Анджей Беловранин
Эллиниум: Пробуждение

– Они могут высадиться на берег и ударить нам в тыл, но скоро не подоспеют, – громко сказал Рубач. – К тому времени, если что, мы успеем разобраться с этим сбродом!

Фаланга Города-в-Долине построилась фронтом длиной в пятнадцать и глубиной в три воина; оставшиеся пятеро бойцов укрепили ее по флангам, до четырёх человек. Глубина раадосской фаланги, сколько видел Пескарь, была тоже в три воина, но фронт их вышел большей ширины, чем у осаждавших. Тогда воинам Грома пришлось растянуть свой фронт, и с левого фланга глубина оказалась всего в два воина – слишком мало, а значит, опасно.

Воины Грома запели боевой пеан: «Хайи! Кровавые копья! Хайи! Отведают плоти! Хайи! Щиты из дуба! Хайи! Раздавят кости!» – и пошли на сближение с врагом. Пескарь встал в первом ряду, ближе к правому краю, как и обещал ему Рубач – между самим воеводой и старейшиной Копьё.

Кадмийцы и легкие воины раадосцев скоро вступили в перестрелку, кидая друг в друга дротики и пуская стрелы.

Фалангиты между тем сближались друг с другом в плотном, но пока ещё не боевом строю, и ритм пеана помогал им идти в ногу. Пескарь видел роскошные гребни на шлемах раадосцев, их раскрашенные жуткими рисунками щиты.

– Я вижу воеводу, вон он, в шлеме с разноцветным гребнем и в самом дорогом доспехе, – сказал Рубач; Пескарь не понял, о ком он говорит: ему все раадосцы казались одинаковыми. – Но это не Фемистокл – тот на голову выше самого высокого из воинов, и в два раза шире в плечах самого могучего.

– Это, наверное, царь Раадоса Поликарп, – догадался Копьё.

«Эх, сейчас бы я метнул в них пару ядер», – подумал Пескарь, легко обнаруживший незащищенные места в фаланге. Свинцовый снаряд, выпущенный из пращи, вполне может разломать щит, а ударив в шлем, при доле удачи, может оглушить и надолго вывести воина из строя, или даже убить. Но нечего было и думать о том, чтобы сейчас покинуть строй.

В щит Пескаря уже воткнулась пара стрел. Что-то проскользнуло снизу, легко задев по поножу. И вдруг прямо мимо шлема со свистом пронеслось копьё. Пескарь присел и на миг сбился с ритма.

– Держись, сын царя! – подстегнул его Рубач, и юноша снова приноровился к шагу фаланги, лишь крепче сжав кожаную рукоятку щита и копьё.

Пескарь не мог определить, с каким успехом продолжается бой застрельщиков. Все, что он способен был заметить – что ни один из воинов в фаланге рядом с ним не упал. Был ли кто-нибудь из них ранен?.. А впереди всё ближе и ближе придвигался к нему строй раадосских тяжёлых копьеносцев.

Вот они уже в двадцати шагах. В десяти…

– Сомкнись! – выкрикнул Рубач, и воины Грома прижались друг к другу так, что круглые щиты, накладываясь один на другой, образовали бесконечную стену, при этом щит каждого из них прикрывал и самого бойца, и его соседа слева. Фаланга ощетинилась ежом копий: воины первого ряда держали их ниже щитов, на уровне бедра, воины второго – прямо над щитами, на уровне шеи, а воины третьего ряда – кинжальным хватом над головой, чтобы бить врагов поверх щитов.

Теперь все они двигались вперед в идеальном ритме – шаг левой ногой с громким уханьем, потом приставить к ней правую.

Наконец, до фаланги раадосцов осталось всего несколько локтей – достаточно, чтобы дотянуться копьём. И тогда ожил вопль.

– Э-ле-ле-ле-ле-леф! Э-ле-ле-ле-ле-леф! – словно одна глотка великана, закричали все воины Грома разом на высокой ноте. Ярость в этом крике была такая, что Пескарь, сам издававший боевой клич, почувствовал, как дрогнули души в телах воинов Раадоса. Ведь это был не просто крик, а знаменитый на весь мир элелеф непобедимых воинов Грома, вселяющий ужас в сердца врагов!

