Анатолий Алексеевич Гусев
Мятеж
Необходимо поднять престиж офицеров. Офицерский корпус, доблестно сражавшийся за все время войны, в громадном большинстве сразу ставший на сторону революции и оставшийся верным ее делу и теперь, должен быть вознагражден нравственно за все понесенные им не по его вине унижения и за систематические издевательства.
Корнилов говорил, зал слушал и понимал правоту генерала. Слушал, но воспринимал по-разному. Если правая сторона зала с надеждой, то левая – с досадой. Было ясно, что если Корнилов наведёт в стране порядок железной рукой, то о революции и справедливой жизни для всех можно будет забыть на долгие годы.
– Я верю в гений русского народа, я верю в разум русского народа и я верю в спасение страны. Я верю в светлое будущее нашей Родины, и я верю в то, что боеспособность нашей Армии, ее былая слава будут восстановлены.
Но я заявляю, что времени терять нельзя ни одной минуты. НУЖНА РЕШИМОСТЬ И ТВЕРДОЕ, НЕПРЕКЛОННОЕ ПРОВЕДЕНИЕ НАМЕЧЕННЫХ МЕР!
Зал, правая сторона, проводил Корнилова аплодисментами. Говорил Корнилов, конечно, всё правильно, но кто это всё будет исполнять, проводить в жизнь, не сказал ни слова. Чувствовалось лёгкое разочарование от речи верховного главнокомандующего.
Но донской атаман Каледин, выступивший после Корнилова решительно, по-казачьи потребовал от правительства упразднить Советы и комитеты, восстановить в армии дисциплину.
– В грозный час испытаний на фронте и внутреннего развала страны, нас может спасти от окончательной гибели, – говорил он, – только действительно твёрдая власть, находящаяся в опытных, умелых руках лиц, не связанных узкопартийными программами, свободных от необходимости после каждого шага оглядываться на всевозможные комитеты и Советы.
Это уже был явный намёк на Корнилова. Правая часть зала взорвалась громом аплодисментов, а левая возмущёнными криками и свистом.
Дальше выступало много ораторов, наконец, ближе к полуночи этот поток иссяк. Совещание закончилось, пора подводить итоги. Слово взял министр-председатель.
– Я минут на десять, – сообщил он, но увлёкся, речь затянулась надолго.
Заключительная речь получалась всё более и более эмоционально, Керенский уже мало и сам понимал, о чём он вещал. Но заявил, что правительство не поддастся давлению ни слева, ни справа.
– Пусть будет то, что будет, – кричал он. – Пусть сердце станет каменным, пусть замрут все струны веры в человека, пусть засохнут все цветы и грезы о человеке, над которыми сегодня с этой кафедры говорили презрительно и их топтали. Так сам затопчу!.. Я брошу далеко ключи от сердца, любящего людей, и буду думать только о государстве!
С галёрки, где находилась любопытствующая публика, испуганный женский голос воскликнул: «Не надо!» Зал, правая и левая части, заулыбались.
Керенский закончил речь и обессиленный свалился в своё кресло.
Совещание окончилось, люди стали расходиться.
Всё задуманное Керенским провалилось, ни какой поддержки он не получил. Страна жаждала твёрдую руку, и это был не Керенский.
7
Несколько дней по окончании Московского совещания в российском обществе, в правой его части, кипели страсти. Кричали, разговаривали, спорили и делали вывод, что Корнилова поддержат с удовольствием, если он одержит победу над правительством. А так – нет. Корнилов же понял, что его поддерживают безоговорочно.
В Москве в свой вагон Корнилов пригласил создателей и руководителей «Общества экономического возрождения России» крупных финансистов и предпринимателей Путилова и Вышнеградского.
Корнилов приступил к делу сразу, не изворачиваясь и не лукавя, как казак:
– Я решил послать в Петроград корпус разогнать большевиков. Но разогнать мало, надо арестовать. Чтобы большевики не разбежались из Смольного и чтобы избежать уличного боя, нужно организовать внутри Петрограда выступление… Для этого потребуются средства. Нужно собрать офицеров, юнкеров. Нужны деньги, чтобы разместить людей перед выступлением, кормить. Можете ли вы мне дать деньги?
– Вот так сразу? – спросил Путилов.
– Что-то смущает? – ответил Корнилов.
– Да нет, на доброе дело денег найдём, – сказал Вышеградский. – А что Керенский?
– А что Керенский? – не понял Корнилов.
– Как он относиться к вашей инициативе, генерал? – пояснил Путилов.
– У меня сложилось впечатление, что большевиков он опасается, – сказал Корнилов. – Какие у него могут быть возражения?
– Да, это верно, – сказал Путилов. – Только не мы одни распоряжаемся деньгами. Но, думаю, с этим проблем не будет и ваши посланцы, генерал, могут в Петрограде зайти за деньгами.
