Анастасия Сергеевна Васильева
Новогодний сюрприз
– Гриш, мы не успеем, пойдем пешком, тут осталось буквально пару километров. – предложила Анжела.
– Я не могу встать, у меня нет сил, ну зачем ты взяла билеты на первый же вечер? Неужели нельзя было оставить это «важное» событие на конец поездки? – умирающим голосом проговорил Заметайкин, – и вообще, мне твои оперы уже поперек горла стоят! Сколько можно? Мало того, что в Большой меня таскаешь два раза в месяц, так я еще и на отдыхе должен мучиться? Ну не люблю я их, можешь ты понять или нет?
– Мы обсуждали это уже тысячу раз, все остальные дни идет балет, а я не люблю балет, ты же знаешь.
– А я не люблю ни то, ни другое и ты это тоже прекрасно знаешь. И вообще, мне надо в аптеку, голова трещит.
– Аптеку найдем на обратном пути, надо поторопиться, еще успеем в буфет, от бокала шампанского вся твоя головная боль вмиг улетучится, – подмигнула Анжела. Расплатившись с водителем, они вылезли из такси.
Линкольн центр, с подсвечивающимся фонтаном, пятиарочным зданием Метрополитен-Опера, таким модерновым и не похожим на Большой театр, встретил их толпой элегантно одетых людей. Изысканные женщины в вечерних платьях, шубках, боа, с переливающимися клатчами, грациозно цокали каблучками своих модных туфель из последних коллекций Маноло Бланник, Джимми Чу и еще одному богу известно каких именитых дизайнеров. Кавалеры щеголяли, кто смокингом с бабочкой, кто просто элегантным костюмом, неизменным атрибутом и тех, и других была белоснежная рубашка. Конечно, среди них проскакивала и публика попроще, но это были единицы, скорее всего с галерки.
Анжела с Гришей в замешательстве переглянулись. Мысль о вечернем дресскоде почему-то не пришла в голову ни одному, ни другому. Анжела куталась в фиолетовый пуховик, переминаясь с одной стертой в кровь ноги на другую. Марш бросок до Линкольн центра в новых уггах на босу ногу сделал свое коварное дело. Оба были в джинсах, но если Гриша нацепил хотя бы простой черный свитер, то во всю грудь Анжелиной кофты, большими розовыми буквами, красовалась надпись «LOVE».
Они невольно сравнивали Метрополитен-оперу с Большим театром и сходились в едином мнении, что наш-то, масштабнее и красивее. Чего стоит гигантская хрустальная люстра, а золотые орнаменты, а шикарный узорчатый занавес с бахромой?! Вся эта императорская роскошь, вот уж куда в джинсах-то точно непростительно заявиться. А тут элегантная простота, потолок словно сотканный из массивных золотых чешуек и несколько крошечных светильников на длинных тросах, по форме напоминающих вид молекулы короновируса под микроскопом. Шелковый занавес, расшитый золотыми нитками, тоже сильно не впечатлил, а вот кресла, конечно не в пример нашим стульям, да еще и с встроенным экраном с титрами – это было удобно и необычно. Они поспешили занять свои места в третьем ряду партера и как только персонал с ксилофонами в руках созвал публику, своими мелодичными звуками, свет погас, занавес разъехался и грянул оркестр.
Первый акт был великолепен, многообразие костюмов и декораций просто поражало. Необычайный колорит Поднебесной империи, танцующие львы и драконы, пагоды древнего Китая, восточные веера с причудливыми узорами, кимоно с многометровыми шлейфами и роскошными национальными головными уборами, а уж про музыку Джакомо Пуччини и говорить нечего. Это был восторг, унесший прочь их усталость и головную боль. В первом антракте Гриша с Анжелой бурно обсуждали за бокалом шампанского, увиденное и опять же сравнивали с постановками в Большом театре, а больше сравнивать им пока было не с чем. К концу второго акта энтузиазм Анжелы стал потихоньку улетучиваться, не смотря на продолжающийся накал страстей на сцене. И даже, когда занавес с домом министров Пинг, Панг и Пунг уехал вверх, а перед глазами зрителей остался роскошный Императорский дворец во всю глубину сцены и по залу прокатилась волна восхищенных охов, глаза Анжелы продолжили слипаться с невероятной силой и немудрено, ведь в Москве было уже около пяти часов утра. Гриша периодически толкал жену локтем в бок, выдергивая из лап Морфея, но ее веки продолжали предательски ползти вниз.
