Андрей Гвоздянский
Второй центроид
– Кто это был? Ты его знаешь? – судорожно спросил Авгий, хватая бармена за руку. Он пытался найти хоть малейшую зацепку.
– Знал раньше. А сейчас, можно сказать, не знаю: он сильно изменился. Тебе лучше не ходить к нему, и тем более не расспрашивать про это дело.
– Ты что? Как же? Нет, ты мне скажешь, кто это! – Авгий перешел на крик. – Мне необходимо знать! Слышишь?!
Наступила поганенькая тишина. Авгий умолк, испугавшись самого себя: он никогда не кричал на друзей, и теперешняя его выходка, возможно, свидетельствовала о том, что и он уже начал меняться, как тот человек, добивавшийся аудиенции. Алик тоже не говорил ни слова: ему не хотелось сообщать имя, ведь он знал, что ни к чему кроме разочарования это не приведет. Тем не менее, ловкие руки достали откуда-то из-под стойки листочек и карандаш. Через минуту у Авгия в кармане уже лежала бумажка с именем и адресом.
6. Старая школа. Голубятня
По пути Авгий проходил неподалеку от старой школы, в которой раньше учился. Проигнорировать не получилось. Ноги сами потащили Авгия прямиком к зданию, а потом зачем-то решили обойти его вокруг. Каждое окно и каждый выступ стены проникали в память, чтобы вытащить оттуда частички прошлого – разрозненные по времени, но неразрывно склеенные в голове.
Вот он играет на небольшой футбольной площадке, оборудованной двумя маленькими, детскими воротами. Как всегда, в полузащите. Делая разрезающий пас, он сразу отходит назад, координируясь с линией обороны в попытке предотвратить контратаку, которая может начаться в любую секунду, если кто-то из игроков команды вдруг потеряет мяч. Ему нравилось быть в центре поля и следить за постоянными перемещениями соперников и партнеров. Время близилось к вечеру, и на площадке уже никого не было, да и в окнах школы горело только два редких огонька.
Память перенесла его в кабинет истории, занятия по которой всегда проходили поздно, потому что учительница, Арина Амвросиевна, была неисправимой совой. Во время урока дети часто глядели в окно, думая о том, что они будут делать после школы. А учительница изредка отрывала особо засмотревшегося ребенка, задавая простенький вопрос. И почему-то всегда случалось так, что именно он не знал ответа, хотя почти весь класс истово тянул руки. Но Арина Амвросиевна не ставила двойки. Она терпеливо отвечала на вопрос сама, слегка покачивая головой, словно поддакивая себе, а потом просила провинившегося повторить ответ вслух, перед всеми. Так материал усваивался лучше.
Половина здания осталась позади. За поворотом взгляду Авгия открылась высокая, старая рябина. Точка притяжения. Бастион, оружейный склад и маяк. Чем только не было это скучное одинокое дерево с полуоблезлыми ветвями в былые годы! Теперь же оно смотрелось куда прозаичнее. Ягоды в дефицитном количестве стыдливо прятались в глубине ветвей. Толстый шершавый ствол, слегка кривоватый, как ятаган, быстро делился на много маленьких отростков и как бы растворялся в воздухе, что совсем не походило ни на бастион, ни на маяк.
Нырнув за очередной поворот, Авгий увидел тощие, как обглоданные кости, остатки голубятни. Одной стенки не было совсем, вторая несколько шаталась под воздействием кинетической энергии ветра. Авгию вспомнилось, как любил эту голубятню школьный сторож Степан. Бывало, на большой перемене он энергично вскинет руку, и вся ребятня, слоняющаяся без дела, хлынет за ним – участвовать в ритуале кормления голубей. Авгий приостановился и посмотрел на свою ладонь. И в ней когда-то лежала горсточка пшена для урчащего птичьего семейства. Где же он сейчас, задорный сторож Степан? Уж точно не в школе: с появлением умных систем пропуска сторожа исчезли из города так же неумолимо, как мороженщики.
Ладонь ощутила легкое покалывание – это атомы снега, как крошечные клювики, впивались в кожу. Полуоторванная стенка голубятни затрепыхалась в лихорадке, сигнализируя об усилившемся ветре. Авгий поморщился и противно улыбнулся, втягивая голову. Шаги возобновились, и вот перед глазами уже мелькало школьное крыльцо, с которого, мелко перебирая прямыми, как грубый брусок, ногами, спускалась какая-то старушка. Авгий узнал ее не сразу. И уже пройдя мимо, по старой, давно забытой привычке задорно крикнул куда-то назад, в плотный войлок темноты: «Здрасьте, Арина Вросевна!». Звук был поглощен черным воздухом и остался без ответа.
