Анастасия Благодарова
Больная
День 13
Бутыль гремела в металлическом кольце. Стойка катилась, подрагивала от неровностей линолеума. Молодая медсестра на ходу расправила соединительную трубку, прощебетала:
– Вера, капельница.
Они уже делали это вместе. Разумеется, до Мани дошли слухи, что Язва и после операции чутка чудит. Хотя ей пациентка никаких проблем не доставляла, в отличие от других, нормальных детей. Сейчас Вера накрылась белым пододеяльником с головой. Само одеяло валялось комом в углу. Причуды ей подобных со временем сходят на «нет», так что беспокоиться не о чем.
– Малышка, просыпайся. Просыпайся.
Маня наклонилась, ласково потрепала за плечо. Вера нехотя стянула пододеяльник с лица. С жестокого, сурового лица. Убийственный взгляд в упор.
«Рука под подушкой!» – сообразила Маня.
Поздно. Широкий взмах, влажный чирк, вздох с присвистом. Игла капельницы упала, на ладони плеснуло тёплым. Медсестра отшатнулась, устояла на ногах, схватилась за своё лицо. Глаз нестерпимо зажгло, но, к счастью, он прощупался подушечками пальцев. Чудом уцелел. Острое лезвие рассекло бровь, разрезало крыло носа, обе губы, как масло. С тупым шоком Маня наблюдала, как кровавый водопад набирает силу, как льётся на пол. Вытаращила на девочку единственный не залитый зрячий глаз.
Зрелище, достойное киноэкранов. Фантазии, воплощённые в реальность. Сама судьба привела к подобному исходу. Нечаянность повесила складной ножик на ключах Элоизы в качестве брелока. Случайность поманила сладкую парочку целоваться на чердак, где пряталась Вера. Вера… жертва обстоятельств, несомненно. Но роль жертвы по собственной глупости наскучила давно. Не умом бороться, так сработаться со своими бесами. Инстинкт хищника не заглушат ни «волшебные» чаи, ни гипнозы, ни, тем более, отсутствие части мозга.
Вера, в самом деле, походила на зверя. Безумного, утратившего способность к диалогу. С таким нельзя договориться. Такого только устранить.
– Дрянь! – заверещала Маня, ослеплённая кровью и яростью.
Вера наступала неумолимо, бесшумно. А вот медсестра вопила во всё горло. Отмахивалась штативом капельницы. Мельтешащая железная палка мешала подступится. Праведный гнев омрачила досада.
Слух позвал Веру обернуться. Успела поднырнуть под мужской рукой, перелетела через кровать. Перегородивший выход старожила получил ножом по шее. Если тут пошло по касательной, то когда повалил девчонку на пол, та всадила ему ножик в пястье. Весь мир превратился в один единственный звук – рев боли. К нему примешались вопли, визги, брань, но ничего из этого не принадлежало виновнице переполоха. Она, скрученная в две пары рук, восстанавливала дыхание. Невозмутимая, будто её не касается.
Обезумевшая от обиды Маня пнула Веру по лицу. Та поморщилась. Выплюнула выбитый зуб, прижалась лбом к линолеуму, чтоб с носа стекало. Головокружение высыпало камни на затылок. Пинать лежачего… как некрасиво.
– Зови Филина… Не стой столбом! И этих убери!
– Они всё равно видели!
– Что видели? Ребятки, чего встали? Нечего глазеть, девочка больна. Пойдёмте-ка. Пойдёмте.
– Господи, твоя рука! Давай подменю!
– Отвали! Я держу. Больно, чёрт.
Филин, только к нему нагрянули с вестями, бросил срочные дела. Вера физически не могла видеть, с каким выражением лица он переступил порог палаты. К её счастью. Потому что именно таким, по-настоящему суровым его не видели давно. Без всякой брезгливости шлёпал по кровавым лужам. Лёд его голоса не мог никого успокоить сейчас, зато настроил встревоженный персонал на рабочий лад. Раздал команды чётко и сухо:
– Ты – к Мане, помоги ей. Ты – вниз, за ключом от шестой надзорной. Понял? Шестой надзорной. А эту – за мной. Молодой человек, подмените коллегу. Не видите – у него травма?