– Не спи, на тебя люди оглядываются – прошептал Гриша ей на ухо, – мало того, что мы в такой одежде, так ты еще и дрыхнешь!
Судя по всему, у него открылось второе дыхание. Ведь от нытья в такси, бесконечных упреков и жалоб не осталось и следа. К удивлению Анжелы, Гриша даже не поглядывал на часы, в надежде, что их стрелки вдруг закрутятся с удвоенной силой и вся эта вакханалия закончится. Они как будто поменялись местами.
– Я больше не могу – шептала Анжела в ответ, – давай уйдем в антракте, пожалуйста, бог с ней с этой оперой.
– Мы заплатили шестьсот баксов за билеты, сидим до конца – отрезал Гриша, хитро подмигнув жене, – тем более, что мне очень даже нравится!
– Да мне тоже нравится, но я ничего не могу с собой поделать – засыпаю – ныла Анжела.
– Меньше надо было по магазинам шляться!
Со второго ряда на них грозно сверкнула глазами чопорная пара преклонного возраста и Анжела, смутившись и, собрав всю свою волю в кулак, попыталась снова сконцентрироваться на сюжете, который надо заметить, не был таким уж убаюкивающим, а наоборот, очень даже кровожадным. Этому действию не было ни конца, ни края.
В очередном антракте они бродили по вестибюлю и разглядывали фрески Шагала. Гриша восхищался «Триумфом музыки».
– Ты посмотри какая сочность красок, какая экспрессия! Это же гениально!
Анжела ползла за ним с кислой миной, умоляя бросить все и вернуться в отель, но Гриша был непреклонен.
У Анжелы промелькнула мысль – Уж, не решился ли он отомстить мне за четырехчасового «Бориса Годунова» в Большом театре, таким образом? Буквально накануне поездки, она рассказывала ему историю, как одна ее подруга, заядлая театралка, сделала мужу подарок на день рождения, купив билеты на спектакль «Улисс», который шел ни много, ни мало, а пять с половиной часов и как бедный муж, после тяжелого рабочего дня, весь измучился и под финал заявил, что ноги его больше не будет ни в одном театре и, что такого дня рождения он ей вовек не забудет.
Они тогда весело посмеялись над этой историей, но сейчас Анжеле было совсем не до смеха.
Начался третий мучительный акт, дирижер словно улитка еле полз к своему рабочему месту, потом долго кланялся, листал ноты, оглядывал своих подопечных из оркестра, от чего у Анжелы уже начинал дергаться глаз. На сцене царила ночь, в зале- непроглядная тьма. Попробуй не усни в такой обстановке? И вот, когда Калаф, сидя на лестнице, в этой кромешной мгле, озаряемой лишь редкими звездочками, запел ее любимейшую партию «Nessun Dorma» («Пусть никто не спит»), начинающуюся очень медленно и лирично, словно колыбельная, Анжела провалилась в сон окончательно, так и не услышав легендарного, такого мощного и обожаемого ею окончания этой партии, зато, в образовавшейся секундной паузе, зал услышал:
– Хррррррррррр
– Проснись, ты что с ума сошла? Ты храпишь на весь зал! – толкнул ее в бок Гриша.
– Я не сплю – промычала Анжела и снова провалилась в глубочайший сон, упав головой ему на плечо.
Все, что она помнила из третьего акта – это самое его начало, проснулась же Анжела под несмолкающие аплодисменты, крики браво и закрывающийся занавес.
