Анатолий Цыганок
Жизнь российская. Том первый
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сияньи голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чём?
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб вечно зеленея
Тёмный дуб склонялся и шумел.
М. Ю. Лермонтов
Житьё-бытьё наше
Том 1
Пролог
"Счастливое детство"
Крылатые качели
Летят летят летят… летят…
Ю. Энтин. Слова из песни на музыку Е. Крылатова
Жизнь прекрасна
Был тёплый летний погожий денёк. Ярко светило солнышко.
Оно пригревало и ласкало. Оно давало силы и вселяло надежду на всё хорошее, оно сулило веселье, радость, славное настроение и благополучие.
Как же это приятно и душевно, когда о тебе все заботятся, все-все: и родители… и родственники… и друзья… и просто знакомые люди… и даже сама природа.
Как же это мило, когда ты находишься в центре всего вселенского внимания.
К тому же безветрие вокруг тебя. Это чудесно, это прекрасно.
Ни ветерка тебе, ни дуновения. Полный штиль, как моряки говорят. Безмолвие и спокойствие. Затишье… Покой… Безмятежность… Благодать-то какая…
Казалось, что жизнь застыла, прекратила своё существование.
Ан нет. Она жила. Она продолжалась. Она зиждилась. Да ещё как… По своим укоренившимся природным законам, по своим проверенным миллионами и миллиардами лет природным канонам.
В голубом безоблачном небе носились неугомонные птички, живые существа. Им это было в радость. И это была их потребность.
Движение – это жизнь. Движение – это прогресс.
Движение – это развитие. Движение – это будущее.
Движение – это всё.
Милые деревенские ласточки летали не так высоко, их узкие стреловидные крылья и раздвоенные хвостики были отчётливо различимы.
А вот шустрые неугомонные стрижи круг за кругом поднимались под самое-самое небо, постепенно превращаясь в маленькие чёрные точки, и таяли… таяли… таяли…
А потом и вовсе пропадали из поля зрения. Вот они… только что были и уже нет. Скрылись. Исчезли. В вышине растворились…
Дружной семейкой над зелёной полянкой кружили голуби.
Лишь изредка наиболее смелый и юркий вихрастый голубок вылетал за пределы своей родной стаи, отважно делал несколько мудрёных переворотов через хвост и тут же возвращался назад к сородичам.
В придорожной пыли забавно копошились рябенькие воробышки.
Они чистили свои пёстрые пёрышки, бесконечно размахивая крыльями и ударяя ими о землю, сидя в неглубоких, вырытых ими же, ямках. Им было хорошо и радостно. Ни забот, ни хлопот, ни печали. Они играли, дурачились и чудачились. Они ликовали и торжествовали. Они были счастливы.
Воробьи резвились, прыгали и взлетали без конца и края, стараясь первыми занять место в освободившихся земляных углублениях. И от этого им было ещё радостней и ещё веселей. Они были на седьмом небе от такого им выпавшего воробьиного счастья.
Поодаль бегали, прыгали и щебетали маленькие, юркие, серенькие трясогузки.
Казалось, что они заводные, что у них внутри моторчик, что у них ножки на пружинках, что они невесомые.
Они носились за букашками. Они гонялись за козявками.
Ох, какие они подвижные…
Прыгали миленькие трясогузочки без останова: то туда, то сюда.
Ой, какие они попрыгунчики!
В этих краях их называли плисочками.
Жёлтенькие брюшки яркими пятнышками подчёркивали красоту и нежность плисок, и их стройные тельца становились от этого ещё более изящными, элегантными и привлекательными.
Движения трясогузок были лихи, легки и непринуждённы, а в то же время грациозны и живописны.
Ой, какие они красавы.
Их волшебные миниатюрные тельца вызывали нежность, трепет и восхищение.
Чудные птахи оживлённо размахивали своими длинными острыми хвостиками, бегая по обочине, и перепрыгивали с места на место, разыскивая разных жучков, паучков, мошек и гусениц.
В сочной зелёной траве то там, то сям что-то шуршало, квакало и стрекотало.
Природа жила своей жизнью, жила по своим устоявшимся законам.
Над изумрудной лужайкой порхали чудесные бабочки, то и дело перелетая с цветка на цветок и вкушая нектар – напиток богов.
