Анатолий Цыганок
Жизнь российская. Том второй
Житьё-бытьё наше
Том 2
Книга первая
"Будни и праздники Василия Кулькова"
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный чёлн
По ней стремился одиноко.
А. С. Пушкин
«Медный всадник»
Жизнь, как она есть на самом деле
Часть первая
"Жизненные катаклизмы"
(Продолжение)
Глава 52
"Поездка в отделение Пенсионного фонда"
Не будь сладок – иначе тебя съедят.
Не будь горек – иначе тебя выплюнут.
Лучше дважды спросить, чем один раз блуждать.
Еврейские пословицы
Автобусный этап долгого пути
Автобус двигался медленно, старательно объезжая припаркованные к тротуару вкривь и вкось автомобили. Те стояли и в два, и в три ряда, и более… словно так было разрешено правилами дорожного движения, разметкой и дорожными знаками.
Чехарда на улицах творилась полная. Какая-то неразбериха…
Хаос наблюдался… Вседозволенность… Сплошной беспорядок и кавардак…
Откровенный беспредел… Чудовищная безалаберщина…
Такая откровенная чертовски-дьявольская сумятица была с правой стороны рейсового городского автобуса. Настоящее автоуродство там наблюдалось в виде хаотичного нагромождения легковых и грузовых машин всевозможных марок и моделей.
Грамотные водители так себя не ведут.
Сведущие шофера по правилам машины ставят.
А с левой стороны движущиеся в попутном направлении машины беспардонно пытались всех обогнать. Вот наглецы… Вот нахалы… Вот хамы…
Шофера зычно сигналили, выдавливая из клаксонов диковинные звуки на все лады!
Моторы ревели, грозно и свирепо рычали, как будто напугать хотели или задавить участников дорожного движения. А некоторых непослушных и вовсе расплющить своими широкими колёсами… да и сожрать с потрохами: до винтика, гаечки и шайбочки!
Амортизаторы и рессоры злобно стучали, как будто зубами с голодухи лязгали!
Подвески противно скрипели! Скрип… скрип…
Тормоза неистово визжали, будто бы последний миг доживали!
Шины крутились, яростно и споро разбрызгивая мутную и гадкую, пенистую и маслянистую жижу по проезжей части.
Снежная каша серого цвета летела во все стороны!
Дым стоял коромыслом! Как радуга после дождя.
Бой в Крыму, всё в дыму, ничего не видно.
Так юморные люди говорят в таких диковинных случаях.
Но сейчас именно так происходило. Ей богу.
Обстановка как на войне гражданской… – все стреляют, взрывают, орут чего-то…
Грохот неимоверный стоит. Гвалт. Гром и молнии!! Громыхание и грохотание во все стороны разлетается… и наоборот, со всех сторон в центр сходится.
Чудно. Смешно. Но это так и есть.
Чудно и смешно, если говорить культурными и непредвзятыми словами.
А если честно подойти к этому видению, то кошмар неописуемый вершился в этом конкретном месте.
Водитель зелёного городского рейсового автобуса-гармошки, грозно размахивая увесистым волосатым кулаком, старался этим своим откровенно хулиганским действием остановить вероятных нарушителей дорожного движения.
Иногда, когда всё-таки ему удавалось оттеснить зарвавшегося лихача или автохама, шоферюга хрюкал носом и тыкал в воздух средним заскорузлым пальцем, выставив его скрюченной волосатой сосиской, и грозился им то в боковое стекло, а то и прямо в лобовое, выкрикивая при этом различные сочные полуматерные непристойности.
При этом он искусно крутил баранку, обмотанную голубой изолентой, и виртуозно лавировал в этом искусственно созданном сумасшествии.
Да. Таковы реалии современного городского общества. И с этим не поспоришь.
***
Сидячие места в два или даже в три раза переполненном салоне были сплошь заняты другими пассажирами, такими же простыми и ординарными, как наш примерный Кульков Василий Никанорович, направлявшийся в отделение Пенсионного фонда за справкой для поликлиники. Но те люди-пассажиры, которые теперь сидели на мягких сидушках, гордо развалившись как баре, были более раскованными и удачливыми по жизни; они были гораздо юркими, ловкими, шустрыми и пронырливыми.
