Анастасия Яковлева-Помогаева
Навьи сказки. Часть 1. Веснянка
Спросить ничего не удалось, потому что загрузился Алекс крайне неудачно. Попал в какую-то щель между сумкой с копченой колбасой и мадонной, вытащившей сиську прямо перед его носом, чтобы накормить дитя. Пока дитя молчит, Алекс решил не подавать голоса: ладно, на месте разберусь.
Водитель и ехал как-то совсем по-буддистки. Размеренно. Медитируя по пути. Возле парка подождал на остановке минут пять брата своего шурина, которому отдал банку маринованных огурцов, а возле автомастерской забрал у кума покрышки, которые ещё минут двадцать крепил на крышу автобуса. Пассажиры, привыкшие к таким вояжам, терпеливо ждали.
Позастревеав вдоволь в пробках, наконец-то выбрались за город. Лысинки-проплешинки в зарослях придорожных чащоб задавали мерный ритм. Затем поля с бетонными недостроями. Вот проехали столб с уведомлением о близости государственной границы. Алекс его проигнорировал. Подумал только, что сглупил: паспорт нужно было брать. Не хватало только к погранцам попасть и застрять в бусике навечно. Но автобус поварачивал то налево, то направо. Никого в камуфляже не наблюдалось. Наконец-то прибыли.
Круглая площадь. На лужайке празднопьяные лежат.
– Где переулок Строителей?
– Вам первый или восьмой? Переименованный? Если четвертый, сверните направо. Но нужно мимо церкви обойти.
Вывернул к серенькому домику за железным забором. Калитка не заперта. Вошёл. Во дворе клетка. В клетке зверь, который должен был бы называться другом человека. Но к такому другу, даже в клетке запертому, лучше не подходить. Если среди зверей есть клинические психопаты, то этот пес и был настоящим психом. Увидев Алекса, он подскочил к прутьям решетки и начал их грызть. Задние лапы психа скользили по цементному полу. Прутья царапали оскаленную морду. Но пес рвался вперед. Интересно, если бы вместо прутьев были ножи или гвозди? Наверняка бы пес расцарапал морду до мяса, до костей и даже не почувствовал бы этого.
На крыльцо вышел грязный мужичок с прозрачными глазками хронического пропойцы. На рычание своего пса он не обратил ни малейшего внимания.
– Где здесь переулок Строителей?
– А?
– Переулок Строителей.
– Так это, наверно, за церковью.
– Я там уже был. Меня сюда отправили.
– Значит, не за церковью, а где-то в другом месте.
– Ты не знаешь?
– Это переименовали который? Из Строителей в Тенистый?
– Я не знаю. Мне сказали: село Сергеевка, переулок Строителей.
– Так это вообще не Сергеевка, а Григорьевка. Сергеевка в другой стороне, за лиманом.
– Я же чётко видел, когда на автобус садился: «Сергеевка».
Из-за соседнего забора высунулась голова в платочке:
– Сергеевка вообще в другой стороне. Это тебе надо доехать до Лиманского, а там на электричке ещё полчаса…
Алекс вернулся на конечную остановку. Сел на автобус. Несколько раз перепроверил надпись на автобусной табличке.
Монотонно шуршала дорога под колёсами. Трещина, трещинка – лесная проплешинка – ставок слева, ставок справа – по правую руку канава. Трещина, трещинка – опять проплешинка. Проснувшись, он заметил, что солнце садится. А они все так же ехали.
– Стой, водила? А где же остановка на Лиманском?
– У-у-у-у-у ! Давно уже его проехали. Тебе в другую сторону нужно.
– А который час?
– Около восьми уже. Что же я тебя, парень, не заметил? Ты как-то так незаметно за сидениями прикорнул. Давай я тебя в Великомихайловке высажу, а там пересядешь на рейсовый автобус в Болград. Он через Лиманское как раз идет.
– Лучше скажите, как в Одессу добраться.
***
В город приехал поздно ночью. Но отправился не к себе домой. Решил к маме заглянуть.
Окна везде уже по-летнему открыты. Из домов выходит дневная жара. Пахнет горячим песком и жареной рыбой.