Маки, васильки, ромашки обворожительно смотрелись на зелёном фоне.
Бордовые, красные и розовые головки клевера выглядывали то здесь, то там из высокой густой травки-муравки.
Малахитовое разнотравье раскинулось на необозримое пространство.
Широка мать-земля русская! Красота неимоверная! Краса неописуемая!
***
Маленький мальчик, в белой панамке и коротеньких клетчатых штанишках с лямками наперекрест, радостно и беззаботно бегал за бабочками и мотыльками, пытаясь поймать эти удивительно красивые создания белым марлевым сачком на длинной тонкой палке. Иногда это ему удавалось. И тогда он ликовал: прыгал, орал до одури и улыбался.
На берегу реки в обнимочку сидели молодая женщина в очках и полнеющий мужчина средних лет. Они о чём-то тихо разговаривали, изредка осыпая друг друга нежными поцелуями.
Казалось, что они заняты только собой и не видят, что происходит вокруг.
Но это было не так: время от времени мамаша с папашей поднимали головы, вертели ими по разным сторонам, как бы кого-то высматривая, и громко кричали: «Василёк!!! Золотце!! Далеко не убегай, а то потеряешься!» – «Вася!!! Быстро не бегай, а то вспотеешь!» – «Васенька! Грязные руки в рот не толкай! А то заболеешь!» – «Сынок!!! Не прыгай высоко, а то упадёшь!» – «Дорогушечка! Жучков и паучков не трогай! А то они укусят…» – «Малыш!!! К речке близко не подходи, а то утонешь…»
Малыш, которого постоянно оберегали заботливые родители, вообще не обращал на них никакого внимания; он был занят своим делом: бегал, прыгал, скакал, ловил, кричал как заполошный, языком цокал, гигикал, махал руками, пытаясь заполучить очередную чудную крылатую волшебницу.
Через некоторое время всё повторялось: «Василёк!!! Иди сюда, милый, – пирожок скушай!» – «Вася!! Ау!! Ты где??» – «Вася-я-я!!! Иди! Попей компотика!» – «Васюля!!! Иди ко мне! Лобик вытру!» – «Васёк! Иди, в щёчку поцелую!» – «Васенька!! Не три глазик! Иди… сама посмотрю… Иди, мой милый, я соринку выну!» – «Вася! Васюня! Карапузик мой маленький… Подойди ко мне! Носик тебе подотру… да сопельки вытру… Иди! Иди быстрее!» – «Вася! Васенька!» – «Дорогой!!» – «Милый!!» – «Солнышко!!» – «Золотце!!!» – «Сокровище ты наше драгоценное!!!» – «Ау! Ты где?.. Вася-я-я!.. Вася!!!»
Из лесочка за рекой доносился голос кукушки.
Она монотонно и беспристрастно пыталась всем окружающим о чём-то рассказать, поведать… или… года кому-то считала:
«Ку-ку… Ку-ку… Ку-ку… Ку-ку… Ку-ку… Ку-ку… Ку-ку…»
Иногда серенькая невзрачная птичка останавливалась, умолкала, замирала на некоторое время. Молчала минуту… другую… третью… четвёртую… О чём-то своём, наверное, думала. Мысли свои, кукушечьи, в кучку собирала.
Затем продолжала. Опять голос подавала.
Снова куковала о чём-то своём сокровенном. Или года вновь кому-то считала…
И так без конца и края. И снова да ладом.
В минуты кукушкиного молчанья дерево долбил неугомонный дятел.
Спрятался он, чертёнок непослушный, где-то в листве зелёной и работал своим крепким клювом: «Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!»
Высоко в небе парил коршун, высматривая зорким глазом добычу.
Законы природы продолжали действовать. Их никто не отменял.
Когда мальчику удавалось поймать бабочку, он непременно подбегал к маме и папе и гордо показывал им свою добычу: вот какой он охотник!.. вот какой он ловкий!.. вот какой он смелый!.. вот какой он удачливый!.. вот какая красивая бабочка!.. вот какие у неё крылышки!.. вот какое брюшко!.. вот какие усики!.. вот какая у неё славная мордочка!..
Мама ласково гладила сынка по головке, нежно чмокала в щёчку и говорила, с любовью глядя на своё чадо, какой он у неё молодец: «Умочка, ты мой…» – «Ангелочек, ты наш…» – «Непоседа… Сядь! Передохни!» – «Посиди, моё солнышко!» – «Полежи, моё золотце!» – «Отдохни, моя радость!»