Автобус тем не менее двигался по маршруту.
Шоферюга то матерился на кого-то, то хохотал отчего-то, то молчал двусмысленно.
Что у него на уме? Непонятно.
Теснота внутри неимоверная. Теснотища немыслимая. Горошинке негде упасть.
Василий Никанорович стоял в проходе, удачно зацепившись рукой за поручень, и озирался по сторонам. Время от времени он пытался что-то спросить у окружавших его людей. Но желающих подсказать не было. Ни одного. Кто-то просто молчал, глядя на него как баран на новые ворота; другие с явным пренебрежением отводили глаза в сторону; третьи вовсе либо не замечали его, либо сомнительно пожимали плечами, мол, хрен знает, где это находится, дескать, купи себе путеводитель и смотри в него в своё удовольствие; четвёртые нагло, нахально, даже слишком дерзко, посылали куда-то далеко-далеко от этого места… – типа на хутор бабочек ловить… или в какую-то дивную и чудную во всех смыслах неопределённость… в чуждую расплывчатость… в неясность… в мутность… в туманность… может, и далёкой астрономической Андромеды…
Некая сердобольная бабуля, божий одуванчик, с огромной обшарпанной со всех сторон брезентовой сумкой грязно-лилового цвета на хлипких скрипучих колёсиках сжалилась-таки над ним, над бедолагой, смилостивилась. Она в ответ на его очередной вопрос, когда он слёзным голосом упрашивал всех рассказать, где находится то, куда он едет… всё-таки подробно рассказала, как добраться до местного отделения Пенсионного фонда, с какой стороны входить в здание и в какой кабинет занимать очередь. Ещё некоторые важные подробности добавила… практического, так сказать, назначения.
Повезло Кулькову чуток. Удачно старушка ему попалась. Хоть и без полных вёдер она была, но зато с душой. Добрая она женщина… И душевная. Всем бы такими быть…
Глава 53
"В холодном трамвае с замёрзшими окнами"
Человек должен жить хотя бы ради любопытства.
Еврейская пословица
У счастливых жизнь полна надежд,
у несчастных она полна воспоминаний.
Чарлз Роберт Мэтьюрин
Второй этап длинного-предлинного пути
Выйдя из автобуса, Василий Никанорович перебрался на трамвайную остановку. Ждать пришлось долго. Замёрз как цуцик. Продрог насквозь. Озяб до последней нитки. Как ледышка стал. Гопака плясал, чтоб согреться. Камаринского наяривал. Руками сам себя хлопал по телу. Прыгал как зайчик-попрыгунчик. В ладошки дышал.
Минут через тридцать-сорок прибыл, наконец-то, трамвайчик. Ох, и долго же.
Зато ретровагон. Миленький такой. Старого образца. Давнишних лет выпуска. Тридцатых годов прошлого столетия. Теперь модным стало такие раритеты выпускать на линию. Память, всё-таки, народная. Есть, чем людей удивить.
Вскоре он уже сидел на жёстком, холодном, крепко сколоченном деревянном диванчике и смотрел на замёрзшее окно. «Вот чёрт! Не видно ничего. Что делать? Как быть? Где едем? И в какую сторону?» Кульков пошарил в кармане, вынул монетку и принялся соскабливать ей со стекла плотную ледяную завесу.
Когда-то давным-давно Вася точно так же соскребал с закоченевших трамвайных и автобусных окошек лёд в далёком-далёком детстве, когда жил ещё в своём родном городе, когда ездил в музей, на ёлку в Дом пионеров, в кружок на Станцию юных техников, в кино, в театр, к друзьям и знакомым, потом в институт, а затем и на работу на холодном общественном транспорте. За пять копеек в автобусе и за три в трамвае.
Он вспомнил, что иногда, когда слой наледи на стекле был небольшим, то он дышал на него, чтобы тёплым воздухом отогреть льдинки и раздвинуть их пальцами.
А вот когда окно покрывалось толстенным слоем куржака, да ещё и заледеневало полностью твёрдым каменным слоем, то скоблить приходилось чем-нибудь жёстким, чтобы уж наверняка совлечь ледяное препятствие, – частенько монеткой или ключами от квартиры, которые всегда на связке в кармане или на шее болтались (на ремешке, на цепочке, а то и просто на длинной верёвочке, на шпагате, скрученном из суровых ниток).