– Куда именно, сообщим дополнительно, – сказал Вышеградский.
Почти весь год в офицерской среде, да и не только в ней, тлели заговоры. Там, где собирались больше двух человек и шли разговоры о будущем России, участники считали себя заговорщиками.
В августе 1917 это усилилось. Нашлось знамя контрреволюции – генерал Корнилов. И все как-то инстинктивно боялись большевиков. Сравнительно не большая фракция партии социал-демократов, по сравнению с миллионной партией социал-революционеров внушала опасения. Большевики не только говорили, они ещё и действовали. И этой силе надо что-то противопоставить. Но кроме разговоров противопоставить было не чего. И все дружно надеялись на Корнилова, вольно или не вольно, подталкивали его к решительным действиям. А в чём должны были заключаться эти решительные действия главнокомандующий и сам не знал. Ни какого плана по установлению военной диктатуры у него не было. Но все думали, что есть, не может не быть.
Ждали выступление большевиков с целью захвата власти в конце августа начало сентября. Газета «Русское слово» 19 августа писала:
«По имеющимся в распоряжении правительства сведениям, большевики готовятся к вооруженному выступлению между 1 и 5 сентября. В военном министерстве к предстоящему выступлению относятся весьма серьезно. Ленинцы, по слухам, мобилизуют все свои силы»
Ленин из своего убежища в Финляндии писал, что это чудовищная провокация.
В воскресенье, 20 августа, в Петрограде состоялись выборы в городскую думу. Большевики получили треть голосов. Это ещё больше подхлестнули слухи о большевицком выступлении.
Наконец случилась всеми ожидаемая трагедия – 21 августа пала Рига. О немецком наступлении, где, когда и какими силами начнётся, знали все. Солдаты на фронте митинговали: воевать или нет. Когда началось наступление, просто побежали. Командование пыталось организовать контрнаступление, но армия плохо управлялась. Это обошлось России в 25 тысяч русских жизней.
Всё это вместе убеждало главнокомандующего в правильности его выводов и побуждало к действию.
Керенский с Московского совещания вернулся подавленным и совершенно разбитым. И тут же вызвал к себе Савинкова.
Савинков по-военному вытянулся в струнку, щёлкнул каблуками, кивнул головой и хмуро сказал:
– Кому прикажите сдать дела?
– Какие дела, Борис Викторович? О чём это вы?
– Вы приняли мою отставку.
– А… Вы об этом, – вяло, безразличным тоном сказал Керенский. – Кто это знает кроме нас с вами? Забудьте. Вы ничего не подавали, я ничего не принимал.
– Но как же…
– Правительство никто не поддерживает, – перебил его министр-председатель с горечью в голосе.– Московское совещание меня в этом убедило. У Временного правительства нет опоры. Опереться не на кого. Это вы, Борис Викторович, подсунули мне этого Корнилова. Теперь он уверовал в свою силу и шантажирует правительство. Это ваша ошибка, Борис Викторович, ваша. Проще всего подать в отставку, так сказать, сигануть в кусты, как у нас в народе говорят. А вот исправить её – это сложней. Положение надо исправлять.
– Я готов продолжать работу, Александр Фёдорович, но требую полного доверия не только к себе, но и к моим людям.
– Филоненко? Бог с ним, пусть остаётся, – устало махнул рукой министр-председатель.
– А наши с вами расхождения по поводу наведения порядка? Вы обвинили меня в попытке узурпировать власть!
– Вас это обидело?
– В некотором роде.
– Забудьте. На меня нельзя обижаться. Я умер там, на совещании в Москве. Я уже никого не смогу оскорбить и меня уже ни кто и ни что не может оскорбить.
В этот же день состоялось заседание Временного правительства. В Казани 15 августа произошёл пожар на пороховом складе. Имелись человеческие жертвы и уничтожено огромное количество боеприпасов и вооружения. Савинкову поручили разобраться в этом на предмет вражеской диверсии. И ещё Савинков зачитал телеграмму от генерала Корнилова, где он требовал, наконец, начинать применять меры по наведению дисциплины в армии. Керенский не возражал: пора наводить дисциплину в армии и не только.
После Московского совещания министр-председатель был тихим и задумчивым. Его охватывало отчаянье за неудачи последнего времени. Но это скоро пройдёт, верило его окружение, и он опять будет готов к борьбе.
За два дня перед падением Риги Керенскому от Корнилова пришла телеграмма: «По имеющимся данным противник готовит десантную операцию по захвату архипелага Моозунд и побережья Финляндии. Предлагаю объединить Северный фронт, Балтийский флот и части петроградского гарнизона в Особую армию и подчинить её непосредственно верховному командованию».
Керенский вызвал Савинкова, ознакомил с телеграммой.
