Анастасия Рубанова
Жизнь, которая словно навечно
За долгие годы мужчина стал подлинным членом семьи, и тебя он воспринял как родную внучку. Подравнивая траву в своей сокровищнице, он грузил ее груды на маленькую тележку и увозил в специальное, им отведенное место. Мистер Боуи утверждал: растительность, перегнивая, превращается в удобрение, и оно творит настоящее чудо с его цветками. Поверх этой травицы он усаживал и тебя. Ты так щебетала и смеялась настолько заливистым смехом, что живущие в саду птички видели в тебе конкурента.
Пышная зелень приводила в восторг Катеринины глазки, рассказы про детство – навостренные ушки. Рудковски казалось, она одновременно читает книгу, подслащенную пламенным красноречием, и слушает к ней профессионально записанную звуковую дорожку.
Катерину искренне огорчала утрата собственных воспоминаний, но вместе с тем приятно тешила и возможность их возвратить. Так, предаваясь знакомой ей светлой грусти, Рудковски плыла среди трав и деревьев, не вспоминая ни о недавних своих заботах, ни о терзавшем ее с утра голоде.
Но миссис Бристоль не думала ее обманывать – кафе поприветствовало дам, едва те покинули городской сквер.
– Нам сюда, – легонько поддернув девушку за руку, Агата направила ее в сторону заведения.
Перед входом девушка задержалась. Ее внимание привлек не лишенный уюта экстерьер кофейни: подвесные кашпо с пурпурными фуксиями; коврик, гласящий: «Make yourself at home!»4; миниатюрный фонарик – все это располагало к дружественной посиделке и разговорам, катающимся по душам.
От уютно оформленных декораций в груди Катерины разлилось приятное масло. В животе промелькнул волнующий трепет. Рудковски уже собиралась ступить в манящие к себе владения, но вдруг ощутила себя грубиянкой. Разве дозволено позаряться на чужую территорию, не спросив даже имя хозяина? Девушка смерила вывеску взглядом, и едва не нырнула в обморок – на дощечке парило известное ей «La clé».
Катерина явно почувствовала, как глотка сжалась в попытке не выпустить на волю крик. Разум девушки отказался вручить ее достойное объяснение происходящего. Рудковски никак не могла ошибиться. Ее ослепило, но девушка не ослепла – на табличке золотистым по светло-древесному было высечено «La clé».
– Дорогая, у тебя все хорошо?
Как случается всякий раз, когда жизнь швыряет в тебя потрясение, Катерина и думать забыла про ход и бег времени. Миссис Бристоль же, встрять на входе, не преминула напомнить девушке о своем присутствии.
– Да-да, я просто… – заикаясь, попыталась прийти в себя девушка. – Извините, иду.
Она еще раз мельком окинула вывеску – та, раскачиваясь от порывистого ветра, издавала писк. В этом звуке Рудковски считала насмешку над собственным сумасшествием, но, решив, что повадки ее, как минимум, странны, перехватила дверь и скорее зашла в помещение.
Девушка не могла не отметить: эта «La clé» выглядела представительнее, чем ее сестра из Энгебурга. «Если допустить, что кофейни принадлежат все же одной сети, не является ли геттинбергская главной?»
– Как тебе, Катерина? – вопрос, казавшийся женщине риторическим, прозвучал тем не менее с намеком на восторженный ответ.
– М-м… довольно мило, – насильно выдавила из себя Рудковски.
Не то чтобы миссис Бристоль осталась довольна скромной репликой Катерины, но омрачение первого дня ее внучки на «родине» не входило в планы.
Следуя наставлениям коврика, который покоился у двери, женщина вела себя точно как дома. Она поприветствовала всех, кто им с Катериной встретился, и победоносной походкой направилась к столику у окна. Сцена разворачивалась так, словно посетители собрались здесь на праздничный бал и ожидали не что иное, как снисхождение к ним его хозяйки. На мгновение девушка даже забыла о том, что печалило ее разум, но, усевшись в уютное, мягкое кресло, она снова предалась глубоким раздумьям.
