Андрей Кошелев
Константин Великий. Сим победиши
© Кошелев А.В., текст, 2023
© Сибирская Благозвонница, макет, оформление, 2023
Мы, сильные, должны сносить немощи бессильных и не себе угождать.
Послание апостола Павла к Римлянам (Рим. 15, 1)
Пролог
Константину снилось, что он, сменив пурпурное одеяние на скромные одежды пастуха, гонит отару с зимнего пастбища на летнее. Овцы остановились на водопой у берега реки. Пересчитав их, он обнаружил, что одной не хватает.
– Забудь про нее, – сказали другие пастухи. – Не бросать же ради одной овцы всю отару. Никто не узнает, что она пропала.
– Господин узнает и опечалится, он бережет каждую из своих овец, – проговорил Константин.
– Ее косточки уже глодают волки, пропала она.
– Тогда я соберу их и отнесу нашему Господину. Он простит нас, если одна из его овец потеряется, но разгневается, узнав, что мы не пытались найти ее, – возразил им Константин, отправляясь на поиски. Остальные пастухи рассмеялись ему вослед.
Он расцарапывал руки, продираясь сквозь кустарник, раздирал башмаки об острые камни, спотыкался о торчащие из земли корни, терпел голод и усталость, но продолжал искать.
Константин нашел заблудшую овцу в гуще темного леса. Ему захотелось побить нерадивую палкой. Но она посмотрела на него испуганными глазами, подволакивая раненую ногу. И он пожалел ее, взвалил овцу на плечи и понес к своему Господину…
Часть первая
Сим победиши
I
Императорский дворец
города Трира,
310 г.
Солнце плавно опускалось за горизонт. Запад Римской империи погружался во мрак. Геркулий Максимин наблюдал за закатом, стоя на балконе императорского дворца и упираясь ладонями в мраморный поручень.
– Скорее, скорее, – шепотом приговаривал он, поторапливая солнце.
Максимин ждал наступления ночи, как дара богов. Когда на дворец опустится тьма, он войдет в покои зятя, цезаря Константина, и отомстит за страшное оскорбление, которое тот ему нанес.
Не так давно Геркулий поднял мятеж, но это вышло случайно. В нем виноват сам Константин. Он выступил в поход против франков, которые обрушились на Верхний Рейн. Максимин был в Арелате[1], командовал расквартированным там резервом, на случай если узурпатор Максенций, между прочим родной сын Геркулия, попытается вторгнуться в Южную Галлию. И пусть Максенций изгнал своего отца из Италии, пусть и послал за ним погоню, от которой тот спасся при дворе Константина, все равно это его родная кровь, его наследник! Максимин поставил зятя выше родного сына!
Время шло, а от Константина не было вестей. Максимин справедливо рассудил, что это неспроста. На войне даже императора подстерегают опасности. Особенно Константина, который нередко врывался в самую гущу сражения, чтобы вдохновить солдат. Если правитель погиб, как можно сидеть сложа руки? Вот Максимин и объявил войскам, находившимся в Арелате, что цезарь убит варварами, а затем выдал им монет из городской казны, чтобы они могли поднять пару кубков в честь погибшего императора. Вскоре легионеры сами пришли просить его, прославленного полководца Геркулия Максимина, принять пурпур. Пришлось согласиться.
Увы, Константин оказался жив. Узнав о том, что его войска в Арелате провозгласили нового императора, он покинул Верхний Рейн и в сопровождении небольшой свиты помчался в Южную Галлию.
Зачем? Хватило бы и письма, в котором Константин сообщил бы, что пребывает во здравии. Неужели он подумал, что благородный Геркулий Максимин мог его предать?
Легионеры хлынули ему навстречу, моля о прощении и обвиняя во всем Максимина. Для Геркулия это стало вызовом. Как они смеют? Разве Константин его хоть в чем-то превосходит? Оставшись с горсткой людей, он решил доказать, что с ним нужно считаться. Максимин перебрался в Массилию[2], которую оборонять проще, чем Арелат, и велел приготовиться к осаде. Но малодушные горожане распахнули перед законным императором ворота, а собственные легионеры связали Максимина и привели к Константину.
