Анастасия Вихарева
Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках
– Умереть – это все, что тебе нужно! – надменно, с презрением, выплевывал черт в пустоту слова. – По мне, так ты не можешь! И зачем тебе думать? У тебя ж мозгов нет! Куринные! Знать тебя не хочу, пошла вон! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Ну, ну, – он внезапно сделал резкий выпад кулаком, и Манька почувствовала, что ее ударили в дых. – Забью насмерть! – черт отскочил, продолжая угрожать и плеваться. Маньке даже показалось, что плевок угодил в лицо, хотя плевал черт за спиной.
Стало обидно. Очень хотелось ответить физическим насилием. Долбануть бы его по шее, но тогда придется повернуться. Черт изображал из себя махину-Благодетеля, озвучивший то мышление и отношение, которое она в Благодетелях подозревала. И тут же увидела второго черта, который сидел перед первым и согласно мычал. И эти два черта ее тоже не замечали.
– Смотри, какой гад, он в тебя плюет! – подсказала она второму черту, который растроганно закосил в ее сторону, шмыгнув носом.
И тут Манька слегка запаниковала. Ей открылся еще один черт, который тяжело вздыхал и поддакивал обоим, обнаруживая солидарность, но не агрессивную, а сочувствующую. Какое-то время она пыталась сообразить, как поступить дальше: черти оказались существами непредсказуемыми, вели себя совсем как люди, открывая то, что людьми скрывалось, но часто обнаруживалось в поведении. А вообще речь у них была похожа на бред, несли какую-то малосвязанную ересь, без логического начала и конца.
Она решила, что и ей не следует быть правильной. Может, главное было в том, чтобы дать им выговориться? Возможно, они за кем-то это повторяли.
– Мразь! Я вижу, сидит мразь! – бросила она черту. – С чего это ты решила, что он не имеет право указывать другому черту? Я слушаю и слушаюсь! – понесла она свою ересь, которая первой прилетела ей в голову, примериваясь к плаксивому черту. Он, безусловно, исполнял женскую роль. И тут же перешла на первого черта, поддержав его: – Посмотри, она же под нечисть косит! Между делом, ничего собой не представляет, сидит с убитой головой! Где у нее грамотность? Учить надо, а то займет наше место… – и продолжала в том же духе, выдавливая последнюю сущность, которая осталась в одиночестве: – А ты… а ты… главное действующее лицо! Очень хочешь навредить, ну так навреди, чтобы святой остаться! Вот я, забодала, и умерли, а ты – слабее?
Каждый черт изображал своего героя, но как-то так, противоположно направлено. Таких неправильных героев просто не могло быть в реальной жизни. И подыгрывать им. Подбирая слова под каждого, оказалось не так просто.
Ну, время у нее было…
– Черт – не человек, – долетел до Маньки голос Дьявола, который продолжал что-то громить в избе. – Стены темницы создавали с определенной целью, припасая черта на каждый случай. Убивает Баба Яга еретика, а изба должна ее чертями оправдать, увидеть в еретике вредителя. Засомневался еретик в Посреднице, а черт должен его на место поставить. Взбрыкнула изба лапой, а черти должны ей крышу на место поставить. Пришел к ней некто богатый, черти должны слезой его облить и карманы вывернуть. Главное, чтобы черт на время мог подменить человека. А если жертва начнет чертом логически завершенные цепочки строить, у него мозги подключатся и непонятно до чего додумается. Не бери в голову, иди дальше.
Еще один черт, вполне довольный своим заключением, стоял, заложив руки за спину, и надменно посматривал по сторонам. Он не жаловался, не высмеивал себя, но так она думала до тех пор, пока черт не выступил в качестве обвинителя.
– Я счастливый, я доволен своей судьбой! – сначала она почувствовала черта эмоционально, потом услышала противный с презрением голос. – Кто я, как не Бог? Сужу, ряжу, выставляю бомжей… Кому мне помогать? Зачем? Я что, дурак? Что эта бестолковая тут делает? Да разве ж это изба?! Облить керосином и поджечь… Ишь, мир загаживают и воздух переводят!