– Миссис Бристоль, мы Вас не заметили, – подоспела к столику рыжеволосая официантка.
Она убрала табличку «Reserved»5 и вручила «гостьям» меню. Надпись на нем отвлекла Катерину от сервиса и вогнала в сравнения – в энгебургском «La clé» клиенты обслуживали себя сами.
– Как у вас дела, Маргарет? – добродушно спросила Агата. Катерина смотрела на девушку исподлобья.
– Все замечательно, миссис Бристоль! – восторженно начала официантка. – Правда, вчера один из посетителей заявил, что ему продали каменный круассан… – она запнулась, но, заметив, как поползла вверх бровь миссис Бристоль, спешно добавила: – Но мы разрешили конфликт и остались без жалоб, – закончив, Маргарет затрясла головой, будто без жеста слова ее не имели веса.
По ответу работницы Катерина смекнула: спрашивая о делах, бабушка обращалась не к самой девушке, но ко всему персоналу. Волнение Рудковски стало стремительно перерастать во всепоглощающий страх. Девушка не могла объяснить мотив чувства, но нутро ее словно шептало: «Агата командует пусть и не целым Геттинбергом, но значительной его частью».
Еще бо̜́льшие беспокойства пробудил в Катерине список вопросов:
1) правда ли миссис Бристоль – хозяйка «La clé»?
2) существует ли нить между двумя кофейнями, или название – это чистой воды совпадение?
3) если связь все же имеется, зачем женщине вдруг понадобилось открывать «благородное» заведение в недостойном его Энгебурге?
Эти вопросы кружили вокруг Рудковски назойливыми комарами, и девушке не удавалось от них отмахнуться.
– Могу я принять ваш заказ? – Маргарет с осторожностью обратилась к Агате и Катерине.
– Да, дорогая, – отозвалась миссис Бристоль. – Будь так добра, принеси нам, пожалуйста, по миндальному круассану. Для проверки на черствость и хорошего настроения моей компаньонки, – Агата таинственно подмигнула внучке. – На «второе» мне латте, а девушке…
– Чай, – обрубила заказ Катерина.
– Заказ принят. Ждите, пожалуйста, – отчиталась Маргарет и удалилась.
Агата смотрела на внучку, то опускающую взгляд, то устремляющую его же на причудливую деталь интерьера, и умилялась. В детстве девчушка страдала застенчивостью, проявляюшей себя исключительно в незнакомых компаниях. Тогда Катерина терялась, лепечущий рот ее закрывался, а сама девочка пряталась за юбку бабушки. Когда же девочка постепенно знакомилась с обстановкой, язычок ее вмиг развязывался и слова, насколько позволял малышке возраст, лились сплошным бессвязным потоком.
Сейчас Катерина сидела угрюмой как тень, и миссис Бристоль ужасно расстраивал факт, что они теряют возможность забавной беседы.
– Дорогая, нельзя держать переживания в себе. Они прорастают в тебе, как больной зуб, который долго томится, а потом, незалеченный, причиняет тебе нестерпимую боль, – Катерина подняла на миссис Бристоль глаза, и та продолжила: – Возьмем в пример ненависть. Когда мы терпеть не можем оппонентов, о, какой силой, какой властью над нашей терпилой-душой мы их наделяем! Мы не спим, не едим – они захватили наш ум без остатка. Сколько удовольствия наши враги испытали бы, доведись им узнать, как мы мучимся. Причем даже без выходок с их стороны – от одного факта их наличия.
А мы что? Отравляемся собственной злобой, она пожирает нас изнутри. Чувству вручают жилплощадь в телах, и оно распространяет по нашим клеточкам ядовитые вещества; стучит в дверцы наивных органов, а когда те, обманувшись, впускают его, разжигает в них неизлечимую хворь.
