Андрей Владимирович Фёдоров
Правоверный
Боялась Михри деда очень сильно. Вдруг побьёт, поругает… Кому понравится ни за что, считай, подзатыльник получить или кучу гадостей в свой адрес услышать? Но голод заставил набраться смелости и задать вопрос, за который в мирное время вообще бы, наверно, убил. Тихонько, с дрожью в коленках, спросила:
– Дедушка, ну, почему ты мне поесть запрещаешь? Нам же можно харамные яства кушать, если других нет. Ты же знаешь…
Тот безучастно, усталыми, выпученными глазами взглянул на Михри и начал бормотать:
– Да, можно. Но это хитрая задумка Аллаха была! Он нам испытания все эти ниспослал, чтобы проверить, выстоим мы перед ликом смерти, перед желанием угодить чреву своему. Только правоверный в голод и сможет по законам Божьим жить. Аллах так определяет, кто истинный мусульманин, а кто лукавый. Кому можно в райский сад войти, а кому ад уготован, ибо не смогли они испытания выдержать во времена мук и страданий последних дней перед воцарением царства Божьего на земле. Потом же сама в раю меня благодарить будешь за то, что делаю! Не сомневайся! Мы всё делаем правильно, кто бы что ни говорил! Я знаю. Терпи голод, прими судьбу свою такой, какая есть, и вечное счастье тебе будет там и всей семье нашей…
Более Абельгалим ничего не ответил. Просто встал и, прихрамывая, ушёл в соседнюю комнату и лёг спать. Михри последовала за ним, но в спальню заходить не стала. Только слегка приоткрыла дверь, чтобы одним глазком видеть то, что происходит в комнате. Планировка была такова, что она прекрасно могла разглядеть кровать дедушки, и что он делает. Зачем следила? Не знаю. Наверно, прямо тогда сбежать надеялась, ожидая, когда дед уснёт.
А Абельгалим плакал. Закрыл лицо руками и тихонько пускал слёзы, надеясь, что его никто не увидит и не услышит в таком состоянии. Стонал, выл и приговаривал:
– За что нам всё это, о Боже…
Михри не спала всю ночь. Думала, бежать ей или нет. Не знаю, почему, решила остаться. Её можешь не спрашивать, она всё равно ничего не скажет. Тут, скорее всего, сыграла свою роль религия их и крепкие семейные узы. Боялась гнева Аллаха, гнева деда, который мог утром проснуться, не увидеть внучки дома и навлечь на себя и других ещё большие беды, чем были. Межрелигиозные конфликты в станице никому не нужны, а Абельгалим мог кого-нибудь из единоверцев своих вызвонить. Сказать, мол, кяфиры у меня внучку украли. И приедут сюда бравые молодчики. И будут с нашими стенка на стенку драться. И это ещё не самое худшее, что могло произойти. Хотя, кто знает, кто знает… Удивляешься же порою, фантазии человека, а порою и его куриным мозгам. До того глупые вещи творят, что диву даёшься. Однажды был такой конфликт, помню. Пошли друг на друга, а тут один гранату достаёт, и угрожает всех взорвать, если соперники их не сдадутся. Ну, не идиот ли?
Проснулась Михри утром. Живот от голода просто разрывало. Уже половина зубов во рту раскрошилась. В зеркало смотрит – лицо, как у мёртвой, щёки впали, бледная, как смерть. А жить очень хотелось. Снова подумала о побеге, и снова семейные узы и религиозная принадлежность, наверно, остановили.
Решила деда проведать. Заходит, а он лежит в постели, глаза закрыты. Издалека и не поймёшь, спит или нет. Время уже к одиннадцати подходило, а Абельгалим всегда раньше всех вставал. А в этот день спит и спит, не шевелится. Михри подошла к нему, подёргала за руку. Никакой реакции.
Побежала в нашу сторону, да так быстро, будто молния. И сейчас понять не могу, откуда столько сил появилось! Рассказала, что дед не просыпается, вся заплаканная, исхудавшая. У меня у самой слёзы на лицо навернулись, когда бедняжку увидела всю костлявую, опухшую, кожа сухая и бледная, волосы истончились. Прижала к себе её и, прости Господи, молилась, лишь бы дед её умер, и мы смогли бы кроху накормить. Вот, ни капельки не лгу! Впервые в жизни молилась, чтобы человек умер, представляешь?
Через пару минут мужики с врачом нашим местным вернулись.
– Мёртв, – произнёс врач.
– Что ж, пошли хоронить… – сказал один из мужиков, взял пару лопат и пошли они Абельгалиму могилу копать.
Я тут же вскочила на кухню, чтобы быстрее мясо разогреть. А Михри, будто котёнок, учуявший запах креветок. Слюни текут, места себе не находит, стонет, как есть хочется…
После длительного голодания много кушать за раз нельзя. Наложила ей небольшую порцию, съела в один присест, с трудом пережёвывая теми зубами, что остались. Ещё добавки просила, а я с горечью ей отвечаю:
– Попозже…
Даю Михри пару витаминок, книжку со сказками. Бегу к окну посмотреть, что там происходит.
А мужики тело Абельгалима выносили из дома. К могиле донесли, опустили туда и закопали. Потом по пятьдесят граммов за его здоровье выпили. А как тут не выпить? Нормальный же мужик был! Ну, до извержения. Надеюсь, никто не оскорбился…
Так Абельгалим и умер.