Филин, верно бывалый воспитатель, развёл драчунов по разные стороны – кого раны зализывать, кого в угол. Наконец, когда остался один, сел на корточки и приложил кулак ко рту. Кому впору читать чужие души по обрывкам фраз, сейчас не в силах был разобрать, что чувствует сам. Или просто таким образом сдерживался, чтоб не впасть в спасительное оцепенение. Хотя, никакое оно не спасительное. Нужно действовать и срочно.
Уже через десять минут Филипп Филиппович был у шефа. Явился бы раньше, не майся он по ту сторону двери, дожидаясь усмирения растревоженного сердца. Филин мог бы устроиться на стуле, да оттуда неудобно падать на колени. Может, выдерга Вера по-прежнему воспринимала всё как игру. Разумеется, она же ребёнок. А вот психологу такие игры не по душе. Неосторожность обойдётся непомерно дорого. Не хватит всех денег мира, чтобы откупиться.
Своего непосредственного начальника Филипп Филиппович видел немного чаще, чем двоюродную сестру из Отрадного. Шеф походил на своих коллег по цеху вызывающе карикатурно. Бандиты, рвущие по швам обнищавшую златоглавую. А этот осел в пригороде, в лесу. Тут не перед кем щеголять в кожаной куртке или алом пиджаке. Он не носил цепей, перстней чурался. Лысым грузным человеком отёк в широком кресле. Тяжесть тела, стало быть, веская причина, чтобы не проведывать полоумного племянника.
Филин доходчиво и стройно, не без трусливой дрожи в голосе докладывал о том, что же стряслось. Никто до сих пор на сдавал его шефу, и теперь приходилось расхлёбывать в одиночку. Выгораживание себя с характерным педантством учёного мужа оказалось для психолога самым тяжёлым испытанием за всю карьеру. Когда-когда, а сейчас утрата оптимизма фатальна. Бандит не прерывал тираду. Держал руки под столом. Вера тоже сегодня утром прятала руки. Если даже безмозглая девчонка откопала где-то ножик, у шефа наверняка завалялось кое-что поинтереснее.
Поперхнувшись очередным умным словом, Филипп Филиппович покорно склонил голову в ожидание участи. Спустя вечность шеф снизошёл до комментария, в любимой растянутой манере:
– Та-а-ак… Присядь.
– Я постою.
– Тебя ноги не держат. – Улыбнулся половиной рта, как в инсульте. – Сядь.
Тот сел. Начальник бездумно глядел на бумаги рабочего стола. Крутил ручку в пальцах. От тучного человека, по доброй традиции, веяло опьяняющей ленью. Верно разум и душа его преисполнились вековой мудростью настолько, что вернулись к исходной точке – животному началу. Такая незыблемая нега присуща косматым львам. Рвут антилоп клыками, а после валяются сытые под тенями зонтичной акации. Недоучка видел шефа слишком редко, чтобы раскусить наверняка. Или просто боялся ставить диагноз настоящему чудовищу.
– Понятно, – растягивал гласные мужчина он. – И кто же, по-твоему, виноват?
– Не я, – смело заявил Филин. – Повторюсь, я делал по протоколу. А сверх того… Нельзя же везде напихать охранников. Вот это уже подозрительно. – Тихо выдохнул. – Всё было заперто. Девочке просто повезло. Вернее, не повезло.
– Как ребёнок обошёл замки? Всех вас обошёл? Кто это допустил?
Филин внутренне сжался. Шеф стал задавать вопросы, на которые уже даны ответы. Нехороший звоночек. Загадка-то одна осталась. На днях Вера пулей вылетела из палаты доноров. Обрывок кофты был замечен на перилах. А вот как владелица вещицы очутилась на крыше – тайна, покрытая мраком.
Филипп Филиппович собрал всё своё мужество, чтобы сказать начальнику прямо в глаза:
– Как бы то ни было, она всё знает. Но..! Но это можно использовать.
Тот выгнул бровь. Эмоция сделала его лицо будто бы живым. Филин впал в глубокую задумчивость. В мгновение ока трус превратился обратно в неутомимого исследователя.
– Я спрашивал хирургов. Они работали как обычно. Вдобавок, психических отклонений у девочки не было изначально. Пусть всё вынюхала, оно бы не повлияло на итоговый результат. А у нас как-то сама собой на пустом месте слепилась психопатическая личность… – Психолог постарался чуточку улыбнуться, и у него получилось. – Это нужно исследовать. Мы должны учитывать вероятность подобного в будущем и предотвращать. Я сам буду курировать. Прошу лишь разрешения.