И тут Манька, наконец, увидела, с кем он объясняется, а увидела лишь потому, что один из чертей одной фразой сыграл под нее, невольно помогая выйти из того эмоционального состояния, в которое черти ее загнали.
– Я не умею так говорить! Я сейчас опять сбилась… – она и сбилась, понятия не имея, что говорить, но играя роль черта, грозно взглянула в ту сторону, куда смотрел первый довольный собой черт: – Идите, вырвите ей сердце, если оно сочувствует глупому созданию… Надо забрать у нее весь воздух, пусть ей дышать будет нечем.
И сразу увидела в углу пародию на избу, с перекошенным лицом, с соломенной крышей из перевернутого снопа, в рваной рубахе, из которой торчали щепки и сыпался опил с жирными короедами и опарышами. Рот его залепили скотчем и сунутым в рот шаром. Его шпыняли, пинали, обливали керосином, проводили зажженной спичкой в опасной близости, он извивался ужом, испытывая ужас.
Наверное, это кто-то из тех покойников, которых она вытаскивала из подвала. Были среди них обгоревшие. Получалось, что черти – осколки памяти, которые изба и помнила, и не помнила, или воспринимала слишком болезненно. А бредятина, для того, чтобы она не разобралась. А чертей пришлось ловить и привязывать, потому что не так-то просто проклясть избу, у которой душа – полено.
И где только такой хитрой мудрости набираются?! Она бы не удивилась, если без Дьявола не обошлось, но избы он любил, хоть и скрывал, и нечисть его в упор не видела.
Глаза у Маньки налились кровью: изба была такой же проклятой, как она сама, только у нее – вампиры, а у избы – черти! Сначала надо было избу вычистить, а потом уходить с Дьяволом, а она чуть не прошла мимо чужой беды. Как после этого избы могли принять ее, как простят, как вернет она их доверие? Это не о покойниках говорил Дьявол, когда заявил, что с мертвецами за ручку не братается, это она мертвец! Ну не Дьявол же должен был пробудь ей совесть: «Ах, Манечка, там две избы умирают, не пожалеешь ли, а они за это понесут железо твое на себе, накормят и переночевать пустят, и будешь ты у них как добрая хозяйка!» Какой она после этого друг? Это Благодетельница им добрая хозяйка, и не удивительно, если они к ней торопятся, зная, что рано или поздно она здесь появится или с нею доберутся до дворца.
– Мрази, суки, падаль – пошли вон! Твари! – голос у Маньки дрожал и срывался, она крепко сжала кулаки. И сразу брызнули от обиды слезы. Ей нестерпимо захотелось обернуться, и защитить черта, который уже успел погореть. Но черти, вместо того, чтобы растаять, вдруг начали расти на глазах, быстро увеличиваясь в размере, и стояли за спиной, как материальные объекты, намного сильнее и здоровее, чем она. Даже тот, которого она решила защитить.
Манька попробовала взять себя в руки, но слепая ярость на чертей, которые легко провели ее, и обиды на саму себя, чуть было не потерявшую избы, хлестали из нее, как горние потоки, смывая благоразумие. И вдруг она почувствовала, как ее ударили по голове, да так сильно, что искры из глаз посыпались.
– Ох! – схватилась она за голову и обернулась, чтобы посмотреть нормальным глазом…
Никого не было. И пещеры не было. А стояла она непонятно где. Кривые-косые линии, и она – вся такая немощная и убогая. От ненависти не осталось и следа, только чувство, что ненавистников, с омерзением оплевывающих ее за спиной, было много больше, чем в тот момент, когда раскрыла секрет избы. Мысли были, но как будто не ее. По крайней мере, одна их них торчала над и в голове, как вбитый наполовину гвоздь – уж слишком эта мысль отличалась от остальных. Кончиком мысль зудела об океанских просторах и не отведанных морских деликатесах, которые она не догадалась поискать на берегу – вот где сытное житье. О других, долбившихся в ее черепную коробку, Манька не имела ни малейшего представления, но каждая силилась пробиться и стать ею, чтобы захватить тело, а когда мысли промахивались, некоторые из них принимали расплывчатый, закрытый пеленой вид, очертаниями напоминающие Бабу Ягу, начиная висеть перед нею.
