Анастасия Рубанова
Жизнь, которая словно навечно

Впрочем, волнения девушки выветрились и она облегченно выдохнула, когда отец, оценивая парня взглядом, протянул ему руку в ответ.

– Что ж, чем черт не шутит, – Рудковски сделал попытку улыбнуться и впер обе руки в то место, где у нормальных людей находится талия. – Ладно, молодежь, беседуйте. У меня дел на складе… непочатый край, – почти пропел мужчина, и Катерина отметила про себя: последнюю коробку с товаром она помогла разгрузить еще час тому назад.

– Рад был увидеть, – словно желая поскорее вытащить едва вскочившую занозу, попрощался с ним Генри. Джозеф лишь скупо кивнул, подошел к выходу и, задержавшись на долю секунды в проеме, удалился на склад.

Катерина смотрела на двери и после исчезновения за ними отца. Генри, не отрываясь, следил за движениями ее лица. Он не торопил девушку, стоически дожидаясь от нее действий.

Наконец Катерина вышла из оцепенения и смущенно и робко повернулась в сторону парня, не поднимая при этом светящихся, охваченных потрясением дня глаз. Генри, боясь нарушить спокойствие, осторожно взял одной рукой потерявшую волю кисть девушки; другой – с чарующей нежностью и отнюдь не ожидаемой легкостью приподнял, аккуратно придерживая, поникшую ее голову.

Так парень объявил о решимости встретить взгляд Катерины. Искренний, обнаженный – Генри готовился принять любые его послания, даже если на чистую поверхность глаз поднялось все безобразие, охраняемое морским дном. Тем более что за наличие этого беспорядка в какой-то степени парень ответственен был сам. Впрочем, он же намеревался нести за свое преступление справедливую кару.

На радость Генри, Катерина лишь улыбнулась, снимая с нагруженных плеч их обоих тяжести ушедших дней. Отливающий светом жест словно уверил юношу в светлом будущем, и ему тотчас подумалось: предыдущие кавалеры Рудковски верно вели за эту награду – улыбку девушки – ожесточенные битвы. Добиться от Катерины такого рода подарка означало внести себя в очередь кандидатов на теплое место возле нее.

Рудковски вверила себя в его власть, и, подкормленный сытной порцией смелости, Генри ответил на милость взаимным движением губ. Еще через мгновение, будто наконец расставляя все точки над «i», он прижал Катерину к себе и обхватил девушку за обмякшие в его руках плечи.

Глава 11. В которой двое влюбленных становятся взаимовсем

Две одинокие души, каких свел неказистый перекресток судьбы, стали друг для друга взаимовсем. Заложив фундамент отношений невинным поцелуем, они выстраивали теперь стены и настилали полы усадьбы долгими прогулками и доверительными разговорами обо всем, что только выдавали их незаурядные умы.

Рудковски, обожая шелест книг, призналась: «Меня восхищают и одновременно страшат люди, которые много читают. У них ведь в головах не просто мысли – там целые миры, и никогда не знаешь, чего следует ждать».

Генри, преследуя мечту, вещал: «Я теряю доверие и уважение к людям, сетующим на отсутствие у них времени. Правда в том, что их предложениям недостает слов «на это». Им чуждо понятие приоритетов и неизвестны подлинные желания».

Влюбленные вели себя так, словно в истории их знакомства не существовало черных пятен и несуразиц. К произошедшим казусам они отнеслись, как к яркой молнии: в ней можно проследить и руку Дьявола, и Бога. Спокойствие и блаженство, которые преследуют те гром и грохот, с лихвой покроют все убитые на перебранки силы.

Стерев границы, пара не замедлила избавиться от ледяного и напыщенного «Вы» и заменить его интимным и дразнящим душу «ты». И переход этот негласно объявил: теперь секретам и молчаниям здесь не место.

