Анастасия Вихарева
Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках
– Правильно, если Благодетели житья не дают… Были Царства твоими, народу не нравилось, перешли к Спасителю – лучше не стало. Тогда в чем смысл революционного переворота?
– Ну, жаловались не все, жаловались мытари и грешники. Им хотелось оставаться мытарями и грешниками, но при имениях, в которых народ жил. И, к слову сказать, у меня никто ничего не забирал. Много Благодетелей хотели бы поиметь славный слоеный пирог, который мы с Отцом испекли, но он никому не достанется. Чтобы его поднять, силу нужно иметь нечеловеческую. Только в этой галактике ядро весит, как миллиарды солнц. А таких галактик – миллиарды. И все это – малая толика геенны огненной, которая выплеснулась из Небесного Царства, как мое восстание, и поджарила Папу, учредив Царство Божье.
– А раньше не было народа? Откуда взялся, когда крестили?
– А раньше был не народ, а язычники. Голос у них был зычный, поэтому народ тот извели тайно. Когда вдруг появлялся народец, не прославляющий Благодетеля, звал он на подмогу Золотой Орден, чтобы наложить на народец тот Иго, и платил за то немалую дань. И приходили, и накладывали. Обычно по осени, когда цыплят считают. А для острастки изымали у людей запасы на зиму, чтобы голодомором помнили непокорный народец и винили за свои беды. Вот пришли к тебе разбойники попить кровушки за непокорность, а по дороге другим досталось: кого будут винить – тебя, или Благодетеля?
– Меня, конечно, зачем народу неприятности…
– И так приучали копать яму брату. А когда поняли, что не осталось того народа, решили Благодетели, что и Орден Золотой не нужен. И стали героями сопротивления – и еще больше полюбил их народ. Так что правду говорит история: был народ, и не стало его, и пришел другой: грамоте не обучен, размножался только в неволе, а помнил лишь то, с чего его история началась: «И решил Благодетель, что не искренно его любят люди, ибо Бог у народа был со многими лицами, но он в них не вписывался».
– А почему книги не остались, рукописи?
– Бог с тобой, какой же Победитель позволит про себя плохое читать? – удивлялся Дьявол Манькиной глупости. – Фараоны Египетские друг другу милость Божью не прощали, а тут резня такая. Приходили, не оставляли камня на камне, и уносили с собой головы. Это сколько ж надо отрубить, чтобы в народе грамотного не осталось?
– А почему нельзя было сразу две идеологии иметь? – не унималась Манька.
– Идеология идеологии рознь. При моей идеологии человеку вскоре подумать о Благодетеле страшно, ибо я, Бог Нечисти – голая правда о Помазаннике моем. Я, как Истинный Благодетель, настраиваю человека против своего конкурента, а по идеологии Благодетеля в Бога веруют, а доказательства требовать запрещается. Я легко могу показать Благодетеля, что вот, человече, от тебя убыло, а у Благодетеля прибыло, а он не может поставить перед фактом, что вот, от человека убыло, а у Дьявола прибыло. Да и какой Благодетель позволит, чтобы рядом жил тот, кто имеет сомнение в его божественном происхождении? Вот и остались только те идеологии, в которых Благодетель – как бог.
– Значит, нечисть от тебя избавилась, – злорадствовала Манька.
– Меня нельзя изжить, ибо Жив, – гордо отвечал Дьявол. – А Благодетель – пока живо бренное тело. Но их много, и на смену одному приходит другой.
– Но тебя не видят.
– Не все решаются увидеть, и не каждый согласен взять в попутчики, – поправлял Дьявол. – Представь, идем с тобой тихо, мирно, никого не трогаем, и вдруг подступают к тебе разбойники и требуют: «отрекись от Дьявола!»
«Я-то отрекусь, – согласишься ты, – а проблему решим? Я его вижу, а вы нет!»
И выколют они тебе глаза.
Вот так ходили слепые старцы по государству, которым терять было нечего, и пели песни про Ванюшу-дурака, чтобы хоть что-то осталось в памяти народной. Вспомни, что не гусляр, то слепой – и обязательно грамотный. И все время в бегах!