И тогда заработали копья. Глядеть, куда бьёшь, было почти невозможно – задача была не столько поразить врага, сколько сбить его с толку, испугать, заставить опустить щит, поэтому бить нужно было не только сильно, но и быстро, раз за разом – и изо всех сил держать собственный щит, чтобы самому не открыться.

Пескарь колол под щитом, абсолютно не глядя куда; где-то слева раздалось несколько воскликов и криков боли – там кто-то был убит или ранен. Вдруг упал вниз и словно исчез противник, стоявший справа от Пескаря, напротив Рубача; кто и как его поразил, Пескарь не заметил. Стоявший за ним воин сразу занял место павшего.

– Толчок! – тут же изо всех сил заорал Рубач.

– Хайи! – отозвались воины Грома, и Пескарь, подчиняясь зазубренной команде, всем своим весом бросился вперед.

Щиты столкнулись с жутким треском. Сразу кто-то закричал. Пескарь почувствовал, что удар чуть не опрокинул его на спину, но тут же изо всех сил навалился на щит левым боком, уперевшись в землю правой ногой, и продолжал с остервенением бить копьём, не видя куда, хоть замах сделать почти не получалось.

В правый бок ему уперся щит стоявшего в заднем ряду Самшита, и он почувствовал, что задыхается. Вдруг что-то сильно стукнуло Пескаря по шлему, и тот, хоть и был старательно подогнан, все же немного съехал вбок, и теперь молодой воин мог видеть что-либо только правым глазом. В голове загудело.

Пескарь чувствовал страшную жару и духоту, и ещё что его ребра вот-вот сломаются под напирающей спереди и сзади неодолимой силой. Перед правым глазом у него мельтешило туда-сюда копьё Самшита, и Пескарь вдруг сообразил, что сам давно уже не пытается поразить врага. Он снова стал стараться ткнуть невидимого противника под щитом, но никак не мог хорошенько размахнуться для удара.

Чьё-то копьё оцарапало ему шею, потом он почувствовал резкую боль в бедре – оставалось надеяться, что рана не очень серьезная. И вдруг в охватившую его горячку ворвался яростный крик Рубача:

– Толчок!

– Хайи! – отозвались воины Грома, и Пескарь почувствовал, что тоже кричит. А потом, сам не зная как, неимоверным усилием удесятерил напор. И тут случилось непонятное – сила, давившая на него спереди, исчезла, и Пескарь провалился вперёд. Сначала он испугался, что потеряет равновесие, но тут же вернул щит на прежнюю высоту. Фаланга вновь двигалась: «Ух!» – шаг левой; приставить правую. Под ногами было что-то неровное и хрипящее, и юноша чуть не поскользнулся.

Тут только Пескарь понял, что произошло: потеряв нескольких воинов в столкновении щит в щит, раадосцы уступили давлению и отодвинулись.

Пескарь тряхнул головой, и, слава богам, шлем встал на место. Теперь он снова мог видеть, что находится впереди. Фаланга раадосцев была в шаге от него – они ещё не бежали, но, похоже, уже начали пятиться.

«Ух!» – еще шаг.

– Толчок! – снова проорал Рубач, и теперь Пескарь уже не механически, а осознанно вложил в бросок всю свою ярость. Щиты снова ударились друг о друга, но в этот раз молодой воин сразу почувствовал, что воля врага сломлена и его удалось опрокинуть. Раадосец, которого толкнул Пескарь, исчез из виду – наверное, упал.

Юный воин Грома приподнял свой большой щит, чтобы освободить обзор ниже груди – и, раньше чем успел сообразить, что делает, ударил копьём в шлем противника, который, как оказалось, от толчка щитом упал на колени. Острие копья легко прошло в обзорную щель шлема, расширив ее и частично разорвав тонкую бронзу. Вверх по копью брызнула кровь, и Пескарь понял, что там, где была голова его врага, теперь есть место только для острия его копья. Раадосец точно был мертв.

Пескарь дернул копьё назад, но оно застряло в обломках шлема. Тогда он наступил на шлем ногой и ещё раз дернул. Копьё освободилось, и Пескарь поспешил опустить щит на прежнее место.

И увидел, что фаланги раадосцев перед ними больше нет. Несколько воинов в тяжёлых доспехах бежали, бросив щиты.

Пескарь уже готов был радостно кинуться в погоню, когда новый приказ Рубача остудил его:

– Разворот влево!