И тогда Константин нанес Гекрулию самое страшное из всех возможных оскорблений: он проявил к нему милосердие! Максимина не лишили жизни, как это должно делать с опасными противниками, и даже не заключили в темницу. Константин простил тестя, перед этим позорно лишив императорской диадемы. Как он посмел? Максимин остался при дворе, но теперь за каждым его движением зорко следили.
Сжав зубы, старик терпел, дожидался удобного случая поквитаться. Придворные думали, что его можно безнаказанно унижать, им казалось, от Максимина все отвернулись. Но у него осталась верная союзница, которая поможет отомстить! Его дочь, Фауста. Она видела, как Константин опозорил ее отца – главу рода! Такое не прощают даже супругу.
Когда солнце скрылось за горизонтом, глаза у Максимина загорелись, как у старого кота. Он скинул ненавистную белоснежную тогу и стал топтать ее ногами. Константин запретил ему носить пурпурные одеяния, привилегию императоров. Затем Максимин сунул за пояс кинжал, снял сандалии и босой, в одной нижней тунике вышел в коридор.
Ему нужно было пробраться к императорской опочивальне. Благо она находилась недалеко от его покоев. Фауста обещала найти повод отослать стражу. Максимин прислушался: с дальнего конца коридора доносилось шлепанье сандалий по каменным плитам. Должно быть, это уходили стражники. Путь был свободен, хотя и оставался риск столкнуться с кем-нибудь из прислуги.
Позабыв о больных суставах и своем императорском величии, Максимин крался к опочивальне обидчика. Когда он увидел перед собой широкие створчатые двери из красного дерева, ведущие в нее, ему показалось, что он разом помолодел лет на двадцать. С трудом подавляя волнение, Геркулий постучал, как они с Фаустой условились. Одна из створок двери отворилась бесшумно: накануне Максимин велел смазать петли маслом.
Он проскользнул внутрь. Во мраке императорской спальни Фауста напоминала призрак. Ее бледное лицо сверкало в лунном свете, растрепанные волосы спадали на обнаженные плечи. На ней была только простыня, в которую она завернулась, прежде чем впустить отца в спальню. Фауста несколько раз громко всхлипнула. Максимин шикнул на нее, но взглянул на красные от слез глаза дочери, и ему стало не по себе. Он отвернулся и увидел мирно спящего зятя. Тот лежал на правой половине громоздкой кровати, из-под пурпурного покрывала виднелись только лоб, светлые волосы и руки, обхватившие подушку. Его тихое посапывание было единственным звуком, нарушавшим царившую в комнате тишину.
Максимина охватили сомнения. Он, храбрый воин и прославленный военачальник, собирался зарезать спящего, ничего не подозревающего человека, пусть тот и был его врагом. Взгляд скользнул чуть выше, остановился на изголовье кровати, украшенном орнаментом из слоновой кости в виде дремавшего льва. Максимин тут же испытал азарт. Он почувствовал себя отважным охотником, подбирающимся к спящему зверю. Если лев проснется прежде, чем ему будет нанесен смертельный удар, то хищник разорвет охотника на куски.
Максимин вытащил из-за пояса кинжал и двинулся к императорскому ложу, но Фауста схватила его за руку. Отец в раздражении хотел оттолкнуть дочь, но та вдруг прильнула к нему, обняла и поцеловала.
– Я люблю тебя, отец, – прошептала она.
В последний раз Фауста проявляла к нему такую нежность, когда была совсем маленькой. Он замер, сердце защемило. Обнявшись, они не решались заглянуть друг другу в глаза. Если бы дочь попросила его сейчас развернуться и уйти, Максимин подчинился бы. Но она отпустила его руку и отошла в темный угол. Несколько мгновений он стоял неподвижно, дыша глубоко и часто, затем, встав на цыпочки, сделал пару шагов в сторону Константина. Однако нервы не выдержали. Издав воинственный клич, он бросился на зятя, демонстрируя завидную для своих лет прыть. Максимин навалился на врага всем телом и всадил ему кинжал между ребер, тут же вынул и ударил вновь. Покрывало стало мокрым от крови.
