Андрей Толстой
Бывайте!
Предисловие
Солнечный свет серебрит сугробы,
Сваливаясь, создавая салют свежести.
Сыпется соль, соткав сизый саван.
Струится, скользит, спит снежный север.
Скромный старик со своею скупою старухой
Смело ставит стакан самогона,
Сопьётся, съест сытный сырок.
Сердце спокойно, сопит самовар,
Седлая скатерть-самобранку,
Свистнет свирель, собака скулит,
Сослепу спутав соседа.
Спичка – свеча скучно сгорела.
Слезами сосулька скорбит.
Старый солдат-сослуживец сюсюкает сына.
Скульптор – сиреневый снег созидает снопы.
Стая сорок, соревнуясь, снуёт, словно скачки.
Студент собирался спугнуть своим сапогом.
Спит снеговик слегка смущённый,
Снятся сладкие свиданья со Снегуркой.
Слабый скрипач – священный сорняк,
Слуга стройных струнных сонат.
Скиталец – сражённый снегирь
Сообщает сценарий спектакля.
Скучная сказка сибирских сокровищ,
Строки свинцовых стихов.
Слова собираются сами сквозь сарафан созерцаний.
Свершить собирается счёты святая Зима.
Зима в селе – это удивительной красоты сказочный мир. Снег на деревьях и домах всегда украшает вид, но основные декорации, конечно, делают сугробы. Сугробы создают чувство мягкости во всём окружающем пространстве. А есть величественные, монументальные сугробы, смотреть приятно, сколько вокруг пушистой чистоты!
Грунтовые дороги и дороги, засыпанные щебнем, укатываются снегом и превращаются в ровные, гладкие и становятся лучше асфальтовых. В давние времена именно зима была лучшим временем для торговли и путешествий. Реки замёрзнут, и можно, не дожидаясь переправы, свободно ехать куда хочешь. Сочетание слов «свободно» и «ехать» даёт головокружительный эффект. Зимой в селе работы меньше, и можно себе позволить куда-нибудь отправиться. Но наш герой был человек особого уклада жизни, он никуда не ездил. Прошло сорок пять лет, как он устроился баянистом в сельском клубе, и для него зима, точнее, череда зимних праздников, была временем большой работы. Справедливости ради нужно отметить, что работа для Юрия Григорьевича была не только заработком, но прежде всего источником творчества, самовыражения и той самой свободы, которую ищет каждый романтик, даже если ему шестьдесят пять лет. Энергичный, фанатично преданный своему делу, в тот день, впрочем, как всегда, Юрий Григорьевич с радостью шёл в сельский клуб. А тут ещё зимнее солнце блистало фейерверками искр на сугробах и мороз не велик. Воздух колкий, нос щекочет, а дышать легко, и пахнет декабрём.
– Хорошо то как! – радовался Юрий Григорьевич. – Не помереть бы!
Он всегда боялся помереть, когда чувствовал себя счастливым. Ему казалось, что быть счастливым ему, такому маленькому человеку, просто непозволительно. А если ангелы небесные придут по его душу, а он тут счастливый, что они скажут?
– Так вот что ты за человек, Юрий Григорьевич, мы за тобой, а ты уж и позабыл про нас? – упрекнут его серафимы. – Значит, не нужно тебе царство небесное, ты и тут достаточно счастлив? – обидятся и улетят восвояси.
«Нет, счастливым быть страшно, – думал Юрий Григорьевич. – То ли дело быть свободным! Работаешь себе от зари до зари, на радость людям, себе на увлеченье да на кусок хлеба».
Такая нехитрая философия давала ему уверенность, что он всё в жизни делает правильно, что даже ангелам его не в чем упрекнуть, а это для человека немало значит. Он был человеком, уверенным в себе и в завтрашнем дне.
Сегодня была репетиция хора «Журавушка», и все уже собрались. Юрию Григорьевичу нравилось репетировать с этим коллективом потому, что все участницы хора были намного старше его. И, конечно, баянист был единственным мужчиной в этой клумбе очаровательных дам. Про себя он называл их «Тысяча лет на восьмерых», имея в виду сумму их возрастов.
