Андрей Сальников
Сказ о военном топографе
Часа два по двору шастали они вчетвером да ровной ходьбе учились. Гоготали так громко, что весь люд честной со всего села собрали представлением своим. Мальчонка, дружок казачий, тоже прибежал, охапку свистулек приволок да стал насвистывать и пританцовывать. Так разошёлся сорванец, что весь багровым стал. Пришлось по домам разойтись, а то точно лопнул бы от радости, собирай потом клочки от него по всему двору.
Поступок
На следующий день топограф военный, два казака и осетин нелюдимый встали пораньше, собрали вещички тёплые, в мешки вещевые взяли запас мясца сушёного да сухарей, кошки вострые подвязали к ним и в путь неблизкий вышли вскоре.
Отошли от селения горного саженей на триста, не более. Топограф военный вдруг развернулся и, бранясь негромко, назад побежал. Казаки кричали ему вслед, мол, примета дурная, возвращаться не следует, но не слыхал он их, бежал слишком быстро. «Неужто струхнул?» – удивлённо спросил осетин. А казаки в ответ ему в один голос с полной сурьёзностью: «Да что ты, дружок! Видать, позабыл что, вернётся сейчас. Погодим». Ухмыльнулся горец и сказал язвительно: «Да точно пошёл на попятную!» Казакам вдруг обидно от слов его сделалось за начальство своё. Взбеленились оба и с кулаками на осетина попёрли. «Ты чего это, чужанин, напраслину гонишь на старшого нашего?» – говорит один. «Ты хоть знаешь, как уважительно величают его товарищи?» – молвит второй. «Да откуда ж мне знать!» – возражает осетин. «Ну, а коли не знаешь, – в один голос кричат казаки, – так и нечего околёсицу нести, понял?»
Топограф военный в селении тем временем взял лопату железную, жердину длинную из осины срубил и к соратникам воротился, аккурат к рукопашному бою поспел. «Отставить!» – прокричал он и замолчал, отдышаться никак не мог от быстрой ходьбы. Отскочили казаки и ситуацию напряжённую шуточками разрядить решили. Один на лопату смотрит и говорит ехидно: «Вот, брат-казачок, будешь ею на горе тропинку начальству в снегу расчищать!» Второй с ухмылочкой отвечает ему: «Тогда, дружок-казачок, тебе за ведёрком сбегать придётся да песочку набрать в него, чтоб тропинку посыпать им старшому нашему!» Сказали и ржут, скоморохи беспечные. Топограф военный лишь махнул рукой на остроты их неуместные, постоял минутку, дух перевёл и в гору пошёл, за ним и сподвижники двинулись.
Весь день без особых трудностей топали по лугам заливным, бабочками разноцветными да цветочками ароматными любовались. К закату под ледник прохладный подошли и на ночлег возле ручья стали. Разожгли костерок жаркий, сварили похлёбку сытную, поели, попили и спать улеглись нетрудной прогулкой довольные.
Выспались мужички за ночь, вскочили спозаранку бодренькие, перекусили тем, что с вечерней трапезы осталось, водой фляги наполнили и принялись кошки вострые к ногам верёвочками прилаживать. Военный топограф проверил надёжность крепления у каждого самолично и выходить приказал. Взгромоздили они поклажу немногочисленную на спины к себе и на ледник робко ступили. Поначалу боязно и неловко идти им было в приспособлениях диковинных, но потом освоились и в настроении приподнятом резвее двинулись. Казаки дурачиться стали, словно дети – по снегу-то свежему в первый раз летом ходили, в снежки игрались, гоготали громко, даже бабу снежную слепить собрались, но старшой запретил, ибо недосуг было.
Прошли они так с версту и замерли – топограф военный взмахом руки остановил и сказал строгим голосом: «Дальше след в след идти! Ясно?» Переглянулись казаки, покивали, язвить не осмеливались, сурьёзность момента почуяли. Взял топограф руками обеими длинный шест, расположил его поперёк тела своего чуть ниже пояса и вперёд устремился. Сделал десяток шагов да вдруг как ухнет вниз, казаки аж взвизгнули от испуга. Повисел недолго на жердине поперёк трещины, понаблюдал хладнокровно за каплями пота, со лба капающими в синюю бездну, а потом одним рывком выбрался. Отряхнулся, оправился и дальше пошёл, будто и не было ничего губительного. «Ого-го!» – в изумлении пробубнил осетин. «Ага-га, – гордо ответили казаки. – Белым львом снежных гор называют его товарищи». Наслышаны были они о характере начальника своего, но сейчас, убедившись воочию, пуще прежнего почитать его стали. Переглянулись восхищённо казаки с осетином и вслед за топографом неуверенно двинулись.