Старые одесские дворики напоминают термитник. Балкончики, надстроенные над балкончиками: полуразрушенные, нищебродские и тут же, рядом, деревянные, покрытые лаком. По съемной крыше дорогого автомобиля хлещет развешенное на веревках белье. Где-то с верхних этажей раздается женское пение. Алекс напрягся, но нет, это всего лишь у кого-то телевизор работает. Наверно, у мамы. Она никогда не могла уснуть без этого «снотворного». Особенно в период вынужденного одиночества.
Сейчас у мамы как раз такой период. Алекс попытался вспомнить последнего «гостя». Какой-то бородатый любитель техники. Переходящий кубок для престарелых домохозяек. Но маме этого не понять. Она ведь молода. Она ведь молода вечно! Ох, нельзя детей рожать в слишком юном возрасте. Вот что выходит. Нет, Алекс не будет на нее похож. Да и зачем они, дети?
Да, так и есть. Мама с пивом и чипсами в кресле смотрит какой-то дешевый экшен. Зареванная, неумытая, с потеками туши под глазами. Девочка Самара, блин. И прическа похожа. Зря в парикмахерскую ходила. Красилась в готический черный. Укладку делала. Но или романтическая встреча не задалась, или неожиданно (уже в который раз «нежданчик») выяснились нелицеприятные подробности про очередного кавалера. Ни удивления, ни особой радости Алекс не испытал. Понятно. В качестве подушки выступать придется ему. Так часто происходит. Почти всегда
– А… привет. Кушать хочешь?
– Да, я устал очень.
– Там яйца в холодильнике. Омлет сделай. И мне тоже. Я тебя не ждала.
Когда он приготовит омлет и поставит чайник, мама придет на кухню. Возможно, она спросит, почему он так поздно приехал к ней. Но навряд ли. Затянется молчание, и уже ему придется спрашивать. Ей – остается отвечать неохотно.
Так было и в детстве. Стена из откупных игрушек или шоколадок. Проспонсированный аттестат в школе. «Договоренный» институтский диплом. Но, если честно, Алекс особых проблем и не доставлял. Он даже пытался выслушать и понять свою мамочку. Всегда же, по факту, получались какие-то маловыразительные, формальные посиделки.
– Почему так поздно?
– По делам был недалеко, решил заскочить.
– Что за дела?
Но тон! Что за тон полного равнодушия? Даже рассказывать ей ничего не хочется.
– Да по работе.
Был такой фильм «Гарольд и Мод». В жанре черной комедии. Английский юмор. Главный герой в сотый или тысячный раз пытается покончить жизнь самоубийством на глазах отрешенной матери. Мать реагирует с завидным постоянством. Перестань, мол, чудить. А в голосе этакая ленца и усталость. Алексу казалось, что и его мать, случись даже непоправимое, отреагирует так же. Подойдет к сыновьему трупешнику: «Оу, да, ужин в восемь, Алекс. И будь там, пожалуйста, немного живей».
– Ты тоже, мать, как-то не очень весела.
– Да ты понимаешь, мой Тимур набрал кредитов и свалил. Похоже, окончательно. Ко мне опять приходили сегодня.
– А ты?
– А что я? Я не жена, говорю им. Поручителем не являюсь. Они что-то про гражданский брак начали говорить. Как думаешь, получится отмазаться?
Здравствуй, реальность. Тебя я люблю.
– Во-первых, мам, требуй решения суда. Во-вторых, снимай все на телефон. До судебного решения любое вторжение считается незаконным, а требования денег – шантажом.
– Вот такие они все сволочи…
– Кто?
– Мужики… да ты и не поймешь.
– Мал еще?
Хоть какое-то подобие снисходительной улыбки. Одобрила шутку.
– Иди уже, спать ложись.
***
Утром матери в доме не обнаружилось. Смысла находиться в ее доме больше нет. Алекс вышел во двор. Расположился на скамеечке, неподалеку от кабриолета, занавешенного ночными сорочками тети Нилы с третьего этажа. Мирок южных окраин. Что Бразилия, что Одесса. «Миллионер из трущоб». Выучившийся мальчик, знания которого в конечном счете ничего не дают.
