Анджей Беловранин
Эллиниум: Пробуждение

Они пожали друг другу локти.

– Я Копер, – представился стражник.

Сколько мог определить Пескарь, Коперу было вёсен двадцать пять. На нем был пластинчатый доспех, то ли старый, то ли изначально неряшливо изготовленный – слишком большие зазоры оставались между пластинками, ненадежно стянутыми кожаными петлями. На голове – уродливый медный шлем, больше всего походивший на перевернутую миску, в руке – короткое лёгкое копьё с железным наконечником. Щита при нём Пескарь не заметил.

– Значит, ты в бою ещё не был? – спросил Копер.

– Нет. Но, думаю, этот день уже близко, – с вызовом ответил Пескарь.

– Ты не думай, я не в упрек говорю, – примирительно поднял руку стражник. – Я ведь тоже пока ещё ни с кем не сражался.

Пескарь удивился:

– Правда? Но ты же воин?

– Я наслышан о порядках у вас, в Городе-в-Долине, – сказал Копер. – У нас, кадмийцев, не так. Воином называется не тот, кто воевал, а тот, кому царь дает в руки оружие. У нас есть старики, всю жизнь прослужившие стражниками и ни разу не проливавшие крови. Ну, если не считать пьяных драк с заморскими корабельщиками да с местными смутьянами.

– Неужели у Кадма так мало врагов? Я слышал иное.

– Врагов хватает, и битв бывает немало, – подтвердил Копер. – Но и воинов у царя Василия много. Одни ходят в походы, другие всё больше остаются здесь, на страже. Так же было и при его отце – царе Петере. Я начал служить ещё при нём, при старом царе, девять вёсен назад. Один раз ходил в поход на таглаков, но до битвы тогда так и не дошло – чернорукие просто разбежались, попрятались в горах. Мы хорошенько разграбили их селения и осенью вернулись в Кадм.

– А где твой щит? – спросил Пескарь.

– В караулке, – усмехнулся Копер. – Незачем таскать его без дела.

– А много вы тренируетесь?

– Не очень, – признался стражник. – Во всяком случае, меньше, чем вы – если правда то, что я слышал. Воины Города-в-Долине все учатся биться в едином строю. У нас же фалангитов не так много – в основном только царские гардерии, личная охрана Василия. У них и доспехи из толстой бронзы, и большие щиты, как у вас, и шлемы с гребнями из золочёного конского волоса. Они все богатеи, у каждого свой дом в городе.

– А ты? У тебя даже нет своего места в строю?

– Я учился биться в разреженном строю, с легким щитом и тремя копьями.

– И хорошо умеешь метать копьё?

– С десяти шагов попаду в голову. Если повезёт, – улыбнулся Копер. – Боюсь, не вышло из меня Геллака, великого героя древности.

Он подошел к бочке, зачерпнул воды и сделал несколько глотков.

– А хорошо вчера погудели, – заметил стражник. Пескарь ничего не ответил на это и снова посмотрел на море. Оно всё было испещрено небольшими холмиками волн, которые блестели в солнечном свете, как тщательно начищенное серебро.

– Море – оно всегда такое бурное? – спросил Пескарь. – Эти волны могут перевернуть корабль?

– Ты что, сейчас считай тишь! – рассмеялся Копер. – Такие волны совсем неопасны. Вот осенью и зимой бывают шторма – волны размером с дом, и даже больше. Их брызги долетают даже досюда, до стен царского замка.

Пескарь раньше не слышал слово «замок», и оно ему понравилось.

– Надо же! Я почти ничего не знаю, – полувслух удивился Пескарь.

– А почему тебя зовут Пескарь? – спросил кадмиец.

– Меня так прозвали, когда я увернулся сразу от двух камней, которые Левша и Финик кинули одновременно с двух сторон, – ответил юноша. – Я очень ловкий и быстрый.

– Да, я заметил, – вполне серьёзно кивнул Копер. – Ты ходишь, как кошка.

Пескарь снова ненадолго замолчал, глядя на море, а потом спросил:

– У тебя есть рабы?

– У меня пока и дома-то нет! – махнул рукой стражник. – Я живу в казарме рядом с портом. Но как скоплю денег, обзаведусь своим углом… открою лавочку или вложусь в корабль на паях. Только это рискованно, уж лучше финиками и бананами торговать.