Но меня видят сознанием! А как сознание выколоть? Голову разве что отрубить. И рубили, пока люди с моей идеологией не закончились. Или посадить в темницу, окружив радиопередачами, среди которых голос мой ослабнет и перестанет слышать его человек – и садили, пока весь мой народ не оказался запертым.
– И ты простил?
– Ну почему же… Над стадами поставил пастухов. Разделил сына с отцом, мать с дочерью, свекровь со снохой. Периодически вывожу в люди самую крепкую нечисть, которая в печи вас сжигает и головы рубит. Размножаю болезни, гною в тюрьмах, бывает, в сумасшедший дом отправлю, обращаю мечты в прах. Или, наоборот, поднимаю мечту, чтобы видели, что даю, кому пожелаю. В море иногда смываю, поджариваю радиоактивными излучениями явно, сталкиваю лбами… Мне спешить некуда. Не будь людей, снова жил бы в иллюзии, что я совершенен, уникален, и нет у меня изъяна, а поскольку хорош, то и врагов быть не может. Полной мерой живу сейчас, все у меня есть: и враги, и фанаты, и конкуренты. Так что, Маня, человек себя нечистью наказал, а я при своем остался. Мне важнее, сколько земли я смогу из Бездны достать, а сколько в раю поселил, так от этого одна головная боль.
– Значит, не врут про тебя…
– Конечно, не врут! Кому как не нечисти знать, на кого она равнение берет! – Дьявол собой гордился.
– Выходит, зря я к Помазаннице иду?
– А я сразу предупредил. Но нет худа без добра: без железа, кто догадается, что ты та самая Манька, которую Ее Величество невзлюбила?
– Но ведь был же Царь, который народу вольную дал, значит, не все Благодетели плохие.
– Был, дал. Когда жаренный петух в одно место клюнул. А дело было так…
И рассказывал Дьявол свою версию прошлого.
Расплодились в государстве Благодетели – и каждый сам себе на уме. Все кланяются, ручку целуют, мужики пашут, сеют, жнут, а при нужде можно продать, обменять, подарить, или насмерть забить ради потехи. Стоил мужик дорого, чтобы себя выкупить, да не так, чтобы шкуру не спустить. Девки на выбор, наливочки рекой, пьянки-гулянки… А были и такие бояре, которые уже Царя-батюшку за Благодетеля не считают. Все страны заморские над Царем-батюшкой посмеиваются, того и гляди войной пойдут. А еще купцы: насмотрятся на заморское житье и смущают народ вольнодумными речами.
А в государстве кругом поруха, куда не кинешь взгляд. Золото в земле лежит, а добывать некому. Железа в земле навалом, а ядра к пушкам приходится за границей закупать. Читать и писать народу запрещали, чтобы крамолой голову не забивал. А беглыми безграмотными крепостными много ли производство наладишь? И где взять крестьян, чтобы пустующие земли заселить, и баб, чтоб нарожали солдат защищать государство от интервенции? Того и гляди, иностранные царства-государства полстраны оттяпают.
А за границей уже новую землю открыли, где всякий сброд силу за силу не считает и грозит землю поделить по-новому. Наука вперед продвинулась: породу коней железных вывели, когда один конь караван тащит, электричество придумали – и не спокойно у них, не хотят по старинке жить.
– Ужас, как тяжело народу жилось, – соглашалась Манька.
– Ужас не ужас, а где ты видела памятник крепостному мужику? – пожимал плечами Дьявол. – Все больше Благодетелю. Каков у народа Идеал, таковы и Благодетели. Хотят Интернационального Спасителя – и Благодетели, все как один – Йеся, со всеми его мудрыми наставлениями. Каждый день человек видит Спасителя перед собой и не разумеет.
– Так ведь это хорошо! Но они-то как раз не такие! – с жаром убеждала Манька.