Папа тоже хвалил сынишку за усердие, за смекалку и ловкость. Он по-отечески лохматил ему волосы, нежно прижимал к себе и также неизменно чмокал в щёчку, лобик и вихрастую макушку: «Вот какой ты славный у нас, сынок…» – «Вот какой ты у нас молодчага!» – «Будь всегда таким умным!» – «Будь всегда таким смелым!» – «Будь всегда таким сильным!» – «Будь всегда таким ловким!» – «Будь всегда таким добрым!» – «Будь всегда справедливым!» – «Будь! Будь! Будь… А мы с мамой тебе поможем, чем можем…»
Васе было хорошо: его понимают, его оберегают, его лелеют, его учат…
Вася был счастлив: его любят и жалеют, о нём заботятся и души в нём не чают…
Вокруг всё вертелось и кружилось. И казалось, что это всё создано для него одного.
Василёк наблюдал за происходящим и чувствовал себя в центре внимания, в центре всей бескрайней вселенной.
Ему это нравилось.
Он был рад безмерно. Он был без ума от всего этого совершающегося.
Он прыгал, скакал, носился по безграничному великолепию, по этой чудной природной красоте. Прыг-прыг! Скок-скок! Туда-сюда и обратно! Снова прыг. Опять скок. Вновь бегал, бегал и бегал, размахивая руками, цокая языком и гигикая без конца и края. Громко. Шумно. Буйно. Бойко.
Ох, как же ему было хорошо и свободно.
Вася ликовал. Вася торжествовал.
В который уже раз повторял свои неприхотливые действия.
Он суетился как маленький шустрый неугомонный шалунишка, громко топая ножками и размахивая ручками, как чумазенький чертёнок, как визгливый поросёнок, вертя своим тоненьким розовеньким хвостиком и пронзительно хрюкая, как обезьянка, корчившая страшные рожицы, как медвежонок, как львёнок или тигрёнок, как кенгурёнок, вылезший из мамкиной сумки на волю вольную, как зайчик заводной Василёк крутился.
Он был счастлив! А быть счастливым – это предел мечтаний, это высшая ступень всего самого хорошего, всего самого прекрасного, всего самого чудесного и дивного.
Мальчик ликовал и торжествовал: ах, как хорошо! ох, как чудесно! эх, как дивно! как прекрасно всё это происходящее, всё это длящееся и повторяющееся! всё это совершающееся! это же праздник! да, праздник! настоящий… истинный… вечный… всегда бы так… всю бы жизнь… до конца самого…
Праздники он любил. Вася их обожал. Всегда бы так… да побольше!
Солнышко ласково и заботливо пригревало: как мама… как папа…
***
Тёплые лучики чудесно искрились, переливаясь и освещая природную красоту; они весело улыбались, перепрыгивая с кустика на кустик, с травинки на травинку, с цветочка на цветочек. Благодать… Кущи райские…
Редкие белобрысые рваные облачка, набежавшие вдруг в гости с далёких-далёких гор, мило затеняли горяче-жгучие места земли, как бы говоря всем уставшим: посидите тут люди и звери, птички и насекомые… отдохните в тенёчке… в прохладе… в усладе… дух переведите…
В нежном голубом прозрачном небе дружной стайкой летали голуби, они кружили, кружили, кружили… иногда кувыркались: то назад, через хвост, то вперёд, через голову.
За несметными тучами букашек носились стремительные проворные ласточки, они лихо меняли направление своего полёта: то вверх, то вниз, то в влево, то вправо, смотреть на это было просто обворожительно и занимательно, душа ликовала.
Где-то там, в вышине, кружили быстрокрылые стрижи, скрывшись от всех из вида, они явно не торопились возвращаться на землю, им, вероятно, там было хорошо, там была свобода, истинная свобода: свобода бытия, свобода жизни, свобода существования, свобода полёта, свобода мысли, свобода любви, свобода обожания, свобода действий, свобода поступков, свобода самая настоящая… из всех свобод, существующих на этом белом свете.
***
Бессловесная песня звучала на все лады: и тихо, и громко, и нежно, и зычно.