Пескарь не совсем понял, что имел в виду собеседник, но решил не переспрашивать – и так он уже выглядел перед Копером, словно не царский сын, а козопас-деревенщина; хотя его новый знакомец, пожалуй, и не догадывается, что разговаривает с сыном царя Тверда.

– Ну, бывай, Копер, – сказал он словоохотливому стражнику, спускаясь во двор, где потихоньку просыпались от тяжёлого пьяного сна его соплеменники.

– Бывай, Пескарь, – кивнул кадмиец.

8

Целый день ничего не происходило. Воинов Города-в-Долине ещё раз покормили и предоставили самим себе. Некоторые улизнули через ворота в город, но большинство остались в замке и принялись разминаться и тренироваться в обращении с оружием, хоть места во внутреннем дворе было и маловато.

Вскоре к ним присоединились старейшины Силач и Копьё, но толком тоже ничего не рассказали. Понятно было, что вскоре предстоит выступать в поход, но когда именно, и как всё будет – оставалось непонятным.

Увалень тренировал удар под щит с пожилым воином по имени Резак. Ящерка присоединился к тем, кто потихоньку сбежал в город. Козлик нашёл где-то кусок дерева и принялся с помощью ножа вытачивать из него собственную ложку. Ложка получалась не такой изящной, как её бронзовые сестры, но всё равно выглядела довольно сносно.

Пескарь набрал камушков и стал метать их из пращи со стены в море, тренируя силу и дальность броска.

Копер, всё ещё стоявший на часах, заинтересовался меткостью Пескаря, и тот на спор со второй попытки убил парившую над волнами чайку. Пескарь выиграл медную монетку, на которой был отчеканен профиль царя. Ни её реальной ценности, ни что с ней в принципе можно сделать, юноша не знал – в Городе-в-Долине деньги были не в ходу, люди обменивались вещами без них. Копер сказал, что на медного Василия на базаре в порту можно купить две ладони фиников или одну ладонь жареных орехов.

Пескарь спрятал монету в карман на поясе, среди запасных камней для пращи.

Когда солнце перевалило за полдень, и воины спрятались от его гнетущего зноя в трапезной, Пескаря поймал за руку Козлик.

– Тебя Рубач зовет, – шепотом сказал он. – Пойдём.

Козлик провел Пескаря через внутренний двор к незаметной дверке, за которой оказалась короткая лестница, окончившаяся коридорчиком с деревянным полом.

Козлик уверенно толкнул одну из выходивших сюда дверей, запустил внутрь Пескаря и ушел.

В комнатке было небольшое стройное окно, узкая деревянная кровать, показавшаяся Пескарю роскошной из-за резных набалдашников в форме каких-то диковинных рыб. Стены были увешаны оружием. На кровати сидел Рубач и крутил в руках меч, явно незадолго до этого снятый со стены.

– Пескарь? – мрачно спросил Рубач. – Заходи, мальчик, сядь рядом, – позвал он. Юноша подчинился.

– Видишь этот клинок? – спросил воевода. – Железо.

Старый воин взвесил в руке махайру, как называют её в Патамосе и Оксосе – изогнутый меч длиной в локоть, с заточкой по внутреннему краю – таким нужно было не резать или колоть, а рубить, причем хорошим ударом вполне можно было бы отсечь руку или ногу.

Пескарь сразу заметил, что меч грубой работы и не очень хорошо заточен, а также покрыт рыжими пятнами ржавчины.

– Когда я был твоих вёсен, этой дряни вообще ещё не было, – продолжил старейшина. – А теперь – хоть пруд ими пруди! Такую вот штуковину можно обменять на три десятка козьих шкур, даже на два десятка, если не очень рваных. И ещё меньше, если скопом брать. Скоро каждый дикарь, который сейчас ходит с костяной дубиной, такую сможет себе соорудить. Две весны назад один кадмийский торговец приезжал в Город-в-Долине и сказал, что у нас тоже есть подходящая земля, из которой можно выплавлять железо. Знаешь болотный угол, за озером, с другой стороны от Холма?