Иногда и ногтями люди сдирали со стёкол непросвечивающий слой той изморози противной, когда та рыхлой и не слишком крепкой оказывалась.
Да… были раньше такие времена… Куда деваться… И это тоже было. Лёд на стёклах оконных. Ледок, осмотру мешающий. Да-да… было… Как же без этого…
Н-да, это точно, так и было… было… было… В памяти многое осталось…
А память наша священна. Она всесильна. Она непреодолима. Память чтить надо.
Так и сейчас, применив знакомый, годами испытанный метод, и заставив «слепое» стекло всё же просвечивать, Василий через очищенную небольшую мутноватую овальную амбразурку пытался рассмотреть строения, стоявшие вдоль дороги, но… окошко опять запотевало и тут же снова замерзало. Тогда он начинал заново яростно дышать на него и в который уже раз продолжал раздвигать в стороны подтаявшие льдинки или тереть стекло пальцами… рукавом… носовым платочком…
На какое-то мгновение оно становилось более-менее прозрачным, сквозь него начинали просматриваться смутные и неясные очертания домов, машин и людей, но вскоре наново покрывалось изморозью. И опять всё скрывалось из вида. Ну, точь-в-точь, как тогда… – в детстве далёком…
Глава 54
"Воспоминания, чередой нахлынувшие на Кулькова"
О, детство! Как в нём удаётся,
Младенцем глядя из гнезда,
Увидеть то, что остаётся
Навечно в сердце, навсегда.
Валентин Гафт
Да-да! Как наяву виденье пред глазами его возникло!
Отдалённые воспоминания из давно минувшего замечательного прошлого крутой волной накатились на задумавшегося Василия Никаноровича. Они обрушились на него, на бедолагу мечтательного, на страдальца маявшегося сверкающим цветным калейдоскопом, чудной семицветной радугой, ярким мерцанием, нежной розовой зарницей… а местами даже и сплошным заревом бордово-красным… сверкающим и огнедышащим…
Воспоминания навалились всем своим весом, всей своей значимостью, всей своей тяжелью, всей своей былой важностью и эпохальностью.
События тех давно минувших дней возникали у него перед глазами, наслаивались одно на другое, множились и многократно усиливались, выстраиваясь в логический и хронологический ряд. Как и должно быть. Как полагается в таких случаях.
Жизнь в воспоминаниях производилась. Та, прошлая Васина жизнь… в которой чего только не было… чего только не случалось. И хорошее было, и плохое. Сперва у него хорошего больше происходило. Затем плохого… Плохое через край переливалось.
Одно крутилось за другим, в очередь на показ становилось. Одна сцена за другой выстраивалась. Как в кино. Как в театре. Афиш только не было…
Время шло… Жизнь летела… Минуты… секунды… миги…
И вот перед ним предстала целая панорама из его счастливого детства, из близкого сердцу края, из его родного и любимого города.
Василий полностью погрузился в то далёкое время, когда вот так же скрёб плотную изморозь, образовавшуюся на трамвайном стекле. И одна за одной вставали перед ним памятные ему картинки. С самого-самого начала… С азов… Почти с рождения…
Вспомнилось всё: как крохотным карапузом по полу на карачках он ползал; как бегал по травке-муравке и кузнечиков зелёненьких ловил; как из песка возводил башни, сказочные терема и замки; как нежился с мамой и папой; и многое-многое другое.
Как они жили сначала в одном городе. Таком маленьком… с деревянными домиками. А потом переехали в другой. Побольше. С каменными зданиями. И в только что отстроенную двухэтажку вселились. В новый дом.
Там он обрёл своих первых друзей.
Там он Толей встретился, с которым жил в одном доме, учился в школе в одном классе, с которым сидел одно время за одной партой, с которым до сих пор дружит.
Папа с мамой водили его в ту пору в кино. В театр. В музей. В цирк. В зоопарк. Зверинцем он тогда назывался. Летом все вместе ездили на речку. Купались. Загорали. Отдыхали. Веселились. Вокруг бабочки красивые порхали. Птички летали. Лягушки квакали. Кузнечики прыгали и радостно стрекотали. Плисочки вдоль пыльной дороги скакали. Кукушка в лесу куковала.