Это смерть, Катерина, смерть медленная и мучительная. Все от гордыни, высокомерия, будто это другие не могут справиться в одиночестве, но вот ты обязательно сможешь сама. Такой подвиг не стоит затраченных жертв. Затоптав чувства, ты от них не избавилась – отодвинула на задний план. Они неизбежно себя проявят, хотя ты и силишься удержать резвых лошадок в тугой узде. Так что будь аккуратна, дорогая, и помни: делиться душевными муками совершенно законно. Если не знаешь с кем, начни с меня.
Миссис Бристоль ужасно хотелось облегчить ношу Рудковски. Она порывалась вывести внучку на разговор. К несчастью Агаты, ответить девушке не удалось. К собеседницам подоспела официантка, и на этот раз на руках ее красовался деревянный поднос.
– Благодарю, – отвесила женщина, откликаясь на поданные ей круассаны с напитками. От Катерины до Маргарет долетело нечеткое, сухо-вежливое «спасибо».
– Катерина, поверь мне, видавшей виды: таких вкусных напитков тебе не подадут больше нигде. Однажды испив чашечку чаю-кофе в «La clé», ты навсегда забудешь дорогу к невзрачным «кафешкам».
Девушка начинала уже привыкать к словотворчеству бабушки. Миссис Бристоль имела талант нарисовать словами почти живую картинку. Она брала за основу стихийную массу слов и лепила из хаоса их общий образ, так что на выходе обязательно получались причудливые словоформы.
Как лингвиста, Катерину не могли не влюблять эти пышные речи и – что являлось следствием – их прародительница. При каждой новой словесной лавине Агаты девушка наполнялась безмерным восторгом. Рудковски впивалась в звуки так, словно за долгие годы она истосковалась по красноречию, а слова бабушки были его последним присутствием на земле.
Отпустив Маргарет, миссис Бристоль сделала сочный укус, и хруст потерявшего первозданный вид круассана напомнил девушке треск лесных веточек. Она всегда силилась их обойти, но всегда неизбежно на них наступала.
– Именно такие завтраки и хотят, чтобы их заслужили, – лицо женщины запылало удовлетворением, с уст сорвался блаженный стон.
Агата отхлебнула от латте, испускающего тонкую струйку пара, и жестом пригласила девушку присоединиться. Не то чтобы Катерина ждала это приглашение, но прежде чем наконец приступить к еде, она все же хотела расправиться с неуемными мыслями.
Приняв решение начать с малого, Рудковски взялась за чай, и миссис Бристоль уставила на нее пристальный взор. Первый глоток заставил девушку озадаченно нахмурить брови.
– Этот чай… он… – Катерина прервалась, чтобы вдохнуть пары напитка – упущение, немыслимое для той, кто делал это каждый раз перед тем, как притронуться к яствам, – такой сладкий.
– Здесь в напиток по умолчанию добавляют фирменный натуральный сироп. В зависимости от времени года меняется и его состав, – гордо поделилась секретами кофейни миссис Бристоль, но заметив скептическое лицо девушки, уточнила: – Тебе не нравится?
– Нет-нет, на вкус довольно неплохо, – спохватилась Рудковски. – Просто я предпочла бы напиток без добавок. Я люблю чувствовать оригинальные вкусы.
Не будучи поставленной в известность об изюминке здешнего «La clé», первоначально Катерина не могла и не пыталась возражать. Теперь однако девушка чувствовала себя оскорбленной: как такое возможно, что в вопросе забыли учесть ее мнение?
– Ну, дорогая, ты же не диктуешь солнцу, с какой силой ему светить. Так и здесь, попробуй оценить не ту пьесу, которую ты ожидала увидеть, а ту, что тебе предложили.
Катерина недоверчиво, но не без любопытства посмотрела на бабушку, а затем уже с иной настроенностью прикоснулась к чашке губами.
– Это тропа, ведущая к породе хронически недовольных людей! – присовокупила резко Агата, словно нечто поистине стоящее неожиданно всплыло вдруг в памяти. От этой внезапности девушка едва не пролила на себя горячий чай. – Летом они стонут оттого, что солнце чересчур обжигает их змеиную кожу, осень проливает на них слишком много дождей, зима метет в окна холодный снег, а весной они снова что-то придумывают. Ей-богу, злость на то, над чем мы не имеем контроля, напоминает крик на чайник, который вскипел до положенной ему температуры, – бессмыслица!
