Анастасия Благодарова
Больная
Точно горькую таблетку, Вера проглотила ком в горле. Все призрачные голоса резко смолкли, оставив после себя плюшевую тишину. Будто кто провод радио оборвал. Блаженная лёгкость поспособствовала становлению на ноги. Выглядыванию за дверь. Прогулке до поста.
Сердце предательски застучало быстрее, но мешкать нельзя. Пусть звонок – услуга позволительная, бесплатная, никто не должен слышать этот разговор. Покручивая дисковой номеронабиратель по цифрам в последовательности, давно вызубренной, та ещё раз глянула по сторонам. Нырнула под стол.
– Алло? – На шёпот не ответили. Добавила голоса. – Алло?
– Алё-алё?
– Мам?
– Дочь! – Узнала Любовь Ильинична после подсказки. – Как ты? Рассказывай скорее!
– Я… я нормально.
– Чудесно! Не скучай!
– Мам-мам-мам! – Промычала та, предугадав, что разговор сворачивается. Нырнула поглубже в укрытие, натянув пружинку провода. – Мне срочно нужно сказать тебе кое-что важное.
– Ну некогда, золотце! Некогда!
Вера зависла на секунду. По-видимому, всякое промедление играет против неё. Вот только эмоции также быстро брали верх, вопреки принятой тактике.
– Куда-то уезжаешь?
– В Барселону. Забыла? – будто бы обиделась.
– Это ты забыла! Обо мне! Кто заберёт меня?
– Позвоню папе. Он друга попросит. Водителя наймут… Такси ждёт. Самолёт, дочь! У тебя всё?
Скрипнули то ли зубы, то ли пластик под ногтями. С интонацией робота Вера процедила:
– Мам, слушай внимательно. Здесь врачи проводят опыты. Пропадают дети. Я узнала лишнего. Они убьют меня. Это не шутки. Мне страшно, мам. Ты слышишь? Позвони папе, пожалуйста!
Спустя секунды на линии что-то щёлкнуло. Или это собеседница цокнула.
– Ой, ребёнок! За тобой приедут, не волнуйся. Я привезу тебе из Испании одежды. Выздоравливай!
Ложь во благо, как бы реалистично Вера её не подала, разбилась о стену равнодушия. Рваные гудки. Она смотрела на аппарат так, будто он ей пощёчину отвесил. Обиднее всего – эксперимент, ожидаемо, не дал никакого результата. Маме запудрил мозги гипнотизёр Филин? Мама ответила искренно, без всяких заговоров? Оба варианта правдоподобны.
– К чёрту.
Вера высунулась из укрытия. Никого, кроме пары ребятишек, вообразивших, что квадраты, обрисованные вдавленной в пол проволокой – классики. Благо, они далеко. Набирая номер, который наверняка знают даже эти прыгуны, та пожалела, что не позвала Милену стоять на шухере. Лишние уши, но определённо лучший кандидат. Потому что единственный.
«Вряд ли согласилась бы».
Рано раскисать. Вера – на месте. Любовь… мама знает, что это такое. Надежда, как известно, в конце всех закапывает. Вера опустилась на колени.
«Я обещала. Обещала», – подбадривала себя она.
Грубый мужской голос «бабой» выбил воздух из груди:
– Алло.
– А…алло, милиция?
– Да, – гаркнул собеседник. Будто толкнул.
Вера стушевалась. Ожидала представления, с фамилией и званием. А тут даже не знает, кому собирается закладывать целую преступную организацию. Осторожно подступилась:
– А с кем я говорю?
– Сержант Владимир Пеньчук. А с кем говорю я?
– М… м-меня Маня зовут.
Сдержалась, чтоб не хлопнуть себя по лбу. Где только имя хватанула?
– Что случилось, Мань? – Сержант вроде смягчился, но всякий, кто хоть немного пожил, знает, что это – насмешка.