Он всё это видел, как наяву.
Вот он с друзьями играет во дворе в разные детские игры: в прятки, в догоняжки, в выжигалы, в лапту, в настольный теннис.
Вот в школу пошёл, в первый класс – учился читать и писать; пионером стал… потом комсомольцем.
Вася радовался: какие славные у него мама и папа. Замечательные. Родные и добрые. Умные и приветливые. Весёлые и счастливые. Благородные. И любимые.
Родители всегда называли его солнышком и золотцем. Они его любили, лелеяли. Особенно мама. Она в нём души не чаяла. Всё для Васеньки. Для Василька. Для милого. Для золотца любимого. Для солнышка. Для голубка.
Вспомнилось, как из-за такого любвеобильного отношения к нему мамы, соседские и школьные ребятишки называли его, даже дразнили, маменькиным сынком. Пальцами в него тыкали. Укоряли, что он такой.
А он, как и многие сверстники, бесконечно чувствовал себя по-детски очень и очень счастливым, он был рад, что всё у него хорошо и даже прекрасно. И мечтал, чтобы всегда его любили и лелеяли. Чтобы вечно был праздник. Чтобы продолжался он нескончаемо. Чтобы неизменно Вася был весёлым и беззаботным.
Мальчик ликовал, что хорошо ему живётся. Что его любят… и он любит. Что у него есть Папа. Что у него есть Мама. Что у него есть друзья. Что он вместе с ними ходит в одну школу. И что у него есть лучший друг Толя, с которым он живёт в одном доме и учится в одном классе. И что сидят они на уроках рядом, за одной партой. И что у него самая хорошая, самая умная и самая добрая учительница Наталья Васильевна.
Но не долго праздники продолжались.
Однажды родителей не стало. Ох, как жалко.
Сначала умерла мама. Любимая. И они с папой остались одни.
Потом появилась мачеха. Злющая… презлющая… его ненавидящая…
Затем не стало папы. А вместе с его смертью у него не стало вообще ничего, потому что квартира, машина и дача в одночасье перешли к ненавистной ему «мамаше».
Оказалось, что папаня написал такое завещание, по которому единственному сыну ничего не полагалось. Или это была некая папина прихоть… или злые старания мачехи… или ещё что-то…
Вася рос, взрослел… Учился, потом служил в армии, затем снова учился и работал.
Потом ему не повезло с одной женой. Следом с другой… Остались две дочки, которые растут без отца. Без него.
На вопрос «как это получилось?» – он не мог дать себе ответа.
Может, он в этом виноват… Его косяки… Возможно, это его прегрешения. Быть может, из-за этого у него и дальше жизнь не заладилась. Вполне вероятно, что именно из-за этого у него настал так называемый «гаражный» период – долгая-долгая жизнь в своём удалённом от города гараже и почти круглосуточная работа на своей машине. Таксовал. Как и многие другие. Как друзья. Было такое время. Работа по однообразному маршруту на стареньком «Москвиче»: гараж – вокзал – гараж. Сколько лет он так провёл? Целых десять… Немало!.. Может, это расплата?.. За его грехи. А возможно, это было кем-то «запрограммировано» ещё задолго до его рождения?.. Как? Почему? Почему так-то…
Неужели это предки его грешили? А он теперь расплачивается… Или всё-таки это его вина? Личная. А? Вот он и тащит теперь свой крест. Да ещё на голову давит какая-то тяжель тяжеленная… Шапка какая-то… чужая… на глаза налезла… смотреть мешает…
Что за шапка? Мономаха?? Его?? Ну и дела… Ну и ну…
Но… как уж есть теперь… так и есть…
Ничего уже не попишешь… Ничего теперь не изменишь…
Судьба такая… Судьбинушка… На роду, видать, так начертано.