Манька забыла, кто она и куда идет – осталась только та Манька, которая всю жизнь околачивает груши возле дома богатого человека, припертая к стене, окруженная его домочадцами, которые пытаются искоренить зло и избивают ее…
«Что меня понесло? Куда меня понесло? – удивлялась она сама себе, придумывая хлебосольные места, где могла бы неплохо устроится. – Какой Дьявол меня принес в этот дом? – мысль оборвалась, и Дьявол стал исчезать из памяти. – Дьявол? Дьявол?» – она наморщила лоб, пытаясь вспомнить образ, чье имя только что было на губах.
Имя ушло в небытие, образ Дьявола стал нарицательным и кощунственным.
– Откуда у меня взялась надежда, будто я как человек? Позавидовала!.. Да ведь это избы Благодетельницы, а я матушку ее… – вспомнила она, облившись ледяным ужасом. Ей стало мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы, потому что хуже, чем она, вряд ли жил на земле человек, который бы вошел в чужую избу и показал зубы.
Воры и те на место хозяина не метят…
– Продажная тварь, оборванка! Совести у меня нет! Железо на себя напялила, да разве железо люди несут положить перед Благодетелями? Срамота-то какая! – казнила и бичевала она себя, чувствуя, как раскаяние раздирает сердце. Такого стыда она в жизни не испытывала. Это стыд, как прозрение, как откровение, как всепоглощающее и очищающее на своем пути десятибалльное цунами, вгрызался в сознание, обвиняя ее во всех смертных грехах.
– Кто я, чтобы голосить на всю страну и высмеиваться перед людьми, будто муж Благодетельницы моими мозгами государем стал? – спрашивала она себя и не находила себе оправдания. – С чего мне это в голову взбрело лезть со свиным рылом в калашный ряд? – горькое как редька, и жгучее как острый перец и едкая горчица раскаяние заливало краской уши и лицо. – Иду плюнуть на ангела помазанного, да разве я достойна жить? Да лучше б я умерла! – внезапно нахлынули тоскливые и навязчивые мысли о самоубийстве, набросившись, как стая одичавших псов. Ум не высказывал протеста, будто сам посылал ее оборвать нить, связующую ее с землей, с жизнью, и вся ее сущность приняла эту мысль, как единственно правильную, достойную, мудрую.
– Да могу ли я с наиважнейшей женщиной государства, с идеальной женой и матерью, тварь безродная, сравниться? – выговаривала она сама себе. – Величества-то – и есть два голубя! До того умна, что передачи ведет на всю страну – и глаза у нее словно яхонты… словно лебедь плывет, рученьки ее белые, точеные… Ведь о мире печется! С чего я взяла, что она станет мною интересоваться? Ведь кумир миллионов!.. Это ж надо было так высоко взлететь, чтобы голову потерять?! – Манька внезапно узрела мудрость Благодетельницы и проклинала себя за то, что выдумывала, будто не хуже ее.
В сознании снова возник образ, который был всем, и хотя ум отказывался верить, что есть Дьявол, избы… – их не было ни в сердце, ни в памяти – она просто откуда-то это знала, как каждый с рождения знает, что есть тьма и свет, а вслед за тем родилась мысль о земле, которая была внутри ее, которую она могла пощупать своим сознанием, сделать своей опорой.
Мысли о самоубийстве и Благодетелях отодвинулись – теперь она могла смотреть на них. Манька перестала сомневалась, что ум у нее не свой, и своего не осталось.
– А что тогда ум, если я не думаю, но думаю? – произнесла она вслух, и тот, кто играл головой, примкнул к нетопырям. И тут же потеряла нить рассуждения…
«Люди понимают счастье свое!» – завистливо подумала она, и ей стало обидно за бестолковую жизнь, но не внутри, а снаружи, будто обида повисела перед нею, как выстиранное белье.