Горец шёл без опаски до этого случая, но потом поубавил пыл, осторожней стал двигаться. Так и протопали они в опасениях тревожных остаток дня. Треть ледника одолели, а под вечер к скале бурой подошли и остановились под ней на ночь. Привалились спинами к стеночке холодной, от ветра колючего укрываясь, мясца сушёного употребили наспех и погрузились в дрёму беспокойную до утра.
После ночи морозной не все в приятном расположении духа проснулись. У одного казака голова трещала, словно по ней, как по полену, топором саданули. У второго дурнота в животе образовалась, будто червей земляных наелся, что шевелились теперь внутри утробы его. Один водички попил – полегчало в голове слегка, а вот второй сухариков горсть проглотил, думал, уймутся бестии в брюхе пустом, да только снег вокруг запачкал ими – обратно вернулись, родимые. Топограф же военный да осетин нелюдимый в полном здравии пребывали. «Хорошо им, – думали казаки. – Один-то к горам привычку имеет давнюю, а второй живёт среди них с рождения».
Вновь в путь опасный двинулись. На ходу теплее всем стало, бодрее пошли путники, но полегчало не каждому. Вскоре совсем размяк казак, что с животом маялся, будто душу из него вынули, а ноги, как у куклы тряпичной, ватными стали. Что поделаешь, не тащить же его на себе. Наказал ему старшой по следам их к скале возвращаться и ждать остальных подле неё, сколько потребуется.
Дальше втроём пошли и через час на поле снежное вышли. Глядят на него и диву даются: кажись, на горе, а столько пространства ровного образовалось. От простора такого лёгкость в ходьбе у всех появилась, но ненадолго. Топограф военный в трещину угодил, а длинный шест снова спас его. Выбрался он из бездны ледяной и решил не спешить более, считай, два раза сгинул уже. Оттого опять медленнее пошли, но к сумеркам равнину заснеженную пересекли и на пятачок, обнажённый от снега и льда с россыпью камушков маленьких, выбрались. Местечко то продуваемым оказалось шибко, но искать другое ни времени, ни сил не осталось. Перекусили они тем, что в карманах было, и на перине каменной спать пристроились, а перед тем в башлыки суконные укутались да единственной буркой войлочной накрылись. Но на ветру ворочались непрестанно, жались друг к дружке поближе, чтобы теплее стало, а уснуть всё равно никак не могли – слишком громко зубами стучали.
Ветер унялся, на смену ему туман набежал, да такой густой, что на руке вытянутой ладошки собственной не видать было. И так тихо вдруг стало от него, словно кашей овсяной уши законопатили. От этой тишины мертвецкой причудилось казаку, будто лежит он в могиле сырой, живьём захороненный, а товарищи его по бокам пристроились, не шевелятся, окоченели видать. Вскочил казак, стряхнул наваждение, по сторонам огляделся, а соратники его живёхонькие лежат рядышком, в шинельки свои кутаются да зубами стучат. «Уф, бесовщина какая! Привидится же такое», – сказал казак, пот со лба холодный вытер, перекрестился трижды и вновь спать пристроился промеж товарищей.
Вдруг среди тишины гробовой как громыхнёт что-то, да так внезапно, будто снаряд пушечный взорвался неподалёку. Осетин с казаком на ноги вскочили с испугу, похватали кто лопату, кто камушек, и глазищи ошалелые вдаль вытаращили. Озираются, врага невидимого отыскать пытаются, но никого на десяток вёрст не видать. От грохота того эхо по полю снежному пробежало раскатами и ухнуло вниз с обрыва. «Ледник где-то треснул, – сказал спокойно военный топограф, встал, осмотрелся вокруг и добавил восхищённо: – Красота-то какая! Гляньте-ка, братцы!» Густой туман, что окутывал их давеча, растворился совсем. Белоснежное поле в свете луны заискрилось празднично, будто фата невесты, каменьями самоцветными украшенная, а на небе иссиня-чёрном столько звёзд высыпало, что для темноты места почти не осталось. Огляделись казак с осетином, от страху-то им обоим только бесы вокруг да враги мерещились, а сейчас красоту небывалую приметили. Повздыхали товарищи восторженно от пейзажа чудесного да вновь покемарить улеглись, а на грохоты оглушительные, что ледник подчас издавал, внимания своего не обращали более.