Ох, и тяжела же… эта шапка Мономаха…
Как от неё избавиться? А?? Помоги… Господи… Прошу тя… Боже…
Но, честно говоря, не всё так уж плохо в его жизни. Случались раньше и случаются теперь более-менее хорошие дни. Без разных этих… финтимоний. А это уже удача. Пусть маленькая, но своя. Не хочется ему быть пессимистом. Оптимизм его больше привлекает. И увлекает за собой. Но, жизнь – есть жизнь… Разная она!! Вот и в жизни Василия чёрные полосы нет-нет, да и сменяются на белые. Не всегда так, конечно, но бывает… На смену гиблых, серых и тяжких будней иногда приходят чудные, весёлые и радостные праздники. Небольшие… но всё же праздники. А это уже кое-что. Но… через какое-то время опять всё меняется в худшую сторону. Суровые будни снова становятся во главу угла.
Се ля ви… Да-да. Такова наша жизнь…
***
Кульков много страдал в этой жизни. Хотел, даже мечтал, грезил, чтобы всё изменилось к лучшему. Трудился изо всех сил. Барахтался как мог. Как та лягушка в банке с молоком. Из сказки. И из его детства. И прыгал он… как тот кузнечик на лужайке. Как стрекоза носился. Как жучки, паучки, букашки. Как муравей пахал.
Старался Василий Никанорович выправить шаткое и невзрачное своё положение. Много молился. На коленях стоял… Просил… Умалял… Вот Бог и услышал его. Жизнь наладилась. Едва-два… Повезло, наконец-то. Чуть-чуть…
Встретил Тоню… – и жизнь вообще переменилась! В лучшую сторону.
Счастье привалило!! Да ещё какое! Второе дыхание открылось.
Он вновь обрёл чувство любви. И у них всё стало хорошо. И они любят друг друга. С самой той встречи. С тех самых пор. И тогда любили. И сейчас любят. Обожают друг друга. И в том городишке они с любовью относились друг к другу. С настоящей. С обоюдной. С трепетной. Каждый божий день парочка вместе. Как голубки. Как воркуши. Они и трудились там вместе. И домик строили вместе. И в огородике копошились тоже бок о бок. И хозяйство вели своё общее…
А теперь они москвичами стали. Вместе. Оба. Вдвоём. И у них опять всё хорошо.
Приболел вот только немного. Но ничего, поправится. Выправится. Выздоровеет. Лекарство льготное появится у него. Выдадут ему. Обязательно. После того, как справку из Пенсионного фонда раздобудет. Куда же они денутся. Врачи-то. Они же не совсем зверьми стали. Или этими… зверями… Выпишут. По закону. Лекарство ему нужно. Да! Положено же!! Бесплатное. Хоть какое. Любое. Всё в помощь, как никак. Он прорвётся… сквозь все эти заслоны чёртовы. Они прорвутся… С женой вместе. Перемелется – мука будет. Терпение и труд всё перетрут. И любовь сделает своё дело. Дай-то Бог!
Вот ещё бы нищету преодолеть. Побороть бы её. Из бедности выкарабкаться.
Уже надоела эта бедность коварная и нищета беспробудная. Ведь жить-то не на что. Копейки на работе получает. И пенсия копеечная. Копеешная! Так сказала бы тётя Нэля, соседка его давнишняя. Славная она тётечка. Добрая. Мудрая. Ласковая. Табак нюхает для остроты мышления.
Глава 55
"Наваждения… наваждения… наваждения…"
Вы не можете убежать от собственного наваждения,
вы можете только перестать поддерживать его.
Нисаргадатта Махарадж
Незванно и нежданно навалились эти чёртовы наваждения
Кулькову плохо стало, как только его пенсия в глазах возникла.
Не сама пенсия, а её размер ничтожный и микроскопический.
Мизер! Так картёжники говорят при игре на деньги, при игре на интерес. Так и недовольные своей пенсией и зарплатой люди называют то, что в кассе получают или по почте, или на карту банковскую. И не просто они это слово, на ноль похожее, произносят, а со злостью! С особой злостью!! Со звериной!!
С ненавистью на всё происходящее в последнее… в постсоветское время!!
И со слезами на глазах…
Жаль им самих себя. И Родину, ещё недавно Великую… им жаль.
А ещё злы они. Ох, как они злы!! На всё, на вся и на всех. Абсолютно.
И на всё они способны. На самое-самое. Да-да! И это неоспоримо.
В такую минуту лучше не попадаться им под руку. А не то…
Сами знаете, что тогда будет.
