Андрей «АрыкЪ» Андреев
Сила в содействии
[3]
2416 год от Разделения
Квинта Сущего, 10-й день 2-го месяца
По аналогии с переходным типом по 3т, блок назывался переходным, только смысл другой: не от человека без чёткой линии укоренения – к человеку с постоянным преобладанием, а от человека без ментального знака – к человеку со знаком. Над зерном элариевого накопителя, что было вставлено в приёмник, поднималась проекция книги, Аиртон пытался сосредоточиться на читаемом, но сосредоточиться не получалось. Изнутри помещение блока было полностью белым, как бы растворяло в себе, стирая личное, делая частью общего. Неожиданно накатило, и Аиртон вспомнил ярко, почти до полного переноса, как впервые прикоснулся к магии, почувствовал дар…
В тот далёкий день он, задавшись целью прочитать хоть одну взрослую книгу, проник в библиотеку матери, схватил первый попавшийся накопитель, вставил дрожащими пальцами в приёмник. Выяснилось, что выбор его пал на труд великой Утли – «Об астральном аспекте ментальных структур второго порядка». А что происходит, когда знакомимся с произведением умного автора? Вступаем с ним в диалог, только не в простой, а в ментальный. И пусть ничего из прочитанного Аиртон не понял, зато почувствовал, как в голову что-то пытается проникнуть. Он отшатнулся, он испугался, и, подстёгнутый этим испугом, поставил свой первый ментальный барьер. Всё вокруг выцвело, потускнело, и так до тех пор, пока накопитель в приёмнике не взорвался, а из самого приёмника не посыпались шестерёнки…
Сегодня Аиртону исполнилось шестнадцать, и кто знает, не станет ли этот день для него последним? Пустотник – таков его приоритет, пусть и родился в квинту Сущего, под знаком Жертвенника. Другими словами, аномалия, выход за рамки, новая тема в узоре мира. Основное преимущество Аиртона – сопротивление ментальной магии, но здесь же и корень проблемы, поскольку должно быть сегодня сломлено, преодолено. Машина, известная как ментальный маркировщик, или ме-м, поставит на ментальном теле метку, дабы занести потом в ментальный реестр, сделать доступным для Покрова, и так далее, и так далее. Это если всё пройдёт гладко. Если же нет, то ментальное тело Аиртона, его разум, погибнет, а следом и он сам. Да, вероятность плохого исхода довольно низкая, но всё же есть, и это удручает.
Из динамика где-то под самым сводом звучит сигнал, затем голос Атхлона:
– Пора, Аиртон, время пришло.
– Разоблачайся здесь же, – добавляет Алистер, – затем перенесу.
Несколько раздосадованный тем, что кураторы не появились даже в виде проекций, Аиртон начинает расстёгивать пуговицы мантии. Те спереди, вытянулись вдоль середины груди в строгий ряд. И как только одежды сложены, следует мгновенный перенос – без напутствий, опять же, без прощальных слов. «Но, может, так и нужно? – успевает промелькнуть мысль, – может, так и правильно?..»
Аиртон в большом зале, перед махиной маркировщика, подходит к ложементу в нижней его части. По сторонам от ложемента два ме-га, один из них говорит:
– Мы для того, чтобы помочь. Ничего не бойся. Занимай место вот здесь.
Следуя их указаниям, он ложится, защёлкиваются фиксаторы; самый последний, похожий на юркую змейку, охватывает голову на уровне лба. Ме-ги отходят к панели пульта, что-то переключают, и через мгновение процедура установки ментального знака начата.
