Андрей Кошелев
Константин Великий. Сим победиши
– А про мою мать ты что-нибудь разузнал? – осторожно спросил Константин, как будто от интонации могли зависеть сведения, которые он услышит.
Когда восемь лет назад он бежал от Галерия из Никомедии[5] к отцу на Запад, ему пришлось оставить свою мать на Востоке: вместе они бы не спаслись от погони. Константин знал, что Галерий не причинит Елене вреда и будет хорошо с ней обращаться. Она была нужна ему как ценная заложница. Так и случилось. Став императором Галлии и Британии, Константину пришлось признать старшинство Галерия. Теперь же, когда тот болен и слаб, самое время попытаться вызволить Елену.
– К сожалению, ничего нового, – пожал плечами Далмаций. – Она в своем доме под стражей. Галерий сейчас так страдает, что вряд ли вспоминает о ней.
Константин вел с Еленой переписку, но, так как все их письма вскрывали, сообщить друг другу что-то по-настоящему важное они не могли.
– Он с такой легкостью отдал вероломному племяннику половину своих владений, неужели будет трудно вернуть мою мать? Если он скоро умрет, то она ему больше не нужна.
– Ему – нет, но его наследники вряд ли отпустят ее.
– Значит, нужно забрать Елену прежде, чем Галерий умрет. Даже на смертном одре он будет рад мне насолить. Жаль, я не могу сейчас до него добраться… – Константин с такой силой сжал кулаки, что ногти больно впились в ладони.
– Уничтожив узурпатора, ты завладеешь Вечным городом, а из него можно дотянуться куда угодно, – заметил Далмаций. – Все дороги ведут в Рим, значит, и из Рима дойдешь куда хочешь.
– Кто будет преемником Галерия?
– Он хотел бы, чтобы им стал его сын Кандидиан, но тот еще слишком мал, его никто не поддержит. Максимин Даза уже забрал почти весь Восток. Остальные земли вплоть до Иллирии, вероятно, достанутся Лицинию, старому приятелю Галерия.
– Я знаю его, – кивнул Константин. – Сын дакийского крестьянина. Поднялся из низов. Всю жизнь прослужил под началом Галерия. Когда я стал цезарем, он получил от своего покровителя часть Иллирии и Фракию, чтобы набрать там армию для похода в Галлию. Им помешал мятеж Максенция. Лициний готовился воевать против нас. Если Елена окажется у него или у Дазы, они потребуют колоссальный выкуп или же вообще откажутся отпускать, будут использовать ее, как Галерий. Отправиться в Никомедию с армией рискованно. Да и прежде нужно разобраться с Максенцием. Пошлем послов. А дальше видно будет.
– Я готов ехать! – воскликнул Далмаций.
– Прости, тут необходим кто-то более… искушенный, – задумчиво произнес Константин. – К тому же ты необходим мне в походе против узурпатора. Ты же не хочешь, чтобы все лавры достались Авлу с Эроком?
– Конечно, нет! – усмехнулся Далмаций. – Но кого ты отправишь? Вояк у нас полно, а вот послов…
– Пусть это будет моей заботой, – улыбнулся император. – Ступай обедать, я скоро к вам присоединюсь.
Братья вместе вошли во дворец. Далмаций направился в триклиний[6], а Константин поднялся на третий этаж и вошел в покои, отведенные римским сенаторам. Их было трое. Двое пожилых – Кальпурний и Феликс. Дорогу из Рима в Трир они выдержали с трудом и когда предстали перед императором, то с трудом держались на ногах. Им было важнее оказаться подальше от Максенция, чем донести до Константина послание сената. Миссию возглавлял патриций Вассиан, который был значительно моложе спутников. Он произнес возвышенную речь о том, как Вечный город страдает под гнетом узурпатора и призывает Константина спасти его. Император остался доволен услышанным.
Вассиан был среднего роста, но благодаря превосходной горделивой осанке и всегда приподнятому орлиному носу казался высоким. Нежная загорелая кожа, ухоженные ногти, темные, чуть посеребренные сединой волосы. Движения неспешные, исполненные достоинства, как у истинного аристократа.
