– А это не вы, случайно? Я Женя Череда, тёти Фени… – Женька осеклась. Кто ж я ей?
– Наследница что ли? – догадалась тётка. – То-то я смотрю… За ключом либо? Ну пошли, пошли, наследница, вручу тебе твоё добро, – она призывно махнула рукой, вразвалку поворачиваясь к калитке, словно тяжелогружёная фура. – Пошли, говорю, не кусаюсь я. У меня уже и тесто под пирожки поспело, щас свеженьких… И чайку… А то пока обживёшься. У тебя, мабуть, и позавтракать нечем…
Женька облегчённо выдохнула и шагнула в калитку.
* * *
Ветер поменялся ещё ночью. Он перестал метаться, окончательно определившись, уселся поудобнее и покрепче, потому как надолго, и задышал в сторону севера, прогоняя холодный циклон. Володарьевцы, выбежавшие из дома поутру в пальто и куртках, ближе к полудню кто с радостью, а кто с раздражением, стали расстёгивать пуговицы и разматывать шарфы. После полудня наступила летняя жара. Под перекинутыми через локоть пальто потели бока, а демисезонные ботинки, казалось, повисли на ногах пудовыми гирями.
– Что за дурацкий климат! – следователь Марамыжиков бросил за окно брезгливый взгляд. – Вчера ещё была зима, сегодня ни с того ни с сего жара нагрянула.
– Резкоконтинентальный… – равнодушно пробасил его коллега, надкусывая бутерброд и одновременно тюкая пальцем по клавиатуре. – Как пишется презумпция или призумпция?
– Свалить бы из этой резкоконтинентальной дыры в Москву, – мечтательно потянул Гришка. Потом захлопнул папку с делом, закинул её в ящик стола. – Я съезжу на Иркутскую. Договорился о встрече с директором риэлторского агентства, в котором потеряшка твой трудился. С Кащуком вроде всё вытанцовывается, но…
– Мой потеряшка? – собеседник поперхнулся бутербродом. – Он был моим, к счастью, так недолго, что я к нему и привязаться не успел.
– Ладно, Сева, не боись, – Гришка, натягивая куртку, кинул на него снисходительный взгляд. – Я его усыновляю.
– Ага, – Сева энергично закивал головой. – Я знал, к кому обратиться. Следователь Марамыжиков готов усыновить всех врагов человечества, дабы их впоследствии примерно наказать. Этакое олицетворённое злое добро…
– Уж не знаю, какое я там добро, мне эти отвлечённые эмпирии неинтересны. Но то, что я вскоре благодаря врагам, как ты выражаешься, человечества получу повышение, а ты всю жизнь в этом захолустье бытовую поножовщину разбирать будешь – к гадалке не ходи.
Сева запихнул остатки бутерброда в рот и вытер пальцы о джинсы:
– Ну-ну… Я здесь буду бытовую поножовщину разбирать, а ты её же, но в столицах. В чём принципиальная разница? В пейзаже за окном кабинета?
– Разница, друг мой недалёкий, в самоидентификации, – Гришкина шея побагровела. – И пейзаж за окном – да! – он тоже определяет нахождение личности на шкале её ценности!!
Сева расхохотался:
– Шкала определения… Чего? Ты в секту личностного роста попал? – Развеселившийся собеседник сделал трагическое лицо и провыл с придыханиями: – Выыыыйди из зооооны комфоооорта… в Москву!.. Тварь ты дрожащая или право имеешшшшшь?..
– Да пошёл ты!..
Гришка хлопнул дверью кабинета и быстро зашагал по коридору.
– Эй! – Сева высунул голову за дверь. – Что там с Кащуком? Ты так и не рассказал. Обиделся что ли? Эй!.. Ну подумаешь, – буркнул уже себе под нос, заныривая обратно, – пофилософствовали немного на житейские темы… Чего психовать-то сразу?
«Жалкий, тупой, ублюдочный идиот! – билось в голове Гришки пульсом праведного возмущения. – Таким, как он, ничего не надо, кроме пива и футбола по телеку! Быдло! А ведь тоже, небось, считает, что он прав, тоже, вон, основу подводит под свою инертность, под свою лень, под своё раздолбайство! Такие, мало того, что сами из себя ничего не представляют, всегда рады обгадить чужие устремления!..»