– Да. Там топко, туда козы не любят ходить. Но можно наловить лягушек, – сказал Пескарь.

– Вот-вот… Лягушачьи мечи! – с отвращением произнес Рубач и изо всех сил воткнул клинок в доску пола. Оружие здорово погнулось вдоль ржавого пятна. – Не могу я понять этого железа. Одно – дрянь дрянью, как медь, хоть прямо руками его мни, другое – крепкое, не гнется, но того и гляди сломается. А ещё гниёт, особенно если намочить. То ли дело добрая бронза! Никакая ржа её не берёт. Каждый меч, каждый наконечник копья – настоящее сокровище, и цену ему знает любой бродяга. Благородный металл для благородных воинов!

– Мне тоже бронза больше нравится, – вежливо поддакнул Пескарь.

– Ну да ладно, – сказал Рубач, немного помолчав. – Я не затем же тебя звал. Завтра с рассветом мы отплываем на Раадос, потом передашь воинам. А пока нам надо поговорить.

Старейшина снова замолчал. Редкий для него выплеск эмоций, сопровождавшийся многословием, завершился. Теперь Рубач вновь говорил скупо.

– Ты будущий царь. Твой отец просил приглядеть за тобой. В фаланге встанешь от меня слева, а слева от тебя будет Копьё.

– В первом ряду?! – задохнулся от изумления Пескарь. Молодые воины в первом бою всегда вставали во второй ряд строя, а то и в третий, если фаланга строилась более плотно.

– Да. Ты должен сразу показать себя. А мы поможем. Неизвестно еще, решатся ли раадосцы выставить против нас фалангу. Вообще-то они неплохие бойцы – если загнать их в угол. Но это не главное. Это дело завтрашнего дня. А у тебя будут дела ещё и сегодня. Царь Кадма хочет тебя видеть. Я сказал, что ты ещё не воин. Чтобы подождал окончания войны. Но он хочет. Он царь. Ты – будущий царь. Так что жди, ближе к закату. Тебя найдут и проведут в его покои.

– Я… я должен знать что-то особенное? О том, как с ним общаться?

– Откуда я знаю?! – немного разозлился Рубач, но тут же взял себя в руки. – Не груби. Не дерись… Не плюй и не сморкайся на пол.

– Я и так никогда не плюю и не сморкаюсь на людях, – немного оторопел Пескарь.

– А я вот плюю, проклятый Ад, – тихо выругался Рубач, явно имея в виду какую-то конкретную неприятную историю.

Пескарь непроизвольно сделал правой рукой защитный знак, отгоняющий злых духов – вне храма нельзя было произносить запретное имя бога мертвых. Да и в храме лучше было от этого воздерживаться.

– Ладно, иди, Пескарь. Не забудь сказать воинам, чтобы завтра на рассвете были готовы. И чтоб сегодня не напиваться! И скажи, что я сам потом выйду, проверю, и если кто двух слов связать не сможет – не поздоровится.

Козлик ждал Пескаря у двери во внутренний двор.

– Что, к царю позвали? – спросил он.

– Откуда ты знаешь? – удивился Пескарь.

– Тоже мне, тайна богов, – усмехнулся Козлик. – Странно еще, что тебя вчера не позвали на пир к Василию. Ты же царский сын! Это называется политика.

– Слушай, Козлик, – с надеждой спросил Пескарь. – Может, ты знаешь о том, как с этим царем себя вести? Он, похоже, жутко важный тип, не то что мой отец.

– Ну, вообще-то цари с царями разговаривают запросто, они же друг другу равные. Но пока ты сам не царь, и даже ещё не воин. Поэтому тебе, конечно, лучше правила соблюдать.

– Какие правила?

– Самое главное, что я знаю: с царем Кадма нельзя первому заговаривать. Только если он тебя спросит – отвечай. А если сам хочешь что-то сказать, то нужно обязательно спросить позволения. Причем желательно не вслух, а просто сделать такой вид, что хочешь спросить, а он должен сам догадаться… Или ну я не знаю. А, и обращаться к нему надо ни в коем случае не по имени, а «владыка». Ну, или хотя бы просто «царь», но с каким-нибудь приятным славословием при этом.