Шеф мрачнел с каждым словом. Он знал, как решить любую проблему быстро и наверняка. Она исчезает вместе с человеком. Филипп Филиппович не сдавался:
– Послушайте, её отец – серьёзный человек. Живёт за границей. Мать не из донимающих, я нашёл с ней общий язык. А если мы в итоге не вернём девочку домой – оно будет чревато.
– Тогда что, как… Мишу?
– Как Мишу, – сглотнул. – Она сносный кандидат для проекта доктора Рубина. Помните, не могли найти подопытного? Я разрешу Рубину, если обещает не перегибать палку и не мешать. А мне как раз нужно плюс-минус полгода.
Минута молчания, как и молился Филин, была не по нему. Казалось, это человекоподобное существо по правде напрягает мозги, взвешивает все «за» и «против». Оно почудилось бы сейчас комичным, безоговорочного порицаемым за тугодумие, если бы не хищный блеск в глазах, внешне, слабого человека. Если бы не кровь на его руках.
– Молодец, Филин, – ухмыльнулся шеф. – Вывернулся. Я не работаю в минус. Смекаешь?
– Мы только выиграем.
– Ты уже выиграл… Ты хороший, исполнительный сотрудник. От таких я хочу добрых вестей. Плохих больше не потерплю.
– Спасибо! Спасибо. Начну сейчас же! – и, чуть не кланяясь, выскочил из кабинета.
Счастливый Филипп Филиппович незамедлительно отправился по делам. Остались срочные задачи, от которых его отвлекло утреннее происшествие, и те отмахнул. Сегодня, кажется, второй день рождения. Куда важнее закончить начатое грамотно, и лишь потом с полной уверенностью заниматься прочим. Есть шанс, что хоть так отпустит остаточный тремор. А там уж хапнуть коньяку.
Пролёты, повороты, тёмный коридор последнего этажа корпуса. Утренний свет упал во мрак из дверного проёма палаты доноров. Филин замедлил шаг, поравнялся. Занятой сотрудник вежливо поздоровался с коллегой, как бы демонстрируя – всё в порядке. Худой парень на койке мычал что-то невнятное. Такого проще добить, чтоб не мучился. Если бывалого санитара подобное не смущало, психолог испытал отвращение, поспешил удалиться.
Далеко впереди чернел стол поста. Повороты справа и слева вели в операционные, пустые и разбитые. В темноте у последней двери дожидался дальнейших указаний временный старожила Веры. Лениво игрался с ключом.
– Всё нормально? – сотряс воздух Филин и тут же добавил полушёпотом. – Зайдёшь со мной. Запрись и… подсоби, если что.
Вопреки принятым мерам безопасности, зверь не стал рваться из клетки при первой же возможности. Мерзкий ком давил в горле, но теперь к брезгливости примешалась жалость. Убожество убранства, скудного и для тюремной камеры. От палаты – одно название. Из удобств – кровать, раковина с голыми трубами, батарея под заколоченным окном. По факту – ничего. Предстоит принести средства личной гигиены, постельное бельё. Может, радио, чтоб не сошла с ума.
«Не сразу, – рассудил Филин. – Ещё чего? Обойдётся».
Бетонная коробка отродясь не знала ремонта. Отделение последнего этажа задумывалось в качестве склада ненужных вещей и нужных людей. Тех людей, кому не посчастливилось родиться особенными… и, как выяснилось, проблемных девочек. Принцессам в замках с драконами, если верить мультфильмам, всё же доступна роскошь. Единственная роскошь для этой – помойное ведро с крышкой. На него больная и смотрела. Задумай кто повторить успех Джоконды с её загадочной эмоцией, всё-таки преуспел бы с портретом Веры. Зрители веками бы гадали, о чём молчит натурщица?.. Да ни о чём.
Она сидела на кровати, такая же грязная, с повязкой набекрень. На голый матрац упали альбом с рисунками и коробка цветных карандашей. Художница не повернула головы, не вздрогнула, когда бесстрашный психолог опустился перед ней на корточки. Не чураясь, взял её окровавленные руки в свои. Тепло улыбался и отчего-то посмеивался. Санитар стоял поодаль. Чувствовал, как откатывает сонливость от подобного зрелища.