7. Арина Вросевна. Воспоминания
Старая учительница после уроков засиделась в столовой. Она маленькими глотками отпивала компот, витая взглядом где-то между карнизом и потолком. Арина Амвросиевна. Так звали ее современные ученики, в точном соответствии с паспортом. И никак не Арина Вросевна, как раньше. Сокращать имя-отчество учителя нынче категорически возбранялось. Пришло понимание, что превратить духовность из метафорического понятия в духовную скрепу общества нельзя без уважения к учителю. Умом Арина Амвросиевна поддерживала этот посыл. Но ее внутренняя, неподвластная логике духовность почему-то отказывалась превращаться в скрепу. Авторитет авторитетом, но ведь раньше, когда она была для всех просто Ариной Вросевной, ее разговор с учениками шел гораздо душевнее и доверительнее. И тот проходивший мимо человек назвал ее именно так. Он у нее учился когда-то, это точно. Только вот вспомнить бы…
Учительница начала перебирать в памяти лица, ситуации, вещи. Это было непросто, ведь в те времена количество учеников в классе не позволяло опросить всех за один урок, как принято теперь. А дети вели себя так бесшабашно и безответственно. Хотя, может быть, сейчас вовсе нет детей, а люди рождаются уже взрослыми? Наверное, скоро так и будет… Численность населения Земли вышла на верхнее плато логистической кривой. Попросту говоря, стабилизировалась. Кстати, вот и еще одна иллюстрация разницы между поколениями. В детстве Арина Амвросиевна не поняла бы этой фразы про логистическую кривую, пришлось бы пояснять простым языком. Да что там, она и сейчас мысленно материализовала ее словом «стабилизировалась». А нынешние дети? Да они сразу завалят вопросами. На каком уровне стабилизировалась? Почему? Не начнет ли дальше вдруг расти? Но только скажешь им про логистическую кривую, и вопросы отпадают. Понятно же, что стабилизировалась на высоком уровне, а впереди – ровное плато.
Кажется, отголоски воспоминаний начинают складываться в цельную картинку… Фоторобот Авгия проявился: черноволосая голова, подвижные карие глаза, волнистые брови и бойкие ноги. Порой даже чересчур бойкие. Перед началом урока он носился по классу, как пробка из-под шампанского, вырвавшаяся в свободный полет. А она, молодая учительница, стояла у двери и наблюдала за тем, как в детях клокочет жизнь. Когда же она наконец заходила в класс, энергия тут же закукливалась внутри маленьких телец, но никуда не исчезала. Некоторые начинали расходовать ее тут же, задавая вопросы и обмениваясь взглядами и движениями челюстно-лицевых мышц. Другие берегли энергию до следующей перемены, мастерски притворяясь спокойными. Авгий принадлежал ко второй категории. На уроке он вел себя смирно, тихо переспрашивая непонятое у соседа, и крайне редко обращался к учителю, будто стесняясь. Но на перемене он преображался. И этот контраст отложился в памяти. Или вот еще случай. Сидела она как-то в холле, ждала кого-то. А тут Авгий – выбегает из-за угла, подлетает к выходу, открывает дверь одним махом, как бумажную, и, успевая только бросить «до свидания, Арина Вросевна», скрывается из виду. Дверь захлопывается, а по старому, тонкому стеклу бегут волны. Энергия детства передалась в материал.
Старая учительница собралась домой. Она направилась к гардеробу, что-то бормоча про себя – мысли никогда не покидали ее так скоро. Вокруг сияли декорации обновленной школы: энергосберегающие лампы с иссиня-холодным светом, рельефные обои с чудным узором, призванным развивать воображение и интерес к учебе… Из приоткрытой двери соседнего со столовой класса выглядывала интерактивная доска с потухшим экраном. Завтра опять кто-то будет рисовать на ней формулы и теоретически безупречные фигуры. И, конечно, никакого тонкого стекла. Только толстое, слегка замутненное для эффекта, абсолютно безучастное к детской энергии.