Тут только Пескарь вспомнил предательскую особенность фаланги: правому краю часто удается сокрушить врага, при том что левый фланг терпит поражение. Это связано с тем, что в боевом построении все воины держат в правой руке копьё, а в левой щит, и справа теснить врага удобнее; а если ещё удастся его немного окружить, то сломить будет уже нетрудно. Но то же самое нередко удается сделать врагу на вашем левом фланге – и происходит это подчас одновременно.

Поэтому, прежде чем бросаться в погоню за бегущими, нужно убедиться, что вам удалось сокрушить всё боевое построение врага.

Пескарь вместе с другими воинами быстро двинулся вперёд и влево. Действительно, оказалось, что часть раадосцев еще держится. Но когда воины Грома зашли им во фланг и нескольких убили, остальные пустились спасать свои жизни, бросив щиты.

– Хайи! Победа! – закричал Пескарь, ткнув обагренным кровью копьём в небо: пусть Пробудившийся будет свидетелем. – Кровавые копья!

Победа действительно была абсолютной.

Все враги бежали, часть из них к лесу, чтобы затеряться в горах, часть пыталась укрыться за воротами Доса. Но легковооружённые кадмийцы без труда нагоняли их, били в спину или по ногам, чтобы остановить и взять в плен.

Два десятка тяжелых копьеносцев одновременно сдались, побросав оружие, окруженные воинами Города-в-Долине.

– Вон их царь! – закричал кто-то. – Ловите царя!

На этот раз Пескарь легко опознал вожака раадосцев. В шлеме с огромным гребнем и тяжёлом, зеленоватого цвета бронзовом панцире он грузно бежал к воротам города. Но спастись надежды не было. Скоро два кадмийца догнали царя, окружили его и, угрожая булавами, заставили сдаться. Пленник бросил им под ноги свой меч.

После этого раадосцы окончательно прекратили сопротивление. Никто из них не нашел в себе силы задержать врагов, хотя бы попытавшись закрыть городские ворота. Побеждённые переставали бежать и просто садились на землю в ожидании решения своей судьбы. Кадмийцы принялись собирать их в кучу, подгоняя дубинками и древками копий.

Пескарь пошел следом за Рубачом, который несколькими окриками собрал воинов Города-в-Долине. Одной толпой, но уже без всякого боевого порядка, они направились в город.

Юноша вдруг почувствовал невероятную усталость. Он еле-еле переставлял ноги, а ставшие вдруг в десять раз тяжелее обычного щит и копьё оттягивали руки так, что приходилось волочить их по земле.

Войдя в ворота города, он понял, что больше не выдержит, и буквально рухнул в пыль. «Надо бы разузнать, кто остался жив, а кто умер», – промелькнула в голове мысль, но потом ушла, не сумев зацепиться в рассеянном сознании.

Пескарь из последних сил снял шлем, на мгновение закрыл глаза, но так и не смог их открыть.

Он очнулся, когда кто-то позвал его по имени.

– Пескарь, ты живой? – повторил Увалень.

Саднили раны на шее и на бедре, да на лбу слева вскочил огромный желвак – там, где кто-то ударил его в шлем.

– Вроде да, – ответил Пескарь. – А ты?

– Никогда не чувствовал себя лучше! – улыбнулся Увалень. – Ты много убил?

– Не помню, – искренне сказал Пескарь, пытаясь копаться в памяти. – Да, одного точно убил.

– А я никого, – чуть расстроенно признался Увалень. – Под конец только одного сбил с ног, но он сразу сдался. Но я на левом фланге был, нас так давили!

– А как остальные? – нашёл в себе силы спросить Пескарь. Он убедился, что раны больше не кровоточат, и попытался встать. Не с первого раза, но с помощью товарища ему это удалось.

– Пальцеруба точно убили, – сказал Увалень. – Ему копьём в плечо попали, он уронил щит, и тогда его всего истыкали. А больше я не знаю.

– А Козлик как?

– Козлика уже в город пронесли. Я не понял, он вроде не ранен. Может, как ты, просто свалился от усталости? Ящерка тоже храбро бился.

«Хорошо, что с Козликом все в порядке», – подумал Пескарь.

– А где все наши?

– Наверное, на площади. Пойдем посмотрим.