– Довольна? Маня плачет. Из-за тебя.
Минуту сидели молча. Филипп Филиппович ждал ответного взгляда, сверху вниз. Это должно произойти, рано или поздно. Так бы его радость не омрачилась ничем. Вера сделала лучше. Она заговорила. Невинно, без драм и яда.
– Ты сказал, что можешь убить меня, – ведро в углу не ответило. – И убил.
– Это всё твоя вина. Ты сломала свою жизнь.
Филин сказал это с самым добрым посылом. Так, как в далёком детстве мама признавалась дочери, что любит её. Ни тогда, ни сейчас, Вера не могла не поддаться. Обнажила ряд зубов без одного. Стало приятно и немножко смешно. Опять он прав. Настоящий профессионал.
Какая позорная война. Книги ведают о героях. О судьбе павших тактично умалчивают. О тлении трупа в утомительных подробностях. О муках грешника в аду с ежедневным ежегодным на тысячах страниц. Неудачники! Пусть сами принимают последствия своих слабостей. Один на один. Отныне и навсегда.
– Я здорова. Вам придётся меня выписать.
– Однажды непременно. – Он поднялся на ноги, со смешком выдохнул, – Умеешь же ты создавать проблемы на пустом месте, Вер. Оглянись! Ты хотела – ты устроила. Наслаждайся.
Вера собиралась чем-то ответить. Чем-то умным, какой-нибудь вековой мудростью или угрозой. Открыла рот и закрыла. Некомфортно. Ампутированная душа томилась где-то, но не здесь. Не с ней. Фатальность исхода теряла всякую значимость в сравнении с бытовыми аспектами. С чистотой чужих рук, со звуком шагов и загадкой содержимого ведра.
«Вот бы там лежала мина. Вот бы она взорвалась».
Щелчок дверного замка ознаменовал начало безвременья. Без Москвы. Без Лиз, Шухера и дурня Аяза. Без папы и мамы. Мир за холодными стенами сузился до миражей в больной голове. А живот… больше не болит. Это главное. Самое приятное.
День
Мало того, что урок совмещённый, так ещё и открытый. Проклятие вражды «А» и «Б» развело учеников по разным рядам. За одной партой на двух стульях теснились троицами и четвёрками. Самых послушных учитель садил на полупустой центральный ряд, и те были вынуждены делить столы с чужими. Привилегия простора – ничто по сравнению с возможностью шушукаться с друзьями.
Исключительно двоим предоставлено безоговорочное право на одиночество. Последнюю парту – завучу. Ей сегодня наблюдать за уроком, создавать иллюзию его значимости. Предпоследняя парта – главной достопримечательности девятого «А» Вере Воронок.
Перемена, весь класс в движении. Гомон, задорный смех. Шорох страниц учебников, подошв по линолеуму. Скрип мела по доске. Даже завуч шуршала за спиной – пользуясь случаем, заполняла журнал. Лишь одна, словно ожившая картина, сидела неподвижно. Уже пять минут как её немигающий взгляд зацепился за тополь по ту сторону окна. Жаркое майское солнце обрядило молодые листочки светом. Невидимый ветерок робко колыхал их, делая похожими на медные монетки. Или на ком червей, копошащихся в гнилье.
Туда-сюда шныряли одноклассники и «Б»-шки. Последние, рассредоточенные по своим компаниям, поглядывали на конопатую девчонку. Возраст и воспитание ограничили шуточки в пределах их маленьких кружков. «Белая ворона» не замечала, как всегда. Её очаровал тополь. Блестящий, статичный, как она.
Из оцепенения вырвал зубодробительный звонок. Учительница вещала вступительные формальности открытого урока. Или уже рассказывала материал? С таким успехом Вера могла сидеть на уроке китайского у французов. Благоразумно в который раз списывала трудности восприятия на полгода в больнице. Вернулась домой в январе, и пяти месяцев не хватило, чтобы отметить очевидное: вникать стало сложно во всё в принципе. Прогноз погоды по телевизору, вопрос мамы о блюде на ужин, ход времени и прочее – пустой звук. Наполнение чужих слов смыслом требовало видимых усилий. Оно смущало. От общения неоправданно быстро накатывала усталость.