Она снова вспомнила о земле…
Чудовища… Пограничные чудовища… Черти… Дьявол… Все шло к тому, что она или зрила в корень, или нечисть проникла внутрь ее. Похоже, кровососы присосались к ее сознанию и пили, как пьют человека комары, не прибегая к ранее испытанным средствам, когда расстраивают сначала, а только потом угрожают и высмеивают. Черти оказались хуже, чем вампиры, будто она пришла на чужой праздник с завязанными глазами, и виновник торжества опознал в ней незваного гостя. Собственный ум саму ее никак не воспринимал. Она была – и ее не было, но сейчас она могла смотреть на себя как бы со стороны. Наверное, именно так человек сидит на своей могиле и стыдится себя. Помимо ее воли, ум соглашался со всеми мысленными посылами, и стоило ей выразить протест, как во всем теле вставала боль – и искры сыпались из глаз, а протест тонул в хоре обличений. Мысли проплывали перед нею, давая всласть налюбоваться ими, но слова сливались и наползали, смешиваясь и заглушая, друг на друга, проглатывая начало и окончание, и десятки новых выползали из тьмы.
Как выйти из этого состояния, Манька не знала. Убоявшись перестать существовать в подлунном мире, она лишь упрямо твердила: «Я – Манька! Я – Манька!» Но перед лицом ужаса, который творился в ее голове, она оказалась беспомощной, он не отпускал ее, и только память о земле, о том, что она должна ее защищать, помогала ей удержаться на плаву.
«Я умерла! – подумала она в смертельном унынии, уже не сомневаясь, что Судный День предстал перед нею во всей красе. Она горела и плавилась, исторгая из себя геенну воплями чертей на самом видном месте посреди кладбища, за забором, который исключал всякую живую мысль, кроме этих… И меньше всего в этом момент ей хотелось бы, чтобы ее судил Спаситель, который исключил ее из жизни, потому что она не давала ему плода – сама ела, и теперь пришло время раскаяться и за этот грех.
– Дьявол! Помоги! Дья-а-авол! – в отчаянии позвала она самого несуществующего Бога на свете. Мысль о Дьяволе вышла от нее самой, и на нее тут же набросились другие мысли.
«Какой Дьявол? Откуда Дьяволу взяться? – подумала Манька чужой головой, и опять поняла, что с умом не дружит. Перед сознанием проплыла картинка-страшилка рогатого монстра с козлиной мордой и огненной пастью.
Но был же, был, вот же башмаки железные на ней и…
И башмаков железных не было, босые ноги, все в язвах и струпьях, как у нечисти, лишенные живого места, со сгнившими ногтями, как у покойников, с оголившеюся костью…
– Господи, и зачем я надела эти железные башмаки? – пробормотала она, глядя на ступни в ужасе. – Чтобы умереть? А как же живая вода? – снова поднялось откуда-то из глубины придавленной памяти. – Здоровая же была…
– Манька, стоп, остановись… Это не я! – приказала она себе, но тоненький голосок заглушил хор настойчивых голосов:
– «Помолись! Помолись» – и ее грубо схватили за голову, пригибая к полу так, что захрустели шейные позвонки.
И опять пришла боль…
– Манька! – громко позвал Дьявол со спины.
Судя по веселому голосу, он наслаждался ее муками. Но она обрадовалась: Дьявол отодвинул все чужие мысли, враз оказавшись физически и материально существующим объектом. Никогда в жизни она не испытывала к дьяволу такой бесконечной любви и благодарности.
– Люди, думаешь, удивляются, высмеиваясь чертями. Они себя не помнят! Черти задом наперед деланные… Посмотри за спину, кто твою голову чемерицей кормит?
Голос ушел.
Манька села, обхватила коленки, настраивая затылочное зрение. Мысли снова вопили и неистово доказывали, что Дьявол – зло и шизофрения, чужая она избам, и жизни у них с нею не будет, тем более они – чужое имущество, на которое она собирается лапу наложить…
Она спрашивала себя вновь и вновь: а за какую жизнь стоило бы ухватиться? И не находила ответа. Опять стало больно, одиноко и пусто, как раньше, перед тем, как решиться на отчаянное путешествие, когда мучилась она в сомнениях, проливая по ночам горючие слезы на соломенную подушку, оплакивая и себя, и загубленных кем-то собак, и не рожденное дитя, которое могло бы стать ей опорой.