8. Семья. Вечер
Чистые, черные волосы распущенными длинными ниточками ниспадали на плечи. Они слегка блестели от влаги, создавая эффект ночных бликов на бездонно-темной, бесконечной поверхности воды. Грациозная рука Анны уверенно занесла нож над идеально вымытым, корявым бруском овоща. И лишь неровный угол, под которым она держала инструмент, выдавал ее нервное напряжение. Алая помада успела потускнеть, а маленькая сеть морщинок вокруг глаз будто потяжелела и приопустилась вниз.
Жужжание открывающейся двери заставило Анну встрепенуться. Она прищурилась, и морщинки встали в горизонтальное положение, как стрелы в натянутой до предела тетиве. «Где пропадал?» – спросила Анна как бы невзначай, чересчур спокойно. Авгий не смотрел на нее – он пытался совладать с шарфом, закрутившимся вокруг шеи подобно змее. «Долгая история», – небрежно ответил он, выбрав худшее, что можно было сказать. Удар в незащищенную зону последовал незамедлительно: «Значит, теперь ты мне уже ничего не рассказываешь?».
Нежданная передышка: Авгий, приплясывая на пятках, ушел в ванную, чтобы обдумать стратегию контрнаступления. Включив воду, он бормотал что-то под нос, то и дело оглядываясь на предусмотрительно запертую дверь, будто на ворота осажденного замка. Когда шум воды прекращался, он запускал ее снова, и все повторялось по кругу. Наконец ему надоело. Губы перестали беспокойно шевелиться. Вода затихла.
Из ванной Авгий вышел совсем другим человеком, умеющим двигаться плавно, цельно. И вдруг, в один момент, Анна тоже изменилась – колкая маска неудовольствия ушла на второй план, уступив место искорке сочувствия.
– Что-то случилось? – осторожно спросила она, заметив, что Авгий с трудом сдерживает центробежную силу пикселей, из которых, казалось, он состоял весь.
– Да, случилось, – монотонно ответило его пустое, потерявшее эмоции тело.
– Что же, Авгий? Ты меня пугаешь! Говори.
– Как хорошо, что дети уже живут не с нами. Не хотел бы я, чтобы они это слушали, – Авгий выдохнул и после небольшой паузы продолжил. – Я получил новый паспорт, но в нем… В нем указано… Мне теперь пятнадцать, Анна, понимаешь?
– Нет, не может быть, ошибки в паспортном столе – это же такая невозможная редкость… И что же, на работе в это поверили, перечеркнули всю твою жизнь?
– Конечно, еще как поверили. Аристарх что-то пытался объяснить, но кто он против директора?
– Аристарх перед тобой в долгу. Неужели он просто стоял и мямлил, когда тебя выгоняли прочь?! – крикнула Анна, цепляясь глазами за осунувшееся, неуверенное лицо Авгия, словно в попытке понять, как все случилось на самом деле.
– Нет, постой, не обижай Аристарха. Он сделал все что мог, ты же знаешь порядки. Никто не в силах исправить такое.
– Ты что, опускаешь руки? Встреться с ним еще раз, не в кабинете, а где-нибудь снаружи. Он будет совсем другим, он что-нибудь подскажет. Поверь мне.
– Моя судьба решена, Анна. Она была решена еще тогда, в паспортном столе. Я должен был сразу подавать апелляцию.
– Нет, ты сделаешь то, о чем я тебя прошу. Пусть ты не веришь, ладно. Но я верю. Хотя бы в элементарную человеческую честность.
– Тогда у меня завтра будет две встречи, – сказал Авгий и, поколебавшись, достал измятую бумажку с адресом, от которой еще слегка пахло грибами. – У меня есть брат по несчастью, представляешь? Человек, который тоже имеет претензии к паспортному столу. Я найду его, я поговорю с ним.
– Этот человек добился своего? – тихо спросила Анна, никуда не глядя и как бы боясь услышать ответ.
– Нет, он не сумел. Но мне нужно знать, что пошло не так, и тогда я, быть может, избегу ошибок.
– Хорошо, испробуем все средства. Не опускай руки, Авгий, мы же все по-прежнему люди, как и сто лет назад…
Авгий кивнул и мягкими, выражающими согласие движениями начал поглаживать ладонь Анны. Глаза его смотрели в сторону, наполненные жидким отчаянием.