Катерине не требовались старания, чтобы заметить в бабушке страсть поучать других жизни. И хотя девушка не выносила нравоучений, время от времени греша указаниями на чужие несовершенства сама, сейчас она просто молчала. Силы и без того черпались из запасных их резервов и уходили на нечто отличное от пререканий. Тем более вещи Агата говорила «вполне себе дельные», с какими Рудковски была в большей степени солидарна.
На счастье обеих и на беду той тучи молчания, которой не дали затянуть все небо целиком, к столику подоспела услужливая – иные возле Агаты, по-видимому, не задерживались – Маргарет.
– Миссис Бристоль, мисс… – на бегу выкрикнула официантка, но тут же осознала, что привычка – и почти обязанность – уделять в присутствии Агаты основную порцию внимания именно ей помешала Маргарет поинтересоваться именем «застенчивой» спутницы женщины.
– Рудковски, – довершила за девушку миссис Бристоль. Катерина почти безразлично глянула на виноватое лицо Маргарет, и губы обеих слегка качнулись в улыбке.
– Прошу меня простить, – извинилась официантка и не без опаски спросила Агату: – Миссис Бристоль, мне неудобно вмешиваться… Я только хотела у Вас уточнить: помните ли Вы о моей просьбе?
– Дорогая, – делового тона Агаты было достаточно, чтобы расставить все и всех по местам, – к моему великому сожалению, я помню обо всем, что так или иначе касается меня и моих… – она запнулась, мельком глянула на Катерину, словно убеждаясь в ее присутствии, и аккуратно добавила: – дел. Так что до времени тобой выклянченного отпуска не забивай, пожалуйста, голову чем-то, помимо рабочих обязанностей и планов на путешествия.
После исчерпывающего ответа Агата с таким снисхождением посмотрела на Маргарет, как если бы женщина собственнолично организовывала ей предстоящий отдых: нашла жилье, определила маршруты и вдобавок проспонсировала поездку из пункта А в пункт Б. И тем не менее официантка расплылась в улыбке и принялась осыпать «покровительницу» благодарностью. Миссис Бристоль же, будто работница к тому времени испарилась, продолжила разговаривать с Катериной:
– Ну а что же твоя привереда-душа скажет насчет наш… здешних круассанов? – оговорки Агаты, догадки Рудковски – все это напоминало игру, участники которой знают разгадку, но не произносят ту вслух, продлевая игорный антураж.
Катерина, любитель оценивать полноту вкусовых качеств в одиночестве, почувствовала: на ее плечи свалилась обязанность сиюминутно попробовать «бабушкин» стол. Немного неловко, смущаясь под устремленными на нее взглядами, она осторожно притронулась к круассану ртом, так редко сегодня себя открывающим.
– Боже, как вкусно! – через мгновение искренне заключила девушка.
– А ты думала, – у Агаты, по-видимому, не имелось сомнений касательно здешних, яств. И все же после слов внучки тело миссис Бристоль расслабилось еще сильней. – Булочек «настоящее» не найти даже в самой Франции.
Маргарет, растопленная теплыми новостями о скором отпуске, без намека на злобу хихикнула, и Агата одарила ее столь обескураженным взглядом, что бедняжка попятилась.
– Простите, – официантка сейчас предпочла бы спуститься в саму преисподнюю, чем оставаться под тяжким взором миссис Бристоль. – Я просто подумала, в мире, верно, не найдется бо́льших француженок, чем Вы и Ваша… – Маргарет снова замялась; о статусе Катерины она могла только строить догадки, – гостья, – решив, что такой вариант сойдет за наиболее безопасный, на нем работница и остановилась. – Я хочу сказать, при ваших стройных фигурках есть булочки без последствий – не иначе, как колдовство.