Пескарь размял затёкшие мышцы, отчего боль в ранах резко усилилась, поморщился и поднял с земли щит и копьё. Потом понял, что забыл шлем, снова бросил оружие, прицепил шлем к поясу и второй раз поднял щит и копьё.

Он сделал несколько шагов и почувствовал, что силы возвращаются к нему.

Дос был, конечно, не так велик, как Кадм, но всё же больше и богаче Города-в-Долине. Попадалось немало двухэтажных домов, в окнах вторых этажей которых висели занавеси из дорогой ткани. Некоторые из них были безмолвны, из иных раздавались крики и женский плач.

Прямо на улице лежал труп женщины с разорванным животом. На выставленных под бесстрастный взгляд солнца внутренностях уже начали собираться мухи.

На рыночной площади, соседствовавшей с портом, возвышалось огромное недостроенное здание с большими белыми колоннами. Пескарь заметил его ещё раньше, когда смотрел на город с отрога горы перед боем, но тогда ему показалось, что это такая скала необычной формы. Он и представить себе не мог, чтобы один дом мог быть таким большим.

– Это дворец их царя? – спросил Пескарь.

– Я не знаю, – пожал плечами Увалень.

Воины Грома разбили лагерь в центре площади – чтобы проще было найти друг друга. Но здесь было всего человек двадцать: остальные вместе с кадмийцами грабили город или собирали пленников. Пескарь сбросил у бивака своё оружие и пожитки, оставив лишь меч на поясе. Силач, стоявший на страже, кивнул ему:

– Славный бой, сын царя!

– Славный бой, Силач.

Потом Пескарь повернулся к Увальню и сказал, указывая на гигантское здание:

– Пойдем, посмотрим, что это.

Увалень, так и не отложивший копьё и щит, послушно пошел следом за своим вожаком.

Но тут Пескарь увидел Козлика, который лежал на земле неподалеку. Пескарь сразу понял, что тот очень плох. Козлик был бледен и время от времени сплёвывал кровь.

– Я справился, Пескарь, – прошептал Козлик. – Теперь я воин. Сейчас только отлежусь… – он тяжело закашлялся, изо рта брызнула кровь.

Древко, сидевший рядом на земле, подал ему флягу с водой.

– Ну, Козлик за Пальцерубом стоял, – стал рассказывать Древко, хоть его никто не спрашивал. – Ну, когда тычка копьями пошла, Пальцеруба убили, а Козлик занял его место. Ну, всё правильно. Ну, а глубина у нас была всего в два воина, так что раздумывать некогда было. Я-то слева стоял, ну, подпирая Силача. Ну, сами подумайте, Силач или этот… воин? Ну, они же в три ряда напирают. Ну, я Силача и бросил, подпер Козлика, чтобы его с ног не сбили… А тут Рубач: «Толчок!» – мы как толкнули! Ну, в общем, подавило его. Теперь вот кровью харкает.

– Ты расскажи… про щит, – хрипло перебил его Козлик.

– Ну, это да, – ухмыльнулся Древко. – Он раадосцу, который Пальцеруба победил, с наскоку всадил копьё в щит. Ну, хорошенько так, пробил бронзу и прямо между досок, наверное, попал. Ну, и не стал снова бить, а давай расшатывать. Влево-вправо – и вперед, влево-вправо – и вперед. Ну, и быстро-быстро, он же маленький, но вёрткий. Ну, он так просунул копьё поглубже, у того щит чуть не развалился! Ну, и потянул его на себя. Как дёрнет – тот щит опустил! Ну, я тогда его сверху копьём и приласкал. Ну, потом-то Козлику тяжело пришлось – копьё-то уже не вытащить, а ихний из второго ряда уже вышел, а тут толчок – ударил его щит в щит, а сзади я подпираю… Ну, хорошо, что они скоро после этого побежали и посдавались все. Хотя всё равно подавило его хорошенько…

– У меня все кости… затрещали, – прохрипел Козлик, улыбаясь окровавленным ртом.

– Ну, Козлик-Щитолом! – воскликнул Древко.

– Щитолом! – поддержал Пескарь. – Щитолом! – одновременно выкрикнули Силач, Увалень и остальные воины, что собрались рядом.

– Я Щитолом! – изо всех сил захрипел молодой воин и трижды повторил своё новое имя.

– Тебе что-нибудь нужно, Щитолом? Помочь как-нибудь? – спросил Пескарь.

Раненый лишь махнул рукой в ответ.