В классе снова возросла динамика. Кто-то один петлял между рядами, притормаживал то там, то тут. Вера подняла голову. В солнечном сплетении неприятно засвербело, ведь этим кем-то оказалась бывшая подруга – Лиза Трушина. Почётное звание «бывшая» получила совсем недавно. Она одна до последнего пыталась достучаться до Воронок. Мама Веры не подбирала выражений, когда в минувшем сентябре директор вызвал родительницу к себе по факту пропажи её дочери. Передала учителям, как объяснил Филин. Людям свойственно упрощать, потому в октябре уже вся школа судачила о том, что девятиклассница загремела в психушку.
Ошеломлённая новостью, Лиза Трушина порывалась навестить подругу. Без спроса заявлялась к Любови Ильиничне домой, требуя адреса. Та успокаивала, отвлекала, и только. Две четверти девочка не находила себе места. Воронок и в психушку? За что? С какой стати?! Ответ пришёл внезапно, вместе с Верой в середине января. Когда она переступила порог школы, Лиза, не веря своему счастью, едва не сбила ту с ног. Было плевать на охи и смешки вокруг. Радостную минуту омрачила жестокая правда. Она обнимала не подругу, а человекоподобное существо. Оболочку. Вот таких сдают лечить голову. Но у Веры ведь были проблемы разве что с желудком. Не могла же лучшая подруга умалчивать о шаткости своего ментального здоровья?
Лиза в силу характера отличалась настойчивостью. Не давала в обиду ту, что прежде сама кого хочешь обидела бы. Тщетно. Как об стенку горох. В какой-то момент сочувствие эволюционировало в злость, а симпатия – в ненависть. Трушиной казалось, будто над её помощью издеваются. Что за мода – вставать и уходить в середине монолога? Лупить в одну точку и молчать, когда спрашивают о серьёзных вещах. Равнодушно наблюдать, как подруга льёт слёзы из-за неё. Так Вера потеряла очередную Лизу. Первую и последнюю. Без её защиты и поддержки существовать в социуме стало значительно труднее. Ещё бы знать, что ещё так гнетёт. Каждый день камнем тянет на дно.
Трушина отстала от Веры давно. А сейчас как будто в первый раз увидела. Лицом к лицом столкнулась с тупой отрешённостью. Чудовищная обида раздула ноздри и едва не вышибла слезу. Лиза с замахом швырнула на стол тетрадь подруги.
– Трушина? – обратила внимание учительница, но та пошла раздавать контрольные дальше.
Воронок таращилась на помятую тетрадку, как если бы то была очаровательная бабочка. Хотя откуда здесь бабочки? Вера на всякий случай обернулась, проверила потолок. Не заметила ни одной. Не заметила и взглядов группы мальчишек с соседнего ряда, мимо ушей пропустила их тихие беседы. Осторожно погладила обложку. На зелёном картоне красной ручкой выдавлена двойка. Пятый «лебедь», а кол, как есть, гордый в своём одиночестве.
Вере светил второй год. Мама пыталась договориться, а преподаватели настояли на своём. Мол, так действительно будет лучше. В последнее время Любовь Ильиничну стало так легко переубедить в чём угодно. Дочь моментом не пользовалась. То, что хотела от мамы, после выписки стало несущественным, пусть и по-прежнему недостижимым. Фальшивая справка, якобы Воронок полгода в больнице занималась с учителями, на первых парах давала надежду, что та закончит девятый класс. Вера далеко не отличница, зато раньше хотя бы списывала. Отныне же глотала язык у доски, сдавала пустые листочки. Русичка как-то оставила после уроков, буквально с ней на пару составляла сочинение. Воронок диктовали – Воронок выводила на бумаге бессвязную ахинею. Посреди строчки начинала рисовать или играть сама с собой в крестики-нолики.
– Скажи, что с тобой? Тебе плохо? – допытывалась русичка.
– Мне не плохо. Мне нормально. Я вас всех ненавижу.