Сенаторы, расположившись на ложах, вели неторопливую беседу. Увидев императора, они хотели подняться, но он сделал им знак, что это лишнее.
– Приветствую вас, почтенные отцы Рима! Надеюсь, вам уютно под моим кровом?
– Благодарим, о Божественный, о лучшем приеме мы не смели мечтать, – ответил Вассиан. Кальпурний и Феликс закивали.
– Пришло время обеденной трапезы. Для меня и моих приближенных было бы честью, если бы вы разделили с нами трапезу, – сказал император, окидывая Вассиана оценивающим взглядом.
Тот догадался, что это неспроста. Подавив волнение, он ответил:
– С превеликой радостью.
После трапезы император пригласил Вассиана прогуляться по саду, чем вызвал жгучую зависть Кальпурния и Феликса. Во время прогулки Константин не стал тратить время на церемонии, а прямо попросил Вассиана отправиться к Галерию и попытаться вызволить Елену. Несмотря на дружеский тон, которого придерживался император, сенатор понял, что не имеет права отказаться.
III
Константин прогуливался вдоль прямых длинных улиц военного лагеря. С обеих сторон тянулись палатки легионеров из белой парусины.
Император всегда старался выглядеть спокойным и невозмутимым, создавая видимость, будто ничто не может заставить его сомневаться в себе. Но сегодня мрачное расположение духа брало над ним верх. Он хмурился и временами, сам того не замечая, глубоко вздыхал. Тревожные вести пришли из Египта: армия узурпатора разгромила восставших, «житница Империи» вновь оказалась под властью Максенция. Сейчас его войска готовятся к отплытию обратно в Италию. Война еще не началась, а преимущество, на которое так рассчитывал Константин, исчезло. Армия узурпатора будет в полном сборе. Максенций стягивает резервы и активно набирает новых рекрутов. По численности у него будет преимущество в три или даже четыре раза. Беднота, задобренная возобновившейся раздачей хлеба, на время забудет о своей ненависти к узурпатору и, вместо того чтобы поднять мятеж, будет с любопытством следить за ходом противостояния.
Император с гордостью и тревогой смотрел на готовящиеся к походу войска. Это был цвет его армии: солдаты, закаленные в боях против пиктов, саксов, франков и багаудов. Многие из них служили еще при его отце. Именно они возвели Константина на трон, с ними он бился бок о бок на туманных землях Британии и в мрачных германских лесах. Их отвага и доблесть прославили его как полководца. Здесь были искусные конные лучники из загадочных азиатских степей, тяжелая кавалерия грозных батавов, свирепые алеманы Эрока, легионеры, набранные из романизированных кельтов Галлии и Британии.
Он никогда бы себе не простил, если бы потерял этих славных воинов, бросив их в неравный, заведомо проигранный бой. Как бы он потом посмотрел в глаза отцу в загробном мире? Но отступать нельзя: это оскорбит солдат. Разве он не верит в их победу? Разве они не способны сокрушить любого врага, как бы многочислен он ни был? А главное, Максенций, Лициний, Максимин Даза и даже умирающий Галерий не должны почуять его слабости. Если решился сделать шаг, то иди до конца.
«Отец рассказывал, как Септимий Север, умирая, советовал своему сыну Каракалле: будь великодушным к солдатам, а все остальные пусть катятся в Тартар, – подумал Константин. – А еще Север сказал Каракалле: не дай никому увидеть, как ты меня убьешь!»
Солнце клонилось к закату. Легионеры собирались возле костров, на которых варилась похлебка. Держа в руках деревянные миски, они нетерпеливо рассаживались, постелив на землю льняные плащи. На них оставались только грубые туники грязно-белого цвета с длинными рукавами, стянутые поясами с бронзовыми накладками, и калиги[7].
Классическая римская армия отошла в прошлое. Империя больше не вела завоевательных войн, а перешла к обороне границ: от пиктов и саксов в Британии, от германских племен на Рейне и Дунае, от персов на Востоке, от мавров в Африке, от движения багаудов внутри собственных провинций. Военные реформы Диоклетиана закрепили преображение армии, начавшееся столетием ранее.