Злость на этого вальяжного, смешливого, большого, как медведь, и такого непохожего на него самого человека, жгла Марамыжикова всю дорогу до машины и ещё половину пути к месту назначения. Потом Гришка взял себя в руки, с помощью давно испытанной медитативной практики заставил мозг успокоиться и переключиться. Итак…
Что мы имеем?
С Кащуком, действительно, вроде бы всё вытанцовывается. Но… Всё да не всё. Для задержания не хватает прямых улик. Да, он был в Володарьевске в день убийства. Да, его застали спустя трое суток на месте ранее совершённого преступления. Да, делишки его небезупречны: как выяснилось, он подставной директор фирмочки-однодневки. Из разряда тех, что создаются без всяких активов для участия в тендерах на строительные подряды. Обозначая заведомо невыполнимые для реальных подрядчиков цены и сроки, тендер демпингисты выигрывают. Для того, чтобы тут же, по перечислении средств, оформить субподряд на таких же «леваков» и тихонько слиться.
Что он искал в ящиках комода убитого – тоже догадаться несложно. Убитый фарцевал самопальной марихуаной. А, может, чем и потяжелее. За тем гостюшка туда и попёрся по чьей-то рекомендации, а вовсе не с посылкой для дядюшки. Да, догадаться можно. Возможно ли доказать?..
А самое противное в этом деле – Марамыжиков поморщился и раздражённо газанул на светофоре – это, етить его, орудие убийства.
Стрела. Почему? Откуда? Что за извращение? Какой-то обкурившийся торчок воткнул её в своего дилера, отказавшегося отсыпать в долг? Но почему стрела? Где он её надыбал? Хотя ладно, это средневековое оружие, конечно, никакой не дефицит, при желании купить не проблема. И применение его если не понять, то объяснить можно, но… Тут подгадил шеф.
Он вызвал из области эксперта-криминалиста ввиду отсутствия местного. Тот и расстарался. Записал (чтоб ему икалось!) в протоколе осмотра, что володарьевский дядька был не заколот стрелой – стрела была пущена с дальнего расстояния!
– В смысле? – тупо осведомился Марамыжиков.
– В коромысле, – эксперт бойко строчил протокол. – Полагаю, выстрел был произведён из лука. Не из катапульты же… Ищите местных робингудов. У кого лук, арбалеты, может, зарегины… И не обязательно наркуш. Это может быть месть родственников невинно загубленных наркотиками жертв. На бандитские разборки не похоже.. И, вообще, думай. Ты ж следак, не я…
Гришка постарался припомнить комнату с телевизором.
– А не могли тело притащить сюда?
Криминалист-змей уверенно покачал головой:
– Маловероятно. Ни следов волочения, ни смещения стрелы относительно первоначальной раны… Одежда испачкана кровью в соответствии с положением тела, в котором оно было найдено.
Чёрт, чёрт, чёрт…
– А с какого расстояния стреляли?
– Слушай, я не большой специалист в подобном оружии – до сих пор сталкиваться не доводилось. Фиг его знает – что за лук, какова его дальнобойность – надо изучать. Одно могу сказать: стрела вошла в тело на излёте, то есть стреляли за много метров от цели.
– Вы хотите сказать, что сделать такой выстрел в пределах этой комнаты или даже из соседней – невозможно?
– Э, нет, товарищ следователь! Я ничего не хочу сказать. Делать выводы – ваша работа…
… Из всего этого винегрета безумных фактов выводы делаться не хотели. Не рождались. Не вымучивались.
Если бы не дурацкая экспертиза! Потерять бы этот протокол нахрен!
Задумавшись, Марамыжиков не заметил, как доехал и припарковался у бывшего Дома быта, где теперь снимали каморки всевозможные фирмочки и маникюрши. Следователь Володарьевского райотдела хлопнул дверцей и решительно устремился навстречу новым обстоятельствам дела, которые вряд ли были способны улучшить его настроение. Хорошо, что он об этом пока не знал…
* * *
Солнце стояло уже высоко и пекло по-летнему. Но птицы продолжали надрываться рассветными соловьями. Они так отчаянно радовались теплу и весеннему цветению, что из радости их, казалось, был соткан душистый воздух Заовражной.
Дом сверкал отмытыми стеклами, оживлённо поскрипывал старыми сочленениями, будто распрямляясь, оживая в присутствии новой хозяйки. Его деревянные серые стены поверх каменных низов теперь вдруг стали смотреться благородно седыми, а ветшающая, но всё ещё крепкая терраса невероятно романтичной.
