Андрей Васильевич Евсиков
Курс
Дни КМБ заполнены плотно. Хороший объём базовой информации необходимо загрузить в мозг гражданского полуфабриката для доведения его до промышленного военного образца. Много внимания уделялось строевой подготовке. Время, проведённое на плацу, приносило требуемый результат, но до слаженной коробки было ещё далеко. Бабковцы с благоговением смотрели на то, что вытворяли старшие курсы, которые уже приводили в состояние ступора и открытых ртов жителей Краснодара, проходя по улице с исполнением строевых песен. Это уже не был «Щорс» от замученных марш-броском можайцев. Это уже гремело!
Со временем все курсы делали это. Но существовала и пара подразделений, чьей задачей было стать истинным шедевром и визитной карточкой училища. Месяцы, проведённые на плацу этими коробками, поначалу вызывали только сочувствие у остальных курсантов. Но то, что они выдавали в результате, не могло сравниться ни с чем увиденным Андрюхой в престижных столичных полках и в других частях. Хотя затея и сродни вырезанию шедевров изо льда, в неё вложили душу начальник факультета, курса, курсовые и сами курсанты.
Существовал и ещё один персонаж, служивший визитной карточкой КВВКИУРВ. Курсанты звали его просто «Дед».
Дед был преподавателем кафедры механики, а по совместительству – знаменитым Алексеем Алексеевичем Кадочниковым – автором «Русского стиля» и уникальных методик рукопашного боя. Его подопечными были не только курсанты молодого КВВКИУРВ, но и спецподразделения. Часть программы выступления парадных коробок находилась в ведении Деда. После эффектных, с элементами фокусов, перестроений начиналась демонстрация уникальных трюков. В результате упорных тренировок массовое исполнение авторских приёмов обращения с автоматами от Деда шокировало зрителей. Далее шла демонстрация приёмов рукопашного боя, начиная с традиционных из общевойсковых методик, и с плавным переходом в шедевры от Кадочникова. Во времена Ютьюба Андрюха упорно пытался найти хоть какие-то записи выступления коробок КВВКИУРВ, но так и не смог этого сделать. Очень жаль!
Второй по важности была тема личного оружия. Боевой автомат Калашникова уже не рассыпался в руках, как на уроках НВП в школе, когда удавалось разбирать его за семь секунд. Нужна была сила в пальцах. Но разборке-сборке автомата на время в училище внимания не уделялось. Офицеров волновала готовность курсантов к первому выезду на стрельбище и к чёткой отработке всех действий от «на огневую позицию…» до доклада «…стрельбу закончил». Не допустить возможности усталых и запрессованных чудиков тупить являлось главной задачей.
Это был первый выезд в открытых кузовах бортовых газонов на стрельбище в Горячий Ключ. Возможность замёрзнуть жарким краснодарским летом полностью отсутствовала. И это был первый глоток псевдосвободы после трёхнедельного заточения в казарме и на плацу.
Но программа отношений с личным оружием по окончанию стрельб была выполнена менее чем на треть. Ещё предстояло познакомиться с маниакальным отношением Бабкова к понятию «чистый автомат». Если зарядить современные стиральные машины на неделю стирать этот автомат во всевозможных порошках, соответствия требованиям чистоты, предъявляемым Санычем, добиться не удастся. Более того, если у курса появлялся хоть намёк на личное, переименованное в «лишнее», время, наилучшим способом его препровождения, по приказу Бабкова, являлась чистка оружия. Даже если предыдущая закончилась полчаса назад, а из автоматов не то что не стреляли, а на них даже, по традиционному армейскому выражению, муха не занималась любовью. Последующие десятилетия Андрюха не мог смотреть фильмы, в которых стреляют. Маниакально-навязчивая мысль не оставляла ни малейшей возможности вникать в суть, а парализовала мозг банальным вопросом: когда эти уроды начнут чистить свои стволы?!
Взаимоотношение с казармой было следующей темой. В казарме Бабкова всё должно быть более военно-образцовым. Технологии отбивания канта на кровати при помощи табуретки доводились до совершенства. В тумбочках даже одеколон должен быть одинаковым. Вопросы выравнивания по нитке кроватей и подушек на них по важности приравнивались к глубине выкапывания окопа перед боем.