Войска поделили на пограничные и маневренные. Первые были заслоном на пути врага, а вторые – резервом на случай прорыва. В походы полководцы брали в основном маневренные части, пограничную армию снимали с оборонительных рубежей только в крайнем случае.
Численность римского легиона уменьшилась – с пяти тысяч до тысячи двухсот человек. На смену пластинчатым доспехам пришли чешуйчатые, в виде множества металлических пластинок, похожих на рыбьи чешуйки, которые нашивали на тканевую основу. Широкие четырехугольные изогнутые щиты, называемые «скутум», уступили место щитам меньших размеров овальной формы, поэтому ножны, ранее располагавшиеся на правом боку, переместились на левый. Вместо знаменитого гладиуса легионеры теперь сражались более длинным мечом – спатой. Метательный дротик пилум заменили спикулумом[8].
Римская армия изменилась до неузнаваемости. Таковы были требования новой эпохи, в которую вступила империя.
Константин почувствовал запах бобовой похлебки, которую легионеры варили вместе со стручками и кусочками сала. Мысли о еде тут же отогнали мрачные переживания. Император ощутил, что проголодался. От отца он перенял правило: во время военных походов есть то же, что и обычные легионеры. Константину нравилась простая солдатская пища, она вносила в его рацион приятное разнообразие и давала желудку передохнуть от изысканных блюд дворцовой кухни.
Мелькнула мысль вернуться в свой шатер и приказать подать ужин. Но вместо этого он подошел к одному из костров. Прежде чем легионеры успели вскочить, чтобы поприветствовать его, император проворно скинул пурпурный плащ и присел рядом с ними.
– Найдется для меня миска? – спросил Константин.
Он уже не раз делил трапезу с легионерами – его поступок не вызвал удивления. Возле костра были разложены сыр и хлеб, стояли кувшины с оливковым маслом. Присмотревшись к отличительным значкам на поясах, Константин определил, что составил компанию центенарию, декану[9] и восьми рядовым. Затем он взглянул на штандарт, установленный возле ближайшей палатки. Оказалась, что это вторая манипула[10] шестого Геркулиева легиона.
«Его падчерица стала моей мачехой, дочь моей женой, сам он пытался меня убить, – подумал Константин. – И даже после смерти он будто по-прежнему где-то рядом».
Этот легион был набран Геркулием Максимином и назван в его честь. Пока император рассуждал о своем тесте, центенарий с почтительным видом протянул ему деревянную миску. Константин поблагодарил его и нетерпеливо спросил:
– Скоро там? Уже слюны полон рот.
– Еще чуть-чуть, – с придыханием ответил легионер, помешивая густую похлебку.
Он немножко зачерпнул из котла, попробовал, сделал паузу, чтобы как следует распробовать, затем взял мешочек с солью, бережно его развязал и добавил пару щепоток. За приготовлением похлебки как завороженные наблюдали все, кроме двух молодых легионеров, которые угрюмо смотрели себе под ноги.
– Почему приуныли? – добродушно спросил у них Константин.
Те вздрогнули и побледнели, не зная, что ответить.
– Чего языки прикусили? Забыли, как надо отвечать? – рявкнул декан, затем, извиняясь за них, обратился к императору: – Не гневайся, о Божественный. Желторотики сами не свои, кампидуктор[11] их совсем измотал. Гоняет целыми днями, жезлом лупит и орет, что худшего сброда никогда не видел. Он это всегда говорит. А новобранцы верят.
– Кто у вас кампидуктор? – поинтересовался Константин.
– Фурий Катон.
– Старый пес, все лютует. Но ничего, он свое дело знает, мой отец его ценил, как и весь шестой Геркулиев легион, – кивнул император. – Копите свою ненависть к кампидуктору, чтобы выплеснуть ее на врага. Очень скоро он сделает из вас добротных легионеров.
С Фурием Катоном Константин не был знаком, а лишь сделал вид, что знает, кто это. Кампидукторами назначали ветеранов, поэтому было очевидно, что он служил при Констанции Хлоре. Ну, а характеры у всех ветеранов схожи, такими их сделала римская армия.