– Я звоню сообщить… Пожалуйста, помогите. – Неожиданно для себя скатилась в жалость. Играть несчастную проще, чем изображать вселенское спокойствие. Да и реакция хоть какая-то будет, раз милиционер заочно занял ведущую позицию.
– Я вас внимательно слушаю, Мань.
– Здесь насильно удерживают людей и проводят над ними эксперименты. Здесь пропадают дети. А ещё… – Прикусила губу. – А ещё у меня украли мобильный телефон.
– Так с этого и надо было начинать!
Вера готова была поклясться, что товарищ Пеньчук едва не расхохотался. По заветам злодеев.
– А здесь, это, интересно, где?
– Я, – Чуть не ахнула от разочарования. – Я не помню… Но! Это частная детская больница! Под Березняками. Недавно построили. Вы должны знать, ну!
Затянувшееся молчание туго вкручивалось в уши. Голос сержанта током пробежался по телу, хотя на сей раз он заговорил тише:
– Ребёнок, ты в курсе, что за подобные шутки строго наказывают? Даже маленьких глупых девочек.
Вера почувствовала, как душа упала. Сердце не просто свербело – колошматило.
– Если вы проигнорируете, они убьют меня. Правда рано или поздно всплывёт, и мой отец узнает, кто дал на это добро. Вы знаете, кто мой отец?!
– Да как же вы надоели! Когда ж вам линию уже перерубят?!
Прорычал и бросил. Вера не могла оторвать телефон от щеки. В одночасье ей стало так страшно, как никогда. Будто заточили в камень и выстрелили из пушки. Застыла в неудобной позе, не зная, куда бежать. Куда? Названный защитник стал следующим сюжетным препятствием в этом фильме ужасов. А такой жанр априори не предусматривает счастливого конца.
«Кошмар на улице Вязов, в натуре».
Вера подскочила на месте. Ноготочки пробарабанили над головой по дереву. Под стол заглядывала девушка, что этим утром, как сестра милосердия, исправно дежурила у постели больной. В электрическом свете ламп она больше не походила на ангела. Кожа тусклая, волосы выцветшие. И взгляд такой… игривый. Коллега с ней. Двое из ларца. Черти из табакерки.
На пустом месте у Веры возникла идея повеситься на этом самом телефонном проводе. Она гордо выпрямилась, положила трубку. Красиво уйти не получится. Проход между столом и стеной заняла добрая медсестра.
– Вер. – Та кивнула своим мыслям, робко улыбнулась. – Если что-то случилось, ты нам говори. Мы свяжемся, с кем надо. Не стоит попусту беспокоить милицию. Это несерьёзно. – Мягко положила руку девочке на плечо, заглянула в глаза. – Договорились?
– Разумеется! – воскликнула Вера, столь жизнерадостно, что девушки невольно дёрнулись.
Пойманная с поличным промаршировала в палату. Чуть за ноги себя не хватала, лишь бы не перейти на бег. Нельзя подавать виду. Эти две смотрят.
День 7
– Можно позвонить?
Медсестра оторвалась от исписанных тетрадей, коими была завалена добрая половина рабочего стола. Столь грубо прозвучала просьба, с вызовом. Уставшая после ночного дежурства, Маня оробела.
– Звони, разумеется. Чего нет-то?
Провод, что поводок. Ни на шаг не отойти от надзирательницы. Накручивая диск, Вера пялилась на девушку. Вот она водит указательным пальцем по строчкам, якобы вчитывается. А сама, несомненно, ухо навострила. Готовится вырвать трубку при первой же возможности. Благо, не пришлось. Расслабив плечи, тихо выдохнула, угадав по щелчкам аппарата что угодно, но не короткие номера служб экстренного реагирования. То, что люди в принципе дышат, порой глубоко, Вера брать в расчёт не собиралась.
Мама не ответила. После третьей неудачной попытки Вера трясущейся от сдерживаемой ярости рукой аккуратно положила трубку. Других номеров не выучила, а мобильный со списком абонентов кто-то предусмотрительно скоммуниздил. По-прежнему ощущая на себе испепеляющий взгляд, Маня подняла голову. Улыбнулась снисходительно-лицемерно, как многие, кто работают с детьми.