– Идите. Я отдохну… – прошептал он из последних сил и закрыл глаза.

13

Пескарь и Увалень поднимались по широким каменным ступеням, которые вели ко входу в огромное здание с колоннами. Пескарю показалось странным, что победители, которые грабили город и обшаривали дома в поисках пленников, еще не кишели тут в поисках самой богатой добычи.

Позади ограждавших портик колонн внутрь здания вели массивные бронзовые двери. Они были приоткрыты – если кто-то и был внутри, он, видимо, не собирался обороняться от захватчиков.

Оказавшись наверху лестницы, Пескарь огляделся. «Крокодил», вернувшийся из погони за галерами раадосцев, входил в порт.

– Пойдем внутрь? – робко спросил Увалень.

– Да. Мы же победители, – ответил Пескарь, на всякий случай вытащив из ножен меч.

Восприняв это как приказ, Увалень первым вступил в бронзовые двери, прикрывшись щитом и выставив вперёд копьё. Пескарь проследовал за ним.

Внутри было темно – особенно после яркого солнца снаружи. Пришлось остановиться на некоторое время у входа, чтобы глаза привыкли.

Пескарь постепенно осматривал помещение. Здесь тоже было много колонн, подпиравших терявшуюся где-то в вышине крышу. С противоположной от входа стороны Пескарь разглядел гигантскую фигуру сидящего человека.

– Да ведь это храм! – воскликнул Пескарь. – Как же я сразу не догадался: вход точно к востоку… А это статуя Пробудившегося!

– Нет, это не Пробудившийся, – с сомнением сказал Увалень. – У него трезубец в руке.

– Вы в храме Текущего, Милосердного к морякам, величайшего из богов, святотатцы! – услышали они гневный отклик. Из глубины храма к ним шёл высокий старик, который не мог быть никем иным, кроме местного жреца. – Захватили мирный город, а теперь собираетесь ограбить святое место?! Воры!

– Воины Грома никогда не грабили жилища богов! – с вызовом ответил Пескарь, выходя вперёд с мечом в опущенной руке. Жрец опирался на крепкий посох, но юноша сомневался в том, чтобы старик решился на них напасть. – Кто ты, назовись!

– Я Пеликан, жрец храма Текущего, Милосердного к морякам! – ответил тот. – А ты кто, святотатец?

– Я сын царя Тверда из Города-в-Долине, по имени Пескарь, – ответил юноша. – И мы не святотатцы. Мы чтим Текущего, как и прочих богов, величайшим среди которых является Отец все сущего Пробудившийся.

– Быть может, в эту ересь и верят у вас в Городе-в-Долине, – запальчиво продолжил препирательство Пеликан. – Между тем, всем известно, что Пробудившийся пробудился из волн морских, и лишь затем взлетел в небеса. А откуда, по-твоему, взялось море, недоверчивый сын царя?! Его создал Текущий, величайший и первейший из богов!

– Я не знал, – удивленно выдал Увалень.

– А ты не верь всему подряд, – тихо сказал ему Пескарь. – Кто построил этот храм? – спросил он жреца.

– Строительство началось при Самарии, отце Поликарпа – нынешнего царя Доса, – солидно ответил Пеликан. – Двадцать вёсен назад это было. И теперь, когда строительство почти завершено, из-за вас, варваров, всё погибло!

– Хватит ругаться, жрец! – угрожающе сказал Пескарь. – Мы так же чтим Текущего, как и ты, и ни одна рука не коснётся его сокровищ. Ты же видишь, здесь нет ни одного из воинов Кадма или Города-в-Долине!

– А ты и твой слуга?

– Мы не грабить пришли, а узнать, что это за величественный дом. Я думал, это дворец царя.

– Наши цари не так самолюбивы, как тираны Кадма! – запальчиво ответил жрец. – Они не мнят себя существами, что выше богов!

– В Кадме есть храмы и Текущего, и Пробудившегося, и Матери-Земли, – возразил Пескарь.

– Но храмы эти малы и совсем не так величественны, как обиталище царя!

Пескарь не знал, что на это ответить, потому что жрец, возможно, был прав – но соглашаться с ним желания не было. Юный воин вложил меч в ножны и прошелся по храму, осматривая его убранство. Храм был богатый: были здесь и великолепные росписи, и мозаики, и золотые курильницы, и разнообразные сокровища – явно подношения Текущему. Перед статуей огромного сидящего бога возвышался круглый медный алтарь диаметром в три-четыре локтя. На нем можно было приносить и кровавые жертвы, и во всесожжение.