Если курсант почувствовал хоть намёк на минуту отдыха или расслабления, мозг должен начать лихорадочно анализировать: что ещё не сделано? А такое находилось всегда. Как минимум необходимо подшиться, почистить сапоги и пряжку. Закон Мёрфи «Если у вас всё хорошо, значит, вы чего-то не знаете» действовал до его озвучания. Но в течение пяти лет усилиями сум… неординарного начальника курса в голову закладывались и более важные принципы из разряда: «Если не ты, то кто?», «Мои проблемы – это мои проблемы, и решать их нужно без соплей и поиска сострадания у ближних в попытке частичного перенесения проблем на них». А также ответственность за всех и всё, что попало в зону твоего влияния. И вся эта хрень забивалась настолько глубоко, что избавиться от неё до конца жизни редко кому удавалось.
Ежедневное многоразовое приведение казармы в “картинку” в большей степени было задачей наряда. Конечно же, наивысшей зоной ответственности дежурного по курсу являлась оружейка с более, чем сотней калашей, но главным поводом для «вынесения мозга» становился порядок в расположении. Не прочувствовавшему на своей шкуре значение слова «порядок» объяснять бесполезно. Как минимум трижды в день по казарме пробегались более сотни человек. Формально ответственность за кантик на кровати и порядок в тумбочке закреплена за каждым курсантом. Но при появлении с проверкой персонажа под кодовым названием “Боинг”, в действительности – генерал Придатко, целью бомбометания становился именно дежурный по курсу.
Майор Бабков буквально воспринимал цитату: «Если армия много лет не воюет, она начинает драить казарму». Когда второкурсники бабковцы переселялись в другую казарму, там обнаружился хороший паркетный пол, покрытый лаком. Но произошла какая-то таинственная несовместимость вида этого пола с представлениями Саныча о правильном сочетании объектов во Вселенной, и приговор был вынесен быстро. Ожидание циклёвочных машин, по меркам Бабкова, не должно было осуществляться более двух дней. И этот срок вышел. К тому же циклёвочная машина не могла подобраться вплотную к стене. Череда прекрасных дней для курса превратилась во многочасовое отскребание стёклами множества слоёв лака. Сначала в местах, куда не могла добраться циклевалка, а потом и, чего мелочиться, во всей казарме.
Санычу грело душу осознание, что курс «при деле», а не разлагается бесцельным прокуриванием лишнего времени. Матюкая Бабкова, казарму и того, кто придумал красить паркет лаком, курс в упорных боях на карачках освобождал от этого лака метр за метром казармы и в самом страшном бреду не мог представить, что им это придётся делать на бис. После победы над лаком паркет был покрыт суриком и мастикой, и наряд обрёл вожделенную возможность натирать него «машкой». Если после пробегания ста человек по паркету не во всякую погоду видно, что необходимо протереть, то на правильном казарменном полу оставался заметен даже одиночный след сапога. Работала военная логика.
Но объекты во Вселенной так и не заняли правильные места, которые смогли бы удовлетворять представлениям Саныча о торжестве разума. Вычислив, что не так, Саныч поставил задачу: нужен сурик другого цвета. Если выплёвывать бесцветный лак не бросалось в глаза, то отскоблённый от пола всё теми же осколками стёкол коричневый сурик был и в носу, и в ушах, и плевались им долго.
После снятия с паркета очередного слоя Саныч бесцеремонно приказал всё вымазать мастикой. К счастью, до Бабкова удалось донести информацию о том, что паркет истощился основательно, и после следующей циклёвки казарма останется без пола. Это обстоятельство лишило Саныча кайфа, на который он явно подсел, – наблюдать, как курс скребёт стёклами пол в подразделении.
В казарме первого курса полы были деревянные. А главное – казарма была новой. Делать в ней любое подобие ремонта выглядело нелогично, и передовым «отделочным технологиям от Бабкова» пришлось ожидать тестирования целый год.
Успешно прожив первую и самую трудную неделю жизни, курс выдвинулся в баню. Свою баню в училище ещё не построили. И это было «в кайф». Сродни глотку свежего воздуха с подлодки – любая возможность выйти за пределы училищного забора в годы казармы. Городская баня, способная помыть роту, была не самой близкой, а километрах в трёх на Октябрьской. Раз в неделю каждый курс выдвигался строем на помывку и смену нательного. Это был праздник. Гражданский Краснодар жил своей размеренной жизнью. Частный сектор начинался практически через квартал. Добротный асфальт или брусчатка между утопающих в зелени заборов, с которых свисала алыча, урюк, вишня.