В ту ночь они еще долго бродили по Нью-Йорку, а Гриша в красках и с невероятным энтузиазмом рассказывал ей события третьего акта, утверждая, что именно этот акт и был вишенкой на торте всей оперы. Ну а любимая партия Анжелы «Пусть никто не спит» сыграла с ней в итоге злую шутку, которую Гриша вспоминал ей и по сей день, при любом удобном случае…
– Да, точно, – тихо проговорил Гриша, открывая глаза. – Хорошее было время, есть, что вспомнить!
Глава 5. Неожиданное знакомство
Анжела как хитрая лисица потихонечку подбиралась к Грише, бросая ему то одно счастливое воспоминание из их совместной жизни, то другое, а Заметайкин таял на глазах. Он так долго запихивал былое подальше, гасил каждую попытку несанкционированного всплытия подобных воспоминаний в памяти, что вдруг этот поток ностальгии прорвался и хлынул ниагарским водопадом наружу.
Она уже обвила одной рукой его шею и стала что-то нежно нашептывать на ухо, как вдруг раздался грохот, оба в испуге повернулись к входной двери. На пороге стояла массивная старуха, лет семидесяти пяти с миской свежих яиц, ее седые волосы беспорядочно выбивались из-под цветастой косынки, а выражение лица было настолько суровое, что по спине у Анжелы побежал холодок.
– Ах ты проститутка московская, – крикнула старуха, – совсем стыд потеряла!
– Простите, мы разве знакомы? – испуганно пролепетала мадам Заметайкина.
– Да я с тобой не то, что знакомиться, на одном поле не сяду. Шалава кучерявая, распушила свои ржавые кудри, а ну отойди от Гриши, пока я тебе синяков не наставила под глазами твоими бесстыжими. – крикнула громогласно она.
Анжела попятилась назад.
– А ты, что стоишь рот раззявил? – обратилась старуха к Грише, – Эта змея тебя уже обвила кольцами своими, а ты и уши развесил, разве, что только слюни не пустил. Ах ты, шалава! – и разъяренная женщина, вытаскивая по одному яйцу из эмалированной миски, начала метать их в Анжелу.
– Гриша, кто это? Что она от меня хочет? – визжала Анжела, размазывая жидкое содержимое яиц, попавших прямо в цель.
Заметайкин ловко уворачивался, заливаясь смехом. Позволив старухе опустошить содержимое посудины, подлетел к ней и начал успокаивать.
– Баба Нюра, да ты что, взбесилась что ли? Посмотри, что натворила? Кто это теперь убирать все будет?
– Проститутка твоя и будет! И пока не уберет, я ее из этой комнаты не выпущу, уж будь спокоен. – и она со всего размаха так жахнула железной плошкой о дубовый стол, что Гриша с Анжелой одновременно вздрогнули.
– Я у Малаховского давеча смотрела, такая же прошмандовка – от горшка, три вершка, зато каблучищи, что копыта у жирафа, окрутила порядочного мужика, работящего, прям как ты, Гришенька, все деньги с его счетов поснимала, да и укатила с любовником за бугор. Вот так вот, а он ни с чем остался! Там эти денежки его промотала, любовник ее конечно же бросил, а она брюхатая заявилась к нему обратно, прощения просить! Решила с ним переспать, чтоб ребеночка своего от чужого мужика, пристроить, а потом, еще выяснилось, что она и с братом его спала, и с дядькой. Гони ее в шею! – никак не могла успокоиться Баба Нюра, – и главное, вторая за неделю! То три года никого не было, пусто – хоть шаром покати, а то как мухи послетались, да что там мухи? Это ж бычьи слепни, Гришенька, всю кровь из тебя высосут и опять ни с чем оставят, одумайся!
– Я что-то не поняла, а вторая кто? – переводя изумленный взгляд с Гриши на Бабу Нюру спросила удивленно Анжела.
Гриша про себя молился, чтоб Пахомов срочно вызвал его на ферму, эти женские разборки начинали приобретать опасный характер, тем более, что яичной атаки ему чудом удалось избежать, дважды так за день повезет вряд ли.
