Андрей Собакин
Поцелуй нимфы
Все эти слова прозвучали по-немецки, но к немалому своему удивлению Луконин понял всё.
– Подождите, фройляйн… – и лейтенант предостерегающе поднял руку, показывая девушке, чтобы та не приближалась.
Ветра не было, но туман, казалось, придвинулся ближе, и даже тёмный силуэт танка позади Луконина стал расплывчатым и нечётким. Лейтенант внезапно осознал, что глаза у девушки, которые сначала показались ему просто голубыми, сейчас светились ярким голубовато-синим светом… Они, действительно, светились! Светились изнутри!
– Не отвергай меня, – продолжала Вальдебург,– Я сделаю тебя счастливым…
Она сделала ещё пару шагов вперёд, и её скрытая расшитой жилеткой грудь почти соприкоснулась с перетянутой портупеей грудью лейтенанта. Тот хотел было отодвинуться назад, но тело его не послушалось. Не отводя взгляда от сияющих глаз девушки, он заметил, что белая ткань её платья под жилеткой вела себя как туман – то густела, становясь полностью непрозрачной, то исчезала, открывая нежную, идеально гладкую кожу, излучавшую тепло и юность…
– Никто не может сделать меня счастливым, – серьёзно ответил Луконин.
Вернее, он услышал, как прозвучали эти слова, словно сказанные кем-то другим, но его голосом.
– Я знаю… – ответила девушка глядя на лейтенанта чуть снизу вверх.
Луконин внимательно смотрел на неё.
– Ты думаешь, что твоя жена и сын погибли при бомбёжке… – сказала девушка и выжидающе сделала паузу, ожидая его реакции.
Лейтенант вздрогнул и невольно сглотнул слюну.
– Да, они погибли… – глухим голосом, едва слышно ответил он.
– Да, они погибнут, – сказала девушка, – Но если ты выберешь меня в жёны, то я смогу этого не допустить.
– Их больше нет, – Луконин вдруг ощутил, как у него на глаза навернулись слёзы.
– Я – Вальдебург, – сказала девушка, – Назови меня по имени, и я стану твоей навечно. Я не допущу их гибели, и они проживут отпущенный им век.
– Но как?.. – растерянно пробормотал Луконин.
– Если ты останешься со мной… – Вальдебург не мигая смотрела ему в глаза, – Смотри, что я могу…
Разговаривая с девушкой, лейтенант и сам не заметил, как плотный белый туман окружил их непроницаемой стеной. Сияющие голубые глаза напротив него вдруг стремительно пожелтели, ярко вспыхнули и превратились в яркий солнечный свет пробивающийся сквозь белую занавеску на окне. Несколько раскрытых книг на широком столе. Тонкая тетрадь, в которой он старательно выводит латинские буквы… «Господи! Что это?» – пронеслось в голове у лейтенанта, и тут же все мысли исчезли – он снова сидел на жёстком стуле с высокой спинкой, рядом с его учительницей немецкого языка из поволжских немцев, Екатериной Генриховной. Сколько ей было тогда? Лет двадцать? У неё были две короткие косички, словно она ещё была школьница, а не учительница… Они занимались у неё дома. Это был май тысяча девятьсот двадцать шестого года… Ему недавно исполнилось пятнадцать лет… Он болел и пропустил много уроков, и Екатерина Генриховна предложила позаниматься дополнительно в воскресенье… «Унт йец шрайбен виэ» – говорит учительница, и он, склонившись над тетрадкой что-то старательно записывает… Екатерина Генриховна с улыбкой смотрит на него – он видит краем глаза её светлые волосы, её яркие выразительные голубые глаза и её груди в разрезе платья… Дверь в комнату открывается…
«Катарина!» – зовёт Екатерину Генриховну её отец, седой пожилой немец с грубым голосом и суровым лицом. Она быстро встаёт, слегка коснувшись рукой плеча Луконина-ученика: «Айн кляйнэ момент…», и говорит о чём-то с отцом на быстром немецком. Отец уходит. Видно в окно как он запрягает лошадь, чтобы куда-то ехать…
Екатерина Генриховна возвращается, садится на свой стул, который случайно чуть-чуть сдвинулся, когда она вставала, и теперь её бедро соприкасается с бедром Луконина. Она не отодвигает стул… «Записал?» – спрашивает Екатерина Генриховна наклоняясь к нему и заглядывая в его тетрадь. Она пахнет теплом и ландышами… «Да…» – Луконин кладёт ручку на стол и хочет сам отодвинуть стул. Однако его правая рука ложится на бедро учительницы – случайно, так получилось… Ему кажется, что прошла вечность, но это была лишь пара секунд. Екатерина Генриховна не убрала его руку, не отодвинула стул и, наоборот, прижала свою ногу плотнее к ноге Луконина… «Теперь следующее упражнение», – говорит она и перелистывает пару страниц учебника. Он смотрит на неё. Глаза молодой немки смеются, её лицо – совсем близко…
«Шрайбе-шрайбе!» – улыбаясь говорит она, развернув перед ним учебник, – «Пиши, давай!»
Луконин чуть-чуть помедлил и убрал свою руку с тёплого бедра девушки. Ему показалось, что его вспотевшая ладонь оставила чуть влажный след на её платье… Захотелось провалиться сквозь землю, но Екатерина Генриховна никак не прореагировала и просто сказала: «Пиши-пиши… Здесь надо списать текст и вставить правильные буквы… Шрайбе рихьтихь».
Солнечный свет сквозь белую занавеску вдруг снова ослепительно вспыхнул, и лейтенант Луконин словно очнулся… Перед ним стояла прекрасная Вальдебург с сияющими глазами и улыбкой Екатерины Генриховны.
– Теперь ты мне веришь? – спросила она.
– Откуда?.. Как?.. Что?.. – невнятно бормотал Луконин.
Одна из его самых сокровенных тайн была раскрыта. Тогда, в тысяча девятьсот двадцать шестом году, в августе Екатерина Генриховна со всей своей семьёй вернулась в Поволжье, откуда их выслали в начале Империалистической войны в тысяча девятьсот четырнадцатом. Больше он её никогда не видел…