– Всё хорошо?
Демонстративно сощурив и без того злые глаза, пациентка ушла. На этой войне тыл один – палата. И то враги заявляются туда, как к себе домой. Вера, хмурая тучка, весь день молчала, присматривалась, запоминала. Ничего нового. Даже доктора рядом не тёрлись. За этими напускными, именно что напускными невозмутимостью и очаровательным незнанием их чёрным по белому читались тайны.
С первого и даже со второго взгляда один в поле воин казался чудаком. Ведь со вчерашнего дня недуг отступил. Сто лет так хорошо себя не чувствовала! Даже тяжесть, рвущейся струной вспыхивающая время от времени в желудке, обернулась лёгкостью. Действительно лечат. Но этот полудохлик с последнего этажа за запертой дверью… Под кожу жучками заползло его жалобное «Помоги». Он может быть обычным сумасшедшим. Психиатрическое отделение, закрытое ото всех? Можно ли устраивать такие в клинике общего профиля? В детской больнице. Далеко за городом, у чёрта на рогах.
В понятное и стройное вклинивались красноречивые случайности. Как если бы хозяева дома с приведениями, принимая гостей, тщетно пытались скрыть беспорядок, наведённый полтергейстом. Сшивают материю мирского белыми нитками, а всё равно просачивается. Открытым остаётся вопрос: хозяева – жертвы потусторонних сущностей или же с ними заодно?
Подкармливая свои сомнения, Вера отправилась на ночную вылазку. Рисковать более не хотелось, чтобы средь бела дня очередная сладкая парочка где-нибудь её заперла. В том числе из-за неприятного опыта, в том числе из стратегических соображений, искательница приключений запланировала найти подвал. Коли наверху обнаружились буквально «скелеты», что же сокрыто внизу?
В закутке под лестницей Вера наткнулась на тяжёлую железную дверь, какие были в секретном отделении. Развернуться бы и пойти обратно, будь она закрытой. С открытой, тем более, перетрусить и слинять. Вместо этого ночная гостья пошарила в маленькой поясной сумочке.
Этот походный наборчик папа привёз ей из Норвегии. Помимо любимого складного ножичка и фонарика там укладывались гравированная зажигалка и моток проволоки. Туда также запихнули носовой платок и таблетки. Владелица диковинной штучки ходила в поход лишь единожды, но по настроению брала наборчик на прогулку по городу. Нравилась мысль, что она-то готова ко всему. Раз давала прикурить, другой – отрезала однокласснице проволочку, чтоб волосы прибрать. А что ещё припасёт судьба?
Через пару секунд лучик света пополз по некрашеным стенам и серым ступеням, уходящим в кромешную темноту. Под шлёпанцами похрустывали невидимые крупицы. Лампы на потолке пылились без дела. Щёлкнуть выключателем боязно. Хуже монстров только люди в белых халатах, как оказалось. Тишина дрогнула от прикосновения шёпота:
– «Смири гордыню – то есть гордым будь.
Стандарт – он и в чехле не полиняет.
Не плачься, что тебя не понимают, —
Поймёт когда-нибудь хоть кто-нибудь».
Нижнюю губу лизнул сухой холод. Тень притаилась по углам. Расступалась неохотно. Высокое от сотворения мира подавляло низкое. Искусство возвращало человеческое, когда животный страх, казалось, уже всецело подчинил.
– «Завидовать? Кому, когда..?» Не, как там..? А!
«Завидовать? Что может быть пошлей?
Успех другого не сочти обидой.
Уму… уму чужому втайне не завидуй,
Чужую глупость втайне пожалей»… Чтоб тебя!
Нечто, выскочившее из темноты, оказалась опрокинутой табуреткой. Вопреки жгучему желанию, не пнула. Шум ни к чему. Даже голос не стал громче.