Мелодия заполняла вселенское пространство…
Музыка распространялась окрест и повсюду…
Музыка – это стимул жизни…
Музыка – это толчок к хорошему… это призыв к великому…
Музыка обаятельна… она обворожительна…
Музыка божественна… она свята…
Музыка всесильна…
Музыка вечна…
Фанфары извещали о чём-то нужном, о чём-то важном, о чём-то вечном.
Горны и барабаны заявляли о главной сущности и великой важности…
Фаготы пытались рассказать о своей музыкальной значимости.
Они звучали на всех диапазонах. Они старались. Они стремились.
Внизу им помогали мощные контрабасы, а наверху нежные альты и скрипки.
Дудочки, сопели и свирели тоже знали своё дело. Им не привыкать к этому.
Вот послышались залихватские звуки гармошки, баяна, аккордеона…
Трещотки присоединились… кастаньеты… Ритмично… и симпатично…
Вот в «бой» вступили наши русские деревянные ложки…
Тра-та-та!!! Тра-та-та!!! Вышла кошка за кота… За кота-котовича… За Василя свет Никанорыча…
Ха-ха-ха!!! Ха-ха-ха!!! Ха-ха-ха!!!
Смех жизнь продлевает… Смех импульс даёт…
Музыкальные фантазии на все темы наводнили окружающее пространство…
Симфония. Сюита. Рапсодия. Баллада. Кантата. Реквием…
Жизнь гремела и струилась. Ах, как же это прекрасно…
Сказка!!! Волшебство!!! Чародейство сплошное!!!
***
У дороги туда-сюда бегали и прыгали неугомонные плиски; грачи, галки, вороны и сороки крутили головами, разыскивая чем бы поживиться; дрозды и скворцы копошились в траве, тоже что-то искали; синички наблюдали за происходящим; чирикали воробышки, играя в какую-то свою разудалую игру.
В траве без умолку трещали звонкие зелёные кузнечики, ползали муравьи-работяги с какими-то соломинками и былинками, жучки чего-то искали, паучки плели свою липкую паутину, суетились букашки: то прятались, то высовывались, тревожно поглядывая по сторонам.
Своими важными жизненными делами занимались и остальные чудные природные создания. Каких тут только не было… Всякие разные ползали и копошились… Большие и маленькие, мохнатые и гладкие, с крылами и бескрылые, длинные и короткие, шустрые и заторможенные, разных цветов и оттенков.
Одни были безмятежны, спокойны и даже вальяжны; некоторые спали и отдыхали; другие, напротив, чем-то были озабочены, всё куда-то спешили, карабкались, шевелились, упорно пытаясь залезть в какую-либо подходящую тёмную нору, дыру или глубокую расщелину; третьи живые созданья трудились, не покладая рук и лап, они творили… созидали… строили… возводили… перестраивали и улучшали, копали, рыли, осушали, обводняли и много чего полезного ещё делали.
Некоторые божьи твари были жутки и ужасны, грозны и необычайно свирепы, яростны и зловещи, злы и беспощадны; они зорко разглядывали, чем бы поживиться, кого бы скушать, кого бы схрумкать, кого бы сожрать вместе с потрохами…
Да… многообразна наша мать-природа. Многолика она.
Кого тут только нет… Всякой твари по паре.
И добр, и зол тут же находятся.
И стар, и млад.
И прекрасен, и страшен который.
И ленив, и трудолюбив.
И миролюбив, и воинственен.
И нежен, и ласков.
И груб, и противен… до ужаса…
Но положительных персон всё же больше… Да! В разы. И это правда.
Чудные божьи коровки тоже принимали участие в этом импровизированном параде, в этом сказочном и волшебном представлении, в этом природном шоу.
Они, коровки божьи, маленькие удивительные созданья, то медленно, со знанием дела, ползали по зелёным витиеватым травинкам, восхитительно и пригоже выделяясь своим дивным пурпурно-красным одеянием, покрытым меленькими чёрненькими обворожительными пятнышками на спинке, то неуклюже и забавно летали по воздуху смешно размахивая прозрачными крылышками, появившимися из-под этой своей красно-бело-жёлто-чёрной чудесной глянцевой красоты. Казалось, что они песенки весёлые пели, радовались жизни счастливой и удавшейся. А то отчего-то вдруг замолкали и замирали. Сидели смирно, тихо, не шевелясь. Грелись они на солнышке и блаженствовали…
Тс-с-с… не шумите… не докучайте… не спугните их… ну, пожалуйста…
Да! Природа необыкновенна. Она разная. Таинственная. И до конца не познанная…
Мохнатые шмели, осы и пчёлы жужжали без умолку.