– Езжайте в Ставку, Борис Викторович, – сказал Керенский. – По существу я не возражаю, против предложения генерала, но собственно Петроград должен быть выведен из состава объединения. Всё-таки это не прифронтовой город. И, главное, неизвестно как к этому отнесётся Петроградский Совет.
– А если сведения о выступлении большевиков правдивы? А нам не чем им ответить.
– Можно ввести в городе военное положение. И попросить Корнилова направить сюда кавалерийский корпус. Он уже вывел два корпуса с Румынского фронта и расквартировал в Великих Луках и Невеле, – Керенский усмехнулся. – Только не Кавказскую туземную дивизию и во главе корпуса не ставить генерала Крымова. Кстати о Крымове. Организация «Союз офицеров» должна быть выведена из Могилёва.
– Как?
– Как угодно. На то ваша воля, Борис Викторович. Я боюсь, что «Союз офицеров» подталкивает Корнилова к неосмотрительным действиям. Вы меня поняли.
– Понял.
Савинков намеревался немедленно выехать в Ставку, о чём уведомил главнокомандующего, но Корнилов возразил, что в связи с наступлением германцев на Ригу, не до заместителя военного министра. Поездку отложили до 23 августа.
И в этот день Савинков в сопровождении полковника Барановского прибыл в ставку Корнилова. Предварительная встреча состоялась с глазу на глаз.
– Опубликование ваших требований, проводимое через Временное правительство, – начал Савинков, – конечно, послужит толчком для выступления большевиков, если бы последние почему-либо задержались. Хотя в нашем распоряжении достаточно войск, но на них мы полностью рассчитывать не можем, тем более что еще неизвестно, как к новому закону отнесутся Советы рабочих и солдатских депутатов. Последние также могут оказаться против правительства, и тогда мы рассчитывать на войска не можем. Поэтому прошу вас отдать распоряжение, чтобы 3-й конный корпус был к концу августа подтянут к Петрограду и был предоставлен в распоряжение Временного правительства. В случае если кроме большевиков выступят и члены Советов рабочих и солдатских депутатов, нам придется действовать против них.
– Я, собственно этого и добивался, – сказал Корнилов.
– Да, и Керенский считает, что «Союз офицеров» не должен находиться при Ставке.
– Они мне не мешают.
– Но лучше будет, если он будет находиться в Москве.
– Да пожалуйста. Только не в этом дело. Я должен вам сказать, что Керенскому и Временному правительству я больше не верю. Во Временном правительстве состояли членами такие люди, как Чернов – министр земледелия, у которого, как вы говорили, есть друзья немцы. И такой министр внутренних дел, как эсер Авксентьев. Стать на путь твердой власти – единственный спасительный для страны – Временное правительство не в силах. За каждый шаг на этом пути приходится расплачиваться частью отечественной территории. Это – позор. Что касается Керенского, то он не только слаб и нерешителен, но и неискренен. Меня он незаслуженно оскорбил на Московском совещании…
– Сейчас, когда отечество в опасности, не до личных обид, Лавр Георгиевич. И строить козни за спиной Керенского я не намерен. Александр Фёдорович признанный вождь революции.
– Согласен с вами, Борис Викторович. Правительство должен возглавлять Керенский, но Керенский нерешителен. Он колеблется, он обещает, но не исполняет обещаний.
– Александр Фёдорович очень надеялся получить поддержку на Московском совещании. И не получил её, как вы знаете. Он очень расстроен. Это выбило его из седла. Но он соберётся, уверяю вас.
– Правительство надо менять. Там слишком много левых, включая самого Керенского. Он в своих решениях оглядывается на них, а это вредит делу.
– Вы хотите сказать, Лавр Георгиевич, что члены правительства слишком подвержены влиянию Совету рабочих и солдатских депутатов?
– Да. Советы не могут оборонять страну или, что ещё хуже, не хотят.
– Поменять их не так просто. У нас нынче демократия, – Савинков усмехнулся. – Но в будущем – почему нет?
Корнилов посмотрел на Савинкова и тяжело вздохнул.
– Я уверяю вас, Лавр Георгиевич, что Керенский в ближайшее время подпишет закон о мерах наведения порядка на фронте и в тылу. Я приложу к этому максимум усилий.
– Я вам верю, Борис Викторович, но я не верю в твёрдость Керенского.
План Савинкова медленно, но верно начинал претворяться в жизнь. Ни Корнилов, ни Керенский без него обойтись не смогут.
На вечернюю встречу Савинков пришёл с Филоненко, а рядом с Корниловым был генерал Лукомский.
Савинков ещё раз изложил просьбу Керенского и добавил:
– Александр Фёдорович просит не посылать Кавказскую туземную дивизию. Неловко поручать утверждение русской свободы кавказским горцам.