И вдруг заметила, что боль идет не от нее, а среди этого безумия уловила в себе едва уловимую трезвость. Кто-то холодно ставил на ней крест, приговаривая к серому беспросвету, в которой она должна влачить жалкое существование, не смея прыгнуть выше этого креста, а лучше умереть…
Но разве она заказывала себе смерть? Она собиралась призвать к ответу, спросить, сколько будут над ней измываться, и разве она получила ответ?
В пещере стоял невообразимый шум, галдеж и гам. Черти скакали, махались, орали и гонялись друг за другом, орали во всю глотку прямо в уши, и, казалось, как раз на нее никто внимания не обращает. И каждый старался протолкнуться без очереди, расталкивая остальных. Драки шли по всему периметру пещеры. Самые догадливые приберегали камень, вытаскивая из-за пазухи, швыряли в нее, когда произносили речь и довольные прислушивались, помянула ли она их темницу. Их было много, так много, что она засомневалась, справится ли она. Тут бы за месяц управиться!
Черти не виноваты – напомнила она себе – они лишь использовали шанс быть услышанными.
Она не сразу догадалась, что к черту надо подходить наоборот, доставая его какими угодно словами, но по теме, импровизируя на ходу, найти такие слова, которые держали его в темнице, но так, чтоб самой не загружаться чертом.
Присмотрела небольшую группу чертей и пошла задом в их сторону.
Остальные, обрадовавшись, что она снова в деле, заметив, что она выбрала исключительно примерных, начали рассаживаться группами, прислушиваясь к тому, что она говорит, завели речи, перекрикивая друг друга.
В пещере снова поднялся невообразимый галдеж. Нетерпеливые нет-нет, да и швыряли камни, показывая свое местонахождение. Но Манька уже не обращала внимания на боль. Она приблизилась к выбранной группе, внимательно прислушиваясь к тому, что они говорят. То, что происходило между чертями – было что-то вообще несусветное. Казалось, что сами черти думают так же, высказывая какой угодно бред.
– Молодец, что ты меня бьешь, – утверждал черт женского пола, – а когда ты меня деньгами, я не знаю, как людям в глаза смотреть! Я ведь ворую, и ворую у всех. А ты у меня самый доступный, потому что любить меня стараешься. Но деньги и любовь – вещи несовместимые. Всю жизнь я тебе поломала, всю жизнь я тебя обманываю, рога наставляю, перед людьми тебя высмеиваю, – и никаких сомнений у тебя не должно быть!
«Это что за ерунда?» – подумала Манька и поняла, что умом тронуться уже никогда не сможет, потому что дальше трогаться было некуда…
– Я не имею ни малейшего желания любить деньгами! Меня вполне устраивают побои, которыми я кормил бы тебя, но только мне пора идти к жене и деткам. Позвони, пусть я еще не женат, но столько лет убитых с тобой показали мне, что жить надо как люди городят огород! В бедности и в богатстве, в болезни и во здравии, аминь! Спасибо, что кормила меня все годы, не заслужила, но Бог с тобой!
– Откуда деньгам взяться, я ж нищаю с тобой день ото дня. Чем Бог пошлет, уж куда послал! Без тебя все одинаково хорошо! Прощай, не поминай добром, а только лихом!
– Я Бог! Я, я, я! Можно мне сказать? Я никому не дал бы, а сам себе, пожалуйста! И вам, и тебе… – черт раздавал несуществующее, у него брали, а в ответ пытались пнуть, но он оставался добрым и щедрым. – А ты не думай, снимешься в кино, и будет тебе! – подбадривал он размалеванную помадой чертиху.
– Какое кино? Они тут белены объелись? – удивилась Манька, подозревая, что жизнь обывателей пещеры вполне могла протекать именно в такой реальности. Черти – что с них возьмешь! Вклинилась в разговор, что-то повторяя за ними, что-то добавляя для логического завершения диалога, когда почти потеряла надежду избавиться от диверсантов, группа чертей вдруг начала бледнеть, исчезать, и опять пещера в том месте стала чуть светлее.