Андрюха отчётливо помнил тот день, когда курс Бабкова в первый раз пересёк КПП и Северную улицу.
«Курс!» – скомандовал старшина Заварин. Соответствующий рефлекс был уже выработан, и бабковцы изобразили подобие строевого шага.
«Что приуныли? – не унимался Заварин. – Не успеете опомниться, как будете идти в баню по этой дороге в последний раз!»
Раздавшийся в ответ звук сочетал в себе переливы воя и хохота. «5 лет! – в ужасе подумал Андрюха, – 5 лет впереди!!! Да это, блин, целая жизнь! Жизнь в… дурдоме! Вот, блин, зараза этот Заварин!»
Присяга, как ни хотела подождать пробивающихся к ней сквозь шквал тягот и лишений армейской службы новобранцев, а всё стремилась удрать за горизонт, её всё-таки догнали, и этот день наступил. Показавшаяся с год пара летних месяцев мытарств была преодолена, ритуал отработан. И вот бабковцы в парадке с автоматами на плацу, и это уже не тренировка. По такому случаю Андрюхины родители первый раз в жизни предприняли совместный выезд на юг. Вряд ли они столь сильно мечтали о Ленинграде, чтобы не обрадоваться тому, что новым непустым словом в географии для них зазвучал Краснодар. Но финансовое положение так и не позволило им приезжать часто. Может, тройку раз и на выпуск. Старшая сестра была в Москве, выдавалась замуж, и финансирование всех её мероприятий имело наивысший приоритет.
Для Краснодара события разряда присяги в КВВКИУРВ принимали городской масштаб. Желающих поприсутствовать было хоть отбавляй. Для теперь уже настоящих курсантов этот день пролетел быстро. И началось самое длинное в их жизни учебное полугодие – первое.
Первое расписание занятий по истечении времени так и оставалось белым. Это после отпуска выработалась привычка заштриховывать в нём дни, символически приближаясь к следующему. Абсолютно новое и белое расписание занятий стало ассоциироваться с событием тяжести железобетонной плиты, положенной на мечты о свободе. Начиналась выработка именно тех черт характера, которые и позволяли в жизни подступать к неподъёмным и непомерным задачам и объёмам работ, часто с непредсказуемым результатом, вгрызаться в них, и упорно день за днём «рыть рогом землю», не сдаваясь неделями, годами, иногда и десятилетиями, выковыривая из всех закоулков души осколки приобретённых в казарме стойкости духа и упорства, собирая их в кучу и даже «пробивая стены головой» на отдельных этапах.
Когда в абсолютно белом расписании с более чем полутора сотнями клеток закрашивались первые три, железобетонная плита уже начинала казаться не столь монолитной и неприступной. По крайней мере, появлялось осознание, что её в принципе можно грызть. Когда же были закрашены 7 клеток, а потом и все 10, загорался огонёк надежды, что и это пройдёт. И во всём есть смысл, и всё небесполезно. А значит, время послеотпускных соплей прошло. Реальность – она здесь. Не всё так уж и плохо. И много интересного. И есть перспективы, и будущее, и оно достойное. И всё самое лучшее – впереди. И пора показать американскому империализму, что его гроза затихла лишь на немного и вернулась к набору силы. В чём никогда не сомневался преподаватель матанализа Василий Андреевич Бухтояров.
Незаметно расписание заштриховывалось на треть. И всё уже шло своим чередом. Тяжесть с души никуда не уходила. Просто приходили навыки нести её как неотъемлемую часть этой самой души. Андрюха ещё не понимал, что так будет всю жизнь. Эти кирпичи с годами никуда не деть. Как ни старайся, но их будет становиться всё больше и больше. И больше сил понадобится, чтобы с ними не просто существовать, а жить полноценной и максимально яркой жизнью, пытаться создавать и творить, и заряжать энергией других. Поначалу это будет просто ответственность за тех, кто попал в зону твоего влияния. Потому оно и ярко, и радостно так в детстве, – пока не за кого переживать, стараться оградить от бед, помочь избежать ошибок. Но время беспечности проходит, и жизнь становится фактически уже не твоя. Она – тех, кто пришёл наделить её смыслом.