Так и придерживая позорную тетрадку, бережно, как хрупкую бабочку, Вера напрягла память. От натуги нахмурились брови, отвисла челюсть. Наблюдающая за ней компания сцедила смех в кулаки. Один из мальчишек шёпотом дозывался до Воронок, пока перед ней разворачивались её полгода взаперти. Так и не сообразив, в каком по счёту классе учится, Вера искала какие-то намёки на учёбу в больнице. Может, что-то читала? Писала?.. Да! Да, писала! Читала даже. Доктор Рубин самолично регулярно проверял, с хрестоматией для дошколят и прописями. После череды уколов и пилюль, от которых то пропадал вкус, то отказывали ноги, оно давалось с трудом или не получалось вообще.
Вера уронила тетрадь, прикрыла глаза. Зачем только «сковырнула рану»? Тут же хлынули непрошеные образы. Как вертелась палата. Как бегали лампы по потолку, пока везли в каталке на новую операцию. Как рвало червями. Они кишели в помойном ведре и пытались выбраться наружу. Филин их, разумеется, не видел, потому требовал рисовать. Мол, это поможет избавиться от кошмаров. Подходящего карандаша не предоставил. В истерике художница расписывала, какого они цвета, а Филипп Филиппович делал пометки в записной книжке.
Маленькое и влажное отскочило от щеки. Одиночная палата рассыпалась в пепел. На её остатках вырос школьный кабинет истории. Что-то снова легонько ткнуло в лицо и упало на тетрадку. Жвачка. Кто-то плюётся. В одночасье тихие звуки обрели прежнюю глубину, в мышцы прилила кровь. В ход пошла тяжёлая артиллерия – бумажный комок прилетел в висок. Верно тумблер переключило. Спина выпрямилась, взгляд стал диким. Вскочив с места, Вера схватила стопку учебников и со всей силы швырнула. Мальчишки повставали, запоздало закрываясь. Ближайшему прилетело хорошо – книга разбила ему очки. Многочисленные вздохи прорвали чей-то окрик одобрения и свист, пока «белая ворона» нещадно забрасывала обидчиков ручками и карандашами.
– Ты больная? Эй!
Не отдавая себе отчёта, Вера кинулась с кулаками. Кто-то схватил за руки, другой толкнул в грудь. Пыльный след её ноги отпечатался на футболке «стрелка».
– А ну успокоились все!
Учительница на пару с завучем пресекли драку. Зрители замерли.
– Всё, дура, щемись!
– Вешайся!
Оскорбления и угрозы не значили для Веры ровным счётом ничего. Единственное, что важно – внимание. Пялятся, как в пятом классе. Опять всему виной она сама. Бунтарка осела на корточки, накрыла лоб ладонями и ахнула от боли. Всё тот же позор. В который раз.
«Они специально! Кинули в голову!»
Четыре года назад был волейбольный матч между пятиклашками. Зрители гудят на скамейках, лишь бы развеселиться. Им скучно. Вера Воронок, нападающая пятого «А», играет агрессивно, вырывает победу зубами. Учащённый пульс и жар тела скрывают пекущую боль в животе. Очень скоро игнорировать резь желудка становится невозможно. Резкий приступ тошноты как выстрелом вышибает мозги. Вот Вера в ступоре слепо хлопает ресницами, не слышит возгласов. Волейбольный мяч со всего маху заряжает ей по лбу. Голова запрокидывается, и вместо того, чтобы рухнуть навзничь, нападающая медленно опускается на колени. Её рвёт на пол. Одежда мокнет.
В той же позе, что и тогда, Вера сейчас стояла на коленях и держалась за живот. После выписки он работает как часы. Не исключено, переварила бы и гвозди.
«Они опять смеются надо мной! Они все меня презирают!»
– К директору, Воронок! Вставай, сейчас же!
– Не надо, Наташ. Я отведу её. Продолжай урок. Так, все угомонились! А вы трое – за мной.
– Чего мы? Это она!
– Пререкаешься с завучем, Крапаков? Быстро манатки собрал и пошёл. Вахула, Ломтёв, особое приглашение нужно?
Обещание опять куда-то отвести без её ведома заставило Веру пробежать прямо по парте и пулей выскочить из кабинета. Головокружение выбивало дух, глубинный страх подгонял. Предчувствие опасности захватило в плен. Бесом подчинило тело, из которого душа никак не находила выхода. Беглянка прихватила куртку в гардеробе и покинула стены школы до того, как в главный холл за ней явилась завуч.