Женька сидела на этой террасе в плетёном кресле, держала в руках большую цветастую кружку с кофе и безмятежно улыбалась. «Ну надо же», – подумала она смущённо, поймав себя на этом бессознательном проявлении блаженства. После вытянула ноги, сползла ещё ниже по спинке кресла и замурлыкала.
Мир, наконец, улыбался ей. Был свеж, прекрасен и добр. И о том, что всего три дня назад он казался иным, думать не хотелось. Думать хотелось только о симпатичном насущном либо о чудесном завтра. То, что оно будет теперь исключительно чудесным – не было у Женьки в это солнечное утро ни малейшего сомнения.
Даже вчерашний звонок совсем ненадолго нарушил её умиротворение.
Случился он, конечно же, некстати, когда, засучив рукава, Женька размахивала тряпками и вениками, генераля в доме, прогоняя в распахнутые окна застоявшуюся пустоту и нежилой дух. Звонил отец.
На какое-то время, колеблясь, послушная дочь отвернулась от прыгающего на виброрежиме по столу смартфона. Потом сдалась и нажала на кнопку приёма – всё-таки отец… Может, беспокоится… Может, в розыск подаст, если не дозвонится… Только этого не хватало!
–Да, пап…
– Мисюсь! – голос отца звучал сердито и недоумённо. – Что происходит? Ты где?
– Я…
– Твой муж волнуется в конце-концов! Ничего ему не сказала, куда-то пропала. Стоит вот рядом, сам не свой от переживаний. Передаю ему трубку..
– Малыш, – елейно осведомился Вовчик, – слышишь меня?
Быстро же он выбрался из заточения…
Женька поспешно нажала отбой. От выяснений невыясняемого за пять лет набилась оскомина. Черт. Вот не отвечала все эти дни на звонки – нечего было и начинать! Размахнувшись, она с раздражением человека, неожиданно, посреди рафинированного парка наступившего в подарок собаковода, зашвырнула телефон в открытое окно. Тот, кувыркнувшись, мягко шлёпнулся в заросли малины.
«Всё, хватит! – Женька яростно принялась тереть оконное стекло. – Чёртовы вампиры! Не успокоятся, пока меня не доконают! Ни знать, ни видеть никого не желаю!»
Выплёскивая злость, она носилась по дому, словно не с помелом, а на помеле: помыть, постирать, вытряхнуть, протереть, смести паутину… Заодно ревизовала имущество. Да, в общем-то всё в наличии: плошки-мебелюшки – жить можно. Тарлыковская неплохо следила за домом. Даже три года сиротства не доконали его…
Прихватив метёлки и вёдра, Женька спустилась вниз, в цокольный этаж, где с арочными окошками под потолком и громоздкой антуражной печкой-швейцаркой гудела закипавшим чайником кухня. Чайник грелся на обычной газовой плите, а печку в свое время тётя Феня, видать, не стала ломать, поскольку работы эти уж больно грязные: замучаешься потом дом отмывать да ремонт делать. Двери из кухни вели в кладовку, в санузел с симпатичной медной ванной на львиных лапах, со ступеньками наверх – на террасу, и в подвал. Подвальная замыкалась на засов и большой амбарный замок. Женька ещё по приезде попыталась подобрать к нему ключ. Подходящего во вручённой ей связке не нашлось.
– Мария Ивановна! – окликнула она тогда свою проводницу, сдающую ей хозяйство. – Ключ не найду…
– Да неужто? Должон быть…
– Так нету.
– А раз нету, стал быть и не было. Что получила на сбережение, то и сдала – в полном порядке и неприкосновенности, – она махнула рукой. – Да на кой он тебе сдался, этот подвал? Самосвал картошки что ли у ворот разгружается?
– В общем-то…
– Ну и бес с ним! Пошли лучше двор тебе покажу… И зови меня баб Маней. А то, как учительницу, ей-богу, по отчеству… Да не привыкла я к такому величанию…
Ну нет, так нет, – подумала она тогда. Потом, может, слесаря вызовет, замок перевесит. Если… Если, конечно, решит остаться здесь…
Женька допила кофе и потянулась. Вчерашняя злость на подставу со стороны отца успешно рассеялась уже к вечеру. А утром и раскаяние подоспело. Отцу всё-таки надо перезвонить. Небось Вовчик не будет около него сидеть вечно… Отставив цветастую чашку, она вздохнула и полезла в малинник на поиски.