– «Не возгордись ни тем, что ты борец,
Ни тем, что ты в борьбе посередине,
И даже тем, что ты смирил гордыню,
Не возгордись – тогда… тебе… конец1».
Вера остановилась перед мусорной кучей. Мебель, коробки, тряпки, вёдра. Добротных хлам пирамидой в человеческий рост отсекал проход. Пятнышко света перемахнуло через вершину. Можно перебраться. Инстинкт самосохранения взбунтовал. Вера зажала фонарик в зубах и полезла наверх.
Куча не иначе как схватилась, раз не развалилась. Столы и стулья пошатывались легонько, как цеплялись за их покоцанные края. Оперившись ладонью в потолок, Вера вынула железяку изо рта. Изящно, почти как отец с сигарами. Глаза обманули, обещая пространство за мусорной горкой. Всего лишь баррикада, заблокировавшая очередную стальную дверь.
Чердак заваленный, подвал захламлён. Больница на вид прилизанная и чистенькая. На человеческий манер всю грязь распихала по углам.
– Боже, как же стрёмно.
– Что?!
Внутри ухнуло. Шок ужалил электричеством. Вера не удержалась и кубарем скатилась на пол. Подскочила, побежала прочь.
– Кто здесь?! На помощь! Помоги!
Ноги как зацементировало. Трясясь, точно на холодном ветру, медленно обернулась. Кто-то колотил по двери с той стороны.
– Не уходи! Бога ради, подожди!
Желтоватый круг света рябил, повинуясь дрожи руке с фонариком. Ахнув, чтобы вспомнить, как дышать, Вера медленно, крадучись пошла обратно.
– Кто здесь? – довершила крепким словцом, чтобы выпустить пар.
– Я здесь. Не уходи, пожалуйста!
– Это какая-то шутка. Я же… я же не хотела ничего найти. Я же хотела успокоиться. – Вера не замечала, что говорит вслух. Слишком тихо, чтобы неизвестный это услышал.
– Ты… ты тут?
– Я сейчас уйду!
– Нет! Я всё скажу! Стой!
– Стою. Не ори.
Вера снова полезла наверх, чтобы не перекрикиваться. Только неизвестный замолчал, стало несколько легче. О спокойствии же не могло идти и речи. То ли её сердце чавкало от натуги, то ли это оказались жалкие всхлипы.
– Я… не верю, что меня нашли! – плакал кто-то. – Так давно ни с кем не говорил. Ты… девочка, да? Твой голос… Сколько тебе лет?
– Последний раз – говори, кто ты, или я ухожу.
– Долго уходишь, – усмехнулся замурованный. На слёзы не стало и намёка. От резкой перемены эмоций мороз прошёл по коже. – Миша я. Миша.
– И что мне это дало?
– Я в магазине работал. На первом этаже.
Перед глазами возник образ тени, окружённой вредными вкусностями. Представились коробки в чужих руках. Как ребёнок царапает картон изнутри. Теряясь в лабиринте фантазий, Вера прибегла к тактике дурочки, чтобы, в том числе, замаскировать испуг.
– Дядя Миша? Продавец?
– И только? – утробно хохотнул тот. – Обо мне больше не слагают легенд?
– И чего тут делаешь, Миш? – ловила она его на лжи.
– Под замком сижу. За то, что детей воровал.
Сквозь тонкую, как бумажный лист, дверную щель просочился резкий полу-визг, полу-рык, какой выдаёшь, ударившись мизинцем ноги. Вера вцепилась в торчащие во все стороны ножки столов. Ссадины щипало, места ушиба пекло.
Давая себе фору, чтобы подобрать слова, она поскребла пыльное железо. Эффект возымело.
– Ты чего? – очнулся пленник.
– Я помогу тебе.
– Правда?! – воскликнул дядя Миша. Всё яснее казалось, что его там, взаперти, в количестве не меньше трёх. Встревают, сводя с ума разномастностью.
– Правда. Ребята из милиции любой замок вскроют. Примут с распростёртыми объятиями.