Сама статуя, выполненная из бронзы, золота и слоновой кости, была самым величественным сооружением, которое доводилось до сих пор видеть Пескарю. Бог был почти как живой. Казалось, он вот-вот встанет и пробьёт головой крышу храма – так он был велик и могуществен.

– Чувствуешь трепет?! – обратился к нему жрец. – Знай, что ты полностью во власти Текущего! Помни и не забывай об этом!

Похоже, жрец привык к тому, что посетители храма восхищаются статуей. И когда Пескарь повел себя так же, как обычный прихожанин, тот немного успокоился. Страх его начал проходить – по крайней мере он понял, что захватчики не собираются убивать его на месте.

– В любой миг Текущий может покарать вас, разрушителей мирных городов, убийц женщин и детей, осквернителей святости домашнего очага!

– Ты уже второй раз называешь жителей Доса мирными, – с раздражением ответил Пескарь. – Хотя всем известно, что вы сами – грабители и пираты.

– Мореходы Раадоса нападали на корабли Кадма, это верно, – сказал жрец противным тоном всезнайки. – Но не мы первые начали эту войну! Кадмийцы еще раньше стали топить корабли, идущие в Дос.

– Неправда! – выкрикнул Увалень.

– Нет, правда! – по-детски возразил Пеликан. – Раадос лежит на выходе из Кадмийского залива, и морякам других городов и стран незачем терять два лишних дня, чтобы плыть в Кадм и обратно, если они могут здесь обменять свои богатства на все те же товары, что есть там. Поэтому кадмийцы издревле завидуют нам, раадосцам, и всячески очерняют и притесняют.

– Но вы грабите и корабли других городов, не только кадмийские, – припомнил Пескарь.

– Раадосцы не грабят, а берут подать за проход через свои воды, – стоял на своём жрец. – За то, что мы охраняем торговцев от настоящих пиратов: таглакских налётчиков и душегубов из Кадма.

– С чего это мы должны тебе верить? – подозрительно спросил Увалень.

– Каждый пират скажет, что он никого не грабил, а лишь защищался от напавших на него торговцев, если его припереть к стенке, – поддержал Пескарь.

– Вы вольны верить, во что хотите, – свысока заявил жрец. – Но от этого правда не перестанет быть правдой!

– Все вы, чужаки, странные, – пробурчал Увалень. – Говорите-говорите, и не поймешь, не то правда, не то врёте или хвастаетесь. Вот мы, воины Грома, всегда говорим правду. Нам просто незачем изворачиваться. Если мы говорим, что наша фаланга непобедима, то это потому, что нас никому ещё не удалось одолеть в открытом бою. А не потому, что нам так хочется.

– Пойдем, Увалень, – сказал Пескарь. – Да, вот ещё, жрец! – он вытащил из кармашка на поясе медную монетку, которую выиграл у Копера. – Возьми, это мое подношение Текущему. Я дал бы больше, но у меня больше никаких сокровищ нет.

Пеликан недоверчиво принял жертву.

– Текущий, Милосердный к морякам, принимает твое подношение, – положенной формулой ответил он. – Да будет на тебе его благословение.

Молодые воины направились к выходу из храма, когда путь их прервало неожиданное движение справа, за колоннами.

– Подожди, воин! – услышал Пескарь взволнованный, но храбрый женский голос. Он даже схватился было за рукоять меча, но потом отпустил ее. – Ты правда сын царя Города-в-Долине?

– Я не привык, чтобы в моих словах сомневались! – грозно ответил Пескарь. – А ты ещё кто?

Девушка вышла из-за колонны.

– Я Марина, дочь царя Доса Поликарпа, – ответила она, стараясь держаться гордо. Ей было вёсен двадцать пять, на ней был просторный хитон до лодыжек, а ее распущенные светлые волосы были украшены лёгкой золотой диадемой с бриллиантом. – Что с моим отцом? Ты можешь мне сказать?

– В последний раз, когда я его видел, он был жив и здоров. Его взяли в плен кадмийцы.

– Горе нам! – всплеснула руками женщина. – Что теперь с ним будет?