Вскоре легионер, стоявший у котла, объявил: блюдо готово! Горячую похлебку разлили по мискам. От поднимающегося пара лица у солдат раскраснелись. Император, чтобы этого не случилось и с ним, не наклонялся, ел выпрямившись, но ложкой орудовал столь же проворно. Миски стремительно пустели. Добавку накладывали до тех пор, пока не вычерпали котел до самого дна. Похлебку заедали козьим сыром и свежим хлебом с хрустящей корочкой, макая его в оливковое масло. Уплетая свой ужин, легионеры громко чавкали и, не сдерживаясь, рыгали, а когда доели, жадно вылизали миски. Им и в голову не приходило, что рядом с императором нужно соблюдать манеры.
– Похлебка удалась на славу! – произнес Константин, похлопав себя по животу. – И хлеб замечательный, кто его пёк?
Он отстегнул от пояса флягу с поской[12], сделал несколько глотков и протянул ее сидевшему рядом легионеру.
– Я, – смутившись, произнес юноша, высокий и худой, как стебель, с длинными сильными руками. – Меня зовут Сабин, мой отец и дед были пекарями. Это у меня в крови.
– К сожалению, в походе такого вкусного хлеба тебе не испечь. Нам придется довольствоваться сухарями. Но, разгромив узурпатора вместе с теми безумцами, что решат сражаться под его знаменами, мы поставим столы на Марсовом поле и будем пировать. Я приглашу всех своих бравых легионеров, а вторую манипулу шестого Геркулиева легиона в первую очередь.
– Враги Константина будут дрожать! – воскликнул центенарий.
Остальные легионеры с жаром его поддержали. Император напомнил им о недавнем вторжении франков. Они стали с удовольствием вспоминать, как разбили варваров и отбросили их обратно за Рейн. Фляга с поской прошла по кругу и вернулась к Константину. Он уже хотел подняться и уйти, когда центенарий осторожно спросил:
– О Божественный, говорят, что участие в походе против узурпатора зачтется за пять лет службы… Это только слухи?
– Я собирался объявить об этом в ближайшие дни. Те, кто примет участие в войне против Максенция, смогут выйти в отставку на пять лет раньше, – подтвердил Константин. Легионеры радостно переглянулись. Император решил продолжить и обрадовать их еще. – Каждый получит право выбрать участок земли в Галлии, Британии, Испании или Италии. – Он говорил о территориях, контролируемых узурпатором, как о принадлежащих ему. – А также пару волов, пятьдесят модиев[13] зерна и… вознаграждение.
Константин не стал называть конкретную сумму. В империи шло обесценивание монеты, никому, даже Диоклетиану, не удалось его остановить. Вознаграждение, которое император посулил бы, через год-два могло стать грошовым.
– А если легионер захочет поселиться в городе и печь хлеб, ему будет на что снять пекарню? – робко спросил Сабин.
Обесценивание монеты беспокоило горожан сильнее, чем сельских жителей. Крестьянин мог и сам себя прокормить.
– Конечно, вы сможете заняться чем пожелаете. Твое намерение похвально, Рим нуждается в ремесленниках, особенно в хороших пекарях, – произнес император, пытаясь придумать, что бы предложить таким как Сабин. – Каждый, кто решит стать ремесленником или торговцем, получит… сто модиев зерна. Оно всегда в цене; думаю, пекари об этом прекрасно знают. Его можно будет продать или обменять. И без должного вознаграждения я никого не оставлю. Как только голова узурпатора скатится с плеч, монета вновь наберет вес. – Константин поднялся: – С завтрашнего дня каждый будет получать к ужину по куску мяса. Благодарю за трапезу.
– Ты оказал нам великую честь, о Божественный! – хором отозвались легионеры.
После сытного ужина Константина потянуло в сон. Несколько раз приятно зевнув, он все же решил немного прогуляться. Миновав ряды палаток, император вышел к стене, ограждавшей лагерь. Ему захотелось подняться на сторожевую башню, взглянуть на окрестности. Дозорный отступил на полшага в сторону, пропуская Константина к краю смотровой площадки. Он положил ладони на деревянную перегородку и посмотрел вдаль.