Дьявол разводил руками:
– Да как же не такие? Много ли Йеся кому подал? – ехидно спрашивал он. – А почему Благодетель должен? Йеся не Благодетелям заповедовал подавать, а народу, и подает человек. Йеся не платил – и Благодетель платить не будет, но три шкуры спустит с человека. Причин много: то рубль не сделал червонцем, то не такую одежду надел, а то захотелось так, потому что рожей не вышел. Сколько раз Йесю принимали со всеми мытарями и грешниками, а он хоть раз сказал «спасибо»? И человеку никто не скажет, но «радуйся, что я с тобой». Йеся не сеял, но приходил на готовое, и к человеку придут, когда урожай созрел. Он в сеть живых улавливал – и человека будут улавливать. Не бунтовала Святая Церковь против рабства, сама и записывала рабом, не шла крестным ходом на помещика, а выявляла неблагонадежных. И, бывало, порола, головы рубила и живьем еретиков жгла. При каждой церкви имелись казематы и подвалы с пыточными приспособлениями, а для чего, если не против человека?
У обрезанной головы – короткая память. Ты ждешь, что Благодетель поступит, как учил Йеся, но они и есть тот самый Йеся – пастухи, а ты – заблудшая овца, он поступит, как Йеся: будет учить тебя, как правильно его любить. А когда съедят и выпьют, уподобишься тем, которые отошли от Йеси. Летописец вспоминал: «С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним».
Неужели же они видели меньше, чем те, которые понесли его на руках?
Почему в деянии апостолов восьмая часть благочестивого повествования обращена на Павла, который даже не знал Мессию? А апостолы, Манька, плодились и размножались, пресыщаясь богатством, которое пришло к ним своими ногами. Как имущество Анания и жены Сапфиры, которые умерли, когда решили утаить его от Благодетелей.
И вдруг миллионы людей уверовали в то, что не видели, и поверили тем, кто не видел…
Йеся был не первый и не последний, который решил выйти в люди. «Ибо незадолго перед сим явился Февда, выдавая себя за кого – то великого, и к нему пристало около четырехсот человек; но он был убит, и все, которые слушались его, рассеялись и исчезли. После него во время переписи явился Иуда Галилеянин и увлек за собою довольно народа; но он погиб, и все, которые слушались его, рассыпались.» – и это только при жизни одного Гамалиила.
А так ли много хорошего сказали о Йесе?
Не подавал, не благодарил, не платил, искал рабов, угрожал, дебоширил, плевал в землю, рассказывал о себе небылицы, обращался к людям по национальному признаку, спал с племянником, не упускал случая совокупится с мужьями и их женами, выманивал имущество, пытался рассмотреть писание, уподобляя себя избранному, не работал, не брал ответственности за близких, не воздавал заботой родителям…
– А как же чудеса, которые он показывал?
– Он повторил то, что людей много раз восхищало до него. Пророк Елисей, ученик Илии: вернул сына матери, двенадцатью хлебами накормил армию. Моисей – воду перешел и людей перевел.
Чудо – это когда невиданное и неслыханное. Невелико чудо излечить человека от слепоты, плюнув в землю и смазав борением из плюновения в глаза. В народе такое чудо прозывали «лихом одноглазым». Чудо – когда, не плюнув, возвращают зрение и слух. А изгоняющих бесов во все времена была тьма тьмущая. Вот если бы космический корабль построил – это было бы чудо. Или велосипед, на худой конец, изобрел и на нем въехал в город, чтобы не пришлось воровать осленка, у которого еще хребет не окреп.
Мои слова – Закон, а Закон гласит: «Проклят человек, который надеется на человека и плоть делает опорою. Он будет как вереск в пустыне и не увидит, когда придет доброе, и поселится в местах знойных в степи, на земле бесплодной, необитаемой»
И вот…
Посидел Царь, подумал и понял: государство большое, не удержать его, если нападут. И богатства за горами лежат, куда Макар телят не гоняет, а Благодетелей туда никаким калачом не заманишь. И встал вопрос: как сделать так, чтобы имущество на себя переписать, и чтобы Благодетели рангом поменьше на него не поднялись?»
И придумал: во-первых, создал чиновничий аппарат, который урезал народ во всем, что было бы ему на пользу. Во-вторых, каждый крепостной раб за выданный ему надел в десять соток обязан был отрабатывать повинности, а все дороги, прогоны и водопои оплачивать Благодетелям.
