Андрей Владимирович Фёдоров
Правоверный
– Правильно говорили, что вы все пособники шайтана!
– Да почему же?! – недоумённо спросил имам.
– Всё стараетесь на путь ложный меня и мою семью привести, но я не сдамся! Вы лжеучители, наслушавшиеся ереси лжепророков! Правильно всё говорил наш великий пророк Мухаммед! Слова его сбываются!
– Я не лжепророк! – тяжело вздохнул имам, – да и откуда ты знаешь, что Киямат наступил? Только Аллах об этом знает!
– Да ты видел? Женщины, дома высокие, лжеучения, невежество, один грех кругом и природа бушует! – поднял палец вверх к небу. Небо застилала пелена Йеллоустонского пепла, закрывая и так потускневшее солнце, а тот медленно выпадал на землю, будто серый снег, – так что не учи меня, шакал шайтанов, как мне жить! Проваливай из моего дома и не трогай мою семью!
– Ты же детей своих на голодную смерть обрекаешь!
– Зато мы в раю будем! Счастливы! Лицезреть лик великого Аллаха! А ты в аду сгоришь, пёс! Кяфир!
И ушёл в дом, громко захлопнув за собой дверь. Имам с горечью покачал головой и пошёл обратно к людям абсолютно измождённый разговором с Абельгалимом.
Как оказалось, он был не первым, кто извержение вулкана воспринял, как последний день. Имаму до этого уже сотни раз приходилось выезжать на места к людям и объяснять, что есть свинину за неимением другой еды, не запрещено. «Думаете, меня кто-нибудь послушал?» – рассмеялся, осознавая свою беспомощность, имам.
Так он и уехал, оставив Абельгалима, семью его и остальных жителей станицы с тем, что было.
Вскоре у Такчура умерла жена, затем не стало последнего сына. Остался только он, Абельгалим и Михри, которая даже в условиях страшного голода, необычайно крепко вцепилась, чуть ли не зубами в то, что мы называем жизнью. Удивительно крепкая и стойкая перед лицом неминуемой гибели, при этом, не потерявшая надежды. Она и стала случайным свидетелем произошедшего дальше ужаса.
Похоронив сына, Такчур долго горевал, со слезами на глазах смотрел на пухнувшую от голода Михри, понимая, что и она скоро тоже отправится на тот свет. С болью в сердце пытался принять неотвратимость будущего, но не сумел совладать с чувствами.
Ворвался в комнату к отцу. Тот сидел с опущенной головой на кресле и глядел в окно пустыми, лишёнными огонька жизни, безучастными, стеклянными глазами. Щёки впали, глазные яблоки слегка вылезли из орбит, нижняя губа покусана. Услышав шум, обернулся и увидел сына, полного ярости и ненависти к отцу.
– Я иду за мясом для ребёнка!
– Каким?
– Свиным!
– Что? – недоумённо спросил Абельгалим, полагая, что его сын шутит.
– Я пойду за мясом и накормлю себя и свою дочь, и ты мне не запретишь!!! – постепенно повышая голос, отвечал Такчур.
Отец его изменился в лице. Глаза наполнились пламенем гнева, лицо выразило единственную гримасу отчаянной ярости. Его сын, его единственный сын был готов отказаться от веры предков, чтобы утолить своё плотское желание голода, оскорбляя, таким образом, как считал Абельгалим, не только родного отца, но и Всевышнего. Заодно и свою единственную оставшуюся в живых дочь обречь на вечные муки. «Если он это сделает, то весь род наш будет навсегда проклят!» – наверно, так и решил Абельгалим, когда убивал Такчура.
– Ты не посмеешь!!!
– Думаешь, что остановишь меня?! – спросил Такчур, – да у тебя сил не хватит, чтобы встать! Ты же от голода совсем ослаб! Так правильно! По половине мёрзлой картошины и маленькому сухарю в день… Тут и богатырь взвоет, как собака! А ты…
Он недооценил отца. Только вышел из комнаты и уже собирался натягивать на себя ботинки, как из комнаты выскочил Абельгалим с глиняным горшком над головой и разбил его о макушку собственного сына. Тот упал без чувств. Михри, увидев это, спряталась, выглядывая из-за угла, тряслась от страха, как осенний лист на ветру. Потом отвернулась, спрятавшись за стеной, села на корточки и начала тихонько рыдать, не в силах что-либо изменить, исправить.
Абельгалим был ещё полон сил. Голод пока не одолел его, поэтому и сил на убийство сына хватило. Он не чувствовал вины за смерть сына, считал себя правым, ведь он спасал семью от вечных мук в аду, полагал, что, как глава семьи, делает всё правильно, ибо на кону их души. Потом он просто сидел, уставившись в стену, будто просверливая её безучастным взглядом. Быть может, представлял себе, как набивает себе желудок, а, возможно, так вот, без эмоций теперь горевал по сыну, которого только что и убил своей собственной рукой, осознавая, что он же всё-таки человек. И на какой бы мерзкий путь ни встал бы его сын, он всё равно остаётся родным, близким ему человеком одной крови. Кто знает…
По крайней мере, местным жителям, ставшим случайными свидетелями похорон Такчура, так казалось. Он тащил тело сына безо всякого труда, дёргая за ноги, волоча по земле, обёрнутого в чистую белую простыню. Даже ни разу не запнулся, не пошатнулся, хотя голод должен бы лишить Абельгалима последних жизненных сил. Положил тело сына на землю, откопал неглубокую могилу, где раньше выращивали крыжовник, и прочитал заупокойную молитву. Положил в яму тело, закопал и вернулся в дом. Просто, и всё. Не плакал над могилой, не позволил Михри видеть, как хоронит её любимого папу. Просто ушёл, только осмотрев безразличным взглядом случайных зевак. Махнул рукой и захлопнул за собой дверь.