Между тем, в полную силу заработала непонятно откуда взявшаяся радиостанция, перебивая голоса чертей, и черти вдруг начинали извиваться, завывая и устрашающе вырастая в размерах. Хуже, радио покрывало чертей черным защитным слоем, черная масляная краска начала течь из стен ручьями, слышимость падала, словесный понос их усиливался, как будто они подзаряжались радиоволнами, а радио не умолкало для вздоха и выдоха или коротких передышек между словами. Проникновенные приятные голоса вещали здесь чисто и звонко, как будто Манька слушала их через наушники: «Я есмь свет! Я есмь радость! Я есмь Добрая Душа! Вы все – дети мои! Служить мне – награда! Матушка моя – и вам мать, которую должны вы чтить и служить ей верой и правдой! Вот Спасительница и освободительница ваша! Кто мудр, тот мудрость нашу чтит! Тот праведник, кто отличится послушанием, и награда ему – жизнь вечная и богатства неисчислимые!..»
«Миссия провалилась!» – обреченно подумала она, растерянно подсчитывая количество чертей, сидевших друг на друге. И когда только Баба Яга успела усадить их в таком количестве за решетку? А что делать с этой радиостанцией? Она остановилась посреди пещеры, не имея представления, что ей делать дальше. Чертового народу собралась тьма тьмущая, а работать, при такой слышимости, приходилось с каждым индивидуально.
– Манька, поиметь надо всех, – услышала она снова настойчивый голос Дьявола, в тоне которого читался смех, голос прошел ветром сквозь чертей и стены пещеры, заглушая голос радио, которое, наконец, на какое-то время заглохло. – Носись, дерись, плюй, горюй, но делай это как человек!
– Как?! – упавшим голосом спросила она, не выпуская пещеру из виду.
– Денег проси, взаймы давай, а еще любовь, послушание, презрение, голод и нищету… – посоветовал он. – Нечисть движима выгодой, когда заключает черта в темницу. Темница сама собой ничего бы не представляла, если бы не была болячкой для человека или изб. Запомни, чертей сама изба возле себя держит. Ты черта поймешь – и она вместе с тобой. Она на них сейчас твоими глазами смотрит. Главное, сама не загружайся, – он хохотнул. – Что бы ты без меня делала?!
– Ладно, попробую, – фраза, произнесенная вслух, показалось ей искусственной, но она сработала: – Кому нужны деньги?
– Мне, мне, мне! – сразу отозвались из нескольких мест.
Некоторое время происходила раздача. За неимением денег, Манька просто придумывала их, протягивая пустые руки, но черти или подыгрывали ей, или в самом деле что-то видели, и вели себя соответствующе.
– Откроюсь тебе… – прослезился черт, забирая с руки пустоту. Давать взад себя было не так просто, и Манька просто мысленно себя развернула, по большей части протягивая мысленно нарисованные руки. – Я знаю, что у тех, кто деньги ищет, ума нет, но я всегда о них думаю! – и тут же растворился, лопнув, как мыльный пузырь.
– А я отдавать люблю! – вторил ему второй, стоя в очереди. – Один раз взял – десять раз отдай! А потом забыл – и еще десять раз отдал! И награда тут как тут, во сто крат получил. Ножки свесил и делать уже ничего не надо.
– У Бабушки Яги что ли займешь? – посмеялись над ним. – Так ты сначала отдай, а потом занимай!
До некоторых чертей очередь даже не доходила, как только Манька понимала, что они должны были призвать избу или человека, который в нее входил, обогатить Бабу Ягу, или улавливала суть, в которой черт играл свою роль, черти бледнели и рассеивались, как дым. Но с теми, кто болтал бессмыслицу, это не прокатывало.
– Ну, найди деньги! Найди! – слезно вопила чертениха, мечась по пещере, заламывая руки. – Они убьют нас! Они нас убьют!