Вот такая была свобода!
– Вампир от кровушки не откажется, пока клык не выбьешь, – утверждал Дьявол.
– Человек никогда свободным не будет, – качала головой Манька в ответ. – Он умом понимает, что ему гвоздь нужен, железный обруч на колесо, те же мыло, соль, спички… На новую землю надо кузнеца сманить, жену для сына, коров и лошадей, чтобы поле вспахать, дом построить, и чтобы с голоду не умереть. Человек – общественный индивидуум.
– Могу подсказать: на себя посмотри. В мире нет цены, которую дал бы человек за себя и за своих близких – и молит оценить дешевле, когда приходится выкупать у Благодетеля. Купить можно только раба, а не раб не станет думать, что кто-то купил его, сколько бы за него не дали. Забери себя, близких, свое имущество – и иди своей дорогой, а остальное приложится.
– Смешно! А как далеко он уйдет?
– Далеко, если заберет с собой гроб с Благодетелем, который тот для него приготовил. Бить и плевать не запрещаю же. Но когда говорю «убей!», поправочку вношу: «так, чтобы не было обезображено лицо брата!» Знания в вампира плюнут так же, как вампир в человека.
Манька тяжело вздыхала. Пожалуй, Дьявол дал Благодетелям правильное определение: вампиры они и есть. Сколько кровушки из нее кузнец Упыреев выпил – литрами не измерить, но почему-то только сейчас она начала это понимать. И ведь не поймаешь, стоит пожаловаться, сразу в ответ прилетало: «Ищи, где лучше. Мы, Маня, без тебя проживем, без тебя в государстве только чище будет, а проживешь ли без нас ты?!» А как бросить все нажитое? У нее нет за границей дворцов, как у кузнеца, там ее тоже никто не ждет – столько денег придется заплатить, что с такими деньжищами в своем государстве жилось бы неплохо, да и чужой язык с ее памятью не выучить – ей бы свой не забыть.
– Сложно все. Люди по-своему толкуют, а ты по-своему.
– Не сложно, если помнить, что полчища врагов укрылись за спиной. Самый страшный враг всегда перед лицом человека. Многие говорят: я чувствую – и бегут, и не находят укрытия. А посмотреть, кто просвещение понес? Может, достаточно наступить на голову ехидны, вырвать жало и раздавить яйца? Ворожит против тебя Помазанница, зовет пожить в земле твоей мертвеца, привечает вора, душа хватает ее за срамное место и поднимает на людях – и погонят и распнут. Но все было у тебя перед глазами прежде, чем случилось, и слышала, а не разумела. Сказано: не оставляй ворожеи в живых, чтобы хорошо тебе было в земле твоей, отсеки руку ее, и руку мужа ее, когда дерешься с ней, чтобы не было у тебя двух гирь на земле, одна большая, другая маленькая. Гиря у тебя должна быть одна и мена справедливая.
Манька пожимала плечами, вникая в смысл сказанного. Нет, таких умных мыслей ей не поднять – слишком сложно и туманно. Опять Дьявол увильнул от ответа…
И задумывалась: а разве Благодетельница не перед глазами, если все время ее чувствует? И разве не настраивает против нее людей? И правильно, слышит. Только как поворотить радио? Оно само по себе, а она сама по себе, и Благодетельница, наверное, тоже сама по себе… Неужели же во дворце только о ней разговоры? Нет, конечно… Тогда почему радио не забывает о ней ни на минуту? А если поминают, почему не обратятся напрямую?
И почему люди не думают о Благодетельнице, когда ее рядом нет?
Получается, что радио одним одно говорит, а другим другое?
– Но ты не ответил, почему я тебя вижу, а другие нет?
– Другие… Зато как хорошо послания читают! А ты не умеешь.
И то верно, не умеет. Столько умных мыслей у Дьявола, а разве ж она хоть одну поймала? Но почему не скажет, как подойти к человеку, чтобы он сразу понял и поверил, а еще лучше помог по-человечески?