– Почему? Разве они, не подданные Российской империи? – удивился Корнилов. – Или Российской республики, не знаю, как Россия сейчас называется.
– Керенский на этом настаивал.
– Настаивал? Попробую, ладно, хотя и считаю, что это глупо.
– И ещё. Я надеюсь, Лавр Георгиевич, что назначенный вами начальник отряда сумеет решительно и беспощадно расправиться с большевиками и с Советом рабочих и солдатских депутатов, если последний поддержит большевиков. Но командовать дивизией не должен генерал Крымов.
– А это-то почему?
– Вы знаете его репутацию. Это может вызвать раздражение в левых кругах.
– Да, но именно их мы и собираемся подавлять!
– Не совсем. Эсеров мы не трогаем. Вы, наверное, забыли, что я сам являюсь членом партии социалистов-революционеров, и Александр Фёдорович тоже к ним принадлежит с недавнего времени.
– Да, действительно, забыл. Ну и кого мне назначить?
– Краснова, например.
– Хорошо, но Пётр Николаевич пока приедет… Попробую, но…
– Но вот и отлично, – обрадовался Савинков. – Осталось на карте размежевать границы Особой армии.
Были приглашены генерал Романовский и полковник Барановский.
– Петроград мы выделяем в особую зону, а Временное правительство сумеет самостоятельно навести порядок? – засомневался Романовский.
– В городе будет введено военное положение, – ответил Савинков.
– И какие же войска будут в городе и кому подчиняться?
– Это ещё решим, – ушёл от ответа Савинков.
– Финляндская группа войск тоже войдёт в Особую армию? – влез в разговор Барановский.
– Разумеется, – ответил Корнилов.
– А кому будет подчиняться петроградский железнодорожный узел, мы не знаем. И как будет осуществляться связь с данной группой?
Все посмотрели на шурина Керенского с удивлением, а Савинков подумал, что Барановский, наверное, сам не против командовать гарнизоном Петрограда.
– Я тоже в этом сомневался, Борис Викторович, – сказал Корнилов.
– Всё уже решили, – недовольно произнёс Савинков, – зачем ещё раз поднимать этот вопрос?
На следующий день состоялось совещание представителей армейских комитетов и фронтовых комиссаров. На нём был отклонён проект положения о новом статусе комитетов и комиссаров, где их функции сводились лишь только к хозяйственной и культурной деятельности. Постановили ничего не менять.
– А вот это я никогда не подпишу! – вспылил Корнилов. – В армии, как и на корабле должен быть один командир! Один! Он должен отвечать за всё! В боевой обстановки он не должен терять время на споры с комиссаром!
Корнилов решительно встал и вышел из помещения. Комиссары растерянно смотрели на закрытую дверь.
– А это пахнет заговором и контрреволюцией, – сказал комиссар 8 армии Вянзягольский.
Савинков покидал Могилёв, Корнилов его провожал.
– Как вы всё-таки относитесь к Временному правительству, Лавр Георгиевич?
– Я буду всемерно поддерживать Александра Фёдоровича. Это нужно на благо отечества. Передайте это ему. Пусть ни в чём не сомневается.
Для Савинкова всё складывалось как нельзя лучше. В дороге к нему подсел комиссар Вянзягольский и сообщил о заговоре против правительства, что зреет в Ставке. Савинков отвечал уклончиво. Заговор против правительства его не интересовал, его интересовал складывающийся в будущем триумвират: Керенский, Корнилов, Савинков.
Корнилов пригласил к себе Лукомского, Крымова, Завойко и Аладьина. В Ставке были уверенны, что Аладьин, десять лет, проживший в Англии и носивший погоны лейтенанта английской армии, в сущности, шпион этой самой армии. Что ж, пусть союзники знают, что происходит в Ставке русской армии.
Корнилов радостно сообщил, что дальнейшие действия согласованны с Временным правительством и никаких препятствий, быть не должно.
– Всё складывается хорошо, – констатировал он.
– Даже слишком хорошо, – хмуро сказал Лукомский, – так хорошо, что даже не по себе становиться.
– Не надо быть таким мнительным, Александр Сергеевич, – весело ему ответил Корнилов.
– А почему они не хотят, что бы корпусом командовал Александр Михайлович? – Лукомский кивнул на Крымова.
– Савинков боится, что Александр Михайлович слишком решительный и может повесить лишних 20-30 человек.
– Лишних вешать не буду, – мрачно пообещал Крымов.
Генерал Крымов человек упитанный, если не сказать – тучный. Обычно люди с такой комплекцией флегматичны и малоподвижны. Но Крымов кипел энергией. Его любя прозвали «Бешеный слон». Глядя на него, Корнилов говорил: «Бедные лошади, как они его выносят? По опыту моей жизни, господа, Крымову лучше всего ездить на верблюде».