К этой тяжести ответственности и переживаний будет добавляться и расти тяжесть собственных грехов и ошибок, некоторые из которых исправить нельзя. И ничего не остаётся, как нести и этот груз и надеяться в душе на прощение. Потом будет прибавляться груз из чернухи и негатива от несправедливости и скотства. Свинства на дороге. Собственных срывов и неправоты. Накапливающихся болячек… И со всем этим по-прежнему необходимо жить полноценной жизнью, потому как одну из главных обязанностей человека – стараться быть счастливым – никто не отменял.
Пока же «тренировка расписанием» только начиналась.
Строевая подготовка, общевойсковые уставы, математика, физика, военная история, физподготовка, история партии. Подъём в 6:10, зарядка с выбегом за пределы училища, умывание, заправка кроватей, порядок в тумбочках, построение, на завтрак, завтрак, лишнее время, развод на занятия, пары, пары, пары, в расположение, построение на обед, обед, лишнее время, самоподготовка, работы по благоустройству, хозработы, уборка территории, чистка оружия, построение на ужин, ужин, лишнее время, подшиваться, чиститься, готовиться к завтрашнему дню, обязательный просмотр программы «Время», отбой, конспектирование материалов XXVI съезда КПСС, ликвидация учебных хвостов, упал, забылся – будни вне наряда. В караулы первокурсники не ходили. Рано доверять салагам бегать с автоматом и боевыми патронами вокруг складов в Афипке или подследственных в комендатуре. Но наряды всех видов за первые три года казармы были пройдены многократно.
Считалось, что самым тяжёлым является наряд по столовой. Трижды в день накрыть столы, убрать, подмести, помыть посуду за тремя тысячами едоков – огромный объём работы для 20 человек. Но Андрюхе наряд по столовой нравился несравнимо больше, чем по курсу. Даже если выпало «идти на дискотеку».
Дискотекой называлась посудомойка. Посудомоечная машина на ней, конечно, имелась, но эффективностью она обладала никакой. После каждого приёма пищи три человека дискотеки были обязаны загрузить в машину с десяток тысяч тарелок, протереть их тряпкой на выходе и отправить в сушилку. Практически, бесконечный процесс в течение суток. Было как в бане. Ну а когда на дискотеке работал Ефим, туда в свободное время приходили и другие курсанты наряда – послушать шедевры в его исполнении.
Помимо учёбы, нарядов, физической и строевой подготовки, ремонтов, работ и прочих внутри-училищных нагрузок командование находило возможность задействовать личный состав и на общественно-полезных мероприятиях. В кайф были выезды на поля в помощь сельскому хозяйству, например, на уборку помидоров. Кубанские помидоры не сравнить с турецкими. Но ими можно было и обожраться, что не упускали делать.
Будни были нелёгкими, но более-менее предсказуемыми. С выходными и праздниками сложнее. Если только в Краснодаре не намечались какие-нибудь грандиозные празднования, в программу которых обязательно включались парадные коробки КВВКИУРВ или организованная массовка в спортивных костюмах. Но это будет позже. Пока же любой из выходных грозил обернуться, как минимум, утренним забегом на три километра. Дистанция официально считалась менее изматывающей, чем в километр, но на практике такой выходной превращался в сдыхание в муках на жаре.
Предстартовый мандраж вносил незабываемо яркие ощущения в бренность бытия. Но так будет продолжаться до начала четвёртого курса. Нет, эту дистанцию не отменят. Просто, если до этого её заставляли бегать раз или два в месяц, и объявление «завтра три километра» откликалось проклятиями в душе, то на четвёртом курсе трёшку стали бегать два раза в день. И никаких негативных эмоций это не вызывало. Сделать разряд на трёшке уже не составляло труда. Причиной являлась министерская проверка по физподготовке, под которую бабковцы непланово попали. Пока же спортивно-массовые мероприятия были развлечением в выходные и праздники для ответственных по училищу генералов и полковников.
Генералом Придатко применялась единственная технология прохождения училища через праздники, когда ему выпадала очередь быть ответственным. По его твёрдому убеждению, наилучшим способом отмечания праздника являлось нахождение училища в полном составе и целый день на плацу, что сводило к минимуму количество возможных залётов в увольнениях и шансы снижения рейтинга. Но спортивно-массовыми мероприятиями он также не гнушался. Для личного состава всё происходило строго по правилу: «Для солдата праздник – что лошади свадьба: голова в цветах, а зад в мыле».