Рудковски с жаром выпалила детали ее безрадужного детства, и те дополнили в голове Генри и без того малоприятный образ Джозефа. Парню стало невыносимо жаль Катерину, чьи мемуары пропечатались ударами отца. Он попытался успокоить девушку: «Пожалуйста, пробуй не цепляться прошлым. Куй будущее, действуя сейчас. Прошлое может влиять, но не должно распоряжаться, как тебе относиться к миру и через какую призму эту реальность принимать».

Парень в свою очередь поведал, как он проучаствовал в прихоти отца стать мэром мрачным безмолвием, которое последний запросил. Описывая суд, Генри не мог не рассказать о маме, так что у Катерины тотчас возникла страсть, во-первых, подсобить Алисии представиться недружелюбному народу Энгебурга; а во-вторых, желание познакомить женщину с достоинствами города, при всех пороках весьма симпатичного.

Особенностью Катерины было то, что помощь девушка осуществляла точечно, а жертв выбирала известным только Богу образом. Порой она пренебрежительно смотрела на бездомных, отказывая кинуть попрошайкам даже парочку монет. Рудковски объясняла это так: она видит в них лишь лень и безусловную покорность – они смирились с участью и не согласны ничего менять.

В другой раз Катерина встревала, навязывая выручку всем, кто о ней не просил, а значит, и не готовился ее принять. И если в первом случае Рудковски обвиняли в черствости и малодушии, в последнем ей встречалась грубость и громкая мольба отстать.

Отказ помогать тем, кто по ее мнению, не заслуживал помощи девушка объясняла нежеланием плодить паразитизм. Катерина с малых лет наблюдала в поступках матери излишнее самопожертвование и, боясь заразиться недугом, несмотря на всю свою любовь к ней, бежала от женщины как от чумы. Готовность же на избыточную, чрезмерную помощь девушка списывала на стремление всех спасти – в детстве ее саму не защитили.

Как проколоты грубостью были отцы Катерины и Генри, так пропитаны нежностью оставались их матери. Парочка напоминала собой одного поля ягоды. Взрослых, воспитанных одинаковыми обстоятельствами, за исключением масштабов города и, как следствие, богатства выбора.

С течением времени девушке удалось повстречаться с Алисией, и время от времени они, взявшись под руки, вальяжно прогуливались по улочкам Энгебурга. Катерина знакомила женщину с историей и секретами города. Вместе им было легко и спокойно, будто разницы в почти двадцать пять лет не существовало.

За разговорами женщины упоминали глобальные проблемы в виде не вовремя опустевшего пакета с чаем, перетирали косточки своим обидчикам и касались неидеальности – кто мог бы подумать! – мужчин. Порой дело принимало более серьезный оборот, и потоки речей их неслись к настоящему океану гипотетических проблем.

Бывало, женщины так долго не подпускали к себе иную компанию, что Генри легонько подтрунивал над Алисией – мол, она похищает его Катерину. Впрочем, Рудковски этим подколам совсем не противилась: ревность парня, пусть и к собственной матери, страшно ей льстила.

Больше всех от нужды во внимании изнывала отныне Карла. В лучшем случае девушки могли встретиться раз-два в месяц, да и те их свидания сводились к вопросам по состоянию квартиры и формальному: «Как дела?»

Поскольку Карла работала теперь вместе с Генри, она часто печально следила за тем, как после его окончания смены пара уходит вместе. Катерина, одурманенная влюбленностью, полностью игнорировала подругу, словно той и вовсе не существовало.

Встречая сплетенную смехом и общей страстью компанию, Карла в прямом смысле видела причины их отдаления с подругой. Вместе с тем Армут наотрез отказывалась принимать обоснованность их происхождения. Высадив в душе семечки ревности и обиды, девушка принялась взращивать целый сад злобы как к Голдманам – ворам ее счастья в лице Катерины, так и к самой Рудковски – предателю треснувшей по швам дружбы. Катерина же, хотя время от времени и допуская подобную мысль, не подозревала о настоящих масштабах раздутой трагедии. Ничто не тревожило ее сон, и ничто не ложилось бременем на ее совесть.