Он полюбил Галлию за те семь лет, что правил ею. Это был прекрасный край, в котором римская цивилизация переплеталась с древней и таинственной культурой кельтов. Но Константин чувствовал себя здесь скорее военачальником, живущим во дворце, чем всемогущим правителем. Он защитил эти земли от варваров, подарив жителям годы мира и спокойствия. Но отсюда у него не получалось справиться с обесцениванием монеты, наладить торговлю с другими провинциями. Нити управления Западом находились в Италии.
Константин разглядывал причудливые домики кельтской деревушки неподалеку, с круглым основанием и конусовидными, чуть наклоненными крышами. На задних дворах паслись козы. Трое крестьян с длинными нечесаными волосами, в грязных рубахах и грубых шерстяных штанах тащили вязанки хвороста. Слышались крики петухов, любимой птицы галлов. Поднимавшиеся от труб домов тонкие струйки дыма, казалось, подпирали чистое предзакатное небо. А ведь рядом находился Арелат, крупный город с высокими каменными стенами, акведуком, общественными термами, амфитеатром и храмами римских божеств.
«Завоевание Галлии открыло Юлию Цезарю путь к самой вершине, – рассуждал Константин. – Мне же она досталась по наследству».
Рядом с лагерем протекала речушка, из которой легионеры набирали воду. Над ней уже сгущался вечерний туман. Взглянув на нее, Константин подумал о Рубиконе, реке, что была немногим больше этой, но прославилась в веках. Когда-то она была границей между Италией и Цезальпийской Галлией. Юлий Цезарь во главе войск возвращался в Рим. По закону он должен был оставить легионы за Рубиконом. Он уже знал, что враг приготовил ему ловушку. Его ждали неминуемый арест и гибель. Однако двинуться с армией на Рим, чтобы разделаться с врагом, означало объявить войну всей республике.
По легенде, Цезарь сомневался: поднять оружие против Вечного города – страшное преступление, да и войск противник мог собрать значительно больше. Стоя на берегу Рубикона, он подбросил монету. Она выпала стороной, означавшей войну. Тогда Цезарь изрек: «Жребий брошен!» – и повел легионы на Рим. Он победил, Республика сгорела в огне гражданской войны, а из ее пепла родилась Империя. Но могло ли все пойти по-иному, если бы выпала другая сторона?
Раздумывая об этом, Константин вынул из кошеля бронзовую монету, отчеканенную во времена правления отца. На одной стороне был изображен профиль Констанция Хлора с лавровым венком на голове, на другой – он вместе с богом Юпитером держали на руках маленькую крылатую богиню Викторию.
«Сторона с профилем отца будет за мир, с Викторией за войну», – решил Константин.
Он не рассчитал и подбросил монету слишком высоко. Она взмыла в воздух, а затем упала меж ветвей раскидистого кустарника за лагерной стеной.
«Жребий брошен, но не пойман, – с досадой подумал Константин. – И ладно, все равно бронза сейчас ничего не стоит».
Тут он понял, как глупо было бы сказать своим солдатам, что они не пойдут сражаться и не покроют себя славой потому, что монета выпала не той стороной. Цезарь не бросал жребий. У него не могло быть пути назад. Он следовал правилу: Фортуна благоволит смелым! Поэтому покорил Галлию всего с пятью легионами, поэтому стал одним из величайших людей в истории Рима.
– Думаешь о Юлии Цезаре? – послышался за спиной голос Далмация.
Константин обернулся и удивленно спросил:
– Как ты узнал?
– Любой, кто смотрит на реку и подбрасывает монету, скорее всего, думает о Цезаре, – пожал плечами Далмаций.
– А ты догадлив, – кивнул император и тут же добавил: – У нас это семейное. Давно тут стоишь?
– Не очень. Не хотел тебя отвлекать.
Они спустились с башни и двинулись вдоль стены. От Далмация резко пахло лошадиным потом.
– Договорился со жрецами? – спросил император.
Перед походом полагалось провести ритуал жертвоприношения, чтобы задобрить богов и призвать их на свою сторону.
– Со служителями Юпитера, Марса и Квирина – без труда. Они согласились на серебро и бронзу. А вот жрецы Митры требуют золото. Я пытался, но с ними так тяжело, они уперлись. Чтобы митрийцы провели жертвоприношение, нужно отдать им почти весь наш запас золотых.