Краснодарская зима нехотя выползала из-под красно-золотого ковра опавших листьев, которым не суждено было оставаться на земле более часа на территории училища. Но на стрельбище в Горячем Ключе они расстилались ровным слоем, переливающимся в лучах тёплого кубанского солнца. Здесь листва обосновалась минимум до конца февраля, так как выпадение снега на Кубани ранее этого было климатическим отклонением. А вот гроза в декабре, сильно удивившая Андрюху, воспринималась местными как обычное явление.
Первый Новый год курс встретил в кроватях без вариантов и без надежд на послабление. Только Заварин включил телик в Ленинской комнате, и бой курантов возвестил о наступлении 85-го. Произнеся с традиционной издёвкой поздравления в стиле «если хочешь быть здоров, ешь один и в темноте», старшина Заварин с приближёнными закрылся в Ленинской комнате для, официально, совещания, а на деле – тайного просмотра «Огонька».
Первая подготовка к экзаменам и первая сессия. В вопросах муштры она принесла послабления. Как во времена водяного перемирия в Африке, солдафонщина в период сессии стихала, и кровожадность хищников, имеющих власть наказать курсанта, была под неявным запретом. После объявления приказа «мозг должен думать», всё свободное и лишнее время выделялось на самоподготовку. Главный стимул был один – не сдавший сессию в отпуск не едет. Как минимум до пересдачи. А зимний отпуск был короток – меньше двух недель. Но требуемые общие показатели училища, теперь уже по успеваемости, играли в помощь курсантам.
Сессию сдавали даже немногие нацмены, у которых и с русским языком были большие проблемы. Всегда существовала возможность возместить другим способом неспособность отдать долг родине хорошими показателями в учёбе. Работы в училище хватало, и всем находилась по способностям. Нужно было быть откровенным маргиналом, чтобы умудриться не сдать первую сессию. С другой стороны, для получения знаний в КВВКИУРВ были созданы все условия.
В новое училище собирался неординарный преподавательский состав. Нет, профессоров туда не ссылали, но Андрюха не мог вспомнить ни одного преподавателя, кто бы не был экспертом в своей области и знал бы предмет только поверхностно. Некоторые гражданские проявляли равнодушие к тому, как внимательно аудитория пытается воспринимать сложный материал, но, тем не менее, давали его очень подробно и ответственно.
В первую сессию личный состав только сортировался по способностям и усердию в учёбе. Потом всё было иначе. Для тех, с кого бесполезно требовать огромной мозговой активности, находились и закреплялись сферы деятельности по отработке задолженностей согласно имеющимся талантам. Ефим, например, умел не только круто петь, но и шикарно рисовать, писать, оформлять. Андрюха не был уверен, что добрый малый Ефим освоил хотя бы операции с дробями, но никто особо не сомневался в том, что ему это и не понадобится. Здравый смысл говорил, что нет необходимости требовать отличные знания математики или физики, если есть возможность принести гораздо больше пользы в других областях. Но потом тот же здравый смысл «курил в сторонке», когда выяснилось, что Ефим после увольнения преподавал на компьютерных курсах, а Серёга Фёдоров перманентно обосновался в старшем преподавательском составе местного Политеха, в то время как большие умы, в лёгкости осваивавшие матанализ и сложные прикладные дисциплины, тупо ушли в коммерцию.
Тем же, кто сделал ставки на профессионализм в интеллектуальных областях, предстояло развивать особую способность мозга осваивать огромный и неимоверно сложный материал в кратчайшие сроки, даже если он потом быстро забывался по ненадобности. И это была именно та тренировка, которая позволила Андрюхе достичь высот в профессиональной деятельности. Пока же будущими спецами самоподготовка воспринималась как хорошая возможность подготовиться к сессии, а остальными – как возможность выспаться.
И вот этот столь долгожданный день настал. Самые длинные и самые сложные полгода жизни прошли. Сессия сдана. Крупных залётов нет. Впереди – перспектива первого короткого отпуска. Разум отказывается верить, что гражданская жизнь существует, и она не только для «ботаников». Мир так долго был схлопнут до размеров казармы, что выходить наружу стало страшно. Полученные инструкции предписывали не расслабляться, ходить везде в форме и считать происходящее коротким сном и неправдой. И приходилось-таки эту форму минимум дважды надевать – для постановки на учёт в комендатуре и снятия с него. Первые особо отличившиеся получали отпускные документы и покидали казарму. Дошла очередь и до Андрюхи.
