Андрей Гвоздянский
Второй центроид
17. Две фигуры. Куклы
Издалека Кошачий холм выглядел не таким большим, как на самом деле. Две сутулые человеческие фигуры стояли рядом, но не притягивались, а отталкивались друг от друга. Женское и мужское начало вместе следили за тем, как резвятся дети. Слева Астрид – с растрепанными волосами, не без волнения взирающая на игры вокруг снежной крепости. Справа Аристарх Авалонович – задумчивый, угрюмый.
– Это вы, что ли, автор? – тихо спросила Астрид. – Вы следите за ним?
– Почти. Он сам автор, я лишь собрал все результаты воедино и сделал выводы.
– Смотрю, вы не особо скрываете вашу работу? Уверены, что мне можно доверять?
– А чего бояться? – Аристарх Авалонович усмехнулся, достал из кармана пальто пачку сигарет, закурил. – Наше время все равно заканчивается, вы и сами знаете. Мы сами так решили. Будущее будут строить они – люди без мишуры в голове. Мы даем им знания и ограждаем от художественных спекуляций. Хотим, чтобы их вел человек, который смог преодолеть непреодолимое. Я вижу – это его уже не так сильно беспокоит. Скоро он забудет о проблеме и сделает то, что не удавалось никому – найдет второй центроид.
– Мы не приспособимся, я согласна. Но раз уж мы сегодня откровенны и терять нам нечего, скажу… не приспособятся и они. Вам, наверно, удивительно слышать это от человека, который курирует детский проект.
– Почему же, даже интересно. Продолжайте.
– Они такие же, как и мы, понимаете? Они усвоили свои роли и прилежно исполняют их. В школе и на людях Абрам один человек, дома и с ребятами – совершенно другой. Как и я на работе куратор, а дома – любящая мать.
– Правильно, во многом мы лишь куклы, функции. Вы это понимаете, и я понимаю. Наши проекты обречены точно так же, как и мы сами. Но знаете, что делает нас людьми, несмотря ни на что? То, что и зная это, мы продолжаем работать, как ни в чем не бывало.
Аристарх Авалонович улыбался. Сигарета почти догорела – красный, налитый огнем кончик вплотную подобрался к губам. Не доставая рук из узких карманов, Аристарх Авалонович резко выдохнул. Окурок окунулся в сугроб.
Девственная белизна природы приняла на себя этот удар безропотно, безмятежно. Дырку в сугробе, оставленную нырнувшей сигаретой, быстро запорошило. Смеркалось, большие и малые фигуры уже разошлись по домам. Старая колокольня тихо запела.
18. Тень Оскольда. Ходьба
– Его здесь нет, умер сегодня утром, – заявил с порога маленький, нескладно скроенный полицейский. – Вы родственник или друг?
– Друг, – тихо прошептал Авгий, осматривая комнату. Никаких следов борьбы, предметы на месте, в квартире все так же грязно.
– Признаков насильственной смерти мы не обнаружили. Похоже, у него остановилось сердце. Тело уже направлено на кладбище, в соответствии с оставленным на столе завещанием. Представляете, он не пожелал, чтобы его кремировали – давно я такого не видывал. А завещание, по всей видимости, написал совсем недавно. На это указывают косвенные признаки.
– А где у нас в городе кладбище? – спросил Авгий. – Я знаю только крематорий.
– Неудивительно, даже мы поначалу растерялись. Пришлось воспользоваться картой, – полицейский включил планшет и показал Авгию, куда двигаться.
Цель находилась за Кошачьим холмом, подле старой церкви. Оставив в комнате слова благодарности, Авгий поспешил на окраину города. Мелкие песчинки снега попадали в глаза, и поначалу он закрывался от них ладонью. Но вскоре белые осадки исчезли. Теплело. Авгий быстро шагал по голому асфальту, изредка поднимая голову и выцепляя фрагменты меняющейся реальности – высокие дома, кислотные вывески, выключенные светодиодные ленты вдоль дорог, медленные и быстрые автомобили, ноги других прохожих, остатки снега на газоне. Матовое небо висело низко и словно пыталось вытянуть дневную энергию: по мере того, как Авгий приближался к окраине города, облака поглощали витающий в воздухе свет и все больше темнели.
Авгий пытался вспомнить лицо Оскольда, но вместо четкой картинки возникала лишь расплывчатая тень. Зачем он вернулся в ту квартиру? Неужели Оскольд рассказал не все, что знал? «Нельзя повторять его судьбу, нельзя», – шептал Авгий, торопливо шагая по бесконечно черному асфальту.