– Я не знаю, – признался Пескарь. – Наверное, станет рабом, как и остальные раадосцы.

– Горе, горе нам! – повторила Марина, и из глаз её хлынули давно сдерживаемые слезы. – За что послал нам Текущий это испытание? За что наказывает нас?

– За пиратство, – немного злорадно сказал Увалень.

– Мой отец не пират и не разбойник! – с чувством воскликнула женщина. – Это всё кадмийская ложь!

– Откуда тебе известны дела мужчин? – спросил Пескарь. – Может, он просто держал это от тебя в тайне?

– Я его дочь, а не рабыня! – гневно ответила Марина.

– Ну, теперь-то точно станешь рабыней, – сделал вывод Увалень.

Женщина не нашла, что ответить, но слова воина явно испугали её ещё сильнее.

Пескарь вдруг вспомнил первый вечер в Кадме и женщину, послужившую утехой для нескольких десятков воинов. Ее серое безразличное лицо. Представить, что такое же лицо будет и у этой гордой свободной девушки, было невыносимо.

«Всё когда-то бывает в первый раз», – вспомнил он слова Щитолома и решился.

– Я беру тебя в плен, принцесса Доса, – сказал Пескарь. – Теперь ты в моей воле, и я буду решать твою судьбу.

Увалень посмотрел на своего вожака с восхищением.

– Обещаю тебе, что рабыней кадмийцев ты не станешь, – продолжил сын царя. – Иди следом и ничего не бойся.

Марина кивнула головой – наполовину со страхом, наполовину с благодарностью.

– Вот так трофей! – воскликнул Увалень. И беспечно брякнул: – А что Сана скажет?

О Сане Пескарь заранее не подумал. «Ох, что-то будет, когда я приведу домой морскую царевну… Правда, она разрешила мне брать в плен сколько угодно раадосок, а Марина – как раз одна из них!» Логический выход был найден, но Пескарю почему-то казалось, что его логика вряд ли обрадует ревнивую дочь старейшины.

14

Когда молодые воины и их пленница вернулись на рыночную площадь Доса, кадмийцы собрали там уже большую толпу пленников. Самых крепких начали на всякий случай заковывать в цепи. Здесь же было немало и женщин, вытащенных из их домов.

Вдруг один из кадмийцев набросился на пленника и принялся жестоко его избивать, отчаянно ругаясь. Пескарь заметил, что кадмиец коротко острижен и одет слишком плохо для воина, в одну лишь драную рубаху. «Это раб, которого мы освободили! – догадался юноша. – Кадмиец, когда-то попавший в плен к раадосцам, отыгрывается на своём бывшем хозяине. И теперь сам хозяин превратится в раба… если переживёт эту ночь, конечно».

Царь раадосцев сидел отдельно. Роскошный шлем исчез в чьей-то походной сумке, и Пескарь смог опознать его лишь по цельному бронзовому панцирю, который пока снять не успели.

Воины Города-в-Долине притащили к своему биваку несколько бочек с вином, открыли их и принялись пировать, хвастаясь друг другу своими трофеями.

Пескарь обратил внимание, что к Самшиту привязался какой-то толстяк в богатом одеянии.

– Я не раадосец! – кричал он тонким голосом. – Я купец из Белых Камней. Между нашим царем и Кадмом заключён мир, вы не можете меня грабить! Вон у причала стоит мой келет, а это – мои товары!

Самшит пил вино из серебряного кубка и, казалось, не мог решиться – ударить купца или просто напугать его.

Пескарь приблизился к торговцу и примирительно сказал:

– Много ли на твоём келете товаров, что ещё не разграблены?

Купец обернулся, и лицо его побелело от ужаса.

– Что ты хочешь сказать? – спросил он.

– Выход из гавани открыт. Сажай своих людей на корабль и отплывай, пока не поздно, – пояснил Пескарь. – А этот кубок – запиши его в расход как подарок добрым воинам Города-в-Долине.

– Вот-вот, в подарок, – угрожающе добавил Самшит и сделал ещё один большой глоток вина.

Торговец, как показалось Пескарю, только сейчас осознал истинную опасность своего положения. Воины пьянели с угрожающей скоростью.

– Хорошо же, – сказал он, суетливо подбирая полы своего халата, – пусть этот дар послужит вящей дружбе между нашими городами, – и рысью понёсся в сторону своего пузатого корабля. Самшит рассмеялся, глядя, как смешно убегает толстяк, в котором сложно было заподозрить подобную прыть.