В обычное время что женщина, что ее внучка невероятно бы возмутились, доведись кому обсудить их формы или характеры. Но сейчас, услащенные комплиментом, дамы не возражали против оценки. Впрочем, скоро Агата пустилась в рассуждения.
– Ах, люди склонны думать, будто за красивым подтянутым телом стоит либо магия, либо же непосильный труд. Глупцы! – при слове она так резко выдвинулась вперед и до того гулко ударила по столу, что вместе со стеклом задрожали и перепуганные девушки. – Человек напрочь отказывается верить в безоговорочное «все гениальное просто» и веками чурается простого баланса: меры в еде и присутствия в каждом дне простой прогулки.
Оставь из двух ведер корма одно. Освободи себя от убивающих тренировок. Голодать, гробить здоровье под штангой – какой благодарности ты ждешь в ответ?
Выбрать простое там, где оно правда облегчит жизнь? Черта с два! Жизнь тяжка, забудьте про легкость. Они в лепешку разобьются, лишь бы взвалить на себя очередной булыжник страданий. Через тернии к звездам, ха. Нас учат: родились – придется добыть свое кровью и потом. Оно, возможно, и верно, но если речь идет о достижении чего-то, не относящемуся к тебе и твоему телу. Да и то – семь раз подумай, а лучше восемь.
Борьба с собственным духом, разумом, телом, борьба с самим собой – это оксюмороны6, образы, существование которых аномально. Ты борешься с собой и думаешь, что двигаешься к совершенству? Ты ошибся, дружок, – ты себя губишь. Ты сделал тело врагом для себя, и отношения ваши приводят только к страданиям. В конце концов один вовсе погибнет – наличие одного значит невозможность присутствия другого. Так ты надеешься стать лучшей версией себя?
Твое тело, разум и дух – единственные, если использовать грубейшее в своей наготе слово, вещи, которые ты проносишь с собой от рождения и до самой смерти. Они питают тебя, защищают, направляют, одергивают. И единственное, что эта троица просит взамен, – безусловной любви к себе, трепетного внимания.
Единожды не получив от тебя взаимности за свои тяжбы, она махнет на неблагодарность рукой. Прояви бескультурье второй раз – задумается. Но если ты чинишь хамство изо дня в день, если ты ежечасно, ежеминутно уводишь себя в могилу – мои поздравления: ты ступил на дорогу в ад.
Маргарет, как это всегда случается с теми, кто вздумает пошутить с миссис Бристоль или, упаси боже, выказать при ней мнение, крупно пожалела о преступной неосмотрительности. Катерина же, перепуганная пылкой речью, старательно делала вид, что к беседе она не причастна, и лишь с сожалением поглядывала на официантку, лишенную дар речи.
Агата и сама, войдя во вкус и порядком разгорячившись от собственных нравоучений, перестала различать, говорит ли она о стройности или о чем-то, выходящем далеко за ее пределы. Очевидно было одно: женщина вконец выдохлась и попутно «выдохла» своих жертв.
– Что ж, нам, пожалуй, пора, – скомандовала миссис Бристоль. И не глядя на то, что завтрак остался почти нетронутым, такой исход осчастливил всех трех персонажей.
Бенджамин доложил хозяйке о своем местонахождении, и Агата назначила ей новый маршрут. Она не взяла Катерину, как прежде, под руку, справедливо полагая, что и без того сполна напугала неподготовленную к ее красноречию девушку.
Водитель остановился в нескольких кварталах от «La clé»: во-первых, он прекрасно знал о любви миссис Бристоль к пешим прогулкам, а во-вторых, к тому часу – время стремглав приближалось к обеду – в центре города не протолкнуться.
Путешественницы шагали до места в атмосфере довольно тягостной. Причем в тягость давалось не само молчание, взятое ими для уменьшения накала, но те мысли, которые каждая дама вела за собой.
Катерина размышляла обо всех слугах бабушки – молодых девушках, из каких Агата растила армию, сотканную по ее вкусу. Сама миссис Бристоль помимо гаданий о том, не излишни ли были речи, думала о причинах внучкиной замкнутости. Женщина грязла в сомнениях и задавалась вопросом: «Расколется ли кремень, обнажив родной душе раны?»