Семьи Голдманов и Рудковски постепенно сближались, и время от времени на долю Генри падала участь присмотра за малышкой Мелани. Женщины – Элеонора с Алисией – занимались тем, что готовили совместный ужин; Катерина, как правило, дорабатывала не законченные за неделю проекты; а единственный в семье Рудковских мужчина подбрасывал в огонь обязанностей супруги дрова в виде перепачканного рыболовного костюма.

Генри однако совсем не чурался возложенной миссии – напротив, он только рад был разбавить рутину с малышкой. Парень, сам не зная откуда, усвоил: порой от детей можно услышать обнаженную до чудовищной простоты мудрость, и, что еще важнее, они искренне верят в сказанное. Сама Мелани же усмотрела высшее счастье в возможности нежиться лишним вниманием и играть с «огромной, но доброй» собакой.

Даже Катерина, при своем равнодушии к животным, таяла под пронзительным взглядом ореховых глаз Найды. Девушка не без труда, но простила псу зимнюю выходку – хотя того едва ли стоило обвинять – и научилась понимать, чего этот чудный зверь хочет.

Когда малышка обыгрывала Генри во всех состязаниях (другой исход разорвал бы сердце парня); когда все камни у речки были пересмотрены, палки найдены и отделаны под рыцарские мечи; когда малютка, заручившись смиренным терпением Найды и строгим надзором юноши, взбиралась на крепкую спину собаки, тогда раззадоренная голодом банда на всех парах мчалась на ужин.

Еда подавалась обильно и не без почестей. Над созданием яств женщины кроптали вместе, и что Алисия, что Элеонора – обе они, доведись голодному рту похвалить их очередное творение, наотрез отказывались признавать авторство. Во-первых, работа действительно велась совместно. А во-вторых, эти дамы по жизни болели тошнотворной скромностью и просто не знали способов встретить заслуженную похвалу.

Что до Катерины, та вовсе и не имела к комплименту какого-либо отношения. Она не умела готовить, но этот факт не мешал ей подкармливать Генри щедрой порцией перебранки. Тем же занимался и мистер Рудковски.

– Сегодня Мелания сплела такой чудесный венок, что я, засмотревшись на коронацию Найды, едва не поскользнулся на – только представьте! – змее, – поделился приключениями Генри. Женщины ахнули, одна из них даже пустила крик, после чего они с минуту сидели с раскрытыми ртами.

– Да ладно тебе, – обиженный тем, что внимание выдали не ему, попытался воззвать к стыду Генри Джозеф. – Ты же не баба, чтобы бояться своих конкурентов.

Элеонора давно привыкла к этим высказываниям супруга. Лежа на диване, он, случалось, улавливал что-то немыслимо ароматное, – в готовке Элеоноре не было равных – выходил на след источаемых запахов, добирался до их источника и спрашивал у жены об их природе. Получая в ответ: «На обед колдуны», он отпускал грубиянское: «Зачем нам колдуны, когда дома уже прописались три ведьмы?» – и с раскатистым хохотом возвращался к себе на диван. Элеонора лишь грустно мотала поникшей головкой.

И все же сейчас прилив стыда перед Алисией заставил женщину покрыться таким багрянцем, каким отдает налитая соком вишня. Рудковски любил козырнуть юмором, однако шутки его, вопреки назначению, приводили веселье к его скоропостижной кончине.

Так, естественным образом чередуя белые и черные клавиши рояля, хотя преимущественно и звучал торжественный мажор, пролетели весенние месяцы – лето вальяжно шагало навстречу его почитателям. Май в Энгебурге часто непредсказуем. Вверенный сопровождать плавный переход к самому жаркому времени года, он тем не менее не чурается выдать фокус в виде внезапного снегопада. На счастье жителей, в этом году месяц оказался на редкость учтивым к законам природы.

В один из его теплых, обдуваемых ласкающим ветром дней Катерина и Генри сидели на берегу реки, увлеченные созерцанием милой душе картине. Рудковски следила за колебанием водной глади и отражением в воде неба. Генри рассматривал ее отданные во власть бездействия руки. Они походили на белоснежное полотно с четко вычерченной картой рек, и парень, поглаживая их, не сомневался: если следовать одному из предписанных веной маршрутов, неизбежно отыщешь укрытое ей сокровище.