После этого жители станицы стали всерьёз волноваться за Михри. Она в одиночестве в одном доме с человеком, что без всяких зазрений совести во имя веры отцов и спасения души убил собственного сына. Что он сделает с внучкой, приди ей в голову какая-нибудь глупость, оставалось только догадываться.
Глупость эта не заставила себя долго ждать, хотя для нас это был больше здравый рассудок голодного человека, нежели бестолковый демарш маленькой девочки, тут и там совершающей опрометчивые поступки в силу совсем ещё юного возраста.
Дело было к вечеру. Народ возвращался домой, кто с работы, кто в магазин шёл за продуктами. Внезапно из дома Такчуры выбегает голодная, опухшая Михри. Знаешь этих… Анорексичек? Она выглядела именно так. Только голодом не ради фигуры хорошей себя морила, а дед ей запрещал есть свинину, потому что харам. И кричит во весь голос из последних сил:
– Прошу, дайте мне хоть немного еды!
А следом за ней выходит дед, на вид, как скелет или призрак какой-то, хватает её за руку и тащит домой, оскорбляя по матери в пять этажей. Все понимали, что в чужой монастырь со своим уставом лучше не лезть, но представь ситуацию. Девочка накормить её умоляет, а дед обратно в дом тащит, где её лишь смерть ждёт. Конечно же, хотелось её оттуда вытащить и накормить. В общем, жуть, да и только. Будто зомби живого человека в могилу тащил…
Тут местный тракторист Володька не выдержал. Подбегает к Абельгалиму и выдёргивает Михри из его цепких, как когтей у стервятника, рук. Тот буквально взвыл от ярости. Нападает на Володьку, начинает его колотить. Поначалу он старался ударов Абельгалима не замечать, ибо совсем с голоду ослабший старик не мог по существу ничего Володьке сделать. Но его бить, как в медведя палкой тыкать. Психанул, развернулся и как вдарил Абельгалиму по роже… Тот упал навзничь, застонал от боли. Благо, хоть жив остался и в сознании. И чуть не плачет, молит:
– Верни мне мою внучку! Не смей её на путь греха вести!
– Я и не веду, – отвечал Володя, – её накормить надо. Потом вернём в целостности и сохранности…
– Нет!!! – Абельгалим так сильно выкрикнул, чуть голос не потерял. Так, знаешь, будто на казнь её ведём. А где для неё казнь то была? Да и если бы сразу и безболезненно, а ей с голоду подыхать вместе с дедом в мучениях, страданиях. Я сразу вопросом задалась: если Аллах любит мусульман, добра им желает, чего он тогда семью вашу на такие муки обрёк? Так не обрекал же! Твой же выбор, не жрать то, что можно, если ничего другого больше нет…
Володя взглянул на Абельгалима, всего опечаленного, как будто у ребёнка конфету отняли, и сжалился. Человек в этой ругани, потасовке последние силы потратил. И так, сколько дней ни крошки в рот не брал, а тут сам, без помощи подняться даже не мог, ходил еле-еле. Какого труда ему стоило за внучкой ринуться из дома, оставалось только догадываться. Но и Михри буквально с ног валилась, поэтому Володя в последний раз попросил:
– Слушай, отец! Будь человеком. Позволь нам внучку твою накормить! Мы же ни тебе, ни ей зла не желаем. Ладно, ты, старик, от голода помрёшь, твоё право, но ребёнка то зачем за собой на тот свет тащить?! Ну, пусть возьмёт на душу грех, раз так плохо это у вас. Чей, выживет, отмолит со временем: добрые дела будет вершить, нищим помогать. Может, вообще в космос полетит, героиней станет… Ну, не губи её! Дай накормить, ради всего святого!
В ответ ничего вразумительного Володя не услышал. Махнул рукой и вернул девочку старику. Тот с трудом на ноги поднялся и повёл Михри в дом.
Тут уже я не выдержала, говорю Володе:
– Ты с ума сошёл?! Погибнет же девчушка!
Он затылок почесал и ответил:
– Подождём. Как-то не по-человечески у деда внучку забирать. Старик уже совсем плох и слаб от голода стал. Если помрёт сегодня, завтра, дай Бог, девочка выживет, заберём, накормим. Коли переживёт её, или оба долго жить прикажут, то, знаешь ли, не мы её голодом морили. Наоборот, помочь хотели…
Вообще Володя, как потом рассказывал, рассчитывал, что когда Абельгалим ночью уснёт, она тихонько сбежит, там и накормим. Оставалось только надеяться, что Михри не сглупит, мол, раз дед сказал надо, значит, надо, да и сбежит от дурачины этого поехавшего, прости Господи за язык мой!
Она потом рассказывала, что сидели они в комнате. Старик развалился в своём кресле, совсем ослаб, даже веки с трудом открыть мог. А Михри сидела за столом и ковырялась в вилкой в тарелке, доедая последний кусочик мёрзлой картошки. Чёрт знает, где они её достали.
До сих пор удивляюсь, как же сильно она хотела жить, раз не погибла, как вся её семья, ещё в самом начале. Даже тогда, выбегая из дома, выглядела она крепко для человека, поедавшего в последнее время крошки со стола. У них, что было? Консервы одни только и остались, да и того совсем мало. Сокращать порции пытались, всё равно, еда улетала только так.