– Чего это?
Дала слабину:
– Я тебя не боюсь. Чтоб ты знал.
Преступник рассмеялся. Безудержно. Кашляя и похрюкивая. Неоправданно грубо оборвал хохот ледяным:
– Милиция? Ну, попробуй.
– Думаешь, я шучу? Тебе кранты!
– Кому кранты, девочка, так это тебе. Смелая. Такие им нужны. У каждого десятого есть это.
Шарахнула кулаком по двери:
– Чтоб тебя, да что это?!
– Уже брали кровь повторно? Обрадовали?
Вера кожей чувствовала, что он улыбается. Холодела от макушки до пят. Будто и нет никакой преграды между ними. Будто этот общительный глядит на неё в упор из темноты. Видит её будущее, прошлое и саму душу.
Злость прошила каждый нерв, взбодрила. Девчачий голос огрубел до хрипотцы.
– Кто ты такой?
– Миша.
– Нет. Ты просто очередной псих этой проклятой больницы. Правильно вас закрывают. Как зверей.
– Очередной? – оживился пуще прежнего пленник. – Закры… Что ты знаешь?!
– Миш, давай по-хорошему? Объясни толком, а я тебя выручу.
– Себя выручай. Уезжай! Ты такая, как им надо. Лезешь на рожон, на стол лезешь. У хулиганов, выскочек то, что они ищут.
– Отвечай нормально!
– Нормально спрашивай! Или проваливай!
Опешив от неслыханной наглости, Вера растеряла весь запал. Почувствовала себя осмеянной, хотя тому, стало быть, более не до шуток. Ушла в сухую рациональность. В самом деле, хоть какой-то источник информации. Хоть кто-то, кто, вроде как, даже может разрешить её сомнения. Интересно попробовать себя в роли интервьюера.
– Слишком много болтаешь, как для продавца.
– В первую очередь я – племянник своего дяди. Главврача. Оно не спасло меня. Я далеко не единственный, кто в курсе. Но, стало быть, один, кто тебя предупредит. Всё расскажу. Пообещай мне.
– Чего?
– Прихвати с собой кого-нибудь. А лучше двоих.
Вера устало выдохнула. Голова наливалась чугуном.
– Зачем тебе понадобились дети, ты..?
– А я-то посчитал тебя сообразительной! Затем, что влез, куда не следовало! Не медик. Торговец. Дядя разрешил открыть киоск. Без конкуренции хорошо. Кажется, я один был таким, несведущим. От меня их тайные дела не ушли. Я наткнулся. Нечаянно. Потом нарочно искал. Нашёл. Но куда мне против них всех? Куда?! Стал втихую вывозить ребят. Как повезёт. Передавал их родителям в Москве. Я знал, что долго не смогу. Медсёстры вычислили уже через пару недель. Дядя… На племянника рука не поднялась. Потому придержал здесь, под боком. Чтоб не шумел.
Вера думала так быстро, будто от этого зависела её жизнь. Кто хороший, кто плохой? Огляделась.
– Тебя заживо похоронили? Тут баррикада.
– Есть другая дверь. Через неё навещают. А эта – запасная.
Замотав головой, чтобы утрамбовать мысли, уточнила:
– Передавал детей родителям? У них не было вопросов?
– Нет, разумеется! Им же Филин мозги промыл своим «липовым» чаем. Всё ведь по-прежнему? Первичный осмотр проводит Филин?
Нога Веры провалилась в деревянно-железное месиво. Вера ойкнула. Воображение закричало что-то про капкан, так громко, что не поверить ему невозможно. Рвалась из плена, а собеседник, не видя происходящего, всё накидывал:
– Просил тебя выйти? Остался наедине с твоими папой-мамой?
– Кто этот Филин?
– Веришь в гипноз? Правильно, если нет. Потому что без варева этого чёрта прочее – постанова.
Вера огладила рваную штанину. Кровь впитывалась в ткань.
– Чего тебя тогда, общительного, не завербовал?