Аиртон слышит нарастающий гул, чувствует, как по обручу-змейке бегут импульсы. Мир стремительно выцветает, но зубчатые колёса при этом не появляются. «И что, хороший это знак, или плохой? – теряется он в догадках. – Будем надеяться, что всё же хороший…» А кругом уже чернота, а ещё обжигающий холод, как если бы оказался в космическом пространстве. Аиртон слышит неразличимое гудение голосов, со всех сторон тянутся подобные нитям лучи, а сам он подобен кроваво-красному шару Григлы, виденному когда-то в обсерватории. И нитей всё больше, как бы рвут с шара струпья, обнажают раны, но боли Аиртон не чувствует – вообще не чувствует ничего. Сейчас он способен лишь наблюдать, и наблюдает; бесстрастно следит за тем, как к ментальному его телу тянется сыплющий искрами луч. Вот коснулся, оставил линию, повёл другую, и ещё, и ещё. Мечутся лучи-нити, ментальное тело пульсирует часто, готовое вот-вот лопнуть, но всё же не лопается, выдерживает. Как только луч уходит, на Аиртона вновь обрушивается темнота, вбирает в себя, стирая общее, обозначая через цепочку символов личное…
Квинта Сущего, 20-й день 2-го месяца
Проходит декада, прежде чем Аиртон восстанавливается, и вот на ногах, обсуждают с Фаффом распределение. Они на балконе, закрытом перепонкой силового поля, балкон опоясывает лазарет академии на четвёртом ярусе.
– Из трёх предложенных вариантов близок только один, – говорит Фафф, – иные решения были б ошибочными. Имею в виду работу на Салме.
Фаффу поставили знак три квинты назад, и с тех пор он сильно изменился. Впрочем, уже не тот и сам Аиртон. Нет между ними и прежней дружбы, словно бы поднялась стена. «По большему счёту, дело даже не в знаках, – думает Аиртон, – а в том разладе, что наметился ещё при нашем «большом плавании». Видимо, в той точке мы разошлись, и продолжаем, продолжаем расходиться».
– Тоже есть такой вариант, – говорит он, – тоже склонялся к нему.
– Тогда решено, – говорит Фафф, – отправляемся как пара «контролёр – пустотник».
– Хорошо.
В то же самое время через обозреватели на них смотрят кураторы.
– Хорошая была курия, – говорит Атхлон, – даже жаль расставаться.
– А мне жаль, – говорит Алистер, – что не всё получилось так, как хотелось.
– Да хватит уже об этом, – следует резкий ответ, – напрасная трата ментальной энергии!
– Хорошо-хорошо, – говорит примирительно Алистер, – не горячись.
– С этими понятно, решение приняли, – продолжает Атхлон, – а что с остальными?
– С Иеронимом и Ксаном ясно тоже – выберут Вышегор. Вот с ними получилось всё именно так, как и хотелось.
– Да, – соглашается Атхлон, – в Вышегоре, в случае чего, за ними можно будет и присмотреть, а как подрастут, так перебросим в Ясень.
– Горгий пока в процессе, – переходит к последнему из членов курии Алистер. – Выбирает между Играгудом и Лутом, но что в итоге всё выльется в морскую торговлю, это уже понятно.
– Выяснили, – заключает Атхлон, – разобрали. Тогда я в зону сбора, за новыми кандидатами?
– Да, отправляйся, – кивает Алистер. – Прибуду следом, как только закончу с отчётами.
И они расходятся каждый в свою сторону, и начинается новый цикл.
[Глава третья] Ворон
[1]
2417 год от Разделения
Квинта Ментала, 5-й день 3-го месяца
По выражению Аглаи, главного острослова их группы, нет ничего приятнее, чем наблюдать за работающими людьми. Здесь Аиртон мог бы поспорить: наблюдать за големами и машинами, на его взгляд, было не в пример интереснее. Вот и сейчас, застыв перед экраном обозревателя, следил не столько за Никандром и его «змеями», не столько за Аглаей и Товием, отчаянными простолюдинами, сколько за шестиколёсными громадами модификации «Ткач». Поднимая клубы серой салмовой пыли, те засыпали место разлома обломками астероидов из пояса Гро. Подобные обломки, как показала практика, самое надёжное против прорывов средство. Места на Салме, где в тверди появлялись разломы, называли областями с большой магической активностью, или ОБМА, или «обморок», если на местном жаргоне. И их «обморок» значился за номером 22.