Воздух, тем временем, становился свежее. Число посторонних ног и движущихся механизмов стремилось к нулю. Кошачий холм промелькнул где-то сбоку – оказалось, что существует вполне себе протоптанная тропинка, ведущая прямиком к церкви. Кто все эти люди, скромно приходящие сюда? Почему же считается, что старая церковь заброшена и давно уже никому не нужна?
Наверху летали птицы. Они предпочитали гнездиться на колокольне – архитектурной доминанте окраины города: кроме церкви и нескольких хозяйственных помещений, в округе не было никаких строений. Птицы, преимущественно черные и белые, кружили над узенькими куполами, но не решались садиться, будто боясь попортить покрытие. Сельская местность разительно отличалась от городской не только пейзажем, но и звуками. Авгий явственно слышал вой ветра, пронизанный смертной тоской и безудержной волей. Руки уперлись в покосившуюся приоткрытую калитку. Он был на месте.
19. Кладбище. Вагнер
Старая деревенская церковь постепенно приближалась. В прошлый раз Авгий видел ее очертания издалека, с Кошачьего холма, и тогда она показалась ему загадочной – после резкого потепления в воздухе застоялся туман, и церковь словно плавала в нем, но при этом неведомый якорь удерживал ее на месте. Теперь же ни следа таинственности не оставалось в старом здании. Простенькая, потрепанная временем церковь оказалась открыта, и Авгий вошел внутрь, чтобы надолго раствориться там без остатка. На улице осталась только черно-белая лохматая собака, которая равнодушным взглядом осматривала окрестности и иногда слегка подвывала, но не с грустью, а с какой-то мечтательностью в голосе.
Церковь стояла на пустыре. Вокруг нее полукольцом расположились хозяйственные постройки – два одинаковых сарая, один из которых покосился больше другого, да большой амбар, закрытый на проржавевший замок. Казалось, что к этим объектам уже давно никто не подходил – тропинка, тянувшаяся туда от церкви, почти полностью заросла травой. И если бы кто задумал открыть дверь амбара, будто заиндевевшую от старости, послышался бы такой жуткий скрип и даже скрежет, что и священник в церкви содрогнулся бы от физической боли в ушах.
Пожалуй, территория старой церкви была единственным местом, где все оставалось по-прежнему. Налет времени проявлялся в каждой мелочи – в неопрятности линий построек, в тишине, придававшей каждому звуку гулкое эхо, в недовольно-неряшливом покашливании церковного сторожа Степана, страшного мужика с перепутанной бородой, нежно любимого старым псом. Чувство было взаимным: при виде собаки Степан менялся в лице. Волоски сплошной бороды как бы раздвигались, показывая растрескавшиеся губы, сложенные в мягкую улыбку, и эта улыбка тут же брала первенство над суровыми густыми бровями.
Напоминало о вечности и заброшенное кладбище, мерцавшее за прутьями выцветшей ограды. Степану нравилось там прохаживаться: если в церкви время от времени появлялись посетители, сами не понимающие, чего они желают, то кладбище позволяло достичь атмосферы абсолютной уединенности и еще при жизни почувствовать настоящий покой. Могильные камни воспринимались не как символы живших некогда людей, а как придорожные камни, покрытые мхом. Каждый из них в свое время каким-то путем попал на эту дорогу, но сегодня, в отсутствии живых свидетелей, ни один из них не в состоянии рассказать и малую часть всей истории. Только имена и даты, по которым можно определить лишь возраст.
В дальнем уголке кладбища, почти у самой границы с лесом, оставался маленький нетронутый кусочек земли. Степан часто задерживался возле него и о чем-то глубоко задумывался, попутно оглядывая верхушки сосновых деревьев. А старый пес в такие моменты неизбывно находился рядом – увлеченно нюхал землю, лизал устало опущенную руку сторожа, перебиравшую деревянные четки, или тихо лежал на дорожке, наблюдая за ползущим жуком. Вот и в этот раз Степан остановился в любимом уголке. Повернувшись к церкви спиной, он не видел, как Авгий неуверенным шагом вышел оттуда и, не оборачиваясь, побрел в сторону Кошачьего холма, за которым лежал город. Скрип ржавой калитки вывел сторожа из раздумий, и он, потрепав дряхлую собаку за ушами, тихо произнес: «Пойдем, Вагнер, пора на обед. Мы сюда еще обязательно вернемся».
20. Эпилог
Расслабленная, жилистая рука пожилого священника обычно действовала по привычке. Пальцы благоговейно коснулись лба, и несколько наполненных смыслом слов вклинилось в пространство. Никто не ответил, потому что компанией ему была пустота. Крест лежал на аналое в полной безмятежности. Лоб еще раз почувствовал прикосновение пучка пальцев пожилого священника. Аналой по-прежнему стоял на старых, потерто-коричневых ножках. Слова перестали рождаться на губах. Крест не изменился.
октябрь 2016 – декабрь 2018