– Уверена, что нет? – нисколько не издеваясь, уточнил дядя Миша. – Меня тут стольким пичкают! Уже ни в чём не уверен. Из твоего коридора много звуков. Голосов, оскорбляющих, зовущих в петлю. Медбратья уверяют – кажется. Тоже кажешься? У тебя речи разнообразнее. Голос живой. На всякий случай повторю – мне не на чем вешаться!
– Ладно-ладно, тихо будь! Я слышала. Слышала, как Филин тёр с чьей-то мамкой, чтоб не слушала потом жалоб сына.
– Откуда?!
– Под окнами маячила.
– Оторва, – поставил крест на ней Миша. – Оторва. Дура! Тебя такую до дна выпьют и черепушку выскребут!
– За дуру ответишь.
– Ты ответишь. По полной. Не догоняешь? Вы ресурс. Видела закрытых психов? Которые с четвёртого этажа? О-хо, как попала к ним?
– Не твоего ума…
– Их кровь четвёртой группы, кусочки твоих мозгов в лекарство выжмут. В чудодейственный укол. Чтоб богатеи жили долго и оставались молодыми. Вам хана, и тебе, девочка, в первую очередь. Я удивлён, – заикался истеричными смешками Миша. – Я удивлён, как с этими знаниями до меня ещё дошла. Старик теряет хватку. Должна быть уже выпотрошена, как рождественский гусь!
– Ле… карство?
– Единственное в своём роде! Бизнес. На твоих костях.
Будто со стороны Вера услышала свой слабый голос:
– Это… бред. Бред. Ты всего лишь…
– Кто? – припал он к щели губами. – Кто я, Маша? Глаша? Люба, Вера? Кто мы? За что тут, по-твоему?
Она обмякла. Легла на груду. Дядя Миша смягчился:
– Пожалуйста, не бойся. Не звони в милицию. Они в доле. Просто уходи. Сейчас же. Ты храбрая, ты сможешь.
Вера хмыкнула:
– Какое самопожертвование!
– Я был ужасно счастлив беседе с тобой. Как тебя зовут?
– Мань… Вера. Вера.
– Замечательно, Вер. Замечательно.
Минута. Другая. Утомленная тишиной, Вера обратилась в слух задолго погодя. Тихонько постучала по двери – нет ответа. Будто одна здесь. Одна в тёмном подвале.
День 8
– Это ещё что такое?
Медсестра с косой, плетённой из солнечных лучей, гладила раненное запястье. Вера не препятствовала, безвольно лежала на койке. Вид капельницы включал какие-то внутренние блоки. Заставлял ёжиться. В кино люди с этой штукой даже гуляют по больничным коридорам. Колёсики по полу. У Веры же от одной только мысли о том, чтобы под капельницей шевельнуть хоть пальцем, начинала гореть кожа в месте укола. Убеждена, чуть поменяй положение руки – игла вопьётся и разорвёт. Ей никак нельзя быть привязанной. Всегда, двадцать четыре часа в сутки, открытые пути для отступления. Для пряток от людей.
Этим же утром отчего-то стало плевать на глупые страхи. На больной желудок, на Шухера – на всё. Девушка в белоснежном колпачке, напротив, проявляла живой интерес к пациентке. К свежим царапинам и разноцветным синякам.
– Ты где лазила? Ой, горе луковое, давай сюда!
Медсестра, так же больно, как и всегда, кольнула. Повязала стерильным бинтом. Вышла, как предположила Вера, с концами, но вскоре вернулась с мазью в алюминиевом тюбике. Спрашивала разрешения, чтобы стянуть одеяло, чтобы прикоснуться к ранкам. Лекарство приятно холодило, забота грела.
«Какая хорошенькая. Несите Оскар!»