Да… медведя лучше не тревожить, не дразнить его, спящего. А медведи – это люди наши… российские…
Они, люди наши, такие… если их раздразнить, если их раздраконить. Но сперва они просто злятся… На всех…
На себя они злятся. За то, что не сумели или не смогли получше устроиться в этом мире бушующем. В этой новой «демократической» жизни, как её теперь называют.
На власть они злятся, что она, наглая и подлая, бессовестная и беспардонная девица, так по-хамски «опустила» российских пенсионеров и тружеников, которые трудились всю свою сознательную жизнь, засучив рукава… совсем ещё недавно… и теперь трудятся от зари и до зари, от темна и до темна, не жалея живота своего, изо всех сил выполняя работу порой тяжёлую… даже каторжную… и копейки получая за это, всеми фибрами души стремясь хоть как-то выкарабкаться из нищеты этой беспробудной.
На общество люди злятся, что оно, чёрт бы его побрал, не способно противостоять этому наглому беспределу, который объявился в этом царстве-государстве после развала чудесного Советского Союза, после того, как почил в бозе великий Союз Советских Социалистических Республик.
***
В голове у Василия Никаноровича стали возникать образы великих людей древнего мира, которые умели сказать нечто по этому важному поводу.
Сократ вот умнейший из умнейших на горизонте появился.
Сократ другое говорит. Не говорит, а говорил.
Вот его слова: «Бедный человек не тот, у которого нет ни гроша в кармане, а тот, у которого нет мечты».
Прав, конечно, Сократ. Но, поспорить с ним можно. Даже нужно.
Потому как, господа-товарищи, мечта мечтой, а денежки денежками. Это вам любой и каждый скажет. К маме не ходи.
Олигархи теперешние не мечтали об этом, а в роскоши купаются. Денег у них… – куры не клюют. Миллионы! Миллиарды! Триллионы! Триллиарды!
Хотя… Марк Аврелий согласен был с Сократом насчёт мечты. Насчёт мыслей. Ведь мысли и есть мечта. «Твои мысли становятся твоей жизнью», – вот что он озвучил. Молодец римский император. Умница. Как и друг Толя. Они, Марк и Толя, даже в один день родились: 26-го апреля! А это что-то значит…
Это пророчество! Это мировое наследие!
А у современного представителя российского шоу-бизнеса мысли в скакунов превращаются. Вот и скачет он по жизни со своими сокровенными мыслями.
«Мои мысли, мои скакуны…» – несётся с экранов телевизоров песня. Также вперёд стремится и сам певец. К прогрессу. К хорошему… К мечте своей заветной…
«Мои мысли, мои скакуны…» – несётся с экранов телевизоров песня современного представителя российского шоу-бизнеса. Также вперёд стремится. К прогрессу.
Ленин тоже призывал: «Рабочего человека никто не освободит от нищеты, если он сам себя не освободит. А чтобы освободить себя, рабочие должны объединиться по всей стране, во всей России, в один союз».
Оппа! Что это за союз такой?
О! Вот какой… Пролетариат!
Жалко, что пролетариат куда-то делся… исчез… вымер… испарился…
Бороться за свои права некому теперь.
«Что делать?» – Чернышевский Николай Гаврилович. Российский литературный критик, революционер-демократ, философ-материалист, публицист и писатель, теоретик утопического социализма. Очень хороший человек! И мудрый.
«Кто виноват?» – Герцен Александр Иванович. Русский публицист-революционер, писатель, педагог, философ. Тоже хороший человек! Очень хороший.
Кулькову вспомнились слова мудрого и весьма толкового Мао Цзэдуна, бывшего китайского лидера: «Когда в джунглях нет тигра, царём становится обезьяна».
Интересно… что он хотел этим сказать? Что это за обезьяна у них во власти была? Или не была… Как это с нами связано? Или не связано…
Хотя… в этом что-то есть… такое… этакое… определённое… Неужели, правда? Неужели у них так было… Или… не было… У кого узнать?
В Советском Союзе царей не было. Зато там, кем 6ы ты ни был: токарь, пекарь, повар, учёный, военный, студент… ты знал, что за спиной у тебя страна, которая тебе всегда поможет. А сейчас у нас за спиной такие товарищи… которые нам не! товарищи, которые только и думают, как бы тебя унизить, обмануть, обобрать, уничтожить, с землёй сравнять и на тебе бы ещё и нажиться.