Последняя из машин отошла назад, откатилась, и там, где был разлом с высоким, подобным гейзеру, серым фонтаном, теперь насыпан курган. Сильная людская магия поблизости от прорыва недопустима, так как может вновь спровоцировать, а вот саламандры действовать могут, и сейчас их черёд. Первыми у кургана появились десятки – низшее звено в иерархии саламандр, установленной Первыми, рассредоточились, растеклись. Способность к метаморфозе у десяток самая низкая, змеиное тело расширяется в человеческий торс, рук четыре, голова заключена в змеиный капюшон. Затем последовали девятки – почти такие же на вид, но рук уже две и способность к метаморфозе выше. Некая магия пантеона Плазмы позволяла саламандрам находиться в безвоздушном пространстве без каких-либо вспомогательных средств, она же являлась основной составляющей заклинания нейтрализации. Присутствие Никандра, стихийного мага Плазмы, рядом с саламандрами было необходимо, но он лишь присутствовал, не вмешивался. По сути, для саламандр он играл ту же роль, что играет пустотник для контролёра – служил стабилизатором и усилителем.
Взявшись за руки, саламандры соединились в кольцо, начали заклинание: по кургану разошлись волны оранжевого света, сыпались искры. Однако, помимо искр вспыхивали и белые огоньки, расходились серыми облачками, и заметил это не один Аиртон.
– Вторичный эффект в зоне прорыва, – сказал Фафф, появившись на экране обозревателя.
– Да, я понял, – кивнул Аиртон.
– А если понял, то собирайся – перекину вместе с Паолиной.
– Хорошо.
Аиртон прошёл в телепортационный блок, облачился при помощи голема-помощника в тяжёлый бронекостюм. Герметичный, тот мало отличался от скафандров Аглаи и Товия, спереди, в два ряда по три, шли сервисные ячейки. В правой верхней Аиртон держал ёмкость с янтарной хаомой, в левой верхней – с голубой; левую среднюю занимал механический скорострел, правую среднюю – набор инструментов; в нижних же помещались два выдвижных манипулятора в виде человеческой руки. Чтобы без труда вставлять перчатку пустотника, левая перчатка костюма была шире правой, и так же имелись накладки, только не из астрального, или а-нейронита, а из основного минерала Салмы – салманита. Амулет из того же камня Аиртон изготовил и Фаффу, благодаря чему их пара «контролёр – пустотник» могла взаимодействовать на расстоянии. Голем-помощник закрепил шлем, проверил системы жизнеобеспечения, показал зелёный сигнал.
– Я готов, – проговорил Аиртон в передатчик.
Голем-помощник тем временем развернул воздушный экран, показал, что происходит у разлома. Преодолев заклинание нейтрализации и слой астероидного грунта, вверх били мусорные струи, закручивались в воронку смерча. К счастью, Аглая и Товий не растерялись: перестроили одного из «Ткачей», трансформировали в защитный квадрат. Благодаря низкой гравитации, Никандр буквально в пару прыжков преодолел расстояние до укрепления, тоже успел укрыться. Саламандр же прорыв разбросал, разорвал заклинание, и они, выжимаемые вакуумом, взрывались ярким оранжевым пламенем.
– Переношу, – говорит Фафф, и в следующий миг Аиртон у места прорыва.
Возможен перенос для пустотника, невосприимчивого к ментальной магии, потому, что непосредственно на него воздействия нет. Фафф приложил силу не к Аиртону, а к самому Менталу, структурам пространства и времени.
– Ты посмотри, что творится!.. – говорит Паолина, перенесённая тоже и помещённая рядом.
Вместо полноценного шлема у неё прозрачная полусфера, отлитая из волшебного льда, потому хорошо виден отличительный признак астральной волшебницы – корона рожек-симбионтов, выступающих над золотисто-светлыми волосами.
– Это да, – говорит Аиртон.
Творится, и правда, неладное: вместе с мусором вверх уже выбрасывает существ с женским телом и широкими крыльями бабочки. Словно в легчайшие туники, заключены они в коконы силовых оболочек, что светятся розовым. Живут подобные создания, пока есть оболочка, а поскольку истончается та довольно быстро, то и название у работников ОБМА получили соответствующее.