– Ну ты даешь, Козлик! – восхитился Пескарь. – И откуда ты всего этого набрался? Ты же столько всего знаешь, как жрец!

– Жрец! – кисло усмехнулся Козлик. – Сыну козопаса не по карману стать жрецом, особенно такого ленивого, как мой папаша.

– Так ты правда хотел бы быть жрецом? – Пескарю только сейчас пришла в голову эта простая мысль – настолько несвойственно ему до сих пор было проникать в чувства и желания других людей; он привык по-детски мерить всех по себе.

Козлик в ответ только обреченно махнул рукой.

К ним подошел Увалень.

– Ты где был, Пескарь? Есть новости?

– Есть, – кивнул царский сын. – Передай воинам приказ Рубача: завтра на рассвете выступаем. И чтобы сегодня не напивались поэтому.

– А что, кто-то и сегодня стал бы?! – удивился Увалень. – Мне до сих пор плохо, я даже думать об этом адском вине не могу.

Пескарь сделал отгоняющий знак рукой; Козлик не обратил на слова Увальня никакого внимания.

– Что это вы все сегодня заругались? – спросил Пескарь. – Дома я от тебя такого ни разу не слышал.

– А? Да здешние воины – они все время так. Некоторые только проклятиями и разговаривают. Я вот тоже уже от них набрался, – искренне ответил Увалень.

– Брось, не надо. Нехорошая это привычка, – посоветовал Пескарь.

– Боишься гнева богов? – в вопросе Увальня просквозил суеверный страх.

– Да не столько… есть ли богам до этого дело? Просто противные какие-то у них здесь порядки. Если и учиться чему у кадмийцев, то чему-нибудь хорошему. А не распущенности и безразличию ко всему на свете.

– Ага! – протянул Увалень, и Пескарь увидел, что тот вряд ли вполне его понял.

– Ладно, не загружай голову. Иди скажи воинам про завтра. И добавь, что Рубач сам будет вечером проверять, не напился ли кто.

– Хорошо. А ты куда?

– Поднимусь на стену. Надо мысли проветрить.

9

Сначала Пескарю показалось, что трон Василия целиком сделан из золота. Только чуть позже он догадался, что это дерево, покрашенное золотой краской. Подлокотники трона скалились львиными головами.

Сам тронный зал был не такой уж большой, размерами поменьше трапезной для воинов внизу. Но был богато украшен. Стены драпированы гобеленами, раскрашенными фигурами людей и животных, причем каждый представлял какую-то сцену. Особенно запомнилась Пескарю охота на большого зверя – юноша подумал, что это должен быть тигр. В него тыкали копьями сразу с десяток воинов, а он злобно щерился, подняв одну лапу.

Повсюду по залу были расставлены тумбочки, шкафчики и этажерки, усыпанные драгоценностями, фигурками и мудрёными приспособлениями: гребни для волос и бороды, заколки, лампы, браслеты, свитки… С ними соседствовали мягкие стулья и скамьи, на которые тут и там были накинуты дорогие ткани и разноцветные шкуры.

Правда, естественный свет сюда почти не проникал – окон было всего два, оба в одной стене, и слишком узкие. Поэтому большую часть сокровищ разглядеть было нелегко.

В одном углу стояла мраморная статуя голой женщины в натуральную величину, очень красивой. Женщина одной рукой стыдливо прикрывала свое лоно, другую же, наоборот, игриво запустила в волосы.

Напротив нее, в противоположном углу, высилось чучело медведя с жуткими живыми глазами.

У стен располагались алтари божеств. Пескарь заприметил Быстроногого – бога мудрости, гонцов и торговли, Дарующего – бога домашнего очага и уюта, и Росу – богиню любви и красоты. Возможно, были ещё, но в общем пышном убранстве комнатные святилища терялись.

Больше всего внимание Пескаря привлекло странное приспособление – высокая ажурная конструкция, в которой зачем-то журчала вода – словно ручей прямо в комнате! Правда, вместо обычного русла в этой штуке была сделана целая лесенка из качающихся, разукрашенных медных чашечек, которые висели одна над другой, и вода перетекала через них в хитрой последовательности. «Что это, интересно? – заинтригованно подумал Пескарь. – Алтарь Текущего – бога морей и рек?»