Порой, когда все, казалось, бежало донельзя прекрасно, на Катерину находила поэтическая меланхолия и она, лежа рядом у той же реки на коленях у Генри, шепотом обнажала страх: «Не представляю, что может найтись человек, который полностью примет меня, – она запиналась, – вопреки моим попыткам оттолкнуть и отвергнуть его. Принял и – если совсем размечтаться – полюбил бы меня вопреки мне самой».

Генри бережно гладил бархатистой рукой податливые ритму волосы девушки, а опасения Рудковски вынуждали задавленную умом душу испытывать к ней сожаление.

Несмотря на завидные ряды поклонников, Катерина всю жизнь продержалась особняком, предоставленным самому себе и в самые темные времена гонимым бесплотными призраками в виде навязчивых мыслей. Она знала, что могла выбирать, и больше того – выбор ее непомерно огромен. И все же девушка, возразив ожиданиям родителей, а также примыкающего к ним клубка в виде их друзей, родственников, соседей и коллег, наотрез отказалась «брать лучшее из того, что есть». В ней горела решимость ждать до тех пор, пока судьба не предоставит ей «лучшее из того, что возможно».

Катерина доказывала: ей хорошо и так – «ни друзей, ни парней», и смеялась над теми, кому не довлеет собственная компания. Однако делала она это в первую очередь для того, чтобы умерить свои страхи. Тайно боясь умереть в одиночестве, девушка силилась не подавать о том ни малейшего вида. Даже если силы на это ей приходилось черпать из своего же бессилия.

И тем не менее в мужских, по-отцовски оберегающих (чего ей так не хватало) объятиях Генри Катерина слабела до такой степени, что становилась похожей на тающую на ладони льдинку – от нее вот-вот ничего не останется. Бережно укладывая ее на колени, парень смотрел на Рудковски, и ему хотелось кричать: «Ты заслуживаешь любви и счастья!» А чтобы яснее выразить мысль, он аккуратно целовал девушку в оголенный от волос лобик и повторял: «Ты прекрасна, и красота твоя двухстороння: она внутри, и она же снаружи».

Тогда Катерина поднимала на него преисполненный надежд взгляд, молча благодарила за непрошенную, но желаемую поддержку, а после выпрямлялась и с хитринкой в глазах и деланно надменным выражением лица вопрошала: «Думаешь, эти твои комплименты лишат меня разума?» Генри смеялся, понимая, что в вопросе Рудковски – ответ, и только еще крепче прижимал к себе ее ватное тельце.

Конец июня всегда нес для девушки праздник – ее день рождения, и семейство Рудковски привычно готовилось к поздравлению любимой дочери (в чем отец Катерины, подразумевая сказанное или нет, признался однажды по пьяни). Боясь, как бы не получилось неловко, Элеонора лишь вскользь обронила событие за беседой с Генри – разум парня отныне был озадачен подарком и без устали порождал идеи поздравления.

С тех пор как поцелуй стал началом следующей главы их жизни, Генри часто одаривал Катерину ее любимыми пирожными, что никак не сказывалось на изящной фигурке девушки, или пышным букетом пионов, чей цвет по иронии судьбы назывался пыльной розой. Однако событие, какое теперь приближалось, требовало, по мнению юноши, затрат гораздо более щедрых, причем как денежных, так и умственных. В конце концов найдясь с решением, которому надлежало растрогать сердце и взволновать душу Катерины, посоветовавшись с матерью и получив ее бурное одобрение, Генри приобрел задуманное и принялся ждать тридцатое июня больше, чем сама именинница.