– Ой, мы ее тут всем селом Долгоносиком прозвали, – захохотала смачно Баба Нюра, усаживаясь на стул. И, старушка начала показывать на себе размеры носа той второй, которой так заинтересовалась Анжела, но вдруг стушевалась, перекрестилась на образа, висящие в углу, – Господи, прости душу грешную, на себе ж показывать нельзя! А то вдруг такой же вырастет, как хоронить-то будут? В гроб не влезу! – и она снова залилась веселым смехом. По ходу этого монолога, настроение ее явно улучшалось.
– Как козичка на каблуках прискакала, в дом влетела, все щебетала, щебетала, увивалась вокруг Гришеньки, это он малахольный, сказки ваши слушает, а у меня не забалуешься, я ваши истории заранее знаю, сама молодой женщиной была когда-то. Весь ее Луи Пардон разукрасила такими же вот яйцами, ох она визжала, как ужаленная. До самой машины ее провожала, – и тут вдруг веселье сошло с лица Бабы Нюры, – это сколько ж я яиц на вас, проституток, перевела за неделю?! – и она схватилась за сердце.
– Анжела, там в шкафу на верхней полке «Валокордин», накапай скорее тридцать капель. Пойдем, Баб Нюр, на воздух, – и воспользовавшись удобным случаем, Гриша поспешил вывести старушку из дома.
– Я из ее рук пить ничего не буду, – крикнула из сеней Баба Нюра, – отравит меня, никто за тебя не заступится!
Анжела стояла в замешательстве, как угодно она представляла себе эту встречу, но даже в самом страшном сне не могла и вообразить такого приема. Волосы слиплись от засыхающих яиц, ладони чесались от уже присохшей корки, а под ногами хрустела раздавленная скорлупа.
– Неужели Милка меня опередила? Носатая-то это точно она, больше некому. Я бы знала, если б там еще кто-то маячил на горизонте. Вот стерва хитрая! И когда она только успела? – одна за другой проносились мысли в голове у Анжелы, – что ж мне так не везет-то в последнее время?
День клонился к закату, дотошная мошкара роилась у оконных рам в поисках живительного света, а солнце, огненным шаром садилось за горизонт озерной глади. Анжела стояла и любовалась в окно этим непривычным для нее пейзажем. Руки невольно катали яичную пленку и стряхивали на пол. Жизнь ее за полгода перевернулась с ног на голову. Несчастный случай с Потаповым, попытка навести мосты с его закадычным другом, Инокентием Липковским, провалилась с треском – Кеша любил жену и ставить под угрозу свое семейное счастье ради интрижки с Анжелой наотрез отказался. Деньги таяли на глазах. Львиную долю средств Гриша уже давно вывел с их общего счета, но она так рассчитывала на доходы Льва Палыча, что поначалу просто махнула на это досадное недоразумение рукой. А тут бывшая жена и дети Потапова прикарманили все его наследство, и Анжела осталась с носом, только подаренные ювелирные изделия имели хоть какую-то ценность, да и те она практически все продала. Последним спасательным плотом, удаляющим ее от берегов нищей жизни, был Гриша, все еще ее муж.
– Эх, хорошо, что мы тогда сразу улетели с Левой на Мальдивы и я так и не дошла до ЗАГСА, как чувствовала, что надо подождать с разводом. А Заметайкин молодец, не пошел ко дну, вон как развернулся, ферма у него, ларьки с молочной продукцией, этот нигде не пропадет, не смотри, что из деревни, а палец в рот не клади!
– Анжел, пойдем, я тебе покажу где у меня тут душ, а то ты вся в яичной скорлупе – улыбаясь проговорил Гриша, с полотенцем в руках.
– Кто эта женщина?
– Да ты не обижайся, это Баба Нюра, тетка моя – сестра матери. По дому помогает, она хоть и в преклонных летах уже, а я без нее как без рук.
– Да я уж заметила, страшная женщина, я думала она меня убьет.
– Ну это ты махнула. Она с виду такая грозная, а на самом деле – золотой человек!
– Гриш, можно я сегодня у тебя останусь? Стемнело уже, а до Москвы прилично добираться. Я что-нибудь на ужин приготовлю, посидим, вспомним былые времена. У меня там в машине бутылочка красного, твоего любимого.