Максимин с легкостью подавил попытки противника скинуть его с себя. Победа досталась ему гораздо проще, чем он себе представлял.
«Щенок, куда тебе со мной тягаться?!» – подумал тесть, ликуя под жалобные стоны жертвы.
Он нанес третий удар. Убедившись, что кинжал вошел как можно глубже, Максимин провернул его и резко вытащил. Жертва затихла, ее тело обмякло. Фауста, до этого момента наблюдавшая за отцом как завороженная, закрыла лицо руками и зарыдала. Максимин торжествующе оскалился. Послышался топот множества ног и бряцанье металла. В опочивальню ворвались стражники с факелами в руках.
– Константин мертв! – крикнул им Максимин, не в силах совладать с радостным возбуждением. – Теперь я ваш император!
Стража расступилась, вперед вышел высокий широкоплечий мужчина, весь облик которого дышал силой и здоровьем. Его силуэт и походка показались Геркулию до боли знакомыми. Но кто это? Максимин никак не мог сообразить. И вот в свете факелов он разглядел белые, как лен, волосы, высокий лоб, длинные мускулистые руки, правильные, энергичные черты лица, решительный подбородок, тяжелые брови и глаза… эти большие светло-голубые глаза с едва заметным ледяным блеском. Такие глаза были только у одного человека!
Максимин выронил кинжал и попятился. Перед ним стоял цезарь Галлии и Британии, сын Констанция Хлора – император Флавий Валерий Константин. Вид у него был спокойный и мрачный. Максимин мог бы схватить окровавленный кинжал и броситься на Константина, стражники не успели бы помешать, но он, не находя в себе сил, застыл как вкопанный.
– Уберите труп преступника, – сказал Константин, взглянув на императорское ложе, с которого стекали темные струйки крови. – Казнь свершилась.
Двое солдат завернули лежавший на кровати труп в покрывало и вынесли его из опочивальни. Тут Максимин понял, как легко был обманут, словно глупый мальчишка.
– Изменщица! – прохрипел он, уставившись на Фаусту. – Как ты смела? Предать отца, главу рода!
Сжав кулаки, Максимин шагнул в сторону дочери, но Константин дал знак стражникам, и те схватили его.
– Валерий Геркулий Максимин, я обвиняю тебя в покушении на жизнь императора, – объявил Константин. – Заприте его в темнице!
Максимин не предпринял даже слабой попытки сопротивления, осунулся и понурил голову. Державшие его под руки стражники со стороны казались не конвойными, ведущими в камеру преступника, а заботливыми охранниками, помогавшими пожилому человеку.
Константин с супругой остались в комнате одни. Она тихо плакала, опустившись на пол. Он взял ее ладони в свои и бережно притянул Фаусту к себе. Не находя слов утешения, Константин молча обнимал ее и гладил по волосам.
– Что теперь с ним будет? – слабым голосом спросила она.
– Префект претория займется его делом. Я буду свидетелем, окровавленный кинжал и труп преступника – доказательствами. – Пояснять, какое наказание ждет виновного в покушении на императора, не было необходимости. – Я не могу его снова простить. Он был готов убить меня, ты сама видела. Если бы он не попросил у тебя помощи, а поджидал меня где-нибудь, возможно, ему улыбнулась бы удача.
– Прошу… Пожалуйста, – с трудом пробормотала Фауста.
– Успокойся, – прошептал Константин. – Я исполню любую твою просьбу. Я в долгу перед тобой.
Он думал, что супруга будет умолять его сохранить отцу жизнь. Но она, к его немалому удивлению, попросила об ином.