– Эфемериды, – говорит Паолина, – и, кажется, первого рода.
– Так-так, – приходит Аиртону на приём голос Фаффа, – стой на месте, настраиваюсь…
Тот сжимает и разжимает левую руку, говорит:
– Действуй, напарник, без тебя нам не справиться.
Чувствует укол холода, слегка выцветает мир, а затем над их с Паолиной головами поднимается синий купол, и расширяется, расширяется. Время в пределах купола течёт медленнее, и развёрнут он так, чтобы не соприкасаться с разломом, быть по сторонам от него. Эфемериды же все без исключения оказались под куполом, вязнут в паутине замедленного времени.
– Работайте, – говорит Фафф, – буду держать, пока хватит сил.
Над перчатками Паолины раструбы, выпускает из них частицы энергии, похожие на рои светлячков. Рои поднимаются медленно, словно несомый ветром пух, но вот уже рядом с эфемеридами, и облепили оболочки, и начали жечь, и первый взрыв, разошедшийся кусочками алого льда.
– Не стой! – гремит Паолина, обернувшись к Аиртону, – бей!
Тот и правда не произвёл пока ни одного выстрела – заворожён медленным полётом эфемерид, распростёрших широкие полупрозрачные крылья. Кажется диким, неправильным губить эдакую красоту; однако за красивой телесной оболочкой скрывается смерть, и если хоть одна из эфемерид достигнет поверхности, то придётся несладко.
– Прости, – отзывается он, – загляделся…
Вскинув правую руку, пустотник бьёт с перфоратора, укреплённого под предплечьем. Путь каждой пластинки, благодаря замедлению, может проследить, те вытягиваются своеобразными стальными лентами. Вот одна из «лент» коснулась силового пузыря, прошила насквозь вместе с эфемеридой, разлила, расплескала по чёрному небу Салмы алое. Затем ещё «лента», и ещё рой из раструба Паолины, и ещё, и ещё – весь небосвод уже кажется алым.
– Всё, я иссяк, – болезненный стон Фаффа, – дальше сами…
Синий купол бледнеет, уменьшается, исчезает. Три или четыре эфемериды меж тем ещё живы, и две устремляются к Аиртону с Паолиной. Первая остановлена роем, однако, уже умирая, ускоряется, и, врезавшись на всём лету в астральную волшебницу, опрокидывает, тащит по серому грунту. По второй Аиртон выпускает пластинку за пластинкой, но все идут мимо, а эфемерида расширяет силовую оболочку, и та захватывает мага, вбирает в себя. Изящно ступая по серой тверди, эфемерида приближается, Аиртон парализован её красотой – буквально плавится и горит, охваченный нестерпимо острым желанием. Уже на последних крупицах воли он делает шаг назад, а из нижних ячеек брони вылетают механические руки, врезаются в гибкое женское тело. Не сменив выражения на красивом лице – выражения лёгкой отстранённости – эфемерида выламывает манипуляторы, сбивает Аиртона с ног одним мановением, тянется к броневым пластинам. А он уже и сам готов броню разодрать – лишь бы быть к прекрасному этому существу ближе, как можно ближе. И до слияния какое-то мгновение, когда розовой силовой оболочки касается луч, и оболочка исчезает, а вместе с ней и эфемерида – разлетается осколками алого льда. Аиртон слышит своё тяжёлое дыхание, писк систем, и то, и другое оглушает, опрокидывает в чёрную пустоту…
Из забытья его вырвала хаома, разошедшаяся по жилам, будто взорвавшая изнутри. В поле зрения появились Аглая и Товий, поставили на ноги, и кто-то из них спросил:
– Цел?
К предплечьям их скафандров были прикреплены лучемёты – механические, не магические.
– Да, – прохрипел Аиртон в передатчик, – кажется, да…
– Вот и хорошо, – прозвучало в ответ.
– Паолине помогите тоже, – спохватился Аиртон, – может быть ранена.