«Это кто-то в избе метался, до Бабы Яги еще…» – сообразила Манька, заметив, что рядом с чертенихой стоит мужчина в странной одежде, нахмурив лоб, озабочено и болезненно уставившись в пространство перед собою. На руке черта-мужчины она заметила чернильные неотмытые пятна, и сразу вспомнила о чернильнице, найденной на чердаке избы. Наверное, их обоих убили… Или подстава, заподозрила она, внимательно присмотревшись к чертенихе. Глаза ее не переставали следить за чертом-писателем, сухие, без слез, да и испуг показался ей театральным.
«Избу продай, – требовала чертениха. – Отдай им, пока деньги предлагают. Домик купим среди людей, деток рожу, не в лесу же им куковать посреди зверей! У той женщины много денег, она много нам даст!» Черт подошел к чертенихе, обнял ее, и она сразу прижалась к нему, уткнувшись в грудь.
«Прошлое избы, тоска ее, боль предательства… Значит, вот как изба попала в полон к Бабе Яге!» – осенило ее. Оба черта растаяли, но боль предательства еще давила на сердце.
– Прости его, он сделал выбор, значит, любил ту женщину и верил ей, – Манька подумала, что если изба видит чертей ее глазами, то, наверное, и слышит. Хотелось ее как-то утешить. – Лучше грустить по тем, кто любит нас. Тебя чужой человек продал, а меня родная мать как котенка на болоте бросила. Если по всем плакать, так можно жизнь в слезах утопить, – и перешла к следующей группе.
– Кому еще нужны деньги? – спросила она строгим голосом.
– А вот мне не деньги нужны, мне любовь нужна! Почему меня никто не любит?! Это моя жизнь так устроена, никому никогда до меня дела нет, – из глаз черта покатились слезы.
– Вали отсюда! Свое бы раздавала, а то чужое… – послал ее черт, который утешал плачущего.
– Откуда у нее деньги?! – презрительно бросил еще один. – Нет же ничего! Навоз и понос… Ишь, обманщица! Кому вы верите?!
– Я не могу взять, у меня совесть заболит! – произнес насмешливо черт невзрачного измученного вида, спрятав руки за спину. – Иди-иди, попрошайка-бесприданница! Кому ты тут глаза собралась намылить?
– Сама никому не нужна, решила нас тут жизни поучить? А мы всем довольны, нам здесь нравится, нас все устраивает!
– Откуда?! Откуда деньги? Своровала? Бабушку Ягу ограбила? Воровка! – набросились на нее.
На какое-то время Манька зависла. И что на это ответить? Ну действительно же ничего у нее нет, и не нужна, и с чего решила, что черти жизнью недовольны?
– Тьфу на вас! – плюнула она. У нее мозги вскипели и в трубочку свернулись, пока она пыталась примерить чертей на избы и людей, чтобы нащупать выгоду Бабы Яги. Пришлось признать, что денег у нее нет, но тогда в воровстве ее зря обвинили.
И внезапно снова обнаружила, что черти разговаривают только между собой.
Черт, похожий на сгоревшего, с перевернутым снопом на голове, пытался задобрить толпу подаяниями, но вытаскивал из мешка всякую гадость.
Манька решила поменять тактику.
– Так, мне нужны деньги, кто будет первый отдавать?
– Я, я, я! – дружно закричали с левой стороны.
– А ей? – Манька обратилась взглядом на черта-избу.
– Фу-у! – понеслось презрительное со всех сторон. – Фу-у! Вонючка она! Ей нельзя давать, она распорядится добром не умеет, это же курица! Хозяйке отдать, тогда толк будет.
Все встало на свои места. Черти начали таять. Наверное, чертей, которые изображали саму избу, изба принимала особенно болезненно, таких чертей она видела в последнюю очередь.
– Я тебе давал уже, возьми, если можешь, вот! – черт протянул черту-избе пустую ладонь и загнул фигу.
– У меня есть деньги, – сообщили с правой стороны. – На вот! – и вывали на черта-избу ведро помоев, облив с ног до головы.
– На, вот, возьми! – радостно сообщили оттуда же, сложив камни в руки.
– Твои деньги, все можешь забрать, откройся кошель по щучьему веленью! – и облили черта-избу дегтем, посыпав сверху прошлогодними листьями.