***
Антонина Львовна закончила свой рассказ. Последние слова со слезами на глазах из себя выдавливала. И действительно, взглянуть сейчас на эту жизнерадостную девчушку Михри, пережившую страшный голод, и не скажешь, что эта красивая, стройная, жизнерадостная, счастливая, абсолютно здоровая, улыбающаяся девочка когда-то больше на живого мертвеца походила. В любом случае, ей повезло, и я был рад видеть эту девочку, перенёсшую на своих хрупких девчачьих плечах такие нечеловеческие страдания и муки, ныне весёлой и с улыбкой до ушей.
А пока Антонина Львовна игралась с ребёнком, пытаясь отвлечь её от страшных воспоминаний этих шести адских месяцев, что ей пришлось пережить, я мысленно обрисовывал в голове психологический портрет Абельгалима.
Он был ревностно верующим человеком, боялся гнева своего Бога. Истинный послушник, раб его. Исключительно правоверный, но не фанатичный глупец. И когда случилось извержение Йеллоустоуна, как и многие другие верующие всего мира, воспринял происходящее не иначе, кроме как конец света, последний день, апокалипсис. Побоявшись за душу свою и близких людей, стал неустанно молиться, безукоризненно выполнять всё, что было предписано суннами и хадисами. Заставлял семью делать то же самое, желая спасти, таким образом, их души, как делали флагелланты в Средневековье в католической Европе. Не так важно, что свинину во времена голода и великих страданий есть можно, главное ему было показать, что он и его семья выполняли все правила и указания чётко, без ошибок и послаблений. Всё, как говорил Аллах. Доказать ему, что они истинно верующие праведники, заслуживающие рая даже больше других, потому что даже несмотря на трудности, выпавшие им на долю, делали всё, как надо. Ведь, по его мнению, все правоверные мусульмане так и должны были делать в годы Киямата. А те, кто отговаривал – посланники шайтана, несмотря на духовный сан и авторитет среди верующих. Для Абельгалима они были лукавыми, ведущими по ложному пути. А он, в свою очередь, ослеплённый страхом и болью, не желал ничего слушать и видеть. Голод затуманил разум, голос здравого рассудка растворился в диком ужасе перед лицом страшной, неминуемой гибели, боли, которую не способно стерпеть человеческое тело, и страданий своих и близким ему членов семьи. В фанатичной преданности религии, Богу он видел спасение в такие тяжёлые времена, и только в нём, поэтому и мучил голодом и себя, и своих близких. Желал, как, пожалуй, полагал, им добра, и ничего другого. Но на уровне бессознательного, думаю, хотел спасти только свою душу. Показав Богу, что ради рая готов всю семью голодом уморить, то есть «спасти». А значит, видимо, заслуживал там лучшего местечка, как безумная фанатка рок-звезды, желающая попасть на концерт к кумиру исключительно только в первый ряд.
И да, для мусульман фанатичный старик Абельгалим, возможно, когда-нибудь, узнай люди его историю, станет для мусульман символом крепости веры и духа. Но для меня это был просто богобоязненный человек, который увидев гнев природы, перепугался до дикого, неописуемого ужаса, подобного тому, что испытывал первобытный человек, увидевший саблезубого тигра, и стал выслуживаться перед своим Богом, чтобы доказать: «Я больше всех заслуживаю рая! Я больше всех во имя веры страдал! Я им говорил, но они не верили! Я чуть ли не святой! Я сильнее всех мучился, страдал! В отличие от остальных я выдержал! Не сдался! Выполнил даже больше, чем от меня требовалось! И семью свою от греха уберёг!» А потом бы слёзно на коленях просил бы: «Прими меня в рай… Прошу, умоляю!» Таков ли ислам в своей сердцевине? Не знаю. Но больше всего меня мучил теперь другой вопрос. А заслужил ли он рая? Сумел ли доказать, что истинно правоверный? Или же нет, раз обрёк своих близких на голодную смерть, хотя накормить их харамной пищей было, вовсе не запрещено? Верил ли он сам в глубине души, что не творит зла, делает всё правильно? На этот вопрос я вряд ли когда-нибудь найду ответ.
В любом случае, это уже не так важно. Главное, хоть кто-то из их большой, надеюсь, дружной семьи выжил после того, что устроила природа, тех страданий, что выпали на долю этой крепкой и сильной девочки. И смотрю я сейчас на Михри, удивляюсь, как она в свои-то годы сумела выдержать такие испытания! Интересно, какая судьба её ждёт? Не зря же она, надеюсь, прошла через этот ад? Станет врачом, как отец? Писателем? Военным? Учительницей, или путешественницей? Ведущей ток-шоу или успешной женщиной-предпринимателем?
К моему удивлению, Михри сама дала ответ на мой вопрос.
Тянет меня за руку:
– Идём, что-то покажу.
– Что? – спросил я, улыбнувшись.
– Сюрприз.
Пошёл следом за ней в спальню. Там стоял стол у окна, а на нём бумаги. Михри села на стул, взяла карандаш и начала вырисовывать эскиз. В верхней левой части стола лежала стопка её готовых работ около двадцати штук.
– Можно посмотреть? – спросил я, указав пальцем на картины.
Михри ничего не сказала, не желая отвлекаться от любимого занятия, только кивнула головой. Аккуратно взяв рисунки, я начал внимательно их рассматривать один за другим.