Остаток дня дамы старательно избегали присутствия друг при друге. Они встретились лишь за обедом и ужином, проклиная при этом желудки за потребность время от времени требовать пищу. Не особенно выручало и умение Бенджи молниеносно разряжать, как ни абсурдно сочетание этих слов, обстановку.
Кто была эта женщина, ранее представлявшая собой бабушку Катерины? И кто эта девушка, прежде щебечущая внучка Агаты Бристоль?
Так, упиваясь переживаниями и уповая на завтрашний день, словно он представлял собой ясное после грозы небо, стирал предшествующие казусы и даровал художникам чистый лист для написания новых картин, Рудковски и Бристоль донесли оставшиеся часы поодиночке. Когда же пришло время отклониться ко сну, они послушно отправились в спальные комнаты, предварительно обменявшись натянутым «доброй ночи».
Глава 3. На рассвете дня и расцвете юности
За ночь, как это обычно случается, эмоции Катерины заметно повыветрились, а те, что остались, заимели другую направленность. Так потрясения от новой жизни сменились на интерес к ней, а волнения по поводу собственных догадок умерила установка «пусть все идет своим чередом».
В том-то и заключается суть не познанной человеком ночи: ее проклятье в том, что порой она добивает страдающих, а прелесть таится в умении исцелять обессиленных.
Катерина обладала бесценным даром учиться на ошибках, а потому сегодня поднялась значительно раньше, чем за день до этого. Помня о спокойной ясности, которая разливается в воздухе в утренний час, девушка аккуратными шагами спустилась во двор, а затем, обогнув просторы Бристольского дворца, очутилась в оживающем садике.
Сад и впрямь являл собой божественное творение, а затаенное в нем обладало чудотворной, возрождающей к жизни силой. Очарованная, Катерина страшилась нарушить его покой, еще не тронутый приходящим утром. Стоя на самом краю тропинки, что ужиком тянулась по всему насаждению, девушка с восторгом смотрела на то, как беззаботно радовались первым лучам солнышка молодые листочки и как трусливо прятались за полузакрытыми бутонами горделивые розы.
Впрочем, все это было лишь вершиной айсберга. Катерине же не терпелось войти в подводный простор. Преисполненная благоговейным трепетом, девушка осторожно шагала в глубину сада. Вернее сказать, Рудковски не шла, но парила. Поведение Катерины напоминало ловкость и грацию кошки: сперва она тихо кралась по ступеням дворца, норовя не поднять на уши спящих его обитателей; теперь силилась не спугнуть волшебную атмосферу сада.
Скользя под аркой из нависшего можжевельника, девушка постепенно проникала в густеющую чащу, которую вековые деревья бережно укрывали от чужого глаза и в которой мысль Рудковски могла работать, не опасаясь вторжения.
Что касается истинной должности Катерины, для более «плавного обживания» здесь девушка вырвала месячный отпуск, а учеба – она переходила на четвертый (и последний) курс – еще не началась. Так у Рудковски появилась возможность по капле освоиться на новом месте, не отвлекаясь на посторонние заботы и не терзаясь о чем-то, потенциально упущенном.
Девушка безмерно благодарила себя за принятое ею решение передохнуть от рабочих дел, хотя выбор ей дался совсем непросто. Катерина не умела отдыхать и, выдайся у нее хотя бы минута безделья, принималась сурово корить себя в лености. Потому девушка и имела привычку переносить часть дел на выходные – таким образом она бежала от отдыха.
Не любила Рудковски минуты «простоя» и оттого, что они давали волю ее мыслеблудству. В эти моменты девушка рыла глубоко в себя, но даже там есть предел, перейти за который опасно. Мысли и суждения, какие находятся по ту сторону от границы, превращаются в якоря и утягивают любопытных на самое дно человеческой сути.