– Спасибо, Пескарь! – сказал Самшит. – Я уж не знал, как от него отделаться. Мы с Белыми Камнями действительно не враги, так что как-то нехорошо было бы его прибить. Подарок – это ты хорошо придумал!

Пескарь кивнул в ответ и отошёл в сторону, внимательно оглядывая площадь. Он искал взглядом Рубача.

– Сын царя, – услышал он тихое обращение Марины. – Я хотела бы подойти к отцу, перевязать его раны.

– Он не ранен, – ответил Пескарь. – Поговоришь с ним позже, сейчас не время. Не отходи от меня далеко, а то не избежать беды.

Рубач о чем-то беседовал с Сафиром у входа в самый богатый дом на площади; их окружало несколько воинов обоих городов. Сафир, как понял Пескарь, после гибели Турупа оказался главным в отряде кадмийцев.

Пескарь, Увалень и пленница приблизились к ним.

– Хорошо, воевода, – заканчивал спор двух предводителей Сафир. – Вы тоже отплываете завтра утром. На «Крокодила», конечно, придётся посадить намного меньше пленников, но мы возьмем вас на борт первым же рейсом. Без «Косатки» нам всё равно понадобятся еще корабли.

– Вот и прекрасно, – отрезал Рубач.

– Прости мне этот вопрос, воевода, – добавил Сафир. – Но почему ты так стремишься скорее уплыть? Ваши воины могли бы грабить город ещё несколько дней – наш договор позволяет это.

– Нашим воинам ни к чему безделушки ваших городов, – неприязненно ответил Рубач. – Ничего хорошего нет в ваших морских товарах. Сначала молодежь пристрастится к золоту, а потом начнёт воевать грязным железом, забыв про добрую бронзу.

– Так и добрая бронза приплывает к вам из-за моря! – усмехнулся Сафир. – Может, воинам ходить в шкурах и колоть врага костяными копьями?

Но Рубач не принял подколку на свой счёт:

– В костяном копье и каменном топоре больше благородства, чем во всех ваших кораблях и железных стрелах – главное, чтобы держала их верная рука.

– Я не настаиваю, – ответил Сафир. – Нам достанется больше.

– Сафир! – вмешался в их разговор Пескарь, понимавший, что лучшей возможности не представится. – По праву победителя я заявляю, что беру в плен дочь царя Доса Поликарпа, – он указал рукой на девушку.

Кадмиец изменился в лице.

– Воины Грома не должны брать пленников на Раадосе! Об этом вы договорились с царём Василием!

– Меня не было при том разговоре, – возразил Пескарь. – Тогда я не был воином, но после сегодняшней битвы я – наследник Тверда, царя Города-в-Долине. И не обязан держать слово, которого не давал. Или ты, простой воевода, решишься спорить с сыном царя?

Сафир заскрежетал зубами.

– Нет, сын царя, я не буду спорить с тобой. Это между тобой и царём Василием. Бери пленницу, хоть и без моего согласия, мои люди на Раадосе и на пути в Кадм не будут чинить тебе препон.

Пескарь удовлетворенно кивнул и отошёл в сторону. Рубач направился за ним следом.

– Опасную игру ты затеял, Пескарик, – сказал он, но от юноши не укрылось, что на губах воеводы заиграла улыбка. – Дочь царя – не простая пленница, ведь Раадос, хоть и захвачен, но не покорён.

– О чем это ты, Рубач? – нахмурился Пескарь.

– Я не могу проникать в мысли царей, но я долго беседовал с Василием, – ответил воевода. – Чем хмельней он становился, тем больше лишнего говорил. Не думаю, что царь Кадма хочет разрушить Дос до основания и посыпать солью здешнюю землю. Ему гораздо выгоднее сделать раадосцев своими данниками. А управлять ими проще всего, если держишь за горло признанного ими царя. Думаю, что на дочь Поликарпа были у него свои особые планы. Конечно, есть ещё Фемистокл, его старший сын, но мы пока не нашли его ни среди мёртвых, ни среди пленных; скорее всего, его просто не было в Досе, когда мы напали. Пиратствует где-то, даже не подозревая, что его дом разорён. А может, он ушёл на той галере, которой удалось сбежать…