То и обидно.
– А те, древние, которые твоей головой думали, почему не ушли? Вон, земель сколько!
– А тут везде люди жили… Видишь, ровной полосой молодой лес стоит, и все березовый – поле было. Здесь место вроде бы ровное, и бугры на небольшом расстоянии – дома стояли. А тут осины, и запах какой – погост это. А тут камни ровно лежат, узором – капище было, медитировали, учились с огнем играть. А тут рядком тополя – аисты на них селились, свадьбы под ними справляли. Тысяча лет прошла, а земля все еще помнит.
– А почему не устояли?
– Они полвека оборонялись. Если бы ты знала, сколько народов канули в лету! У войны один закон: голый бьет голого, пока на имущество не наскочит. Наскочил – и все имущие поминки справляют. Полчищам мытарей обидно становилось, что ест и пьет Благодетель, и с ними готов поделиться, если наступят на мой народ, который тоже ест и пьет, а как делиться, отправляет к Богу. Мол, учись лет восемь, и будь, как я. В дороге незаметно, а если с места посмотреть, срок ого-го-го! Кто соблазнится туманной перспективой, если можно отобрать, чтобы язык не показывал, да еще награду от Благодетеля получить? И была у них грамота, а говорят: безграмотными были. И была у них сытая жизнь, а говорят – голодали. И богатства были неисчислимые, а скажут – жили в пещерах. Откуда, думаешь, Благодетели золото взяли, чтобы крыши храмов и дворцов покрывать золотом и вставлять образа в золотые рамы? У людей и взяли, не сами же они его добывали из земли.
– А почему не осталось ничего?
– А зачем народу глиняные таблички того народа, которого сам же извел? Этот народ не станет другим, если узнает, что миллионы людей умирали за другую идеологию. На всех капищах теперь стоят церкви Спасителей, оберегая тайны того народа – память моем народе веками стирали. И приходит народ на бывшее капище, и видит богатый разукрашенный дворец со многими Благодетелями, облаченными в золотые рясы, которые обращаются к нему от имени нового Бога, и молится на них, как Благодетель учит, потому что променял Бога на золото, добытое не у меня, а в земле.
Манька размышляла: захотел бы тот народ пожить еще, в нашем веке?
И отвечала сама себе: немного дано человеку времени – и лучше бы не родиться. Грамотный народ сменил безграмотный и снова стал грамотным. И праведники, и грешники в немилости у Дьявола, а умирать-то как, наверное, тяжело. Но все умрут, никто жить вечно не останется, только Дьявол.
Все суета сует.
Глава 11. Прозрение
В начале ноября река покрылась льдом, сугробов намело – на две зимы. Хворост сырой, промерзлый, тлеет едва-едва и чадит едким дымом. Разведет Манька огонь, а пока спит, он того и гляди потухнет. И замерзла бы, но Дьявол помогал сторожить костер, будил, когда угли догорали. А однажды обернул своим исцеляющим плащом ее распухшие и почерневшие ступни. Наутро раны зарубцевались, но к вечеру следующего дня стало хуже, чем было. Она привыкла к боли, иногда даже не чувствовала ее – нервные окончания отгнивали вместе с мясом, а тут новые – и снова обморожение.
Плакала навзрыд, проклиная и себя, и Дьявола, и кузнеца Упыреева. С того времени плащ Дьявол не давал, разве что концом накроет, чтобы согрелась. Сказал, что, помогая ей, как бы против Помазанницы объединяется, а вредить нечисти в его планы не входило. Хуже стало, когда наступили настоящие морозы: кожа примерзала к железу, отслаиваясь с башмаками и посохом, а к язвам добавилось обморожение.
Она удивлялась: откуда у нее такая живучесть?
Вопреки всему, что она знала о болезнях, обморожения, заражения и язвы не валили ее с ног, даже температура не поднималась, а когда Дьявол поднимал за шиворот и насильно заставлял идти дальше, боль как будто залезала в котомку. Она видела ее, чувствовала, несла на себе, как предмет, закрытый внутри тела, но стоило остановиться, и болезни набрасывались и грызли без жалости.