Какофония большого города шарахнула по ушам. Вера накинула на голову куртку, пока круто поворачивала от автомобильной дороги у главных ворот во дворы. Школа в таком месте, где приезжий никогда не признает Московской улицы. Проехала парочка машин, женщина катила коляску. Бабушка выгуливала собаку, второгодник курил у продуктового ларька. Образцово тихо, до ужаса скучно. Лишь для Веры тихая обыденность мерещилась калейдоскопом. Верно у самой жизни большой праздник, карнавал красок и звуков. И жизнь эта давит на неё одну, как ботинок Филина давил на живот. Выдумка, разумеется. А всё для чего? Ну неужели совсем никто не может пожалеть её? Просто чтобы, наконец, прекратила жалеть себя. Хоть на день. Хоть на минуту, покоя ради!
С четырёх сторон горизонт заслонили хрущёвки. Шорох крыльев пикирующих с крыш голубей пером погладил ухо. Вера выдохнула, надела куртку, как положено. Солнце печёт, но руки должны быть в карманах. Так спокойнее. Счастье – побег без потерь, не считая оставленного в классе рюкзака. Потные пальцы теребили ключи, банкноты, прочий бумажный мусор.
Цветущий май звенел от зноя. Дома сменялись домами, улицы улицами. Бледно голубое, воздушно-рваное наверху. Зелёно-серое, фрагментарное под ногами. Вокруг – такое богатое, такое чёткое, такое правильное! Невыносима мысль о тяге к разрушению этих людей и их судеб. Счастливые и несчастные, они заслуживают ненависти отребья за свою беспочвенную безусловную любовь. За свою непонятность и прозаичность. Они заслуживают мести, все вместе и каждый в отдельности. По очереди всех перекрутить и выжать до капли.
Нет… нет, не получилось. Фантазии не помогли почувствовать. Она же легчайшая эмоция – ярость. А задыхается, не успев вспыхнуть. Теплится разве что с переменным успехом. Отравленная лекарствами кровь душит пламя, коим жива человеческая душа. Но не зомби же Вера! Отвращение вызывает признание схожести с этим… как его?.. Ну, такой паренёк с перебинтованной башкой. Он, кажется, когда-то украл у неё конфеты. А ведь Воронок никогда не воровали!
Спустя час пешей прогулки городской пейзаж деталями стеклянного пазла сложился в знакомую картинку. Вера взбодрилась, растолкала двери салона красоты.
– Господи, что?! – вскрикнул от испуга знакомый мастер, отводя ножницы от виска клиента.
По мере того, как та обводила взглядом зал, на лицо её ложилась такая печаль, что стилист немедленно позабыл про злость.
– Мама… Мама…
– Ам-м… Прости, Вер, твоя мама не пришла. Я не мог до неё дозвониться… Куда ты? Постой!
Пятница, салон красоты «Бохо». После дня в кресле мастера, мама отправляется то в рестораны, то в театры. К новому ухажёру – как на работу. Это нерушимый ритуал, привносящий в жизнь подростка и плюсы, и минусы. Вера не помнит ни одного пятничного вечера за последние годы, чтобы провести его с мамой. Не потому что в принципе память подводит. В действительности не было такого вечера.
«Она любит тебя. Просто не так, как желаешь», – разъяснял прописные истины Филин: «Да ты, в самом деле, дочь своих родителей. Избалованная. Слышала про золотую ложку?»
Филин, как обычно, дело говорил. Но от этого нужда в той любви и в той форме, которую дочь и хотела, никуда не делась. Здесь и сейчас, возле салона красоты «Бохо», эта потребность отчего-то особо обострилась, призраком всколыхнула всё естество до мурашек. Раз такое дело, логичнее всего отправиться домой. Если мама не явилась наводить марафет, может оказаться там. Или где угодно. Или её не существует в принципе, и Вера всё придумала. Чтобы ждать хоть кого-то, кто забрал бы из больницы.
Отныне свободная, отправилась, куда глаза глядят. Как в сказке, куда-то они в итоге привели. Ведь город-сказка – это Москва. Здесь всегда до чего-нибудь дойдёшь. На крайний случай – до ручки.
Девочка взошла по бетонным ступенькам крыльца и, как всякий вменяемый человек, спокойно вошла в здание телеграфа. Помялась у дверей, пропустила немногочисленную очередь.
– Девушка, чего-то хотели? – спросили по ту сторону окна.
– В Тульскую область, пожалуйста.