Царь не ждал Пескаря в зале, а появился некоторое время спустя, когда юноша хоть немного освоился и перестал бояться каждым движением задеть и уронить какую-нибудь безделушку.

Это был пожилой мужчина с огромной вьющейся бородой, в которую были вплетены несколько золотых и серебряных колец. На нем была длинная просторная туника до пола, которая, однако же, не скрывала солидного живота. На голове царя возлежала золотая диадема с тремя большими разноцветными камнями в центре.

Пескарь был уверен, что царь воссядет на свой трон, стоявший на небольшом возвышении, и начнет свысока вещать мудрёные пророчества. Вместо этого тот направился прямиком к юноше.

– Ты Пескарь? – спросил он, ласково улыбнувшись. Пескарь неуверенно кивнул, а царь вполне дружески обеими руками пожал его локоть. – Я Василий, царь Кадма. Присядем же, друг мой!

Василий широким жестом указал на одну из широких скамей с резной спинкой и мягким сиденьем. Он взял юношу за руку, утянул его и усадил подле себя.

– Ведь правда же, храбрый Пескарь, мы будем друзьями? – продолжил он. Голос у царя был глубокий и проникновенный. Торжественную ауру величественности этого человека портило только бесформенное брюхо.

– Ты ведь сын Тверда, не так ли?

– Да, владыка, – почтительно ответил Пескарь. После такого радушного приема он ждал уже было, что совет Козлика не понадобится, что сейчас царь замашет руками и воскликнет что-нибудь вроде: «Зови меня просто папой», – но ничего подобного не произошло.

– Разве это не чудесно, мой мальчик? – улыбка не сходила с уст Василия. Тут только Пескарь обратил внимание, что на шее у него висит тяжелое ожерелье из золотых прямоугольных плашек, на каждой из которых – своя сложная гравировка. – Как поживает твой отец, царь Города-в-Долине? Здорова ли матушка?

– Спасибо, владыка, всё прекрасно, и все здоровы.

– Как чувствуют себя ваши стада? Хороший ли собрали урожай? – царь спрашивал с таким участием, словно действительно искренне волновался за достаток своих соседей.

– Великолепный урожай, многозаботливый царь, – дипломатично продолжал Пескарь. – И осенний, думается, будет не хуже. Думаю, в этом году мы отправим в сребробогатую гавань благословенного Кадма не меньше товаров, чем в предыдущем.

– Это ли не учтивейший из ответов? – похвалил юношу царь. – Я полагаю, нынешний поход наших объединенных армий окончится блистательной победой, как было и прежде. Не сомневаюсь, что ты покроешь себя славой и совершишь немало подвигов, подобно Адму и Геллаку, великим героям древности. А значит, как следует по законам вашего города, ты получишь взрослое имя и займёшь причитающееся тебе по праву место в фаланге воинов. А вместе с тем и станешь полноправным наследником царя Тверда.

Если честно, Пескарь ни разу не представлял себе свое будущее в такой чёткой и ясной последовательности. Будучи безбородым мальчишкой в своем городе, он почти ничем не отличался от сверстников. Конечно, жил он богаче прочих, с юных вёсен у него была отдельная комната в пристройке отцовского дома – такая роскошь другим детям и не снилась. Но воины города относились к нему так же, как к прочим юнцам, не делая никаких предпочтений. Если случалось ему набедокурить, он получал подзатыльники так же, как и все остальные. Вместе с прочими детьми пас коз, помогал в работе на полях, в строительстве и ремонте. Точно так же, как и все остальные мальчики-подростки, учился стойко биться в фаланге. И только сейчас со всей отчетливостью он понял, что ему уготована иная судьба – не такая, как прочим приятелям его детских забав. Впервые ярким отсветом мелькнула перед ним фантазия о будущем – неопределённом, но без сомнения блистательном. И эта фантазия показалась ему до помрачения привлекательной.

– Если богам будет угодно, владыка, – хрипловато ответил Пескарь, почувствовав неожиданную сухость во рту.

– Ну что ж, в таком случае, нам не раз ещё придется преломить вместе хлеб! – обрадовался Василий и дважды звонко хлопнул в ладоши. Тут же в комнату вбежала миловидная девушка, полноватая, но все же вполне стройная и с хорошей осанкой.