Они трудились и им было очень хорошо, им было беззаботно, им было привычно.
Труд – великая сила, созидающая!
Прекрасные разноцветные бабочки с огромными шикарными крыльями-опахалами, украшенными столь замечательными переливчатыми узорами с разнообразными точками и полосками, крапинками, загогулинками и прочими божьими живописными отметинами, порхали над простыми и скромными, порой невзрачными, но всё же такими красивыми, душевными и душистыми полевыми цветами.
Какое великолепие вокруг… чудо чудное… диво дивное…
У реки раздавалось: «Ква-ква! Ква-ква! Ква-ква!»
Молодые и счастливые мама и папа сидели обнявшись.
Им было хорошо. Им было очень хорошо. Очень и очень.
У них был сын. Сынок… Сынишка… Милый! Добрый! Красивый! Ласковый!
И он был рядом. Он был с ними. Вот он! Руку только протяни да позови…
Сынок бегал, прыгал и скакал. Ему тоже было хорошо. Ему было очень хорошо. Очень и очень! Он был весел и радостен. Он был счастлив и беззаботен.
Он был жив и здоров. Он был любим. Он был счастлив.
Ну и слава богу!!!
Из лесочка доносилось: «Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!»
Маленький мальчик с развесёлым визгом оживлённо бегал по чудной малахитово-изумрудной, искрящейся в лучах тёплого и нежного солнца лужайке.
Он был очень и очень рад, и безмерно-безмерно счастлив. И этим всё сказано.
С ним были его любимые родители: мама и папа!
Они его любили, души в нём не чаяли и боготворили.
И он их любил. Очень и очень! До самой последней капельки…
У него был сегодня праздник. Настоящий. Истинный. А это дорогого стоит.
И ему, сыну любимому и обожаемому, карапузу вихрастому, малышу пухленькому, непоседе ретивому… казалось, что это вечное торжество не закончится никогда… вообще никогда… всегда так будет… вечно… Всегда будет праздник… праздник… праздник…
Высоко в небе парил коршун, зорко высматривая вероятную жертву…
Он ждал момента, когда можно спикировать… когда можно схватить зеваку…
Книга первая
"Будни и праздники Василия Кулькова"
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный чёлн
По ней стремился одиноко.
А. С. Пушкин
«Медный всадник»
Жизнь, как она есть на самом деле
Часть первая
"Жизненные катаклизмы"
Глава 1
"Долгая дорога домой"
Где начало того конца,
которым оканчивается начало?
Козьма Прутков
Эх, путь-дорожка
Зима уродилась ранней и теперь была в полном разгаре.
Студёные дни не спешили отступать, не торопились они, да и не желали этого делать. Наоборот, стужа только усиливалась и ужесточалась, набирала силу и готовила новое наступление на окружающее пространство. Более жуткое, более страшное, более морозное, более кусачее, более сердитое.
Новый более мощный натиск со свежим, невероятным по своей силе, нажимом наваливался на мир, на весь белый свет.
Мороз как с цепи сорвался. Рычал на людей и кусался. Люто и отчаянно.
По-зверски вёл себя. Он хотел показать, кто тут главный, кто здесь хозяин.
Но порой всё же успокаивался, милостив был. Чего напраслину городить.
Правда, совсем недолго такое спокойствие продолжалось.
Нет-нет… да вдарит… морозец. Да ещё очень даже крепко.
В общем, по-разному происходило.
День так… день эдак… день вообще по-другому.
Иной раз казалось, что холода надёжно упрятались под толстый слой рыхлого снега и притаились, выжидая удобного момента, который, впрочем, не заставлял себя долго ждать. В такие времена вылезал он из своего логова и… цап-царап!
Любого цап-царап! Каждого и всякого. Встречного и поперечного.
Это точно. Так и было.