И она, превозмогая себя, шла вперед…
И злобствовал Дьявол.
Но так уж устроен человек: рано или поздно он принимает болезнь и становится с нею одним целым. И она адаптировалась, думая лишь о том дне, когда закончится железо, а с ним болезни и невзгоды.
И с едой стало туго.
Но опять Дьявол выручал. Он всегда знал, где спрятаны беличьи запасы, на каком дереве шишки не пустые и почки не тощие, где сделать рыбную прорубь, чтобы рыбалка была удачная, и грибов в лесу на деревьях было полно. Порой корзинку наберут, пока идут. Опята, съедобные трутовики, вкусом похожие на заморских кальмаров или на курицу, только варить их приходилось долго, а в дуплах нет-нет да находили мед диких пчел. И часто рассказывал, как сушили люди в мороз сырые простыни теплом своего тела, как ходили босиком в любое время года, как закаливались в ледяной воде, и о других сверхвозможностях, заложенных в человека.
Йогинские способности Маньке не давались. После купания в ледяной воде она простудилась, одежда без костра не сохла, а холодное железо не становилось приятным. И сколько бы Дьявол ни убеждал, что новые зубы нарастают крепче предыдущих, не верила – железо об этом не знало и стачивало их до того, как прорезали десну.
А радио продолжало работать, как ни в чем не бывало…
Иногда Дьявол подмигивал: «Ох, мать, опять о тебе речь ведут!» «И что говорят?» – интересовалась Манька, в тайне надеясь, что вот-вот Помазанница узрит ее силу духа.
«Умницей не называют!» – посочувствует ей Дьявол.
Манька никак в толк не могла взять, почему Бог Нечисти не может приструнить нечисть – против нечисти он был бессилен, но мысли свои держала при себе. У каждого были свои недостатки, а у Дьявола их было еще больше, но, чтоб любили, надо самой уметь любить, и она изо всех сил старалась прощать ему, что не видел в ней человека, что на каждый случай имел оправдание и радовался не ее радостям. Зато не раз свел беду на нет, видел дальше носа, погода была ему послушна и зверями мог управлять.
И рядом был.
Она давно потеряла счет времени: утром топили снег и пили чай на березовых и смородиновых почках, заедая клюквой, рыбой и грибами. Иногда завтракали промороженными сладкими плодами шиповника и рябины. Снегири и клесты обдирали деревья подчистую, но нет худа без добра: ранние снегопады пригнули ветви к земле и надежно укрыли снегом. Потом она ползла по снегу. По льду получалось быстрее, но во многих местах река пробивала лед быстрым течением, а где-то он намерзал торосами, так что дорога оказывалась еще тяжелее и опаснее. Первую короткую остановку делали, когда солнце встало из-за горизонта. Отдыхали минут пятнадцать, пили горячий чай, закусывали тем, что осталось. На этот случай Манька обзавелась термосом. Следующая – когда солнце поднималось в зенит. Обедали тем, что приготовили с вечера. А по дороге собирали еду на вечер.
Еще одна короткая остановка, когда солнце готовилось скрыться за горизонтом. Темнело рано, поэтому после привала она по пути присматривала место для лагеря, потом ставила шалаш, рубила дрова, рыбачила, готовила ужин, а Дьявол помогал. Сказать, что она голодала, было бы неверно. На одной зимовке охотника, еще в начале октября, разжились рыбацкими приспособлениями, и, бывало, не успеет закинуть удочку, а жирная щука или здоровенный осетр уже на крючке. Иногда попадались раскидистые ели, заметенные снегом. Оставалось только вход под ель вырыть, чтобы оказаться в теплом домике. Дьявол обычно проверял дорогу, и, если впереди было такое укрытие, сообщал об этом заранее. Дым от костра в таком снежном домике улетал сквозь ветви, как в трубу, но тепло держалось, и она могла нагреть воды и помыться, а еще просушить как следует одежду.