На ней была туника, затянутая на поясе, очень красиво подчеркивавшая прелести её фигуры, из чудесной переливающейся жёлтой ткани. На шее висело богатое монисто, а в ушах – золотые серьги. Каштановые волосы её были уложены как-то сложно, со множеством драгоценных заколок – Пескарю ни разу не приходилось видеть ничего подобного у женщин в Городе-в-Долине.

Девушка ловко несла в руках поднос, на котором стояли два украшенных драгоценными камнями золотых кубка, прозрачный графин с темно-рубиновым вином и сладости в аккуратной золотой чашке.

Очень грациозно лавируя между предметами мебели, загромождавшими тронный зал, она приблизилась к мужчинам и поставила поднос на столик, оказавшийся позади скамьи. Пристраивая поднос, она нагнулась вперед, между царем и сыном царя, ее спина прогнулась, из-за чего особенно явно обозначились под туникой упругие округлости её манящей фигуры. Девушка ненадолго задержалась в такой позе, улыбнувшись Пескарю.

– Позволь тебе представить мою дочь Саризу, – сказал царь, пока девушка разливала вино по кубкам. – Сегодня она будет прислуживать нам.

Сариза закончила свою работу, отошла в сторону и скромно села в отдалении на мягкий пуфик, моргая длинными ресницами и не спуская взора с Пескаря.

– Попробуй вино, Пескарь, – предложил царь. – Прекрасный букет, оно приплыло в Кадм за полмира, из далеких виноградников Идрии.

Юноша поднял тяжелый кубок, приложился к нему и действительно был восхищен – ни разу ему не приходилось пробовать напитка со столь чарующим вкусом.

– У меня просто нет слов, владыка, – искренне сказал Пескарь. – Вино великолепно, словно солнечный луч в дождливый день.

– Отведай сладостей, – предложил царь. Юноша снова подчинился, взяв из чашки небольшой кусочек пастилы. Лакомство было сладким, но немного кислило, что придавало ему свежести.

– Восхитительно, велещедрый царь, – сказал Пескарь.

Василий, казалось, был доволен его ответами:

– У меня четверо детей, мой друг, – сказал он. – Старший сын, Пареций – мой наследник, ведёт дела в порту. Средний, Туруп, – начальник войска, ты видел его среди послов в Городе-в-Долине. Младший сын Пикул родился всего одну весну назад. К сожалению, его мать, царица Верия, умерла родами. Помимо сыновей, боги благословили меня одной дочерью. Не правда ли, Сариза хороша собой?

– Она прекрасней, чем это вино и эти сладости, высокославный царь, – нашелся Пескарь, бросив взгляд на девушку.

Сариза тут же отреагировала:

– Спасибо за эту незаслуженную похвалу, прекрасный воин, – голос её оказался очень мелодичным.

Василий рассмеялся.

– Смею надеяться, она прекрасней всех вин и всех сладостей мира! – с хитрой улыбкой заметил он. – Что ж, я рад, что вы поладили. – Он на мгновение замолчал. Вдруг со стороны рукотворного ручейка из медных чашечек, который Пескарь принял за алтарь Текущего, раздался мелодичный звон – как будто удар маленького гонга. Юноша лишь немного удивился, но царь почему-то принял этот звук за руководство к действию, – эх, мы так мило болтаем, что я хотел бы делать это целую вечность! Но государственные дела требуют моего участия. Боюсь, придётся внять их требованиям, как бы ни хотелось мне продолжить общение с тобой, сын царя!

«Да ведь он врёт! – неожиданно догадался Пескарь – Нет у него никаких дел». Первый раз в жизни он так ясно понял, что слышит ложь.

– Если тебе что-нибудь понадобится, не стесняйся обращаться ко мне, мой юный друг! – продолжил Василий. – Надеюсь, мы ещё увидимся, когда ты вернёшься с победой, – царь снова двумя руками пожал локоть Пескаря и, не дожидаясь ответа, встал. – Сариза, проводи нашего гостя.

Юноша не успел моргнуть, как царь уже исчез из тронного зала. Девушка грациозно поднялась со своего пуфика – Пескарь обратил внимание, что она все движения совершает с каким-то подчеркнутым изяществом – подошла к Пескарю и прикоснулась к его руке.

