Андрей Сальников
Сказ о военном топографе
Воздаяние
Надумали восходители крутую часть горы ещё дотемна одолеть, уж больно не хотелось им ночевать на вершине. Оттого быстро спускались они по ступеням ледяным, но осторожно, ведь оступись случайно, кубарем вниз так шустро покатишься, что только клочки от шинельки да косточки от рук и ног полетят по сторонам. Однако свезло им, спустились с кручи осклизлой дотемна и на поле снежное вышли целыми и невредимыми. Передохнули слегка, дождались, пока луна взойдёт, и по следам своим дальше направились.
За полночь к товарищу своему приблизились. Окрикнули его – молчит мужичок, не шевелится. «Вот беда, – подумал топограф с грустью, – помер, видать». Подошли, склонив головы, ткнули в плечо его, в кончине удостовериться, а тот как вскочит на ноги от неожиданности такой, как отпрыгнет в сторону и завопит истошным голосом: «Караул! Демоны! Чур меня, чур!» Смотрит глазами испуганными на силуэты чёрные перед собой, назад пятится от них, крестится и «Отче наш» бормочет под нос. «Так, значит, живой!» – говорит военный топограф. «Да уж точно не мёртвый!» – отвечает осетин. А казак услыхал голоса знакомые, остановился, прищурился, во тьму вглядываясь, и спрашивает нерешительно: «Вы что ль, ребятушки?» – «Мы!» – отвечают они. «Точно вы, а не бесы лохматые?» – «Да точно мы, точно!» Пригляделся к лицам в свете луны, признал дружков своих и заскулил ласково: «Ох вы родненькие мои! Как же я рад вас видеть, касатики!» Бросился к ним навстречу, хотел было обнять их крепко обоих, но остановился вдруг, глаза опустил и сказал виноватым голосом: «Поколотите меня, ребята, олуха скудоумного!» Переглянулись товарищи в недоумении, подумали, сбрендил казак на горе в одиночестве, и спрашивают его: «За что же колотить нам тебя?» А тот кулачищем своим размахнулся и как даст себе в лоб со всего маху, аж с ног повалился. Плюхнулся в снег и причитать стал раскатисто: «Совершил окаянство я лютое, братцы! Схоронил позаочи вас! Нет мне за спешку такую никакого прощения. Поколотите, ребятушки!» – «Это как же схоронил?» – удивился осетин. Казак посмотрел в глаза ему робко, потом на топографа мельком взглянул и рассказывать стал, временами всхлипывая: «Да как-как, соколы ясные! Не вернулись вы дотемна, вот и подумал я, сгинули навсегда соратнички мои на горе этой проклятой. Дождался, пока луна взойдёт, вырыл две ямки в снегу чёрством, котомки ваши заплечные положил туда вместо бренных тел и закопал, – смахнул казак слезу жирную с лица, указал рукой на два возвышения позади них и добавил, довольный работой проделанной: – Вот, гляньте-ка, братцы, какие памятники роскошные я вам из снега соорудил!» Обернулись товарищи назад, сначала опешили от того, что увидели – не каждый день могилку свою видеть приходится. Ближе подошли, присмотрелись внимательно и в два рта гоготать принялись, за животы держась, чтоб не лопнули. «Что ж вы ржёте-то, ироды окаянные? – возмутился казак обиженно. – Я пока бортики на надгробьях выравнивал, все пальцы об наст до крови содрал, а когда имена ваши сухариками на них выкладывал, обрыдался так, что все слёзы из глаз на несколько лет вперёд выплакал!» Глянул на дружков своих, от хохота загибающихся, не удержался и сам расхохотался вскоре. Долго они ещё гору смехом своим сотрясали, насилу унялись. Когда ж успокоились, сухари размокшие с могилок выковыривали, съели их, котомки заплечные поминая, и спать завалились.
Утром проснулись рано, ещё рассвет не забрезжил на горизонте, жёсткого снега погрызли без прока – только нёбо во рту изодрали и вниз понеслись. От запасов прежних ничего не осталось у них, даже вода во флягах закончилась, вот и спешили туда, где хотя бы травы пожевать можно да водицы испить.