Зашуршало. Где-то за машиной и бельем. Со скамейки не видно. Холодком полоснуло под ребрами как ножичком. Затем из-за машины вышла она. Дрянь лишайная, с гноящимся левым глазом. Всего лишь дворовая кошка. Попыталась приластиться к Алексу. Пришлось со скамейки сбежать.
Через неделю он предпринял повторную попытку добраться до Лиманского. И даже приехал туда без приключений. Но оказалось, что старушка, заговорившая землю, недавно умерла.
Глава 6
И все же покой найти возможно. Нужно только немножко, Дианочка, побаловать себя. Погладить по шерстке. Все зверушки нуждаются в этом. Человек – не исключение. Не торопиться вскакивать с кровати. Наворотить себе берложку и каждым участком кожи ощущать мягкость одеяла и подушек. Затем, когда уже почти проснулась, взъерошить себе волосы. Потягушки. Ступней об ступню легкий массаж: «Здравствуй, милая моя!». Завтрак. И следующий этап восстановления – парикмахерская.
Судя по выражениям лиц парикмахеров, обычно обслуживающих меня, этот этап будет не столько косметическим, сколько релаксационным. На то, чтобы преобразиться в красотку, мне рассчитывать не приходится. Но ничего, результат их стараний сойдёт за эксклюзивный дизайн. А когда грива немного отрастет, я буду укладывать ее согласно своим личным представлениям о достойном виде.
Пока сижу в кресле, в зал успевает заглянуть с десяток торговцев ножницами, журналами, лаками. Появляются продавцы детских игрушек. Проходной двор. Не хватает разве что каких-нибудь «Свидетелей сто двадцать пятого дня» с брошюрками. Хотя, думаю, и такие сюда заходят.
Внезапно посреди всего этого куаферского Вавилона я замечаю довільно-таки интересную фигуру. Он одет неброско. Светло-розовая рубашка и кремового цвета брюки. На ногах лёгкие мокасины. Видно, что дорогие, кожаные. Молодящаяся маникюрша, этакая вечная девушка лет пятидесяти, подпиливает этому мужчине коготки. Ручки у мужчинки маленькие, от старости уже похожи на сушеные птичьи лапки. Да и самому ему лет семьдесят. Единственная часть тела, которая выглядит не усохшей, – брюшко. Брюшко да лапки… паучок.
– Видите ли, Тамила, я – интеллигентный человек, и жена мне нужна соответствующая. Еленушка была ангелом. Таких больше нет. Да, я требователен, но ведь и оплачу издержки сторицей. Десять тысяч долларов на карточку. Избраннице же только придётся ходить со мной на выставки, в театр. Ну и когда час прийдет, глаза мои закрыть.
– Да, Евгений Львович, я вас хорошо понимаю. За такие инвестиции любая согласилась бы…
Массивная грудь девы Тамилы уже призывно склоняется перед Евгением Львовичем. Глубоко декольтированный реверанс. Но он продолжает, будто бы не замечая:
– Вы понимаете, мне-то как раз любая и не подходит. У меня есть некоторые пожелания насчёт внешности моей будущей невесты. Она должна быть не старше тридцати лет. Ухоженная. Из хорошей семьи. С высшим образованием. Разбираться в классической музыке и живописи. И ещё (мне об этом, право, неудобно говорить) у неё должна быть маленькая грудь. Такая, чтобы у меня в ладонях помещалась.
Мужичок и помрачневшая Тамила теперь поглощены разгядыванием хлипких наманикюренных лапок. Я, не выдержав, хмыкаю. Мужичок смотрит на меня секунд пять, а затем презрительно отворачивается. Зря вы так, Евгений Львович. Я – интеллигентная девушка с высшим образованием, из хорошей семьи, готова за десять тысяч досматривать вас прямо в ложе оперного театра и выносить ваши памперсы, напевая арию из «Аиды». Хор и кордебалет мы наймем посыпать лепестками роз путь к мусорный корзине. Ах да! Вот только грудь у меня недостаточно маленькая для ваших лапок. Простите.