И случался «эффект засветки», когда яркость картинки превышает чувствительность фотоприёмника и получается сплошное белое пятно. Ровно таким пятном в памяти Андрюхи и остался выход через КПП и путь до вокзала. Эмоции зашкаливали.
Ехать пришлось через Орёл. Прямых поездов до Брянска зимой не ходило. Ехали вдвоём из группы. Добрый малый Андрюха Кобелев, получивший за некоторую демонстративную флегматичность кличку Козырь, был из Орла. Приехали к полуночи. Снег, мороз, настоящая зима —круто! Единственным способом достичь Брянска являлась электричка в полшестого утра. Оставшись один и не особо комплексуя по поводу этого, Андрюха погулял по зимнему ночному городу. Шинель не позволяла замёрзнуть, и он благополучно дождался электрички. Ещё три часа, и вот он – Брянск – город из снов о прошлой жизни. Такой же зимне-бело-морозный и притихший в раздумье, как встретить получившегося вместо можайца бабковца. Всё было в кайф. Замёрзшее окно тралека на задней площадке, горка, по которой взбирались классом в походе в цирк, набережная, мост через Десну, Т-34 на постаменте, ж/д мост, родная остановка, дом, родители, комната… Невероятно!
Короткие дни летели быстро. Первый ушёл на поездку в комендатуру и чкание в форме по знакомым. Обнаружив, что у всех давно свои заботы в виде учёбы, работы, у некоторых и семьи, Андрюха исследовал другие варианты восстановления от полугодовалого стресса в казарме. Зашёл к Вове, и его мать объявила, что тот скоро прибудет на каникулы, и это совпадёт с его днём рождения.
Отмечать дня рождения Вовы было очень давним ритуалом. Всё проходило через застолье и вечер в компании подруг. Компания получалась небольшая – 4–6 человек, а вечер – вполне безобидным. «Подбор персонала» был исключительно в ведении Вовы.
Оставалась пара дней отпуска, и предчувствие скорого пробуждения уже сказывалось. Не испытывая особого душевного подъёма от догадки, кого из Вовиных старых подруг, вероятно, придётся увидеть, Андрюха прибыл на торжество. Вовина мать, как всегда, постаралась и проявляла природную интеллигентность и мудрость учителя с многодесятилетним стажем. Это потом упыри во власти будут заставлять учителей превращаться в холуёв и инструмент подтасовки бюллетеней на голосованиях, а в те времена у них ещё была возможность посвящать жизнь любимому делу.
Вова приехал за день до этого, но с поразительным талантом успел обо всём позаботиться. И, к приятному удивлению, в банке подруг Вовы нашлись абсолютно незнакомые. Морально придавленное неотвратимостью скорого отъезда восприятие окружающей действительности не позволяло загораться радужными перспективами длительного общения, но что-то необычное в душе возникло сразу.
«Итак, она звалась Татьяна». Не было сомнений, – раньше не встречались. Но уже через несколько минут появилось ощущение, что они знают друг друга давно. Ни намёка на выпендрёж, болтливость или заносчивость. И это так гармонично сочеталось с неподдельной открытостью и резонировало с представлениями о нормальных отношениях между людьми, что опасение возможных моральных травм для обоих, в связи с неминуемым отъездом, притупилось полностью.
Это через много лет ему стало понятно, насколько далека была Татьяна от сложности ситуации, в которую её втянул обормот Вова и познакомил со своим другом-придурком. Даже будучи предупреждённой о его скором убытии, какие были у неё шансы получить хоть малейшее представление о времени и расстоянии, которые должны были их разлучать? В отсутствие мобильной связи и возможности всё бросить и приехать. Откуда ей было знать о “белом расписании”? Что фактически казарма – это та же тюрьма, откуда нет выхода, по крайней мере короче чем в годы. О том, под каким прессингом приходится жить месяцы между короткими отпусками.
Только через десятки лет, после сложных жизненных заморочек и взросления дочерей, стали доходить простые истины, элементы женской логики и прочие нюансы абсолютно иного видения мира, жизни, планов на эту жизнь, стремлений и потребностей. Но до этого было ещё далеко. Вечер посвятили изложению информации друг о друге и прочей безобидной болтовне.