– Все понятно, – подытожила Манька. – Денег не дождусь, людей тут нет. Остальные что, «дать-взять» не думают? Ни мне, не избе? Я как ты, – обратилась она к черту-избе, – мне еще хуже, с деньгами или без денег, изба – изба, сама по себе ценное имущество, а я ни дать, ни взять – бомжа…
Черт-изба избавился от темницы, а вместе с ним исчезали другие.
– Я искренне верю, что мир состоит из атомов кислорода, водорода и первородных материй. Но где взять коммутативную энергию? – небольшой чертик подергал за подол.
Манька открыла рот и уже не смогла его закрыть.
– Кумати… Комутативная энергия? – поинтересовалась она, старательно запоминая умное слово, чтобы расспросить о нем Дьявола.
– Закрой свой поганый рот, пусть люди умные слова говорят, а ты кто такая? – в который раз грубо повторил черт, который все время пытался заглянуть в лицо, расплываясь пятном выхода из пещеры.
– Огороды городить – это одно, а книжки писать, или болезнь с землей смешать – это другое, – ответил печально умный черт, будто выдал жизненные наблюдения.
– И что же? – удивилась Манька.
– Бродить по лесу, ума много не надо. На кой черт козе умные книжки? Выкини их! Столько кровищи в мире из-за таких книжек! Жить тошно!
– А про энергию все что ли? – не унималась Манька, пытаясь сообразить, что собственно, черт представлял из себя и на кого работал.
– А то, что нет, и не будет имен! – тоном, не терпящим возражений, произнес умный черт.
– Согласен, – качнул головой еще один черт, поддерживая умную беседу. – Умные государствами управляют, а дуракам в лесу самое место. Шла бы ты отсюда!
– Наука закончилась, – сама догадалась Манька. Оставалось найти того черта, к которому адресовались умные речи. Она тут была – не пришей кобыле хвост. Если черти к ней приставали, значит один из них залез в нее, и как правило этот черт был жертвой. Возможно, в этом было повинно ее собственное состояние, в которое она легко погружалась.
Черти были разные: интеллигентные, хамы, попрошайки, богатые, интеллектуалы и просто идиоты, не умеющие сказать ни слова. Но каждый мог произносить только те речи, которые вложили в его уста, и как только словарный запас истощался, черт таял и уходил в другое измерение. Они то и дело путали ее половую принадлежность, иногда свою, не отличались воспитанностью, и порою имели самые скверные наклонности – и у каждого черта за пазухой был камень, который он держал на тот случай, если она с первого раза не определит, как и для чего он тут оказался. Радио то глохло на время, то продолжало кричать на весь мир, что ему тяжело, что оно знает, скольким людям она, принесла зло, исторгая проклятия на голову обреченных жить в ночи, а черти начинали сходить с ума и бились головой о стены.
Дурдом полный.
В первый свой заход она вышла лишь к вечеру следующего дня. Дьявол ее напоил, накормил, уложил спать, а как только проснулась, сразу отправил обратно в пещеру воевать с чертями. И к ужасу своему, Манька обнаружила, что чертей не стало меньше, их стало больше.
– Ты их видеть научилась, – объяснил Дьявол феномен. – Избы за пару тысяч лет столько нечисти в себе накопили, не сосчитать. Зато какой выйдешь исторически подкованной!
– Умеешь ты в каждой кучке дерьма находить золотой песок, – расстроилась она.
Война с чертями продолжалась десять дней и ночей. Она забыла, когда последний раз мылась в бане, переодевалась и спала по-человечески. Если дьявол забыть позвать, падала и засыпала прямо в пещере, и тогда ей снились черти. Не столько снились, сколько она продолжала наблюдать за ними затылочным зрением. При сумеречном состоянии перед сном или иногда во время сна затылочное зрение начинало работать в полную силу. Черти сновали вокруг нее и пытались поднять пинками или глумились над ее телом, развлекаясь всей толпой. Но когда просыпалась и пыталась найти озорников, чтобы всыпать им как следует, их-то как раз не доставало. Оказывается, так тоже черту можно было избавиться от темницы, если сможет показать, как его лепили. Она успокоилась, страх ушел, и она иногда засыпала в пещере намерено, позволяя издеваться над собой.