***
Днем наступила жара. Хозяйки открывают окна. По стеклянному озеру пошла рябь. Зазияли топью оконные впадины. Не то чтобы я сегодня очень устала, но побродить по городу не помешает. По-прежнему дома встречать меня некому. Собачку завести или кошечку? Чтобы на старости лет стать безумной старушонкой в окружении песьей своры? Если честно, такая перспектива меня пугает больше всего. Вначале один пес или кот. Затем – десяток. Так и втянуться можно. Как с наркотиками. Тем более, животные долго не живут. Разве что черепашки. Заведу-ка я черепашку. Проживет она после меня лет двести. Но что толку? Разве черепахи будут следить за новостями и писать мемуары? Вот недавно умерла черепаха Дарвина, никаких томов полезных воспоминаний для потомков после себя не оставив. Печаль. К тому же навряд ли после меня останутся какие-то наследники. Кому черепашку после смерти своей завещать? Привяжусь ведь к животинке.
Над асфальтом дрожит нагретый воздух. Похож на расплавленное стекло. Миражи-витражи: калейдоскоп отблесков и мельчайших бликов.
Вдруг знакомая фигура навстречу. Алекс? Солнце слепит глаза. Не сразу раз обрала, что не он. Ещё вон там, за углом дома, человек. Человек или тень? Тень. И даже не от человека. Что там? Всего лишь отбитая от дома водосточная труба. Наваждение какое-то идиотское.
Я же ему даже адрес бабки дала. Не будет ведь он меня бесконечно преследовать, словно маниак из ужастиков. Хотя в последнюю нашу встречу он выглядел довольно-таки маниакальненько. И жаль его, и страшно. Ещё – чувство вины. Когда не хочешь в глаза обиженным тобою смотреть. Вспоминать не хочется, а призрак воспоминаний возникает сам собой. Навязчиво, на каждом углу.
Прийти к нему, прощенья попросить? Так он ещё неправильно понять может. Решит, что вернуть хочу. Прихожу я в покаянных соплях, а он мне – деточка, чего тебе? Твоё время вышло… ну, и тому подобное. К тому же не сильно-то я и сама уже верю в ту чушь, что сотворила. Это все было от отчаяния. Сейчас отчаяния нет. И желания его видеть. А от чувства вины нужно уметь избавляться. Насколько в ответе мы за тех, кто вначале приручил нас, а затем больно дал по носу?
Я почти дома. В окне, выходящем на лестницу парадного, метнулось что-то высокое, чёрное, похожее на мужскую фигуру. Я остановилась, не решаясь войти. Дождалась возвращающихся домой соседей. Но человек на лестнице оказался реальным и знакомым мне.
– Привет. Ты меня помнишь? Я друг Алекса, Юра.
Бабулька-соседка вопросительно глянула на меня. Да, все в порядке. Юрка хорошо помню. Ну, конечно же, Алекс «не в курсе». Юра нашел меня сам по собственной инициативе. Решил, наверное, что я – вершительница судеб человеческих. Мне останется только палочкой взмахнуть и все наладить.
Хоть курение на лестничной площадке и запрещено, его к себе в квартиру я не пригласила.
– Диана, я понимаю, что это наглость с моей стороны, но я не знаю, к кому еще обратиться.
(Мы и впрямь не такие уж близкие друзья, ну-ну… хотя, конечно, догадываюсь, о чем будет разговор.)
– Вы с Алексом давно врозь, но ты единственный разумный и ответственный человек из его окружения.
(Нянька. Бывшая, причем).
– Юра, подожди, у него же вроде мама еще была.
– С мамой там напряженка. Часто ли ты ее видела, когда вы вместе жили?
– Только знала, что она где-то есть. Приняла на веру, что Алекс не из космического яйца вылупился.
– Номинальная мать.
– Ладно (будь проклято мое чувство ответственности за когда-то прирученных), что на этот раз случилось?
– Не случилось, а продолжается. Совсем человек от рук отбился. Обособился даже от лучших друзей. Раньше и поговорить могли, и погулять. Теперь каким-то странненьким сделался. Домой все спешит.
– Так, может, у него подружка появилась? Ты меня хотел этим обрадовать? Или просто хвастаешься?
(Точно, Алекс подослал.)
– В том-то и дело, что нет. Мы бы знали.