Телефон был вскоре найден. А вместе с ним – узкая давно нехоженая тропка, приведшая изыскательницу к покосившемуся штакетнику на задах. Женька с трудом сдвинула заросшую бурьяном калитку и замерла от восторга: извилистая тропинка, путаясь меж зарослями шиповника сбегала от калитки прямо к реке. К уединённому пяточку песчаного пляжа. От незваных гостей его прятал с обеих сторон густой ивняк.
– Мой личный, домашний пляж! – прошептала Женька, вытаращив глаза.
Стоптав с ног кроссовки, она ринулась вприпрыжку к воде. Босые ноги утонули в горячем песке. Мелкая рябь прозрачной по-весеннему воды лизнула пальцы. Женька тихонько засмеялась, стащила одежду и, разбежавшись, обрушилась в холодную, до ломоты в костях, воду. У неё перехватило дыхание от ледяных объятий реки, но ненадолго. Широко загребая руками, чтобы разогнать кровь, поплыла к песчаной отмели.
Её белый, искрящийся песок обжигал, словно в середине лета. Упав на него грудью, Женька подгребла под бока сыпучую благодать, подставила спину солнцу. Прижавшись щекой, рассматривала вблизи разноцветные песчинки, вспархивающие от её дыхания. Потом перевернулась на спину и улыбнулась безупречно голубому небу:
– Я в раю? – прошептала она.
* * *
Директорша риэлторского агентства оказалась дамой видной. В том смысле, что издалека. Высокой, худой, жилистой, с жёлчным, прагматичным лицом и стильной стрижкой. Золотом она была увешана, как ацтекский жрец.
– Вообще-то, – встретила она следователя строго, – из полиции к нам уже приходили и со всеми беседовали. Вряд ли мы сможем сообщить вам что-то новое.
– Видите ли, – Марамыжиков попытался скрыть под официозной вежливостью некоторое смущение: строгая дама очень уж напомнила ему суровые школьные годы и завучку, которую все без исключения дети боялись, словно чумы. – Это было предварительное дознание. Теперь дело отдано в производство мне, и я обязан опросить лично всех фигурантов…
– Ну что ж, – директорша поджала губы, – если обязан… Повторюсь: видела я его последний раз в прошлую пятницу, в офисе. По словам родителей, вечером, после работы, он домой не приходил. И не ночевал. Они, правда, не забеспокоились – парень-то взрослый, да и с девушкой встречался… Хватились на следующий день. Потому как в субботу у него должен был состояться показ квартиры, на который он не явился. Мне позвонил с жалобой клиент. Я стала его разыскивать, телефон не отвечал. Позвонила родителям, те всполошились. Заявление у них приняли только в понедельник. По закону какое-то время, что ли, должно пройти с момента исчезновения… Вот, собственно, и всё. Вопросы?
– А… квартира, показ которой должен был состояться в субботу, случайно не на Заовражной находилась?
– Нет, насколько мне известно. На Заовражную вообще редко мы водим смотрителей.
– Вот как? – Гришка попытался изобразить искреннюю заинтересованность.
Директорша глянула на него как-то странно:
– Вы не местный?
Марамыжиков покачал головой:
– Нет, распределился сюда после следственной школы. Я вообще-то из…
– Понятно. Заовражная – не самый презентабельный район Старого города. Собственно, весь Старый город не перспективен в коммерческом плане. Если только для любителей антиквариата. Но да сколько их… Разруха, запустение, старухи и дома допотопного периода, слабо развитая инфраструктура. Вот и нет покупателей. Мы, конечно, стараемся распределить между сотрудниками перспективные и неперспективные районы, чтобы всем дать равные возможности заработать. За Забедняевым была закреплена Заовражная, да…
– В том числе дом номер пять?
– Ну, – недовольно скривила тонкие губы бизнес-леди, – если он значился в продаже, то естественно… – она пощелкала кнопкой мыши, глядя в экран монитора: – Владелец Чернодед В. П., заявок на просмотр за весь период продажи – то есть за год – не поступало.