В назначенный судьбой день никто не разбудил Катерину телефонным звонком – единственное время в году, когда проявление подобного рода хамства девушка допускала и даже ждала. Не тревожили именинницу ни в обед, ни после полудня, но она понимала: выпустить торжественный повод из головы совершенно немыслимо. Забыть про ее день рождения обходилось дороже самому нарушителю. Случись подобное, Катерина напоминала порох, готовый взорваться бедняге прямо в лицо, а потому случай был исключителен. И все же, прокляв нехватку терпения и предварительно заскочив за своим фаворитом – апельсиновым тортом, девушка в раздражении надвигалась к родителям.

Достигнув дома, Рудковски вдруг остановилась. Она стояла у калитки и не решалась сделать в пределы участка ни шагу: смертельное спокойствие дома вгоняло девушку в дрожь. «Неужели они забыли?» – пронеслось в голове Катерины. «Нет, это же невозможно», – не дав мысли развиться, Рудковски отбросила ее с такой силой, с какой бьет футболист, назначенный бить пенальти.

Сейчас, в более-менее взрослом возрасте, девушка часто тряслась перед неизведанным. В детстве же она боялась почти что всего: пауков, темноты, покинуть пределы улицы, сделать неправильный – если «правильное» и «неправильное» в принципе существует – шаг. Но Катерина росла, и вместе с тем росли ее требования к себе. Окружающие заставляли Рудковски умерить норов – сама она понемногу храбрела и открывалась. И поэтому, несмотря на сомнения, источаемые внутренним голосом, девушка смело – так ей казалось – отворила калитку и размашистым шагом достигла входной двери. Та была заперта.

Катерину обдало ледяным потом. Предположение о досадной забывчивости больше не виделось ей глупой выдумкой разума. Она опустила торт, словно он – ее главная тяжесть в жизни, и прошептала: «И что теперь?»

Совершенно отчаявшись, она позвонила маме, и через мгновенье знакомая песня ударила по ушам. Она доносилась со стороны заднего дворика. Звонок тотчас стих – телефон отключили. В замешательстве, Катерина бросилась на след вора, укравшего радость из этого дня.

Она шла, осторожно ступая, как если бы малейший шорох мог свести все старания на нет. Дойдя до угла, девушка снова остолбенела: предстоял еще один выбор и следующий шаг в неизвестность. О, сколько страха в себе несут эти брат и сестра! Брат – неведение, сестра – боязнь нового и перемен. Первый принуждает трястись от непредсказуемости будущего. Вторая – гнить в тесной коробке известного. Они устрашают, когда стоят порознь, а вместе становятся ночным кошмаром.

Впрочем, Рудковски уже дошагала до бесповоротной точки. Нельзя сдаваться, запрещено поворачивать вспять. Уйти сейчас означало выказать необъяснимую глупость. Убедив себя в этом, Катерина, как перед нырком, вдохнула и завернула за угол: чему быть, того не миновать.

Перед девушкой развернулось зрелище, достойное взгляда толпы. Здесь прятались все: сдерживающие смех родители, расцветающая в улыбке сестра, довольный удавшимся сюрпризом Генри, его пустившая слезу радости мать. Не без виляющей хвостом Найды и неловко себя ощущающей Карлы, гости носили праздничные колпаки. В руках их гнездились едва ли не свадебный, трехъярусный торт, отливающие солнечным светом коробки с подарками и – куда же без этого – роскошные букеты благоухающих цветов.

Катерина с восторгом смотрела на замерших родителей, Генри, Меланию, Карлу, внимала Алисии, усмехалась собаке. Она боялась: малейшая спешка в отведении взгляда выкажет ее неуважение к стараниям гостей и выставит девушку неблагодарной. Наконец, Элеонора вмешалась:

– Катерина, доченька, что ты застыла?

Рудковски и правда словно только сейчас пробудилась от крепкого сна:

– Я… Вы… – заикаясь, выдала девушка.

Партнеры по замыслу захохотали и налетели на настоящую гостью бала с объятиями. Они поочередно выкрикивали пожелания так, будто участвуя в поединке за лучшее поздравление. И в соревновании этом каждое новое слово должно оказаться более сердечным, более торжественным и изящным.