– Не надо суда, такого позора отец не вынесет. Позволь ему покончить с собой. Только не унижай… Пожалуйста…
Сказав это, Фауста залилась слезами.
– Хорошо, будет так, как ты просишь, – пообещал Константин.
За дверьми опочивальни их ожидали Карпилия и Олимпия, личные рабыни Фаусты. Константин передал супругу в их заботливые руки.
– Подготовьте для императрицы покои на верхнем этаже. Проследите, чтобы ей было хорошо, и не отходите ни на мгновение.
– Будет исполнено, о Божественный, – поклонились служанки.
Ночь выдалась бессонной и утомительной. Константин спустился в свой кабинет на нижнем этаже. Он работал там до утра, разбирая донесения военачальников и магистратов. Как только занялась заря, он велел принести крепкую веревку. Связав петлю, император вышел из дворца и в сопровождении стражников направился в городскую темницу Трира.
Холодный каменный пол в камере Максимина застелили коврами, вместо грубой подстилки поставили кровать с мягкой периной и подушками, набитыми гусиным пухом. Завтрак принесли из дворцовой кухни. А вот со зловонной сыростью, мучившей старые кости Максимина, ничего сделать не смогли, да и лампадки, которые должны были разгонять мрак, давали больше копоти, чем света.
Константин оставил стражу снаружи. Прежде чем войти к Максимину, он распорядился, чтобы заключенных из соседних камер перегнали в другое крыло. По лицу тестя не пробежало даже тени удивления, когда Константин, подойдя к его камере, отпер дверь и вошел внутрь. Максимин смотрел в пол.
– Я никого не казню без суда, высокородный Максимин. Даже если знаю, что у преступника есть шанс избежать заслуженного наказания. Однако твоя дочь умоляла меня не устраивать процесса. – Услышав о Фаусте, Максимин слегка вздрогнул, но не проронил ни слова. – Я не могу отказать ей, но и поступаться принципами не собираюсь. Поэтому позволю тебе самому решить свою судьбу.
Максимин, не поднимая головы, демонстративно сплюнул.
– Суд и казнь будут публичными, – продолжил Константин. – Посмотреть на них соберутся жители не только Трира, но и окрестностей. – Он бросил к ногам Максимина веревку; это наконец заставило того встрепенуться. – Твоя голова, высокородный Максимин, слетит с плахи под улюлюканье толпы. Хотя ты можешь… и не дожидаться суда. Решай.
Тесть взял веревку и посмотрел на Константина взглядом, полным ненависти.
«Я защитил Максимина от кровожадного сыночка, дал ему приют, женился на его дочери, а он ненавидит меня за то, что не сумел отнять у меня власть, – подумал Константин. – Это не человек, а зверь, и я вошел к нему в клетку. Нужно было кинуть веревку через решетку. Как только я повернусь спиной, чтобы уйти, он набросит мне петлю на шею и попытается задушить…»
Максимин крепко сжал в руках веревку. Константин его вовсе не боялся и находился в уверенности, что сумеет одолеть тестя, если тот нападет. Но у него не было никакого желания вступать в схватку со стариком. Их взгляды встретились. В глазах Максимина читался вызов, Константин же смотрел на него оценивающе. Он заметил, как злобные искорки, плясавшие в зрачках тестя, постепенно гаснут. Старик первым отвел взгляд. Константин продолжал пристально смотреть на него. Максимин занервничал; не в силах более усидеть на месте, он встал и прошелся по камере. Константин медленно повернулся к нему спиной и, скрестив руки на груди, стоял так некоторое время. Однако Максимин не решился сделать даже шага в его сторону.
«Он мне больше не угроза, – подумал Константин, закрывая за собой дверь камеры. – Если старик не покончит с собой до суда, я помилую его. Пусть сидит в камере до конца своих дней».
Вечером Константину доложили, что его тесть, Валерий Геркулий Максимин, повесился. Смотритель темницы умолял простить его за то, что недоглядел за столь важным заключенным. Константин проявил милость, не став наказывать ни смотрителя, ни стражников.