Труд Катерины не был физическим. Но ошибочно полагать, что только видимая работа имеет ценность, а остальное зовется праздностью. Порой воистину рабская деятельность остается незаметной для глаза, но приводит к чудеснейшим результатам, будь то становление личности или рождение живописного шедевра.
Справедливости ради, Рудковски не всегда слыла добросовестной работягой – ощутимую часть жизни Катерина провела в прокрастинационном запое. Однако чем старше девушка становилась, тем чаще замечала: жизнь несется вперед, а она бестолково топчется на одном месте.
Решив, что «это не дело», Рудковски тотчас расписала свой день поминутно («планирование – ключ к успеху») и в этот миг пала заложницей собственного плана. Катерина стала одержима дисциплиной, словно последняя являла собой панацею от всех болячек, а при любом отклонении от собою прописанных правил переживала минуты неописуемой тревоги.
Для девушки не существовало большей опасности, чем прерванный труд или нарушенный распорядок. «Дисциплина – это завидная привычка. Но у нее есть противная сторона – ее утрата. Не удели рутине день, не сделай шаг вперед – и ты откатишься на несколько оных назад».
Приводило строгое следование правилам и к потере жизненных кусочков в виде встреч и посиделок с близкими. Поистине значимо умение видеть вещи, не занесенные в записную книжку. Рудковски об этом совсем, к сожалению, не думала, но продолжала (все меньше) радоваться новой галочке в списке дел.
Если нарушения все же случались, то лишь оттого, что были четко вписаны в распорядок – нарушение правил, заранее и сознательно установленное Катериной. Таким образом, даже случайности имели в жизни девушки свое место и вносили в нее, хоть и странный, но образцовый порядок.
В свободные от занятий минуты девушка начинала безостановочно отрывать свои несчастные волосинки, покусывать ноготки или, что самое страшное, мысленно осуждать других людей. Это делалось не столько от вздорных привычек и склочного характера, сколько для того, чтобы избавиться от клейма бездельницы. Когда дела не наваливались, Катерина наваливала их себе сама.
Иной раз казалось, будто девушка сходит с ума от усталости, какую она ощущала в конце забитого делами дня. Сумасшествие это объяснялось тем, что под вечер не удостоенные за день вниманием мысли водили в голове хороводы. И если одну за одной думы удавалось выдворить и вздохнуть, слетись они вместе, мало что поддавалось контролю. В таком случае Катерина без сил падала на постель и неподвижно лежала. От неспособности переварить винегрет девушка позволяла мыслям просто носиться.
Лень для Рудковски равнялась смерти, а беспрестанный труд, даже изнуряющий, – дорогой к духовному росту. Так, зная отношение Катерины к работе и отдыху, можно представить, каких усилий стоил ей этот дарованный себе отпускной.
На удивление девушки, от выкроенной передышки планеты не повернулись вспять. И теперь, обласканная дуновениями легкого ветра, который вместе с приятной утренней прохладой навевал чувство довольствия жизнью, Рудковски жадно внимала шептанию раскидистых крон.
Счастливая от осознания, что она, не считая законных обитателей сада, бродит по нему в совершенном одиночестве, Катерина принялась тихонько напевать. Пребывая в блаженстве, она сияла, пела, порхала, перебегала от кустика к кустику, чтобы поближе разглядеть всю его прелесть – одним словом, Рудковски цвела. Так случается: погрузившись в цветущее окружение, начинаешь и сам проникаться увиденным жизнеобразом.
Катерина вырисовывала очередной вираж, как вдруг, оборвав фигуру на полпути, камнем застыла. В шагах десяти от нее, под тенью яблоневого дерева вальяжно расположился старик. Изумительно нежный, его взгляд внимательно наблюдал за пируэтами девушки. Лицо старичка показалось Рудковски донельзя знакомым, хотя и едва узнаваемым.
Катерина нервно сглотнула: девушка негодовала, когда ее застигали врасплох. Тем более Рудковски не переносила надзор в те минуты, в какие она позволяла себе роскошь отдаться власти эмоций.