– Ох, дорогая, Генри следил за тобой с начала утра – вот как мы узнали о твоих перемещениях, – разоблачала хитроумный план миссис Рудковски. Позже, когда Катерину и Генри оставили наедине, парень признался: его молчаливое наблюдение за поникающей именинницей местами изрезало его сердце.

– Спасибо, большое спасибо, – со слезами на глазах благодарила «семью» Рудковски.

– Нам за счастье, – обронил довольный Джозеф, словно организация и задумка сюрприза лежали на нем.

Сытно отужинав на лужайке за домом, – еда была оттого вкуснее, что превыше переправ стояла приятельская компания, – организаторы торжества уговорили Рудковски открыть подарки. Девушка намеревалась сделать это попозже, будучи предоставленной самой себе, и просьба немало ее смутила.

Во-первых, в случае чего пришлось бы искусно скрывать разочарование в чьем-либо неудачном выборе. А во-вторых, человек хлеставших эмоций, Катерина всегда находила, к чему придраться. Если же что-то однако угождало душе высоких требований, она встречала подарок судьбы безмолвием, будто признание чьего-то изящества лишало великолепия ее саму.

И тем не менее, находясь под давлением манипуляторов, именинница уступила. Желающие угодить капризной принцессе снова выстроились в очередь.

Как и полагается, первыми налетели с коробкой родители. В ней девушка обнаружила сумку, у витрины с которой она невзначай тормозила во время каждой их с матерью Катерине по городу. В дополнение к аксессуару Джозеф вручил дочери букет из пятнадцати пышных роз: восемь красных, семь белых – все бережно упакованные в прозрачной пленке.

Мелания подарила любимой сестренке совместный портрет. Элеонора, не сдержавшись, выкрикнула, как она умилялась, две недели подряд заставая малышку корпящей над рисунком.

От Алисии Катерине достался миниатюрный букет, посаженный в круглую розовую коробочку. Он вмещал в себя пионовидные розы, а бутоны их, в свою очередь, – любимые конфеты девушки.

Карла приблизилась к Катерине со словами: «Я собиралась подарить тебе набор косметики, но побоялась, что твое лицо, доверяющее только помаде и туши, не примет несвойственных ему захватчиков». Девушки посмеялись, и Армут поспешно вручила Рудковски рамочный коллаж для фото и кружку с надписью «I do what I want»³. Катерина обняла подругу и наградила ее пристыженными глазками: она избегала их встреч все последние месяцы, но тосковала по ним с нескрываемой виной.

Однако истинное изумление завладело гостями, когда подарок представил Генри. Ни один взор не мог обойти стороной переливающихся на свету рубинов. Обрамленные белым золотом, три крупных камня лежали на ювелирной подставке в одной руке парня. В другой он держал двадцать один пион – по цветку на каждый прожитый год Катерины.

Нелепым казалось сравнение масштабов широко раскрытых глаз и еще больше раздвинутых ртов – все, кроме Генри и его матери, неподвижно застыли, попутно прикидывая в голове цену подарка. Как ни печально, именно ближних порой до мандража поедает болезненное любопытство.

Катерину занимали мысли иного порядка. Привыкшей получать подарки, оные подобной вычурности и богатства казались девушки недосягаемыми. Она обвиняла себя в том, что не заслужила этой роскоши, и страшилась взаимного обязательства, неизбежно следующего за «корыстной» щедростью.

Рудковски стояла, смотрела, но не смела прикоснуться к драгоценному во всех смыслах ожерелью – вдруг аксессуар рассеется, оказавшись пустым миражом? Страшно, если так случится. Еще страшнее – если он окажется реальным.

Генри терпеливо ждал, не позволяя себя торопить девушку ни словом, ни жестом. Однако даже в преисполненной спокойствия и уверенности душе порой зарождаются всякого рода тревоги, и парень с опаской взглянул на мать – Алисия едва заметно пожала плечами и ответила не особенно вдохновляюще, мол, потерпи.

– Генри, я не могу… – нарушила затянувшееся молчание Катерина. – Это очень дорогой подарок.