II
Через месяц после смерти Геркулия Максимина Константин созвал своих военачальников. Сначала он побеседовал с каждым по отдельности, затем провел общий совет. Они собрались в глубине сада императорского дворца внутри небольшого портика, среди зелени, журчащих фонтанов и статуй.
Военный совет начали на рассвете. Император считал, что первые лучи восходящего солнца пробуждают мудрые мысли, которые вновь засыпают после полудня. В портике оказалось тесновато, особенно после того, как Константин велел поставить в центре овальный стол красного дерева, с ножками в виде когтистых львиных лап. На нем были разложены карты Галлии и Италии. Император и часть военачальников стояли вокруг стола, остальные чуть поодаль, опираясь спинами о мраморные колонны портика.
– Пора покончить с узурпатором Максенцием, – начал Константин. – Он отважился объявить нам войну, как будто мы с ним равны!
Услышанное ничуть не удивило военачальников. Они ожидали этого с того момента, как Максимин, отец Максенция, повесился в камере. Однако войну он начал отнюдь не из желания отомстить за отца, которого и сам бы казнил, если бы тот вместе с Фаустой не сбежал под крыло к Константину. Ему хотелось выглядеть в глазах римлян скорбящим сыном, чтобы привлечь на свою сторону хоть какие-то симпатии. Узурпатора ненавидели, его власть держалась на страхе. Обеспечивать верность армии ему приходилось такими подарками и жалованьем, каких солдаты никогда бы не получили при любом другом правителе. Максенций понимал: стоит пропустить хоть одну выплату, и ему конец. Война должна была встряхнуть предававшиеся праздности войска и заставить римлян относиться к нему с уважением.
– И без объявления войны мы считаем Максенция своим врагом с того момента, как он осмелился захватить власть, – продолжил Константин. – Теперь, когда мы обезопасили побережье от саксов, а границу от франков, пора сокрушить узурпатора. Прибывшие послы сената и народа Рима умоляют нас спасти священный город от Максенция. Египет восстал против него. Без африканского зерна ему нечем кормить чернь, раздачи хлеба прекратились. Максенций распорядился раздавать запасы только легионерам и гвардии. Преторианцы жестоко расправляются со всеми, кто открыто негодует. Казна пуста. Максенций поднял налоги и отнимает имущество у состоятельных граждан. А о его любви к вину и распутству уже слагают легенды. Рим, а вместе с ним вся Италия стонут под гнетом узурпатора. Часть своей армии он отправил в Египет, подавлять восстание. Сейчас Максенций уязвим! Тянуть нельзя! Выступаем как можно скорее!
Вот теперь военачальники переглянулись. Обороняться проще, чем атаковать. Все рассчитывали, что ослабленный Максенций сам нападет на них следующей весной и они разобьют его. Слово взял Авл Аммиан, самый опытный из всех военачальников Константина.
– О Божественный, твой победоносный поход против франков недавно завершился, солдаты устали, запасы провианта истощены. – Авл был единственным из приближенных Константина, кто, обращаясь к нему, не заботился о том, чтобы придать своему голосу как можно более почтительный тон. – Их хватит на пару месяцев, не более!..
– Я знаю! – перебил его Константин. – Авл, по-твоему, Рим станет ждать, пока крестьяне в Галлии соберут урожай? Двух месяцев достаточно. В начале осени наша кавалерия войдет в ворота Вечного города. Кавалерию будешь вести ты, высокородный Авл, держа в руках копье с насаженной на него головой Максенция! – Смягчившись, император добавил: – Восстание в Египте долго не продлится. Войска узурпатора разобьют повстанцев и вернутся обратно на кораблях, забитых зерном. Наше преимущество испарится.
– Максенций может укрыться в Риме, – заметил Авл. – Разбить его легионы недостаточно. Для обороны хватит и преторианской гвардии. Тебе, о Божественный, придется брать город измором.