Нет-нет, да и случится так, что удалой морозец задумает нечто худое, выползет нахально наружу из своей уютной берлоги, пытаясь цапнуть за уши, нос, щёки и другие неприкрытые одеждой места снующих туда-сюда прохожих, стараясь пролезть под их тёплый убор сквозь любую щёлочку, через всякую прореху и укусить зазевавшегося бедолагу своими острыми длинными зубами.
Люди нервно ёжились, тёрли лица, смахивали снежинки с ресничек, пониже натягивали шапки, поднимали воротники, кутались в шали, укрывались капюшонами, обматывались пушистыми шарфами, надевали тёплые перчатки и варежки.
Им всем было холодно и неприятно от невидимых прикасаний вездесущего Деда Мороза. А уж от укусов этого настоящего властелина мира… люди орали благим матом.
Некоторые бедняги плакали навзрыд, уливаясь горючими слезами.
Да, и так тоже было. Чего греха таить.
Каждый человек по-разному воспринимал вмешательство в его личную жизнь.
***
Василий Никанорович Кульков сызмальства привык к лютым холодам и свирепым морозам, к любым невзгодам и неудобствам, был закалённым, многое мог стерпеть и выдержать, а уж этими хлипкими московскими хладами, по его разумению, невозможно было пронять настоящего сибирского мужика.
Тем более забайкальца!
Да и какие это для него морозы?.. Так… – шелуха одна…
Вот у них там… в Сибири… морозы – всем морозам морозы.
Ого-го! Стужа зверская. Стужа страшная. Стужа непредсказуемая.
Врагу не пожелаешь. На лету стынет.
Плюнул – ледком упало.
Что ни говори, а он-то знает! Пробовал! На себе все эти «прелести» испытал.
И не единожды, а многократно.
А эти европейские хилые стыни для него… – так себе… – семечки.
Василий Никанорович находился в своей стихии. Шёл как лось по лесу. Быстро. Уверенно. Ходко.
И в то же время осторожно, осмотрительно и даже с некой опаской.
Неровности, ямки и бугры под ногами непременно пытались сбить темп ходоку, то и дело нагло лезли под подошвы башмаков, задирались, вставали дыбом на пути.
Но… – не на того они напали. Ой, не на того…
Русский народ победить невозможно! Историей это доказано. И не раз.
Иногда он всё же оступался, залезал в рукотворное болото, обойти которое порой было просто невозможно.
Жижа из смеси снега, льда, воды и специальных химических реагентов тянула его к себе. Влекла. Он от неё. Она к себе. Он от неё. Она к себе. Кошмар… Караул…
И так по нескольку раз подряд.
Да… нелегка дорожка… Тернист путь… Опасен…
А бывало, что и в ямы предательские Кульков проваливался.
В ямы, доверху заполненные этой серой, мутной, противной, гадкой, вонючей и пенистой мыльной жижей.
Фу! Фу-фу-фу… Лучше туда не попадать.
И лёд идти мешает… Скользко и опасно.
Лёд коварный, неуёмный и снег неукротимый, которого тоже весьма много было навалено на тротуарах в огромном-преогромном количестве, неохота было дворникам и дорожникам убирать.
Зачем трудиться понапрасну, когда можно иным путём, гораздо лёгким, избавиться от этих природных «подарков».
Вот и растапливали они это всё на месте. И снег, и лёд. И наледь, и торосы. Разжижали до необходимой консистенции. В текучее состояние приводили. Чтобы это всё само исчезло с подведомственной им территории, разлилось бы по ближайшей округе.
С глаз долой. Из сердца вон. Начальство так велело. Приказало.
А слово начальника – это закон.
Против начальника не попрёшь…
А то вмиг выпрут с работы! Палкой. Под зад!
Иди, мол, друг ситный, куды хошь… куды глаза глядят… шуруй, дескать, лодырь и лоботряс на улицу.
Поезжай, мол, разгильдяй разэтакий, лентяй, бездельник и шаромыжник, в свой южный задрипанный Узбекистан, Кыргызстан или Таджикистан. Или ещё куда…
А если и простят работягу, то без зарплаты вмиг он останешься.
Вычтут. Аннулируют.
Ещё и штраф преподнесут немалый.
Да-с! Штрафы сегодня в моде. Чуть что – штраф.
Раньше, до революции, в морду били. Кулаками. Прикладами.
В болоте топили. В яму кидали.
Расстреливали даже иногда. Когда словами сломить народ не могли.