Прикосновение было мягким и неожиданно очень приятным. Сариза потянула юношу за собой, и тот, подчинившись, поднялся на ноги. Ступая медленно, она ставила одну ногу точно перед другой, так что Пескарь не мог не залюбоваться волнительным движением её бедер.

У самой двери, выводящей из тронного зала, она неожиданно обернулась к нему, обхватила его руками (юношу опьянил терпкий запах духов) и нежно поцеловала в щеку, после чего прошептала на ухо:

– Надеюсь, мы еще встретимся, сын царя, – после чего мгновенно исчезла за одним из гобеленов – не то в двери, не то в потайной нише.

Пескарь перевел дух и покинул царские покои.

10

– Расскажешь, что там было? – спросил Козлик, когда тем вечером они устраивались на ночлег во внутреннем дворе замка.

– Я до конца не уверен, – ответил Пескарь и добавил не без самодовольства, – но, по-моему, царь сватал за меня свою единственную дочь.

Козлик уважительно задрал брови:

– Прекрасный ход!

Пескарь не очень понял, что он имеет в виду, но решил не переспрашивать.

Поблизости пытался лечь поудобнее Ящерка.

– А знаете, что я слышал в городе? – спросил он и продолжил, не собираясь дожидаться ответа, – что раадосцы заключили союз с кентаврами, которые собираются напасть на Кадм не позднее нынешней осени.

– С кентаврами? – удивился Пескарь. – Ты имеешь в виду полулюдей-полулошадей?

– Их самых, – совершенно серьезно кивнул Ящерка.

– Где же они их отыскали? – недоверчиво спросил Пескарь.

– Я-то откуда знаю?

– Кентавры живут за землями таглаков и тураков, в Плоских землях, – пояснил Козлик. – Не думаю, что раадосским пиратам было бы легко стакнуться с ними. Никогда не слышал, чтобы кентавры забирались так далеко на север. Да им и неудобно должно быть ползать по камням и горам на своих копытах.

– Козы же как-то ползают, – сказал Ящерка. – И козлики.

– И ящерки тоже прекрасно себя на камнях чувствуют, – вспыхнул Козлик.

Ящерка ответил своей привычной полуулыбкой и не добавил ни слова.

– Думаешь, не может быть? – спросил Козлика Пескарь.

– Почему, может. Все когда-то бывает в первый раз.

– «Все когда-то бывает в первый раз», – повторил Пескарь, словно пробуя эту фразу на вкус. – Знаешь… я вообще не уверен, что слышал в своей жизни что-нибудь более умное.

Козлик засмеялся, польщённый:

– Дарю! Пользуйся на здоровье.

Эту ночь Пескарь спал неверным сном. Часто просыпался, ворочался на земле, замотавшись в плащ. К тому же под утро закапал небольшой дождик, стало прохладно и особенно неуютно. Воины Города-в-Долине были привычны к разным трудностям, но Пескарь в конце концов всё же окончательно проснулся и решил подняться на стену. Стражник, дежуривший здесь в этот раз, был ему незнаком. Они обменялись с Пескарём кивками.

Занималась заря. Из-за далёких алеющих гор на востоке поднимался глаз бога, полускрытый тучами.

– Здравствуй, Пробудившийся! – тихо сказал Пескарь. – Сегодня я пойду в бой. Буду убивать врагов, а может быть, сам погибну и приду в чертог твоего младшего брата уже воином. Надеюсь, ты навестишь меня там, тогда мы сможем наговориться вдоволь, и я задам тебе все вопросы, на которые не могу ответить сам. Ты всё знаешь, ты всё разъяснишь мне. Но лучше всё же было бы нам встретиться попозже. Ты не против? Скажешь мне, когда решишь.

Вскоре во двор вышел Рубач и громким кличем разбудил воинов:

– Вставайте, сыны Грома! Настало время обагрить копья кровью врагов!

Воины быстро разобрали оружие и вещи. Из замка вышли натощак – Рубач пообещал, что завтрак будет на корабле.