– Этого не будет, – спокойно возразил Константин. – Жители Рима не станут терпеть осаду и голод. Преторианцам не совладать с сотнями тысяч разъяренных горожан. Максенций это понимает. Он бросит против нас все свои силы, и гвардию в том числе. Больше ему ничего не остается!
Авл Аммиан поджал губы и постарался собраться с мыслями. Он знал, что император прислушивается к советам, однако возражений не терпит. Если Константин что-то решил, пытаться переубедить его не только бесполезно, но и рискованно.
– О Божественный, за свои двадцать лет службы я твердо убедился в одном: война не любит намеченных планов, – осторожно произнес Авл. Константин в ответ улыбнулся. Военачальник счел это добрым знаком и продолжил: – Разбить узурпатора будет непросто. У него много войск и опытные полководцы. Если молниеносной кампании не выйдет, твоя армия, о Божественный, окажется в трудном положении…
– Ты, как всегда, прав, мудрый Авл. Если бы это было противостояние равных, наш успех висел бы на волоске. Но ты и все те, кто сомневается, забываете, что мы законная благословленная всеми богами власть, которой ждут как избавления. Города Италии откроют перед нами ворота, легионеры узурпатора сложат оружие, а те, кто все же осмелится сопротивляться, будут сломлены. Никакой иной, кроме как молниеносной, эта война быть не может.
В портике воцарилась тишина. Авл умолк, но Константин чувствовал, что еще недостаточно зарядил своей уверенностью военачальников. Возможность встретить врага на своей территории казалась им более привлекательной, чем вторгаться в чужие земли. Запланированный императором поход был менее соблазнителен еще и потому, что не давал возможности обогатиться. Константин никогда не разрешит армии грабить Италию, а тем более Рим.
– Высокородный Авл ратует за осторожность. Его можно понять, – прервал короткое молчание вождь алеманов по имени Эрок. – Пока соблюдаешь осторожность – ограждаешь себя от опасностей, но с ее помощью великих дел не свершить.
У Эрока было узкое хищное лицо, острый нос, тонкие брови, глубоко посаженные серые глаза с зеленоватым оттенком. Длинные русые волосы он заплетал в косу. Эрок родился по другую сторону Рейна, среди величественных лесов, в землях, которые римляне считали варварскими. Когда он был юн, его отправили в Рим в качестве заложника. Там Эрок получил образование и познал все блага цивилизации. Когда его отец скончался, юноша вернулся к соплеменникам и во многом благодаря поддержке римлян унаследовал власть.
Став вождем, Эрок первым делом договорился с Констанцием Хлором, чтобы его людям разрешили переселиться в Галлию, недалеко от рейнской границы.
В эпоху Тридцати тиранов[3], полную кровопролитных войн и разорительных набегов, немало земель, особенно вдоль границ, оказались опустевшими. Населявшие их крестьяне были убиты, угнаны в плен или бежали, бросив хозяйство. Констанций Хлор охотно предоставил Эроку и его соплеменникам заброшенные территории, взамен мужчины племени пополнили ряды римской армии. Эрок с радостью лично возглавил алеманов, вставших на службу империи, передав бразды правления совету старейшин. Когда Констанций Хлор умер, Эрок и его люди одними из первых стали выкрикивать имя Константина, требуя, чтобы он стал наследником. Их клич подхватила вся армия покойного Констанция.
– Мои воробушки щебечут, что лучший полководец узурпатора Руриций Помпиан остался в Италии. Близ Вероны он собирает и готовит войска для похода на Трир, – продолжил Эрок. – Кажется, высокородный Авл хорошо с ним знаком. Не потому ли он предлагает подождать, что опасается своего старого друга?
– В чем ты меня обвиняешь, благородный Эрок? – прорычал Авл, едва сдерживая гнев.
Ветеран побагровел, шрам на лбу налился кровью.
– Я далек от обвинений, лишь передаю то, что рассказывают мне мои воробушки.