– Да помогли уже, – сказал Товий, – всё в порядке.
– Ага, – взорвалась неожиданно Аглая, – трещина по всему её прозрачному колпаку! А могла быть такая же во всю голову! Сколько раз говорила, чтоб не надевала ледышку эту свою, тем более на задания, но кто простолюдинку будет слушать!
Далее последовала череда ругательств, по части которых Аглая была непревзойдённая мастерица. Но уже один её голос показался пустотнику таким родным, таким близким, что и ругательства мог бы, наверное, слушать до бесконечности. И этот момент засел в памяти, закрепился, так как впервые Аиртон почувствовал, осознал в полной мере, что простолюдины такие же люди, как и маги, и отсутствие дара не говорит ни о чём.
[2]
2418 год от Разделения
Квинта Эфира, 17-й день 3-го месяца
Магию на базе использовать разрешается, но с большими ограничениями, так что преобладает механика, и к части конструкций Аиртон приложил руку. Пусть не создал, но усовершенствовал. К примеру, эскалатор, на котором сейчас поднимается. От общего зала жилого модуля, охваченного кольцом личных отсеков, тот ведёт к обсерватории, что принадлежит уже модулю главному. Лишь главный модуль находится на поверхности, окружает кольцом возвышение в центре кратера, в недрах которого и расположена база.
И вот подъём завершён, по голосу открываются двери, а Фафф встречает следующими словами:
– Долго же ты собирался.
Круглый в сечении, отсек обсерватории довольно просторен, Аиртон делает взмах назад, закрывает щиты дверей.
– У Мирона в очередной раз вышел из строя регулятор правильного сна, – говорит, – настраивали.
Фафф на ложементе, смотрит вверх, в полусферу обзорного купола, а там – Уника, шар из янтарного и голубого, окутан по кайме фиолетовой дымкой. Идеально прямой линией тянется Великий Прямой путь – через Хладу, через северные моря, вдоль Синглии и Беллкора, вдоль Водораздела и до южного полюса.
– Так в чём дело? – спрашивает Аиртон, устроившись на втором ложементе.
– В том, что нужно поговорить с глазу на глаз, – объясняет Фафф, – и лучшего варианта, чем это место, я не придумал.
– Да, вариант хороший, – одобряет Аиртон, – И о чём будем говорить?
– О, тема глубокая, – говорит Фафф, – отзвуки её буквально во всём. К примеру, в названии нашей эпохи, нашего времени.
– А просто сказать нельзя? Порой утомляет эта твоя манера…
– Только подумай, в какую эпоху нам суждено было родиться, – продолжает Фафф, игнорируя замечание, – в эпоху Третьего камертона! Сначала Первые установили магократию по всему Беллкору, и это был камертон Первый, затем во всём мире, и это был Второй, а теперь и во всей планетарной системе, и это камертон Третий. Вот только во всей ли?
– Конечно, во всей, – говорит Аиртон, – даже активность Игнифера теперь под нашим контролем.
– А вот и нет, – взмахом руки Фафф затемняет Унику, делает более явной фиолетовую кайму. – Ведь у сакральной нашей планеты есть ещё и Обратная сторона, и она нам до сих пор недоступна…
В эпоху Второго камертона Первые пришли к такому выводу: запас прочности Концентратора не безграничен, и в скором времени может быть исчерпан. Чтобы подобного не произошло, они предприняли многое, и всё это даже сейчас кажется действенным – и Внутреннее, и Внешнее кольцо подавления целы до сих пор, выбросы контролируются, насколько это возможно. однако, в пору камертона Третьего выяснилось, что проблема отнюдь не устранена, лишь изменилась, вышла на новый уровень. Был открыт так называемый эффект Переноса.