– Я его видела не так давно. Даже адрес бабки дала, для его успокоения. Что еще я могу для него сделать?
(Просто вежливая форма отказа, но, ёлки, выглядит спасательным кругом. Не нужно было так говорить. Юрок за эту фразу и вцепился.)
– Попробуй с ним поговорить еще раз. Вдруг тебе он как раз и откроется. Бывшая все-таки не чужой человек.
(Да боюсь я к нему идти! Идиот ты! Это как нанести человеку травму, а потом заявиться к нему в больницу с апельсинками. Тут даже хуже. Я сама не понимаю, что натворила. И виновата ли вообще.)
– Я постараюсь.
(Когда-нибудь, потом – как говорила одна моя хорошая знакомая, когда не хотела выполнять обещанное. Но я-то, блин, выполню. Только вот каким образом?)
– Постарайся, Дианка. Я ведь не шучу.
Да и сам на себя, шута горохового, не похожий, ушел. Видать, дело совсем плохо. Как перед Алексом мне оправдаться при встрече? Он ведь уверен в моих злодеяниях. Вдруг какую-то гадость мне сделает?
***
Точка, точка, точка – три кратких матюка. Крик мужской. Тире, тире, тире – женский. Это всего лишь мои соседи снизу. Муж – слабослышащий ловец белочек и его гражданская жена Аня. С ними я знакома заочно. Однажды Аня решила, что я вполне подхожу для роли персональной консьержки: ее глухой муж никогда не подходил к домофону, когда она трезвонила в три часа ночи, притащив очередную порцию спирта.
С тех пор в мой домофон регулярно звонили. Каждый раз, искренне удивляясь, что на улице ночь. Если я не брала трубку или отключала домофон, Аня, стоя под окнами, призывно орала:
– Коля, Коля… – пока полуглухой Коля не бросал ей вниз ключи. Сделать второй комплект никто не догадывался, или Коле Аня была не особенно и нужна.
Следующий виток взаимодействий Ани и Коли – его пьяные вопли и бой стекла. Из квартиры Коля обычно не выходил. Зато Аня, молодая еще и даже красивая девка, улепетывала в слезах, обещая, что никогда… но через день или два возвращалась. Опять звонок. Опять падающие ключи. Опять крики.
Крик, переходящий в стон. Стон, перемежающийся с воем. Сколько мне еще придется терпеть этот бред? Даже когда добрела домой и плотно дверь за собой закрыла, все равно скребет как ножом по стеклу Колюнин вой. Не выдерживаю.
Низким басом, в шутку, в первую очередь, чтобы успокоить себя, а не для Колюниного устрашения, начинаю вещать:
– Внемли Метатрону, вестнику Всемогущего, гласу Бога истинного… Внемли Метатрону, вестнику Всемогущего, гласу Бога истинного… Внемли Метатрону, вестнику Всемогущего, гласу Бога истинного…
Чувак явно «Догму» не смотрел. Притих.
– Внемли и пасть свою закрой на веки вечные… хотя бы до вечера.
Снизу раздался стук падающей бутылки.
– Внемли гласу Серафимовому (Ох, Хоспади, Диана, куда тебя занесло!), с пьянством завязывай. Иначе прилетят к тебе ангелы на машинке с решетками и наденут саван белый с рукавами длинными. Завяжут ручки твои пакостливые за спину, чтобы стекла в доме не бил и жену не стращал. Засунут ангелы кляп в ротик твой иерихонский. Не будут в нашем доме просыпаться все от мала до велика от криков твоих долбаных.
Гробовая тишина. Весь дом меня слушает.
– Аминь!
Неожиданный эффект: Колюня больше в этот вечер не орал.
Глава 7
На Дерибасовской ярмарка религий. Экумически заселенная эйкумена. Некто из секты религиозных подкупантов уже попытался всунуть Алексу брошурку о вреде наркотиков. Но вначале в руке оказались двадцать гривен:
– Возьми, брат… Я знаю, как тебе сейчас плохо.
Да неужели? Выглядит Алекс ещё достаточно прилично. Вот только его самого произведенное на окружающих впечатление волнует все меньше и меньше. Одет чисто. На работу ходит. Механически выполняет свои обязанности. Чего вам ещё? Разговаривать? Общаться с кем-то? Да и зачем.