Воробей был символом богини любви Венеры. Воробушками Эрок называл своих любовниц. За годы, проведенные в Риме, любвеобильный варвар завел близкие знакомства со многими девушками – как с обычными гетерами, так и со знатными патрицианками. Он вел с ними переписку, поэтому был в курсе свежих новостей и слухов из Вечного города. Это была еще одна причина, по которой Константин ценил вождя алеманов.
– С Рурицием мы несколько лет прослужили в Иллирии. Если бы я стал перечислять всех, с кем хлестал вино да ходил к гетерам, вам пришлось бы слушать меня до захода солнца, – произнес Авл, взяв себя в руки. – Руриций знает свое дело, легионеры его уважают. Это все, что я могу про него сказать. – Сделав небольшую паузу, он продолжал: – Я никогда не давал поводов усомниться в своей верности. Когда император ведет армию в бой, я иду в первых рядах. Так будет и в этом походе. А сейчас я лишь делюсь своим мнением… мнением ветерана.
– И мы благодарны тебе за это, высокородный Авл, – коротко кивнул ему Константин, затем обратился к Эроку: – О чем еще щебечут твои воробушки?
– Рим ждет тебя как спасителя, о Божественный. Однако уверенности, что ты придешь, нет.
– Почему?
– Все говорят о том, что ты достойный наследник своего великого отца, блестящий полководец и мудрый правитель. Но Божественный Констанций никогда не пытался расширить свои владения. Благодаря ему Галлия и Британия процветали. Ни Италия, ни Испания, ни африканские провинции его не интересовали. А нужны ли они Константину? – Эрок улыбнулся, сверкнув желтоватыми зубами.
Ему нравилось демонстрировать окружающим, с какой легкостью он, общаясь с императором, переходит грань. Эрок знал, что Константин слишком нуждается в нем, чтобы за это наказать.
– Для моего отца честь была превыше всего, – с нажимом произнес Константин. – Если бы узурпатор осмелился захватить власть при моем отце, то долго бы ее не удержал. Констанций разгромил бы его и заставил заплатить за свои преступления. Он совершил бы то, что сейчас должны сделать мы. Но благородный Эрок прав. Рим не может ждать! Если Максенция свергнут разъяренные горожане без нашего участия, то его место займет новый узурпатор. Прольется кровь, но ничего не изменится, а возможно, станет еще хуже. Риму нужен законный правитель.
– Риму нужен Константин! – подхватил Эрок.
Император добился своего: военачальники осознали необходимость выступить в ближайшее время. Их мысли обратились к деталям предстоящего похода.
– Достойнейшие Марк и Кассий Ювентины, есть ли среди нашей армии отряды, не готовые к походу? – обратился Константин к двум молодым братьям-близнецам из древнего патрицианского рода, которые служили у него трибунами. – Те, которые слишком измотаны или будут роптать.
Простые солдаты любили братьев Ювентинов – если они хотели что-то донести до императора, то делали это через них. Марк и Кассий чувствовали себя неуютно в обществе старших командиров. Будучи младше по званию, они были более знатного происхождения, чем любой из офицеров Константина, поэтому часто находились среди легионеров и центенариев[4], которых превосходили и знатностью, и чином.
– Солдаты готовы выступить по твоему первому зову, о Божественный, и ни один не станет роптать, – выпалил Марк, опередив неторопливого Кассия.
На фоне высокого и статного Марка внешне менее яркий Кассий терялся. У них были черные как уголь волосы, которые братья коротко стригли на армейский манер, и карие глаза. Вот только если взгляд Марка казался живым и энергичным, то у Кассия, напротив, задумчивым и тяжелым.
– Это отрадно, – кивнул император. – Но, как бы ни был важен поход против узурпатора, все войска выводить из Галлии нельзя. Пограничная армия останется, а мы поведем только маневренные легионы.
Рейнская граница нуждалась в защите, и Константину пришлось оставить половину своих войск.