Исследуя место крушения одного из разведывательных сканеров на Салме, экспедиция наткнулась на первую из областей, известных теперь как области большой магической активности. Имя главы экспедиции эта область теперь и носит – трещина Зографа, но больше известен другой вариант – Мусорная цитадель, или МЦ. В настоящее время от МЦ почти ничего не осталось, но в пору открытия она и правда напоминала квадрат очистного комплекса в каком-нибудь из сверхгородов цвергов. Разница была в том, что мусор, выбрасываемый из точек прорыва, не перерабатывался; в результате уровень опасности самозарождающихся артефактов превысил к моменту открытия все допустимые нормы. И экспедиция Зографа повторила судьбу разведсканера: часть членов погибла уже на подлёте, а остальные – когда корабль был затянут в эпицентр. Но отчёт, пусть и обрывочный, передать всё же смогли. Так ойкумена о проблеме узнала, и следующей экспедицией была уже не исследовательская, а боевая.
В настоящее время способы локализации точек прорыва найдены, как и способы прогнозирования их появления. Каждая из областей большой магической активности контролируется, а если появляется новая, то распространение её предупреждается, вплоть до полной нейтрализации. Неразрешённым по-прежнему остаётся одно – сам механизм Переноса. Теория самопроизвольных порталов, теория единого мусорного организма, теория проклятия Салмы – ряд можно было бы продолжать, и он долгий, действительно долгий. Вот только ни одна из теорий полного подтверждения до сих пор так и не получила.
– Всё равно не пойму, к чему ты клонишь, – тяжёлый вздох Аиртона.
– Помнишь наше «большое плавание», помнишь, как обсуждали окно Веса? – спрашивает Фафф вкрадчиво. Чувствуется, что мыслями он где-то далеко, словно бы ментальное тело его – лабиринт, и он в нём.
– Да, помню.
– А теперь представь вариант, что кто-то видит не окно, не панораму, а вот так, планету в целом, с той же точки, откуда и мы сейчас…
Ранее была только гипотеза, но теперь теоретические выкладки подтверждены: если бы эффект Переноса не подавлялся, со временем бы привёл к нарушению внутренней структуры Салмы, вплоть до коллапса ядра. А это уже угроза всему мирозданию: ведь даже если бы удалось отвести удар от Уники, то кто знает, как отразилось бы на планетарной системе разрушение одного из значимых её элементов? Ибо Салма как раз такой и есть. И каждый, кто попадал на базы близ ОБМА, важность своего дела чувствовал, знал, что есть долг и что есть ответственность.
– Представить-то я могу, – говорит Аиртон, – но какой в этом смысл, если ни для кого из живущих, согласно 3т, подобная точка недостижима? Ведь как только кто-то её достигает, сразу же выводится из Системы.
– Нет, ты не понял, – говорит Фафф, – речь не о 3т, а об Обратной стороне, по-прежнему о ней. Случайностей нет, и мне нужно было попасть сюда, чтобы увидеть вот это, увидеть свой путь.
– То есть на второй срок ты не останешься, – понимает наконец Аиртон, – вот к чему всё это было. И стоило МЦ громоздить!
– Да, – подтверждает Фафф, – не останусь. Выдержать ещё один двухлетний контракт для меня было бы слишком. Паолина уходит тоже, она-то и навела на один весьма и весьма интересный проект.
– Что же, это твой выбор, – говорит Аиртон.
– Так ты не с нами? – спрашивает Фафф удивлённо.
– Нет, – говорит Аиртон, – останусь здесь.
– Что же, это твой выбор, – говорит Фафф. – А проект и правда интересный, но распространяться о нём, как понимаешь, не могу.
– Да, конечно, – говорит Аиртон, – ты и так сказал много. Держи в курсе, если будет возможность.
– Обязательно, – обещает Фафф, – пусть и не уверен, получится ли у меня работать с другим пустотником достаточно хорошо. В случае отрицательного результата никакого проекта мне, как понимаешь, не светит.
– Если к тому оно всё и шло, – говорит Аиртон, – то получится, непременно получится.
И, словно бы подтверждая его слова, в следующее мгновение произошёл так называемый обман Разделения: фиолетовая кайма блеснула, вспыхнула ярче, и вместо другой стороны планеты, краешек которой должен бы был показаться, предстала та же, лишь зеркально отражённая…