– Я собираюсь раздать его солдатам. Мы и так задержали их жалованье, – покачал головой Константин. – А ты намекал жрецам, что если они умерят свои аппетиты, то будущий правитель всего Запада будет им признателен?
– Разумеется. Они ответили, что, кто бы ни правил Западом, он все равно будет в них нуждаться. Кажется, они прослышали, что у узурпатора намного больше людей, чем у нас, и верят в его победу. Я бы наказал их за подобную дерзость, но… ты же понимаешь.
Император кивнул. Культ солнечного бога Митры был очень популярен среди военных. Он пришел с Востока в годы правления императора Аврелиана. Положив конец эпохе Тридцати тиранов, Аврелиан искал способ вновь сплотить империю или хотя бы ее армию. В Пальмире, подавляя восстание царицы Зенобии, он проникся культом Митры.
Вера в Непобедимого бога Солнца, дарующего славу поклонявшимся ему воинам, нашла отклик среди легионеров и военачальников. Но Аврелиан, солдат до мозга костей, не понимал, что эта полностью закрытая для женщин религия не могла объединить не только Империю, но даже армию. Она была чуждой для крестьян, ремесленников и прочих непричастных к военному делу слоев населения. А именно оттуда шел основной приток рекрутов в легионы.
Храмы солнечного бога – митреумы – должны были располагаться под землей, в подвалах или пещерах. Новая религия не принесла империи грандиозных построек, а, наоборот, зарылась под землю. Злые языки шутили, что адепты Митры делают подкопы под римскими городами и те скоро обрушатся.
– Заплатить легионерам за верную службу или жрецам за благословение бога Солнца, – вздохнул Константин. – А ты что думаешь, Далмаций?
– Прошу тебя, не говори так! Митра благоволит тем, кто прославляет его на поле брани, а не тем, кто приносит ему в жертву стада быков и трусливо надеется, что ему пошлют легкую победу. Алчность жрецов позорит его имя, он накажет их. Но это не оправдает нашего пренебрежения владыкой Солнца!
Их отец Констанций, как и все высшие чины Империи, был митрийцем скорее из необходимости, чем из собственных убеждений. Таинство посвящения в культ Митры прошли и все его сыновья, будучи еще подростками.
– Если бы тебе довелось пережить то же, что и мне, ты бы знал: боги совсем не такие, как нам рассказывают жрецы. Очень жаль, что ты не справился. Я подумаю насчет золота. Решение сообщу завтра утром, – холодно произнес Константин. – Есть вести от братьев Ювентинов?
– Их переговоры с варварами прошли успешно. Они должны вернуться еще с пятью сотнями вспомогательной кавалерии. – Далмаций выглядел опечаленным.
– Когда все войска соберутся, у нас будет двенадцать легионов и восемь тысяч всадников, – подсчитал Константин. – У Максенция войск почти в три раза больше.
Далмаций молчал опустив голову.
– Ждать нельзя, иначе его армии явятся сюда. Но пока они расквартированы в разных местах. Будем действовать на опережение, нападем первыми и трижды разобьем войска, примерно равные нам по численности. Фортуна благоволит смелым! – твердо сказал император. – Осталось договориться с христианами. Вели привести ко мне епископа Осия… Только будьте с ним почтительны.
– Он уже ждет тебя у твоего шатра.
– Что?
– Я прибыл из Арелата и сразу к тебе. Мне сказали, что ты отправился прогуляться по лагерю. Я хотел пойти тебя искать, и тут появился Осий. Стража у шатра собиралась прогнать старика, но я знал, что ты захочешь его увидеть, и велел не трогать.
– Странно, что он пришел сам; должно быть, собирается меня о чем-то попросить. Оно и к лучшему, – задумчиво произнес Константин. – Тогда на этом всё. И еще, Далмаций, учись не показывать, как легко тебя расстроить. Бери пример с нашего отца, будь невозмутим.
– Постараюсь, о Божественный. – Перед тем как уйти, Далмаций поклонился.
Константин ответил ему снисходительной улыбкой.