К полудню к скале подошли, возле которой товарища своего четвёртого оставили, думали, у него поживиться чем-нибудь смогут, но ни еды, ни воды, ни казака не нашли рядом с ней. Взобрался осетин на камень высокий, осмотрел округу взором широким и на дыру указал, что зияла в снегу скалы чуть поодаль. «Наверное, ухнул в ту трещину», – сказал он с досадой и с камня спрыгнул. Подскочил казачок к пропасти ледяной, имя приятеля своего крикнул в неё истошно и на ногах подкосившихся чуть сам не рухнул в бездну. Подхватили его товарищи вовремя, оттащили подальше и у скалы усадили на камень. Разрыдался казак, хоть и сказал давеча, что все слёзы на несколько лет вперёд выплакал, да так разошёлся, что топограф военный и осетин журчанье какое-то подле него услыхали. Оказалось, снег на макушке скалы растопило солнце, вот и сбежал он водицей талой по гранитной стене. Наполнил служивый флягу живительной влагой, подал казаку напиться, а сам к ручейку у скалы с осетином пристроился. Отвлеклись от трагедии горестной путники, утолили жажду да вниз направились поживее.
Вскоре ледник одолели и к месту ночёвки своей самой первой приблизились. Подошли к стоянке поближе, принюхались, показалось, что запах костра и еды почуяли. «И кого занесло на высоты эти?» – удивлённо спросил топограф. «Шальная овца загнала пастуха на кручу», – уверенно ответил осетин. И только казак ничего не сказал, лишь слюну сглотнул с голодухи и помчался скорее туда, откуда харчами пахнуло сладостно. Сто саженей преодолел в один миг, перемахнул через пригорок и стал как вкопанный. Не поверил глазам, протёр кулаками их, будто видение мистическое извести пытался, но не пропало оно – как и прежде, дружка своего закадычного видел перед собой. Тот сидел у костра на опушке, похлёбку густую черпаком в котелке неспешно помешивал, пробовал и смачно причмокивал. Потом услыхал шорохи позади себя, обернулся и приятеля своего увидал. Бросился навстречу ему, но только приблизился, друга сердечного обнять хотел, тот как дал ему кулаком по уху и крикнул что было мочи: «Я ж подумал, ты помер уже, дуборыл королобый!» Тот от внезапности эдакой взбеленился да черпаком его по лбу как саданул и заорал в ответ: «Ну, прости, что не помер, пустолоб глупоглазый!» Стали они друг дружку тумаками дружескими одаривать, колотить от души и приговаривать: «Ишь, сидит он тут, супчик трескает, несмысель кривоумный!» – «Так для вас хлопочу, твердолоб глупорылый!» – «А сбежал со скалы небось тоже для нас, баламут колобродный?» – «Не от вас я сбежал, а от смерти своей, бредоплёт пустоглавый! Затрещал ледник ночью, словно пальба пушечная началась. Вскочил я, будто контуженый, и прочь помчался, до самого утра остановиться не мог. Очнулся лишь на этой полянке».
Услыхал военный топограф брань отборную и возню рукопашную, побежал опрометью к месту побоища, а осетин за ним. Перескочили за бугор, казаков дерущихся увидали и по сторонам растащили их. Стоят приятели друг против друга, зубами скрежещут. «Вам бы радоваться, олухи, что живы оба остались, – говорит старшой, – а вы драку затеяли, бестолочи!» Вздохнули друзья, глаза виновато опустив, и только обняться хотели, в шинельки поплакаться, вдруг суп из котла выскочил да в костёр побежал шумно. Подоспел кашевар вовремя, снял котелок торопливо, наземь поставил его и ложки раздал товарищам. Сам сел рядышком, стал смотреть на каждого заботливо и приговаривать ласково: «Кушайте, родненькие, исхудали совсем. Вон как осунулись». Лопали путники суп нажористый и казака-кашевара нахваливали: «И сусликов наловил на склоне горы, и бульон наварил из них, и корешков настругал крахмальных, и лучку накидал горного, солью и перцем приправил всё да к столу изловчился горячим подать. Ай да молодец, казак! Ай да удалец проворный!» От вкусноты такой за ушами у всех попискивало звонко и радостно да в животах побулькивало громко и весело. Как слопали все харчи восходители усталые, на травку зелёную прилегли отдохнуть и уснули замертво до утра позднего.
Взошло утром солнышко, пробежало лучами тёплыми по лицам обветренным и разбудило путников. Не хотели вставать они, казаки в особенности, уж больно разнежились на травке зелёной. Так и валялись бы целый день да шалопайничали беззаботно. Но топограф военный стряхнул леность утреннюю, взял себя в руки и приказал всем в дорогу собираться. Поскребли они ложками по котлу с остатками роскоши вчерашней, чайку попили из горных трав, собрали вещички имеющиеся и вышли последний отрезок пути прикончить.