Отправили во вторую кабинку. Мир отрезала хлипкая деревянная дверь со стеклом. Чем не человеческий футляр?
Вера осторожно поднесла гладкую пластмассовую трубку к уху. Липкий стыд и отчего-то страх паутиной сцепил каждую косточку внутри. Да за что она так с людьми? Зачем пугать ни в чём не повинного человека?
За сотни километров позвали:
– Аллё?
– Алло? Алло, бабушка?
Лицо сморщилось. Вера незамедлительно расплакалась. Сползала по стенке на пол, вздрагивая от спазмов в груди. Бабушка испугалась не на шутку. Допытывалась, умоляла. Вскоре сменила тактику. Приговаривала успокаивающе:
– Я здесь, доча. Я с тобой, маленькая.
А девочка всё хныкала, не в силах сдержаться. Ледяные подушечки пальцев постукивали по горячему лбу. Люди по ту сторону стекла оглядывались. Никто не вправе вмешиваться. Никто не помышлял о том, чтобы открыть эту дверь. Будто нет своих забот.
– Бабушка. Бабушка!
Икота пульсировала в горле. Собеседнице потребовалась вся её воля, чтобы самой не впасть в истерику. Чтобы оказать поддержку. Внучка не звонила больше года, а в гости не приезжала уже как два. Люба говорила – всё хорошо. Как же – хорошо?!
– Доча, что случилось?
– Бабушка, – и снова горький всхлип. – Я не могу больше. Я запуталась. Эта пустота…
– О чём ты? Объясни толком. Я обязательно помогу. Вера, – голос едва не сорвался. – Вера, прошу тебя.
Та судорожно выдохнула. В голове белой птицей билась боль. Уже спокойнее, как бывает после рыданий, Вера обронила:
– Ты знаешь, мама с папой разводится? А меня оставляют на второй год.
Суровая правда на поверку оказалась бесцветным набором звуков. Как серийный убийца докладывает следователю, коим образом измывался над жертвой. Тогда было очень ярко и наверняка важно. Теперь – суд идёт, вроде как. А жить прошлым вредно.
– Дурак и дура! – выпалила бабушка, и уже куда мягче: – А за учёбу не переживай. Вот же ерунда! Дорогая, лучше лишний годик в школе, чем без него. А в университет в любом случае поступишь. Папа всегда поможет, никогда не бросит. Слышишь? Только свисни, если выкабениваться станет – ноги ему выдерну.
Угроз Вера уже не уловила. Что-то в словах бабушки вызвало новую волну плача. Верно дали сделать вдох и снова погрузили в воду – топить.
– Приезжай лучше ко мне в гости! – воодушевилась бабушка. – Я тебе картошки пожарю, пиццу приготовлю. Персиков из компота достану, как ты любишь. Дедушка варенья крыжовенного достал. Дядя Ваня мёд привёз.
В Туле слушали, как стенала Москва. На телефонных проводах сошлись два мира, каждый маленький и по-своему необъятный. Прозаичная, прекрасная в своём жизнелюбии реальность обернулась вульгарной шуткой на пепле трагедии.
– Верочка, не расстраивайся из-за таких глупых вещей. Оно того не стоит! Через год и не вспомнишь даже. Прошу тебя, не плачь.
Скривившись последний раз, Вера тихо попрощалась с бабушкой, не удосужившись дождаться ответа. Покинула телеграф зарёванная, провожаемая десятком глаз. Прохожие также обращали внимание. Незнакомец справился о самочувствии девочки. Тёплая, живая рука легла на плечо. Так и соскользнула. Нечего ей там делать, на плече.
Вера смотрела под ноги и спотыкалась. Оглядывалась по сторонам и то влетала в мусорные баки, то не вписывалась в очередной поворот. Солнечные лучи кромсали ветви клёнов. Блики кружились на пыльной глади витрин, скользили по граням пролетающих мимо автомобилей. Один из них прошуршал мимо, завернул к тротуару. Машина не была резва, не возвещала на всю округу музыкой из магнитолы. Типичный образец представительского класса мало кого заинтересует на Тверском бульваре. Одна Вера застыла на месте посередь дороги, как вкопанная. Рот приоткрылся, дыхание оборвалось, а жизнь смялась до пульсирующей точки где-то в области сердца.