К потрясению от помпезности украшения примешивалось и то, что преподносила его, возможно, первая любовь в Катерининой жизни. Подари надоедливый поклонник ей настоящий дворец – девушка, фыркнув, презрительно отворачивалась; вручи ей тот самый сорванную в поле ромашку – душа Рудковски взлетала к небесам.

Только сейчас девушка оторвала взгляд от рубинового сияния и посмотрела на щедрого благодетеля отдающими синевой глазами – настоящий Байкал! Но возможно ли, находясь среди антарктических льдов, не испытывать стужи, исходящей от их нескончаемой мерзлоты? Генри, как бы спасая от холодной смерти обоих, приобнял Катерину. Неловко – мешали занятые подарками руки.

– Истинную ценность подарка определяет не тот, кто его дарит, а тот, кто принимает, – он дотронулся до ее макушки – иного не позволяла разница в росте – до того легким касанием губ, что Катерина засомневалась: не померещилось ли?

– Кому тортик? – Алисия поспешила на подмогу сыну, и шок постепенно, одного за одним, как заложников, освобождал от себя тех, кто был у него взаперти.

Генри же не позволил Рудковски покинуть его объятий: до парня доносились судорожные всхлипывания, и он решил не обнажать чувства девушки перед всеми, вгоняя ее в даже больший конфуз.

Праздник близился к завершению, и Катерина, совсем разомлев от приятных эмоций дня, подвела итог торжеству: «Всю жизнь мне казалось, будто идеального не существует. Простите, я переобуюсь. Вы убедили меня в том, что это не так». После признания девушка снова расплакалась, и ее одарили еще одной, вероятно, десертной порцией объятий.

Карла уже занималась просмотром притупляющего разум шоу, лежа у себя на диване; Мелания находилась в состоянии полусна в своей теплой кроватке; Катерина и Генри медленно покидали место блаженного пикника, когда их внезапно загадочным тоном окликнули.

– Катерина, Генри, подождите минутку! – крикнула вдруг Алисия. Рудковски был слишком пьян, чтобы помнить – Элеонора чересчур кротка, чтобы ему перечить. Алисия же излишне тревожилась за счастье сына, а потому не могла позабыть о следующем.

Совещаясь по поводу праздника и подарков, родители девушки и мать Генри разжигали нешуточные дебаты. Делали они это не потому, что своя идея стояла превыше чужой, но оттого, что каждый хотел внести в план предыдущего большей помпезности, дополнительных элементов внезапности и сделать празднество лучшим из тех, какие видывал свет. Задумки, будучи в большинстве разногласными, не могли ни дополнить друг друга – вышел бы винегрет, ни заменить: покинуть одних идеи без внимания значило оскорбить чувства их хозяев.

Проведя за обсуждениями добрые четыре часа, переговорщики сошлись на том, чтобы устроить семейный пикник, а после вручения подарков преподнести детям еще один – совместный.

– Боже правый, как мы могли забыть! – восклицала теперь Элеонора. На этот раз, впрочем, женщина не забыла. Она лишь страшилась прервать чревоугодие мужа, что повлекло бы за собой неизвестные, а оттого еще более ужасающие последствия, и потому молчала.

Подождав, пока миссис Рудковски поможет подняться туше, развалившейся подле нее, Алисия гордо произнесла:

– Дорогие, мы хотим вам кое-что сказать.

Катерина в недоумении посмотрела на Генри – тот без малейших догадок пожал плечами. Оба они принялись жадно внимать происходящему, и, на их радость, Джозеф вступился со своей партией:

– Дети, а отправляйтесь-ка вы в кругосветку, – покачиваясь, дитя пьяного угара разрушило всю торжественность поздравления.