9-е января вспомним… Страшный день… Кровавое воскресенье…
Попа Гапона вспомним…
Ленский расстрел тоже не забудем… Там. На Лене. На реке северной и далёкой.
А ещё на каторгу непослушных отправляли. Бузотёров… Декабристов…
В Туруханск. В Шушенское. В Бурятию. В Селенгинск. В Кяхту. В Читу тоже увозили. В Нерчинск. На Колыму. Ещё куда-то…
Россия большая. Огромная она. Места много. Всем хватит.
А теперь штраф! Штраф нынче в моде! В почёте сегодня штраф!
И это о многом говорит.
Цивилизация в общество извне пришла. Демократия забугорная.
Штрафы теперь в ходу. Денежные. За всё!
Плохо сработал – штраф.
Хорошо сработал – тоже штраф.
Почему? Да потому что этот «урюк» косо на начальника посмотрел.
И никто разбираться не станет, что смотрел-то он на него косыми от рождения глазами, а не от злости и неприязни… не от антипатии и ненависти.
Недаром их всех косоглазыми зовут.
И за глаза! И в глаза!
Что, мол, смотришь… на меня так… чего, дескать, уставился, чего зенки свои выпучил… Мало денюжек тебе дали? Ничё! И этого хватит!
Пшёл вон, дескать, иуда!
Могу, мол, ещё штрафануть!
Вот и весь разговор, вот и весь сказ.
Да-с. Так-с. Такой короткий сказ у теперешнего крутого начальника.
А чего делать бедному крестьянину? Не крестьянину, а дехканину?
Куда ему деваться? Куда соваться?
Дома семья ждёт: бабушка и дедушка со своими престарелыми и дряхлыми родителями, папа, мама, жена, детки… мал, мала, меньше…
Голодные они там, раздетые… необутые и неумытые… некормленые да неухоженные.
Любая копейка им, бедолагам и бедолажкам, спасенье от смерти неминуемой, от гибели, от кончины, от жизни такой пропащей.
Хорошо им в СССР жилось.
И сытно, и кров над головой. Школа рядом. Ясли. Садик детский. Дом пионеров. Станция юных техников. Станция юных юннатов. Клуб мичуринцев. Просто клуб. Дворец культуры. Кино. Театр. Больница под боком. Хошь болей, хошь не болей… Как хошь! Вылечат! А пока на больничном побудьте. Потом на работу извольте. Затем отпуск вам, товарищ дорогой, оплачиваемый полагается. Всё, что хошь. Живи и радуйся.
Люди и жили… и не тужили… горюшка не знали…
Так нет… свободы захотелось… демократии…
Настоящей! Европейской! Американской!
Вот и получили…
Гастарбайтеры теперь они. Работники. Рабы!
В букваре было написано: мы не рабы! рабы не мы! Ох… когда это было…
Советского Союза нет! Букваря тоже нет! Теперь на дядю пахать приходится за копейки, да штрафы платить.
А что делать? Охота пуще неволи!
Да и жрать хочется. Есть! Кушать! Питаться… Кормиться…
Хоть хлеба кусок, хоть риса горстку, хоть воды плошку.
Так что… смириться надо. Пахать! Пахать! И снова пахать!
И штрафы платить…
А не то… выгонят, выпрут, пинком под зад. Да ещё грубо и с матом.
И суд не поможет. Канитель одна. Да и затратно очень.
Поэтому… что начальство скажет, то и делать надо.
Как прикажет, так и исполнять.
Хоть с крыши прыгать.
Хоть в омут бросаться.
Хоть под поезд кидаться… хоть на рельсы ложиться.
Хоть куда. Беспрекословно. Как в армии. Без обсуждения.
Иногда и травку-муравку приходится красить засохшую.
Летом в зелёный цвет, зимой в белый. Чтоб вид был! Чтоб начальство радовалось. Чтоб глазу приятно было.
А то и мусор неубранный песочком закидывать. Хлоркой вонючие места засыпать или заливать. Хлорки нет, дихлофос пойдёт. Тараканов заодно меньше станет. Да и другой химии теперь полно. Крысиный яд тоже в ходу.
Крысы плодятся и расползаются… плодятся и расползаются… живут повсеместно, черти хвостатые…
Так что в последнее время весьма востребованы химпрепараты разного, так сказать, назначения и применения.