– Вы знаете, – следователь доверительно понизил голос, будто по секрету лучшему другу сообщал, – этот гражданин Чернодед В. П., как выяснилось, торговал наркотиками…
Женщина оказалась непробиваема. Она недоумённо вскинула брови и нетерпеливо посмотрела на часы:
– Какое мне до этого дело? Обязанность риэлторской компании интересоваться документами на жильё, а не биографией его хозяина. Разве нет?
– Конечно, конечно. Безусловно! Выходит, то, что он убит, вы тоже не в курсе?
Собеседница откинулась на спинку кожаного кресла и скрестила руки на дорогой шёлковой блузке в том месте, где у женщин обычно бывает грудь.
– Слышала, – процедила она. – И что? Намекаете, что это сделал мой сотрудник, разочаровавшись в возможности продать Чернодедову развалюху?
Марамыжиков натянуто улыбнулся шутке:
– Ну что вы! Я просто хотел спросить: не кажется ли вам странным, что эти два события – столь редкие в нашем тихом городе – убийство одного и исчезновение другого человека, произошли одновременно? Можно сказать, в один день?
– Спросить у МЕНЯ? – медленно и угрожающе произнесла директорша. – С какой стати?
Под гнётом тяжёлого, недоумённо-презрительного взгляда Марамыжиков почувствовал себя круглым дураком.
– Просто… ваше мнение… – проблеял он.
– Я, молодой человек, детективами не увлекаюсь, не читаю их и не смотрю. И в данном случае строить дилетантские догадки на пустом месте не считаю правильным. Это ваше дело – разобраться по существу произошедшего. У вас всё?
– Да, извините, – Гришка вылез из-за стола заседаний побитой собакой. Чёртова баба. – Можно последний вопрос? – обернулся от двери. – Как звали девушку, с которой встречался Забедняев?
– Я личной жизнью своих сотрудников не интересуюсь, – отрезала хозяйка кабинета.
… С этими самыми сотрудниками следователю тоже не очень повезло. Из оставшихся после пропажи Забедняева троих – двое были на выезде. В офисе скучала девица, похожая на встрёпанного ежа.
– Анфиса Пална? – представитель закона сверился со списком.
Девица подтвердила, попросила называть её просто по имени и оказалась совсем не против побеседовать.
– Вы знаете, – заговорщически подмигнула она, – у меня сейчас как раз обеденный перерыв. Может, перекусим где?
Марамыжиков вяло поддержал. Он совсем не любил тратить денег на девушек, с которыми не планировалось более тесное знакомство ближайшей ночью.
Девчонка провела расчёской по розовому ёжику на голове и бойко понеслась в развевающемся плаще вдоль облезлого коридора Дома быта впереди следователя. На бегу стрекотала она без умолку.
«Надеюсь, – мрачно думал Гришка, безрезультатно пытаясь вычленить из её болтовни полезное зерно, – я не зря потрачусь на прокорм этой свиристелки».
– Какой ужас! – девчонка неслась вполоборота к нему в известном ей направлении. – Куда мог деться Виталик – ума не приложу! Так загадочно, так необычно! А ведь в пятницу что-то такое витало в воздухе, что-то было… А! Зеркало разбилось! Или нет… Это в марте. А в этот раз меня терзало нехорошее предчувствие. Я как глянула на него тогда, а у него, представляете – будто печать обречённости на лице. Ну, как в «Герое нашего времени», помните? У этого, как его… В «Фаталисте»… Которого пьяный казак саблей зарубил, а перед тем он стрелялся, но не застрелился, а печать на лице уже обозначилась…
– Вулич.
– Да, точно! Надо же, как не повезло… Такое будущее впереди маячило, такой фарт в руки шёл. Это я про Виталика. Удалось ему прикормить судьбу, парень-то был не промах… И вот те на! Душа, видать, не вынесла насилия над собой! А я ему говорила! Я предупреждала – все эти расчёты… Не должно, не должно так быть в жизни человека! Только любовь и добрая воля!..
Марамыжиков протиснулся следом за ней сквозь стеклянные двери кафе и уселся за столик. Анфиса Пална плюхнулась напротив.
– Нам, пожалуйста, комплексный…
Официант откланялся.
– Подождите, Анфиса, – следователь попытался ухватить нить мелькнувшего смысла в общем потоке трескучей болтовни. – Какая любовь? Какой расчёт? Вы о девушке, с которой Забедняев встречался?