После ужина, когда она отдохнула и все дела были сделаны, Дьявол показывал, как использовать посох, отрабатывая с ней приемы самозащиты. И было для чего. Во-первых, браконьеры давно точили на нее зуб за спасение зверей и разоренные зимовища, во-вторых, Помазанница могла послать Чрезвычайную Стражу на ее поимку за убийство своей тетушки, в-третьих, могли обычные разбойники встретиться. Так что, подготавливая ее к такой встрече, Дьявол ее не щадил и времени физподготовке после убийства Кикиморы начал уделять больше обычного. Он даже во время похода ее тренировал: то заставит бежать по снегу, то на дерево влезть, то для согрева бороться с ней начнет, и она так ловко научилась махать посохом, что самому Дьяволу порой доставалось. А если с утра метель, о чем Дьявол обычно тоже знал заранее, могли проговорить всю ночь, зная, что на следующий день она отоспится, постирает одежду, сама помоется.
В общем, один день был похож на другой, но в последнее время дорога стала опасной. Манька заметила, что их преследует стая волков, которые выли по ночам, рыси перескакивали с ветки на ветку, часто усаживаясь на деревьях и наблюдая за нею сверху. А еще медведь-шатун не отставал – она слышала, как он ревет и ломает сучья, и не раз видела его следы. И вроде не голодал, от волков ему кое-что перепадало – может, потому и шел за ними.
В один из таких вечеров стая подошла слишком близко.
Один из волков, черно-серый с подпалинами, проскользнул мимо деревьев, нырнул в сугроб и выскочил с зайцем в зубах. Заяц дернулся, отчаянно вереща, и затих.
От волчьей наглости, от близости зверей, Манька испугалась, но на этот раз быстро справилась с собой, вскочила, выхватив из костра толстый полыхающий сук, и направила его на волка, высоко подняв ветку над головой. Она не могла ни стоять, ни сесть, а только прижалась спиной к стволу, высматривая сук, чтобы забраться на ель. И вглядывалась в ночную темень, высматривая стаю, окружившую ее. Как в первую встречу с волками, сердце ушло в пятки, и каждая мысль, сменяющая одна другую, говорила о смерти – никогда в жизни она не будет слушать Дьявола!
Бежать, но куда? Догонят!
Волк, или напугавшись огня, или ее грозного вида, бросил зайца и скрылся за деревьями. Дьявол неторопливо подобрал добычу, отсек мягкую заднюю часть, переднюю часть бросил в сторону волка. После этого одним движением содрал шкуру, почистил от внутренностей и тоже отбросил в сторону волка, залегшего в сугробе.
Не обращая на нее внимания, волк приблизился, обнюхал зайца и принялся есть.
– Голодный зверь – страшный зверь, – сказал Дьявол и кинул мясо в котелок, понюхал, чем пахнет, почесал за ухом, изрек философски: – Голод не тетка!.. – заметил ее состояние и спросил с насмешкой, помешивая бульон: – Смерть – естественный процесс смертного бытия, или вечной жизни захотела?
– Если я сама умру – естественный, а если порвут – насильственный, – ответила она, со страхом глянув вниз и взбираясь на ель еще выше. Она уже решила, что с дерева ни ногой, пока волк не уйдет. – Тебе хорошо, ты бестелесный, – позавидовала она. – А меня в один присест сожрут.
– Глупо, – Дьявол посолил бульон, снял ложкой пену. – Ну, во-первых, на дереве от волка можно летом сидеть – зимой замерзнешь, во-вторых, это собака. Скоро суп будет готов, – он втянул носом пар и остался доволен. – Слазь, не смеши зверей.
Манька несмело спустилась с дерева, не выпуская палку из рук, подбросила в костер сучьев.
– Наглая какая… Собака бы мне не помешала… Крупная. Такая с волком запросто справится.
– А кормить чем будешь? – усмехнулся он. —Чтобы зверя приручить, кормить надо с руки, а есть такие, что оттяпают руку с подачкой.
– Видал, как она ловко зайца поймала? И зверей бы отпугнула.