Юноша не отстает:
– Братан, все же по глазам видно. Это – пропасть. Ты можешь сейчас отрицать, но придет момент темноты. Когда начнешь падать и ухватиться будет не за кого. Я хочу, чтобы ты знал, что есть такое место, где примут и поддержат. Где собираются люди, прошедшие через те же муки, что и ты.
– Эй, отпусти меня! Ты что-то неправильно понял. Я не употребляю!
– Да-да-да, конечно. Но все равно приходи. Наша молодежная группа «Славное воскресенье» собирается по пятницам в ДК Политеха. Мы там о реальной жизни говорим. О наших с тобой проблемах. Есть талантливые ребята. Они умеют на гитаре играть. Ты бы слышал. А поют…
– Не надо мне песен! У меня на пение аллергия!
– Ну, хорошо. Путь твой. Ты все-таки подумай. Мы ждём.
Ага. Брошюрка красочная. На первых страницах шприц с иглой (все в черно-красных тонах), в середине – вселенский потоп (непонятно зачем). Далее – адские муки грешников. Завершает этот опус картинка спасения: луга с радостным Иисусом, играющим с овечками на лугу (цвета пастельные, такими детские комнаты разукрашивают). Вот так сразу Алекс спасаться и пойдёт. Как нарик законченный. Неужели стал настолько похож, что за своих принимают? Удивительно тогда, что еще никто в подворотне дозу не предложил.
Возле парка православный поп с коробкой для подаяний увлеченно спорит с чернокожим баптистским проповедником. Шоу продолжается уже не первый месяц. Прохожие даже внимание перестали обращать на эту парочку. Эти-то хоть заняты друг с другом и в душу к окружающим перестали лезть.
Танцы кришнаитов в боа из цветов. Очередное приглашение отведать рулетков из бананов.
– Спасибо. Я кровь юных девственниц предпочитаю!
Шарахнулись, не восприняв шутку.
Но с юными девственницами Алексу в последнее время не везло. Пускай бы уж и не такие юные, и совсем не девственницы. Но как-то они перестали его замечать, а на «подкаты» совсем уж реагировали вяло. Такого раньше не замечалось.
Любительниц шары, как и прежде, было достаточно. Стоило подкатить к такой, и сразу же (измерив твою стоимость) начиналась игра.
Никаких поцелуев. Ни-ни. Прогулка по ночному городу – ладно. Слово за слово – у бедной красавицы столько проблем, что не выкарабкаться. Как они с бывшим разошлись. Как тяжко папа болеет, а помощи никакой. И взгляд сквозь Алекса:
– Где они, настоящие мужчины.
…ещё и долги накопились.
Спросить бы прямо цену вопроса. Но нет. Барышни же такие интеллигентные, могут обидеться. А лечить чужого папу… Да и на игры настроения не хватало. Алекс лишь томно в ответ вздыхал:
– Действительно, где?
После чего шаровички предсказуемо отчаливали.
Ещё была встреча с некрасивой лаборанткой исторического факультета, но там не дала уединиться строгая мать. Все устраивала допросы за чаем с тортиком. Докатился и до такого.
В конце концов Алекс решил вообще ничего не предпринемать в личной жизни. Не везёт, и фиг с ним. Но непонятное беспокойство не отпускало. Знал бы Юрок, что его приятель не дома отсиживается, а по улицам бродит, как бомж или сумасшедший.
В переходе на пересечении Дерибасовской и Преображенской поёт женщина. Её пение контрастирует с шумом уличных музыкантов. Оперный голос. Вокруг нее будто бы вакуум. Арии из «Травиаты» и ещё какие-то, Алекс не знает. Певица пожилая. Ей трудно петь. Голос выводит несколько музыкальных фраз, а затем срывается. Но она начинает снова. Одна и та же музыкальная фраза. Женщина в серой накидке. Чёрные сетки перчаток можно было бы назвать винтажом. Белая, иссушенная, но с величавой осанкой. Просить подаяние выше её сил, и поэтому она решила так. Решила петь.