В порту их уже ждали два узких и длинных, как щуки, судна: длиной шагов сорок, а шириной – всего шесть-семь; с высокими бортами, на которые приходилось забираться с низких, практически на уровне воды, деревянных пирсов.

Корабли произвели на Пескаря сильное впечатление. Он уже видел их с замковой стены, но издалека не мог разглядеть множество мелких деталей и украшений. Если бы его попросили закрыть глаза и описать их, он бы не сумел ничего толком припомнить – непривычному глазу было просто не за что уцепиться.

Сразу бросалась в глаза только форма – вытянутый вперед и вниз нос, который, как он уже знал, завершался бронзовым тараном, наполовину уходящим под воду, и загнутая вверх, словно рыбий хвост, корма.

В центре каждого корабля возвышалась большая мачта, а почти на самом носу – еще одна, намного меньше. Все борта были испещрены рядами весел. Да еще нельзя было не заметить огромные глаза, нарисованные на боках кораблей в носовой части – так что в целом судно походило на гигантскую курносую рыбу – настоящее морское чудовище.

– Трёхгребные галеры, – уважительно определил Козлик. – Посмотри, весла идут в три ряда. Это самые быстроходные из боевых кораблей.

Лицо Пескаря выразило немой вопрос, и Козлик легко разгадал его:

– Да вот уж знаю! Потому что слушать надо, когда умные люди рассказывают, а не ушами хлопать. Про корабли мне старейшина Копьё много рассказывал. Я так понял, что он явно к мореходному делу неравнодушен.

Перед пирсами толпился большой отряд кадмийцев. Пескарь подумал, что их должно быть не меньше полутора сотен.

Подойдя к своим союзникам в плотном строю, воины Города-в-Долине несколько раз прокричали боевой пеан: «Хайи! Кровавые копья!» Кадмийцы встретили их одобрительным гулом.

Пескарь обратил внимание, что бойцы Кадма вооружены в целом хуже, чем его соплеменники, и даже хуже, чем Копер, с которым он давеча познакомился: в лучшем случае они носили стёганки, набитые волосом, или кожаные нагрудники с нашитыми тут и там бронзовыми пластинками. Некоторые воины вообще не имели доспехов и были облачены в простые туники. Даже шлем был не у каждого: у иных на голове были войлочные шапки или крестьянские круглые шляпы с широкими полями; но чаще всего встречались простые бронзовые шлемы-колпаки конической формы, с заострённой макушкой, без нащёчников и наносников. Щиты у них были лёгкие, сплетённые из веток или тонких досок и обтянутые снаружи воловьей кожей, по форме чаще всего большие прямоугольные – но иногда попадались овальные, с выемкой по краю в форме полумесяца.

Почти у всех воинов в руках было по три лёгких копья: два, чтобы метнуть во врага, последнее – чтобы сражаться врукопашную. Вторым оружием, помимо кинжалов, кадмийцы носили булавы самых разнообразных форм и размеров: деревянные, бронзовые, железные, с клювами, с шипами, или просто с шаром на конце, а также лёгкие топорики в форме утиного носа.

У самого пирса подходящий отряд ждали три жреца.

Рубач остановил колонну и приказал своим людям построиться в боевой порядок. Воины Грома тут же заняли свои места в фаланге. Пескарь думал, что сразу после этого начнется богослужение, но жрецы, казалось, ждали ещё кого-то.

Этим кем-то оказался царь Василий – его принесли на лёгком троне, укреплённом на двух длинных шестах, четыре мускулистых, коротко остриженных раба. Следом за носилками шёл десяток воинов в богатых бронзовых доспехах и шлемах с гребнями из раскрашенного конского волоса, с огромными круглыми щитами и длинными тяжёлыми копьями – царские гардерии.

Чуть поодаль собралась уже большая пёстрая толпа – жители Кадма, провожавшие в бой своих соплеменников.

Носилки царя остановились подле жрецов, царь спустился на землю и небрежным жестом дал служителям богов разрешение начинать.

Жрецы пели по очереди: первый из них призывал Пробудившегося на помощь объединённой армии, второй просил Текущего – бога морей, рек и вообще всех вод – смирить на сегодня свою ярость, а третий возносил молитвы Матери, богине жизни, земли и плодородия, чтобы проявила милосердие к детям своим.