Далее перешли к обсуждению плана намечающейся кампании: сбор армии должен был пройти близ города Арелат. Для вторжения в Италию выбрали маршрут через горные перевалы, которыми пять столетий назад шел Ганнибал. С тех времен перевалы основательно расчистили, а ведущую к ним дорогу расширили. В летние месяцы идти там было вполне безопасно.
Военный совет закончился после полудня. Император пригласил военачальников разделить с ним обеденную трапезу. Когда они потянулись через сад ко дворцу, Константин попросил Флавия Далмация, префекта претория Галлии и Британии, задержаться.
Далмаций был сводным братом Константина. Констанцию Хлору, чтобы стать императором, пришлось развестись с матерью Константина Еленой, дочерью вольноотпущенника, и жениться на девушке благородных кровей Феодоре, приемной дочери Геркулия Максимина. Таким образом, Максимин приходился тестем не только Константину, но и его отцу. От брака с Феодорой у Констанция осталось шестеро детей: три дочери – Анастасия, Констанция и Евтропия, трое сыновей – Юлий Констанций, Флавий Далмаций и Флавий Ганнибалиан.
Со старшим сыном Феодоры Юлием Констанцием отношения у Константина не сложились. После смерти их отца Юлий заявил о своих претензиях на трон. Шансов преуспеть у него не было: ни армия, ни аристократия его не поддерживали. Константин поместил брата под арест на одной из роскошных вилл Констанция. Феодора, выражая свое недовольство, поселилась вместе с сыном. Константина это только обрадовало. Ганнибалиан был слишком юн, чтобы с ним считаться, он остался при матери.
А вот с Далмацием Константин поладил. Ему исполнился двадцать один год. Внешне Далмаций напоминал своего отца: высокий и жилистый, со светлыми, как лен, волосами, что было отличительной чертой их рода. Его бледную кожу не могло пронять даже щедрое летнее солнце. Но в отличие от всегда сдержанного и вдумчивого Констанция Хлора Далмаций был энергичным, порывистым и легко поддавался эмоциям, что порой сильно раздражало Константина.
Они свернули с дорожки, ведущей во дворец, и остановились у мраморного фонтана, слушая журчание воды.
– Есть вести от старшего августа Галерия? – спросил император после недолгого молчания.
Ему было неприятно говорить про Галерия, чье главенство приходилось признавать. Они были давними врагами. Он подозревал, что, если бы не узурпатор Максенций, против которого старший август дважды безуспешно посылал войска, Галерий попытался бы свергнуть Константина.
– Ему сейчас не до Галлии и Британии, – ответил Далмаций. Когда они с братом оставались наедине, то разговаривали по-простому. – Тот ужасный нарыв, что образовался у него под… детородным органом, продолжает увеличиваться. По слухам, гниль пошла по всему телу и в нем завелись черви.
– Всё слухи, – вздохнул Константин, но при этом по его губам скользнула тень улыбки. – При дворе старшего августа творятся такие дела, а мы вынуждены полагаться на молву.
– Мои люди добыли сведения, которые будут понадежнее слухов, – уверенно заявил Далмаций. – Лекари бессильны, Галерий решил обратиться за помощью к богам, ко всем сразу, даже к Богу христиан. Он приказал советникам подготовить эдикт, который остановит гонения на христиан и признает их веру как одну из религий империи. За это последователи Христа должны будут молиться своему Богу о его выздоровлении.
– Значит, Максенций начнет преследовать христиан в пику Галерию, – заметил Константин. – Когда узурпатор захватил власть, то показательно объявил милость христианам. Но они все равно порицали его за пьянство и разврат. Теперь он с радостью развяжет гонения.
– Говорят, узурпатор пьет столько вина, что переплюнул бы любого сатира. Галерий будет рад, когда узнает, что ты выступил против Максенция. Сам он очень слаб и сделать это не в состоянии. Его племянник Максимин Даза провозгласил себя августом и захватил восточные провинции: Сирию, Месопотамию и Понт. Галерий сделал вид, будто это случилось с его одобрения, и признал Дазу своим соправителем.