Ох, боже ж ты мой… Помоги и помилуй… Спаси и сохрани…
SOS! SOS! SOS! Спасите наши души!
***
Опять вопрос от Николая Гавриловича Чернышевского на слуху: «Что делать?» Вопрос 1863-го года. «Chto dеlat?»
И ещё подобный насущный вопрос от Владимира Ильича Ленина: «Что делать? Наболевшие вопросы нашего движения». Произведение В. И. Ленина, написанное в конце 1901 – начале 1902-х годов. Напечатано впервые в 1902 году.
А делать вот что надо… Именно это.
Бороться с этим надо! Да-да! Бороться!
С воровством! С мошенничеством! С жульничеством!
С обманом! С ложью! С враньём! С демагогией!
Со взяточничеством! С казнокрадством!
С лихоимством и мздоизмом!
С изменой! С предательством! С подлогом!
А как?? Как бороться?? Ещё один маленький вопросик…
Твёрдо! Целеустремлённо! Неотвратимо! Немедленно!
В Древнем Вавилоне, например, за продажу некачественного пива казнили утоплением в нём же. Вот как надо действовать. Жёстко! Справедливо! Поучительно!
По утверждению Геродота в древней Персии делали для судей специальные кожаные кресла, сидя в которых они не могли брать взятки.
Вопрос: что за кресла такие интересные?
Ответ: «Так сказал Дарий. Затем царь поставил сатрапом Сард своего сводного брата Артафрена и вместе с Гистиеем отбыл в Сусы. Отана же он назначил начальником войска в Приморской области. Отец этого Отана – Сисамн был одним из царских судей. За то, что этот Сисамн, подкупленный деньгами, вынес несправедливый приговор, царь Камбис велел его казнить и содрать кожу. Кожу эту царь приказал выдубить, нарезать из неё ремней и затем обтянуть ими судейское кресло, на котором тот восседал в суде. Обтянув кресло такими ремнями, Камбис назначил судьёй вместо Сисамна, которого казнил и велел затем содрать кожу, его сына, повелев ему помнить, на каком кресле восседая он судит». (Геродот. История. Книга 5. Терпсихора. Глава 25).
О, как чудесно!! Вот как надо бороться!! Это же пример! Да ещё показательный!
Да, это правда, в древней Персии делали для судей специальные кожаные кресла, сидя в которых они не могли брать взятки.
Нет, не так это было. В Персии шах приказал обить кресло кожей, снятой с папаши взяточника, затем посадил в него сына этого судьи-взяточника. Но это был единичный случай, а остальных судей такая наглядная агитации убедила очень даже быстро!
Тоже неплохо… Разумно и действенно…
В Древнем Риме вовсю практиковалось надёжное и эффективное средство против разрастающейся коррупции: судья сидел в кожаном кресле из кожи предыдущего судьи, казнённого за взятки.
Да. Так и надо действовать. Может, изведём коррупцию таким фертом…
Если быть точнее об этом верном опыте, то речь идёт о древнеримских судьях, которые сидели на заседаниях на креслах, обитых кожей, которую вживую содрали с их предшественников-коррупционеров.
Замечательно! Вот как надо у нас бороться со всеми нашими коррупционерами!
Кстати, это страшное слово «коррупция» также придумали древние римляне.
Да, за не! правосудное решение, с такого вороватого и нечестного судьи сдирали кожу!! живьём!! и тут же натягивали её на данное кресло, чтобы следующий собственной жопой чувствовал, что с ним будет так же!! за не! справедливость.
Пардон, не жопой… а попой… Так будет культурней. Но жопой всё-таки лучше.
Ого! Мудрые люди были тогда… и не у нас… однако.
Точно! Сидя в таком кресле поневоле задумаешься, а стоит ли брать.
Вот если сейчас такой стиль по всей нашей стране внедрить, то в каждом втором кабинете будет по такому прекрасному креслу!
Да-да! Если не чаще…
Если бы брать (или не брать) взятки зависело бы только от кресла судьи (хоть и из кожи другого судейского взяточника), то во всех чиновничьих учреждениях они бы уже давно стояли.