– Я… Вы… – Катерина, как рыбка, открывала рот, но не могла вымолвить ничего толкового.
– Доброе утро, Катерина, – хриплым, доброжелательным голосом поприветствовал девушку старичок. Удивленная тем, что он знает ее по имени, Рудковски ответила:
– Здравствуйте… – она повысила тон, приглашая мужчину назваться.
– Мистер Боуи, – представился, хотя выражение «напомнил о себе» сгодилось бы ничуть не хуже, садовник. Он выплыл из тени, и теперь на славном лице стала заметна озорная улыбка. Глаза мужичка лихорадочно заблестели.
– Мистер Боуи?! – почти вскричала Рудковски, и за одно лишь мгновение отношение ее переросло из недоверительно оценивающего до трепетно полюбовного.
Девушка, движимая неким природным инстинктом, рванулась вперед, но, сделав пару шагов, резко остановилась. Туман импульсивных эмоций рассеялся и передал бразды правления силе разума. Катерина спросила себя: «Не глупо ли бросаться с объятиями на того, кто мгновение назад был таинственным незнакомцем?» В конце концов, даже если детство девушки и окрашено их взаимной друг к другу симпатией, за шестнадцать лет эти двое могли так измениться, что сейчас воистину приходились один одному никем.
Будто прочитав сомнения Катерины, Мистер Боуи, с той же детской, доброй улыбкой, какая толкала людей авансом ему симпатизировать, произнес:
– Понимаю. Незачем жаловать старика любезностями, когда он не в силах предложить тебе поездку на телеге, устланной пахучим сеном, – а после коротко рассмеялся.
В душе Катерины вдруг всколыхнулось необъяснимое. Воспоминания, словно комета, мелькнули перед ее глазами, заставляя девушку в один глоток опробовать сладкий кусочек из прошлого. Она вспомнила все: теплые летние вечера, запах свежескошенной травы; то, как умело справлялся с вилами на первый взгляд закостенелый, в действительности же, будто назло своему почтенному возрасту, юркий мистер Боуи. Словом, Рудковски прочувствовала то, что давным-давно у нее украла ее избирательная память.
Глаза девушки наводнили слезы, низ живота ее взбудоражился, а конечности превратились в тряпичные мешки с ватой. Катерина потеряла над собой всякую волю и, добровольно вручив себя власти некоей высшей силы, подчинилась желанию отдаться объятиям старичка.
Мистер Боуи и сам не утаивал взбаламученных чувств. Как у человека и без того богатого на сантименты, в старости, что в зависимости от наполнения жизни омрачает или освещает прожитые моменты, переживания его во сто крат обострились.
Они сплелись в самозабвенных объятиях, которые перекинули мост через пропасть, длиною в шестнадцать упущенных лет. Воплощения двух человеческих вех: юности и старости, они не противоречили друг другу и не выглядели так, словно их союз чужд или неестественен. Напротив, это была долгожданная встреча силой разлученных душ. Здесь присутствовала, без сомнений, таинственная интимность, но упаси Господь полагать, что тут же имелось место и пошлой вульгарности.
Не роняя громких слов, какие даже в изощренных комбинациях не выражали чувств, лежавших на сердце, они доверили покаяние душам. Рудковски и Боуи стояли, не расцепляя объятий, до тех пор, пока не передали друг другу все сокровенные послания.
Сколько прошло минут, сказать невозможно. Герои, каких захлестнули эмоции, ответа не знали. Что до посторонних свидетелей – непорочное таинство таковых не имело.
Когда свершение ритуала подошло к естественному концу и участники пьесы вывернулись из объятий, Катерина отметила: стоптался ли мистер Боуи, подросла ли она сама, однако сейчас девушка была на полголовы выше того, кто в детстве казался ей богатырем-великаном.
– «Мистер Боуи, как я рада Вас видеть», – хотелось кричать Катерине, но в том заключалась ее погибель: она стеснялась признаться в любви напрямую. Помимо этого к горлу девушки подступил предательский слезный комок и загородил пристыженным словам ее выход наружу.