– Эта не отпугнет. Волчьей крови в ней ровно наполовину, ни людей, ни огня не боится. Может напасть сзади и подать пример. Ей в стае хорошо, не последнее место занимает, – приценился Дьявол к красивому лоснящемуся зверю. Достал тарелки, разлил бульон, положив кусок мяса в Манькину тарелку целиком, присыпал солью: – Да разве ж это беда? Сытые волки не нападут, а они сыты. Нынче олени – легкая добыча. Даже медведь и тот набирает жирок. Твоя беда там, – кивнул он в сторону Неизведанных Гор.
С опаской поглядывая в темноту, Манька приняла тарелку из Дьявольских рук. Дьявол удобно расположился на лапнике напротив ее, неторопливо отпил бульон, одобрительно крякнул, когда ей, наконец, удалось отгрызть кусочек железа от каравая.
– Те звери, что посреди деревьев, сами по себе, их природа вынянчила, а природа не злая. Она защищаться учит, и человек в ее рационе не числится. Если, конечно, соблюдает субординацию. Но если к вампиру идешь, чего зверей бояться? – безразлично пожал он плечами. – Вот вампиры – существа поистине лютые звери. Одна у них забота – кровушкой насытиться. Но тебе, видно, сам черт не брат, раз решила сунуться в их логово.
– Не совсем же вампиры… Люди… – ответила Манька, поморщившись. Она уже привыкла, что Дьявол делил всех на условные категории: вампиры, оборотни, люди, проклятые – но такое деление ее не устраивало.
– Маня… – заметив, что она не восприняла его слова с должной серьезностью, Дьявол смешался, – я знаю, что говорю! – он перестал есть, взглянув на нее с тревогой. – А иначе, как Благодетельница летит на всех электромагнитных волнах? Ты смогла бы так? – в голосе его прозвучало осуждение. – Ты ведь, слышала, что вампиры могут манипулировать людьми на расстоянии?
Манька еще не оправилась от пережитого страха, но сама мысль, что вампиры существуют, показалась ей абсурдной.
– К вампирам? – она забыла о волке, который покончил с зайцем, а теперь принюхивался к запаху из котелка. Не в первый раз Дьявол произнес это слово, когда речь заходила о Благодетельнице.
– Вот те раз! – Дьявол потрясенно уставился на нее. – А ты разве не знала, что Помазанница моя обладает замечательными свойствами?
Манька молчала…
Внутренность заполнилась тревогой.
Она давно пыталась объяснить себе радио – и не могла. Порой она чувствовала его, как себя самою, и только Дьявол мог подсказать остановиться и взглянуть на свое состояние, и она вдруг понимала, что ею управляет нечто нематериальное, но вполне осязаемое, заполнившее ее пространство. А то вдруг мысли понесут, как необузданные кони, объявляя ее бытие несуществующим. А захоти она так же ударить Благодетельницу, ведь не получится.
А почему?
– Ты о вампирах… когда-нибудь вообще слыхала? – всполошился он.
– По телевизору… Но ведь это просто кино, – она натянуто улыбнулась, стараясь не выдать тревожное предчувствие. – Мало ли кто что придумает.
Тоскливый взгляд Дьявола устремился вдаль. Мысленно он был уже где-то далеко: его почти материальная плотность упала до призрачной, сквозь него стал виден даже снег, а на хвойном лапнике Манька не видела его совсем. Очевидно, желание бросить ее прямо сейчас боролось с чувством долга выполнить данное когда-то по глупости обещание, посмотреть, чем закончатся ее мытарства.
Не врет…
Сердце сдавило холодом.
Как выбраться из дикого, занесенного глубоким снегом леса, в котором на триста километров ни души, Манька не представляла. Последние месяцы пролетели перед ее глазами, как один миг. Дьявол кормил, согревал, объяснял, где они находятся, охранял от диких зверей, и что делать с железом – одна она с ним никогда бы не совладала.
Дьявол резко встал, отошел, вглядываясь меж деревьев, словно оценивал ее шансы выжить, постоял минуту-другую, борясь с собой, вернулся к костру, вернув плотность. Прошелся взад-вперед с заложенными за спину руками, негодуя на самого себя. Наверное, момент, когда он мог сбежать, был упущен или дружеское расположение перевесило желание оставить ее тут.