А может… стоит, всё-таки, попробовать…
Да! Надо! Даже необходимо!
Конечно надо! Обязательно! И принудительно. С судей-взяточников, пойманных с поличным, надо сдирать кожу живьём и прилюдно и обтягивать этой кожей кресла для других судей и других официальных государственных лиц. Вот как надо делать! Вот как надо поступать, чёрт возьми… Чтобы они знали, на чём сидят.
Вот-вот. Эврика! Сейчас тоже надо бы таким фертом устраивать. Тогда бы и жизнь наша наладилась. И это есть истина.
Нет, не так. Не совсем так… к сожалению. Нашим судьям наплевать и растереть: и на предшественников, и на их кожу… хоть с зада, хоть с рожи… Глаза их бесстыжие…
Для примера глянем на их так сказать «работу».
Порядка тридцати процентов невинно осуждённых отбывают сроки заключения.
Во как! Во как они работают, черти полосатые. Во как они, судьи народные, свои липовые судебные вердикты выносят.
А посему вот что надо сделать…
Кресла, обтянутые кожей предыдущего вороватого судьи, который взятки брал, надо узаконить. Срочно. Немедленно.
Можно и по-другому бороться. Другими, так сказать, методами.
Нет! Только так! И не иначе.
Кресло из кожи предшественника – закон для госслужащего.
Для судьи!
Для прокурора!
Для следователя!
Для чиновника!
Для депутата!
Для сенатора!
Для министра!
Для премьера!
Для президента!
Вот тогда заживём!
Честно!
Справедливо!
По-человечески!
По-божески!
Срочно это надо внедрить!
Ни минуты промедления!
Ни секунды!
Да! Да-да-да!!! Вот этот миг… между прошлым и будущим…
Промедление смерти подобно!
Счастье нас ждёт… настоящее… общенародное…
Да! Для всех! Независимо ни от чего.
В Сингапуре давно догадались: кресло самое обыкновенное. Но за взятку смерть неминуемая. И всё!!! Получилось у них.
Да! В Сингапуре судьи взяток не берут!! И это показательно.
Точно. И казней там нет теперь.
Ага. У них так. А у нас… их, этих новоиспечённых юристов, столько наклепали, что лет этак на десять-двадцать-тридцать… непрерывных казней хватит.
Точно. Много их. Чересчур.
И казнь у нас запрещена законом. Так что… нам нужен какой-то иной вариант.
Да-да, не обязательно у нас такие уж все смертельные меры применять.
Конечно. Можно и в живых оставлять.
Чтобы сидел он в кресле, рядышком, за стеклянной перегородкой и с зашитыми белыми суровыми нитками карманами.
Только чтобы каждый видел, что лучше бы сразу расстреляли или с самолёта скинули, с борта корабля… в пучину морскую за содеянное… за взятки.
Да. Делали так иногда. Кое-где. Порой…
Можно ещё на бамбук посадить, он за сутки на метр прорастает.
Нет, это плохой способ. Человек за сутки на бамбуке обязательно помрёт.
Точно. Помрёт. Обязательно. Даже если он судья пожизненный.
Что тогда делать?
Не торопиться. Изучить всё повнимательней. Все плюсы и минусы перебрать, сравнить, проанализировать. Сперва так.
А теперь… теперь вперёд! На амбразуру.
Вперёд надо идти! К прогрессу. К хорошему. К настоящему. И с песней по жизни.
Пусть всегда будет солнце! Пусть всегда будет мама! Пусть всегда буду я!
Пусть всегда будет у нас:
От друзей – внимание!
От людей – доброта!
От родных – любовь!
От жизни – справедливость!
От судьбы – благосклонность!
От бога – здоровье!
И ещё…
Утром – думай!
Днём – действуй!
Вечером – благодари!
Ночью – спи! отдыхай!
Такие вот интересные мысли, будоражащие весь организм от макушки и до самых пяточек… бродили в вспухшей голове размышлявшего о жизни пассажира ретро-трамвая, пожилого больного человека, едущего в отделение Пенсионного фонда за нужной ему справкой. Ему хотелось, чтобы в Российском государстве всё было честно и справедливо. Ему это очень хотелось. Очень-очень. Он же патриот своей Родины…