Явление Татьяны было настолько естественным и обезоруживающим, что отодвинуло в тень все опасения и размышления о том, что дальше. Два человека просто наслаждались обществом друг друга. Ей было интересно, а он обомлел, неожиданно очутившись в мире без войны. В мире иного умиротворяющего бытия, когда кажется, что всё, что тебе нужно для счастья, – вот оно, рядом. «Тут потом будет над чем поработать доктору Бабкову».
Часы необычного вечера утекли сквозь пальцы. Морозный город, путь до Татьяниного дома, несколько минут прощаний. Он попросил адрес, она, не раздумывая, продиктовала. Вот и всё, казалось. Нужно забыть. Не мучить ни себя, ни её. Только вот не поймёт. «Останусь очередным придурком, промелькнувшим в её жизни». Только ощущение, что что-то изменилось, не проходило. По крайней мере ему будет кому написать, не только родителям. Нужно будет только решиться.
Замёрзший поезд оттаивал, подходя к Воронежу. Последние часы псевдосвободы. И вот она – казарма. Доклад по форме о возвращении и отсутствии залётов, парадка на ПШа. Народ стекается в прострации. Понемногу общение с братьями по участи начинает растапливать ступор в голове, образованный осознанием неизбежности и бесконечности грядущего полугодия. Ещё вчера была не казарменная кровать, и не Заварин являлся ему на ночь. Ещё вчера была Татьяна. Но в программе сегодняшнего вечера, как и почти пары сотен следующих, сказки уже не будет. Завтра всё закрутится заново. Злющая предательская тоска будет пытать несколько дней, пока не отляжет через неделю.
Государство в лице преподавательского состава КВВКИУРВ продолжало давать качественное и достойное образование слушателям, которые были в состоянии воспринять и оценить. Оценить, правда, получалось позже, и с ощущением угрызений совести за собственную неблагодарность и выплеснутый в адрес тех лет негатив. Оценить, очутившись в последующей позорной эпохе, пожиравшей созданные в те времена материальные блага и остаток достойных людей, которые не проявили способностей или желания перестроиться под среду меркантильного благопожирания и немыслимого уровня лицемерия. В стаде, отвергнувшем всяческие принципы и общечеловеческие ценности, заменив всё враньём и лицемерием, как в воде: всё достойное не способно удержаться на плаву и имеет единственную участь – уступить место нетонущим ценностям современной эпохи.
Василий Андреевич Бухтояров был не из тех, кому наплевать, как воспринимают излагаемый им материал. А излагал он наиболее сложные вещи из общеобразовательных дисциплин – матанализ. Талантливо сочетая суть и методику решения дифференциальных уравнений с лирическими отступлениями на тему важности и почётности миссии, выпавшей на долю слушателей, а именно стать Грозой Американского Империализма, Василий Андреевич не оставлял вариантов для полного вылетания всего влетевшего в одно ухо из другого. Что-то – если не матанализ, то эмоции в голове должны были оставаться.
Воодушевляющие лирические отступления так прямо с дифурами не пересекались. Как правило, существовало несколько условий переключения алгоритма изложения на них, и часто без обратного возврата к матанализу.
Первым вариантом было обнаружение в аудитории спящего курсанта. Нет, к вынесению приговора и к расстрелу это не приводило. Василий Андреевич никогда не опускался до уничтожающих репрессий. На карандаш он, конечно, мог взять особо отъявленных, но только чтобы проявить немного больше объективности на экзамене.
Тирада по поводу спанья на лекции всегда была однотипна, продолжительна, но воодушевлённость её со временем не снижалась. Плавно переходя от вводной части о ценности отведённого человеку времени к важности выпавшей миссии, Василий Андреевич декларировал постулаты: «Ты миллион лет спал! Миллион лет будешь спать! И ты проявляешь сейчас такую глупую расточительность, погружаясь в сон в важные моменты дарованной тебе жизни! Ты! Гроза Американского Империализма! …»
Второй вариант слушатели часто провоцировали умышленно. Когда мозг начинал кипеть, а до конца пары ещё оставалось полчаса, кто-то из курсантов тихонько, как бы комментируя что-то соседу, но так, чтобы услышал Василий Андреевич, упоминал слово «Пугачёва». У Василия Андреевича безвариантно срабатывал рефлекс, на который все рассчитывали. Остаток лекции был посвящён пламенным речам о том, какой вред государству, обществу, планете и Вселенной в целом приносит эта политическая п… Пугачёва. Народ расслаблялся в упоении до конца пары.