– Ты давно готовить-то начала? На сколько я помню, ты либо в ресторанах питалась, либо доставку заказывала – ухмыльнулся Заметайкин.
– Скажешь тоже! А как же завтраки в постель, а на Новый год, помнишь у нас компания собиралась?
– Это когда от твоего оливье очередь в туалет была длиннее чем в мавзолей в советские годы? – подколол Гриша.
– Ну знаешь ли, Заметайкин, – недовольно фыркнула Анжела, на тебя не угодишь!
–Зато ты жене Метелкина тогда угодила, помнишь, Толян напился еще до боя курантов, закусил твоим оливье и прочистился так, что в Новый год вошел свежим как огурчик.
Анжела не выдержала и тоже рассмеялась. – Гришка, что ж мы семью-то такую просрали? Ты посмотри сколько у нас счастливых моментов было!
– Иди мойся – только и сказал ей в ответ Гриша.
Глава 6 Тяжелые думы
Романтического вечера не получилось, как Анжела не старалась. В самый неподходящий момент опять заявилась Баба Нюра, только уже с клюкой и компрессом на голове и сопроводила ее ночевать в свою избушку на другом конце деревни. Поток нравоучений лился полночи, жесткая раскладушка с периодически подгибающейся ножкой делали обстановку невыносимой. Баба Нюра то бранила ее, да и в целом весь женский род, то заливалась смехом, вспоминая свою молодость. Когда измученная Анжела начинала проваливаться в сон, крепкий удар кулаком в стену выдергивал ее из сладких объятий Морфея и возвращал обратно. – Вот старая ведьма, думала про себя Анжела, – как чувствует, что начинаю засыпать. Она уткнулась лицом в простыню, и водрузила на голову подушку, чтоб хоть как-то приглушить этот нескончаемый поток слов. И тут она услышала:
– Пашка-то мой, паразит, загулял с дояркой из колхоза, ничем отвадить не могла, да еще и запил. А в соседней деревне, потомственная знахарка жила, Авдотья, наши бабы боялись ее как огня, а что мне делать оставалось? Все перепробовала, на нее последняя надежда была.
Анжела стянула с головы подушку и усевшись на раскладушке поудобнее стала внимательно слушать, что же было дальше.
– Пришла я значит к ней, сама вся трясусь, ног не чувствую, так боязно.
И тут новый удар кулака грохнул в стену, так что Анжела вздрогнула.
– Ты слушаешь что ли? Чего затихла?– донеслось из соседней комнаты.
– Слушаю, слушаю, очень интересно, Баб Нюр.
– Какая я тебе Баба Нюра? Мне такой внучки гулящей не надобно. Для тебя я Анна Николаевна! Ну так вот, стоим мы с ней в сенях темных, а по углам веники какие-то пахучие висят, лапки тонкие с копытцами, травы разложены, да такие, что я сроду не видала, хоть в деревне и выросла, но мы таких не собирали никогда, а по бокам все полки, полки, а на них какие-то склянки, банки. Жуть!
– Ну и как, помогла?
– В первый раз-то ничего не сделала, только посмотрела на меня пристально глазищами своими огромными, меня аж до мурашек пробрало. И говорит мне: – На полную луну принеси сюда мужнино исподнее, только ношенное обязательно, три волоса с его макушки, два ногтя – с ноги и с руки, и курицу пожирнее.
– Ну я все сделала как она сказала, хочешь верь, хочешь нет, но через неделю как отрезало – и пить бросил, и свою доярку колхозную, в семью вернулся, правда, как мужчина никакой стал, но важно ж, что помогло!
Кобелей-то этих в деревне пруд пруди, а чтоб еще и человек был хороший- днем с огнем не сыщешь! Мой-то Пашка такой был, хоть и кобель.
– А знахарка-то эта жива еще, Баб Н…., ой, Анна Николаевна? – послышался Анжелин голос.