Наука придумывает и изобретает, производство штампует. Плати деньги и бери сколь хочешь… Пользуйся и радуйся. Живи в своё удовольствие! Как тебе хочется, как тебе желается. По-европейски! По-американски!
В стужу разлитые помои снегом надо припорашивать. Чтоб не стыдно мимо ходить. Да и чтоб не воняло… Вонь совершенно ни к чему. Тем более… в современном демократическом обществе.
Верной дорогой идёте, товарищи! Сказал бы умный человек.
Но… не судьба… Перевелись нынче умные. Подевались они куда-то.
Но жить-то надо как-то… в цивилизованном обществе.
К этому и шли… стремились… бегом бежали…
Для этого даже по парламенту из танков однажды стреляли.
Так бабахали по белому зданию, что во всём мире слышно было.
И вот… живём теперь… хлеб жуём…
Важно. С чувством. С толком. С расстановкой.
А для пущей важности… разлитые помои снегом надо в обязательном порядке припорашивать. Вот и хорошо! Вот и чудесно!
Это если вдруг другое начальство с проверкой едет: более высокое, более значимое и более достойное.
Начальство уважать надо.
Иначе это и не начальство… а так… филькина грамота… а то ещё хуже…
Фитюлька, например. Или… или козюлька…
А зимой ещё и со снегом, неожиданно выпавшим, борьба сумасшедшая… да и со льдом проклятущим такая же нервная и сумбурная.
Это в обязательном порядке.
Постоянно. Каждодневно.
А то и по нескольку раз за день: утром, в обед и вечером.
Это уж как положено. Это уж как пить дать.
Чтобы порядок был.
Чтобы люди, чтобы человеки, чтобы пешеходы, чтобы гуляющие, чтобы очень спешащие куда-то особи не поскальзывались, не падали на землю да не ломали себе головы, рёбра, руки и ноги.
Химические реагенты – это весьма чудная зимняя забава, это спасение от долбёжки и уборки льда и снега.
Чтоб шибко не потеть… не трудиться понапрасну себе в убыток… мозоли чтоб не натирать… чтоб быстрей это всё происходило: таяние и расползание…
Да и само оно потом всё делается.
Само! Без усилий человека. В силу химической реакции.
Наука такой способ нашла. Слава науке! Слава! И ещё раз слава!
Вот и сыпали их, химикаты эти, сколь ни жалко.
Едкая каша расползалась по свободным местам, заполняя буквально всё это незанятое обширное пространство. От сих пор и до сих. И вглубь, и вдаль, и вширь. Вплоть до самых верхушек бетонных бордюров.
Это в Москве так: до верхушек бордюров. Ну и в других городах нашей страны необъятной тоже.
А в Ленинграде (пардон, в Петрограде, Петербурге, Питере, Санкт-Петербурге) до верхушек поребриков.
В колыбели революции так принято бордюр именовать.
Да! Так! И только так! И никак иначе.
Так им, горожанам, хочется бетонный (или гранитный) боковой вертикальный дорожный элемент называть, который обычное асфальтобетонное или старинное булыжное дорожное или тротуарное полотно ограничивает с обеих сторон.
Что ж… пусть называют так, если им хочется.
На то их особая стать, интеллектуальная особенность и… волеизъявление.
Да! Стать у них особенная. Индивидуальная. Культурная.
Не будем вмешиваться во внутренние дела отдельно стоящей северной культурной столицы нашего прекрасного во всех смыслах демократического государства.
Так вот… господа и товарищи свободной республики… процесс пошёл: сухая химия после реакции со снегом и льдом постепенно… постепенно… постепенно… превращается… превращается… превращается… в жидкость обычную, в смесь разных химических элементов и обычной воды… но уже, пардон, не чистой…
И она расползается… расползается… и снова расползается…
Особенно в низких местах этой мерзости и пакости скапливается полно; а также на пешеходных переходах и на обочинах, скрывая люки, колодцы, каналы, лотки, ямы, рытвины, ухабы и выбоины, в которые можно угодить, попасть, провалиться, грохнуться, шмякнуться, ну и так далее… со специфическими последствиями… – как то переломы, гематомы, раны, порезы, ушибы и ссадины… Ну и неприличные слова… соответственно, в воздухе витали и летали при этом.