Солнце уже садилось, но редкие его лучи по-прежнему озаряли двор. Подобно им вторая бутылка вина придала глянца краснеющей морде. Говорят, есть две разновидности напитка. Первую подают под эмблемой чарующей роскоши – она годится для созерцания дивных пейзажей, аккомпанемент ее – мысли о бесконечном. Бутыль такого вина изящна, словно худенькая фигурка молоденькой девушки. Перед первым глотком напиток держит гурмана в сладостном предвкушении – после себя покидает приятное послевкусие.

Вторая же версия походит на некрасивую сестру первой. Этим гадким винищем упиваются ради самого опьянения. Оно разлито по картонным упаковкам – точь-в-точь деревянное корыто, что насыщает скот. Истинное пойло, оно оскотинивает.

И хотя на небе наблюдался невероятной красоты закат, а собравшаяся публика годилась для бесед о прекрасном, – два условия для предания первому сорту вина – Рудковски тем не менее не преминул нажраться едой и питьем. А значит, бремя по сохранению достоинства в который раз свалилось на хрупкие – так ли они хрупки? – плечики Элеоноры и Алисии.

– Доченька, папа хотел сказать, что мы приготовили вам один общий подарок, – миссис Рудковски поспешила вступить до начала очередной вгоняющей в краску реплики мужа.

– Да, Генри, Катерина, – посодействовала Алисия, – мы долго думали, много спорили, – она с простодушной улыбкой обратилась к Элеоноре, – и решили, что путешествие станет отличным концом вашего первого совместного лета.

Катерина смотрела то на родителей, то на Генри и, судя по его лицу, не сводимому с выступающих, она могла точно сказать: парень не был в этом замешан.

– Мама, это удобно? – обратился Генри к Алисии.

– Да, мам, вы уже так много сделали! – вторила Катерина.

Алисия подошла к влюбленным – Элеонора порывалась сделать то же самое, но на ней тяжким грузом лежало мертвецки пьяное тело, от июньской жары еще более размякшее.

– Вы заслуживаете, – заверила мама Генри и обняла их обоих.

Значительно позже, когда Рудковски допил третью бутыль вина и уже разлагался в кровати, он, обращаясь к супруге, лениво спросил:

– Интересно, откуда у этих Голдманов столько денег? Чуйка подсказывает: не чисты они на руку.

Рудковски не выпускал из рук сигарету, рассыпая пепел по кровати. Элеонора, зорко следя при свете тусклой прикроватной лампы за тем, как бы чего не случилось, поспешила вмешаться.

– Да полно тебе, – и хотя женщина сама чуралась подарков дороже пары десятков рублей, она добавила: – Если бы Генри не мог себе это позволить, он бы не стал раскошеливаться. В конце концов, не украл же мальчик его?..

Мистер Рудковски лишь с недоверием поджал губы и, переварив остатки мыслей, питающих подозрения, заключил:

– Время покажет.

В это время Катерина засыпала в своей квартире с мыслями о городах, в которые ей не придется отправиться, и путешествии, о каком ей останется только мечтать.

Глава 12. Начало конца

Беззаботное лето шло к завершению, и одни небеса знали: август станет началом конца. Они, по контрасту с земными жителями, смотрят не горизонтально, замечая лишь то, что мелькает перед самым их носом, – их око взгромоздилось на самом верху, а взору доступно в одно время все и вся. Вероятно, именно небеса и являют собой сообщников судьбы и в союзе с ней вершат божественное правосудие. Случается, они сводят нас с теми, с кем на первый взгляд соприкасаться не стоило. Порой же они разведут двух людей, и те бьются о стену, пытаясь дознаться до неочевидной причины.

С каждым из нас случалось такое: мы будто нечаянно оказывались в местах, где изначально быть не собирались, или, напротив, волей судьбы избегали мест, в которые целенаправленно шли. Наспех собравшись утром, чертыхнувшись на ускользающие из рук петли пальто, мы, чтобы успеть к назначенному часу, галопом бежали на транспорт, а на пути стоял проклятый ремонт дороги. Срезая углы на тропинках, мы добирались-таки до цели, а затем узнавали: две минуты назад на тропе полюбившегося нам маршрута произошла чудовищная катастрофа, утянувшая за собой десятки жертв.