– Да черт ее знает. Из деревни той, кто помер, кто уехал, может и жива, она считай меня лет на пять старше была. У соседки моей, Ларионовны надо спросить, она все искала к кому обратиться, чтоб выяснить внуки-то у нее родные, аль нагулянные, тоже про Авдотью интересовалась, может чего и выяснила. А тебе зачем? На Гришеньку моего порчу навести хочешь? Только попробуй, я тебя прокляну, похлеще знахарки.
– Я в ваших способностях и не сомневалась. Не для себя интересуюсь, у подруги дочери сестры моей матери, муж пропал, вот думала, а вдруг поможет.
– Довели мужика! Не мудрено, что и сбежал. Но, учти, я тебя предупредила!
– Я Гришеньку люблю, Анна Николаевна, всем сердцем и вы мне, за эти полдня как родная бабушка стали.
– Дураков у себя в Москве ищи!
– У меня ведь тоже бабушка в деревне была когда-то, Баба Маша, я к ней каждое лето на каникулы приезжала. Добрая такая, прям как вы, заботливая, переживала за меня, как и вы за Гришеньку, а оладушки как готовила, пальчики оближешь. А однажды случай был смешно…..
Из соседней комнаты донесся храп, вперемешку с похрюкиванием, оборвав Анжелу на полуслове. Она молча лежала на подушке, разглядывала узоры на потолке и думала, что же делать дальше, ее сон как рукой сняло.
В ту ночь не спалось и Грише, мысли роились в голове как вечерняя мошкара вокруг фонаря. Как-то все так неожиданно закрутилось. Три года, а как будто вчера произошло. Неожиданное появление Милы, теперь вот Анжела. Он только почувствовал себя счастливым, дела фермы встали на поток, какая-никакая прибыль, но была. Гриша болел за свое дело душой, чего прежде с ним не случалось. Конечно, в Москве доходы были совсем другие, но трудился он чисто механически, вижу цель – иду вперед любой ценой. Не допускал даже мысли, чтоб вернуться обратно в деревню ни с чем, засмеют. Казалось, что на этом жизнь кончится, а вышло все наоборот, жизнь не только не кончилась, а заиграла совсем другими красками. Нескончаемый водоворот дел и тут не отпускал его ни на минуту, но Гриша чувствовал, что энергия его идет в нужное русло, не растрачивается на пустые пьянки и вечеринки, на хвастовство новыми коллекциями брендов друг перед другом, осознал он вдруг, что в этой бесконечной погоне быть круче всех в тусовке нет победителя, это вечная изматывающая гонка, а завтра придут новые, более успешные, более богатые, ставки вырастут, а человеческая душа лишь продолжит обесцениваться. То, что выбыл он из этого соревнования, поначалу конечно, было обидно, а потом как камень с души упал, не нужно никому больше ничего доказывать.
– Милка, – прошептал Гриша в темноте, – не думал я, что и ты стервой такой окажешься, просчитался, а так хотелось верить, что по любви все было. Хотя, может Анжелка специально врет, что ты до меня к Потапову клинья подбивала, а он тебя отверг. Да и какая уж теперь разница? Если б на самом деле любила, раньше б спохватилась, а не спустя три года.
– Зато теперь понятно зачем женушка заявилась, деньги понадобились, но я тоже не пальцем деланный, а вот не развелся-то зря, с дуру на нее понадеялся. Теперь надо думать, как «совместно нажитую» ферму за собой сохранить. Лучше с Анжелкой не конфликтовать, характер у нее адский, мало того, что визжать будет, так еще чего доброго в суд пойдет.
Измученный мыслями, Заметайкин начинал проваливаться в сон. Мышцы отяжелели, по телу побежало приятное тепло и глубоко зевнув, Гриша забылся.
Рассохшиеся полы надрывно скрипели, в сенях царил полумрак.
Странный полумрак, будто тусклый свет фонарика прорубал тоннель, а над ним висела тяжелая, беспроглядная тьма. Она давила, мучила и душила. Но руки пусты и в них нет никакого фонаря, а ноги утонули в каком-то сером и липком тумане. Темнотой зияла приоткрытая входная дверь, за ней тоже стояла мгла.
– Какой-то абсурд, я точно помню, что закрыл ее на щеколду, она не может быть открытой.
Сердце зашлось ужасом в груди, Гриша глотал жадно воздух, но легкие не чувствовали его. Он ощущал себя беспомощной рыбой, выкинутой на берег. Заметайкин стоял посреди сеней и не решался приблизиться к распахнутой двери.
В соседней комнате послышались шаги и дверь за его спиной резко распахнулась.
По спине бежал холодок, ведь в доме он ночевал один. Отбойные молотки в ушах заглушали все внешние звуки. Гриша ничего не слышал кроме этих монотонных стуков у себя в голове, но чувствовал, что позади него кто-то есть. И этот кто-то дышит ему в спину, не слышно, словно волна теплого воздуха бьется о шею, касается ушей, колышет волосы.
На кровати в его спальне лежал мужчина, сильные руки покоились поверх стеганого одеяла и ни один мускул не двигался на его лице.
– Это моя кровать, кто этот мужчина? Он живой? – задыхаясь от ужаса, думал Гриша. И только сейчас он вдруг неожиданно осознал, что парит в воздухе над этим мужчиной. – Мои руки? Что стало с моими руками? – пытался выкрикнуть он, но из открывавшегося рта не выходило и звука.
А самое жуткое было то, что его тело лежало прямо перед ним, на кровати.
–Дыши, дыши, надо набрать в легкие побольше воздуха, ну давай же! ты можешь! Двигайся, это твой последний шанс! Тело налилось свинцом, отказываясь пошевелиться, теперь он был внутри, Гриша это чувствовал. Словно крохотная песчинка в теле великана, которое ему абсолютно неподвластно. Он не мог не то, что разогнуть пальцы, даже сдвинуть их на миллиметр не представлялось возможным. Горло сдавливало все сильнее, словно тяжелый валун водрузили на грудь, закрывая окончательно доступ кислорода. Гриша корчился на подушке открыв рот, не произнося при этом ни звука. Оглушительный удар молота по металлическому брусу, означающий время для выгона скота на пастбище, выдернул Гришу из забытья, он распахнул глаза, полные ужаса.
Глава 7 Милка
Красная ауди неслась по двух-полосному шоссе, то и дело обгоняя фуры. Вдавливая до упора педаль газа, Мила лавировала между встречными и большегрузными машинами, словно играя в шашки с судьбой, испытывая и себя, и ее на прочность. Каждый раз вылетая на встречку, ей каким-то чудом удавалось в последнюю секунду занять свою полосу и избежать столкновения, в окно она показывала фак проезжающим шоферам, оглушительно сигналящим ей. Оставалось только догадываться, какими проклятиями они сыпали ей в ответ. До Москвы оставалось еще чуть больше половины пути. Красивая голубоглазая блондинка с длинными локонами, неброским французским маникюром, всегда стильно одетая, сегодня выглядела не лучшим образом. Под глазами красовалась размазанная тушь, волосы были всклокочены, местами слиплись от какой-то засохшей жидкости, несколько ногтей на пальцах рук то и дело цеплялись обломанными кончиками.
– Где ты была все эти три года? – передразнивала она Гришин вопрос, – ты дурак? Или только прикидываешься? Варианты я искала все эти три года! ВА-РИ-АН-ТЫ! Если б нашла, ноги б моей не было в твоей трухлявой деревне! – кричала она. – Что я виновата, что мне одни аферисты попадаются? – и слезы градом полились по ее щекам.
Людмиле Семеновне Ляпуновой было двадцать восемь, она пыталась покорить Москву вот уже лет десять, но Москва упорно отказывалась покоряться ей. Нет, она конечно не бомжевала по подъездам, не снимала халупу с тараканами в Замкадье, а вела вполне неплохой образ жизни, а по меркам регионов, так даже шикарный, но Милке этого было мало- полюбить, так королеву, проиграть- так миллион! Детский дом закалил ее характер, а постоянная борьба за выживание научила быть изворотливой и хитрой. Она не гнушалась никакими способами улучшить свое положение в обществе, шла по головам и без сожаления бросала любовников, как только они переставали выполнять свою прямую обязанность – делать ее счастливой, а счастье, в Милкином понимании, покупалось исключительно за большие деньги.
Были на ее жизненном пути и душевные проколы, не без этого. Приехав в Москву, она влюбилась в Ашота Паридзе, хозяина цветочных ларьков, но бизнес не выдержал жесткой армянской конкуренции и Ашотик бежал на родину, оставив Людмиле Семеновне подарок, который через девять месяцев нарекли Платоном Адреановичем Петручелли, в честь якобы отца итальянца, агента КГБ, срочно вызванного для выполнения секретного задания. Поскольку ни родителей, ни бабушек у Милки не было, она отдала сына «итальянца» в детский дом, тот самый, в котором выросла сама и продолжила свой нелегкий путь к счастливой жизни.
Из брошенного на соседнее сидение мобильника раздался радостный голос – “It’s a match!» Милка перестала всхлипывать, съехала на обочину и включив аварийку, начала спешно открывать приложение «Райские знакомства». С экрана телефона на нее смотрел ослепительной улыбкой красавец брюнет, среднего возраста в обнимку с двумя собаками: золотым ретривером и черной бульдожкой. Милка листала фото, сердце ее готово было выпрыгнуть из груди, – неужели бог услышал мои молитвы? – думала она, – вот же он! Мужчина моей мечты! Канадец, 45 лет, разведен, детей нет, пилот самолета, обладатель собственного особняка в Виннипеге, квартир в Париже и Милане, а имя-то какое! Джулиан Мейсон – произнесла она на распев, – Людмила Мейсон! – примерила она «будущую» фамилию и радостно закричала – Звучит! Еще как звучит! Прощай, Зметайкин, вместе со своей вонючей фермой! Не больно-то и хотелось! Здравствуй, Джулиан! – и не успела она опомниться от счастья, как получила сообщение: «Приветствую тебя красивый девушка с белым волос. Я очень рад, что наш симпатия совпал. Мой друг убедил меня регистрировать этот сайт. Я увидел твой фото и что-то екнул в моя грудь. Написать мне о себе, вот мой эмейл».
Милка глубоко вдохнула, пригладила свои белокурые, слипшиеся от яичного месива, волосы, довольно подмигнула сама себе в зеркало и ударила по газам. Оставшаяся часть пути до Москвы пролетела незаметно, мадам Ляпунова распевала радостно песни, а вместо факов теперь одаривала, пролетающих мимо симпатичных водителей белозубой улыбкой. Правда некоторые из них с недоумением поглядывали на вроде красивую девушку за рулем красной ауди, но какую-то странную. Окрыленная новой возможностью, Милка совсем позабыла, что не мешало бы основательно привести себя в порядок.
Не дожидаясь лифта, мадам Ляпунова рванула на шестой этаж своей однушки в Свиблово и не раздеваясь, бросилась к ноутбуку – нельзя было терять ни одной драгоценной минуты. Промаявшись минут сорок с текстом ответного письма потенциальному жениху (а в мечтах она уже бежала босиком по обжигающему песку райского Бора-Бора, с развевающейся фатой на встречу ослепительному канадцу, поджидающему ее у импровизированного алтаря), Милка решила посоветоваться с подругой, опыт-опытом, но очередной промах на личном фронте казался ей непереносимым кошмаром.
– Олеська, спасай! Срочно нужна твоя помощь! – прокричала она в трубку.
– Мил, ты на часы смотрела? Пол первого ночи, у меня вообще-то дети уже спят. – сонно пробормотала Олеся в ответ.
– Это у нас полпервого ночи, а в Канаде пол пятого дня!
– Да хоть в Антарктиде! Какая мне разница? Ты себя хорошо чувствуешь?
– Лучше всех, Олесечка, лучше всех! – радостно голосила Милка.
– Кстати, как ты съездила к Грише? Судя по довольному голосу, все прошло на ура?
– Какой Гриша? Не напоминай мне об этом! Не поездка, а сущий ад, бабка у него там какая-то чумная живет, чуть не убила меня.