Вера прикусила язык, чтобы не высказаться вслух. В мозг колом всажен образ рождественского гуся, с каким её сравнил дядя Миша. Всю ночь снилась запечённая птица, нашпигованная яблоками. Снились бесконечные коридоры, где никого никогда не было и не будет. Снились открыточные пляжи Испании, почему-то размытые разрушительным цунами. Волна-убийца кого-то наверняка забрала, да и мама никак не находилась, сколько ни зови.
Трагедия… По пробуждению, как и всегда, обнаружился забитый в углу пыльный комочек. Быть бы им. Землетрясение бы, что сравняет с землёй треклятую больницу. Какой репортаж получится! Просматривая новости по телевизору, папа выйдет из себя. Мама заплачет. Или без репортажей, без «театра»… Вера в грустную минуту дала бы врачам, кем бы они ни были, разрешение или вылечить, или ликвидировать по-тихому. Любая из крайностей, только бы без провисов. Без доноров крови и подвального чудика.
Пророчество дяди Миши с его «Обрадовали?» не сбылось. В процедурном без эксцессов. Лечащий врач расспросил по формуляру, без сучка, без задоринки. Да и медперсонал не казал подозрения. От этого душа всё тяжелела и тяжелела, а лицо мрачнело. Невидимые стены возводились вокруг Веры сами собой. Шухер не приметила перемен. Рыбак рыбака.
В обед Аяз по традиции покинул столовую в числе первых. Точно вызвался местным надзирателем – хмурый и жуткий. Каково же было его удивление, обнаружь он в коридоре кого-то ещё. Да не просто кого-то, а ту самую девчонку, что пожадничала пятью рублями. Что едва не придушила его собственным воротом.
Вера тёрлась у выхода из отделения. Скрестила руки на груди, едва заметно поманила к себе. Мальчик не спешил. Плавно покрутился, поглазел на потолок, выгибаясь в спине. Минуту спустя Вера была вознаграждена за терпение шаркающей походкой в свою сторону. Не похоже, чтобы как-то смущался или опасался. Не вменял предчувствие угрозы. Казался даже компанейским, как тогда, у магазина.
– Пошли.
Аяз надул губки, выказывая сомнение. У Веры в арсенале был и подкуп, и шантаж. Но она, уставшая от свалившегося на неё груза, обратилась к другому:
– Пошли, говорю, – и, не дожидаясь, зашагала к лестнице.
Опустила плечи, услыхав, как, пусть с задержкой, тот последовал за ней. На пролёте поравнялись. Вера так и держала руки скрещенными. Обнимала себя. Косилась, рассматривала. Осоловелый взор, перевязанная голова. Свежий бинт стягивал затылок, кончики ушей и лоб. «Ёжик», чёрный и блестящий, торчал во все стороны. Цветок в горшке. Внутри – одна гниль.
«Их кровь четвёртой группы, кусочки твоих мозгов в лекарство выжмут. Чтоб богатеи жили долго и оставались молодыми. Вам хана, и тебе, девочка, в первую очередь».
«У хулиганов, выскочек то, что они ищут. У каждого десятого есть это».
«Тебя такую до дна выпьют и черепушку выскребут!»
– Слушай, – неуверенно начала Вера. – Ты точно не брал мой мобильный телефон?
Кивнул. Движение шеей приносило боль, но он всё равно кивнул. Девчонка куснула заусенцы. Хотелось кричать и драться. Кому верить? Себе. Сотовый умыкнули, потому что диковинка? Или чтобы не могла звонить, кроме как с поста, под присмотром?
– Я не хотела, прости.
Аяз не принял лживых извинений. Создавалось впечатление, что он в принципе сейчас не слышал её. Что все вербальные знаки она интерпретировала в свою пользу напрасно.
– Крепко спишь, кстати. Стою над тобой – вообще не замечаешь.
Мальчик поглядел на неё.
– О, ты всё-таки здесь. Ёлки-палки, умеешь же разговаривать! Язык проглотил?
Вспомнилась претензия: «Спрашивай нормально», отчего буром засверлила совесть. Аяз качнулся. Редкая толковая мысль огорчила его. До горечи во рту, до защемления сердца. Чёрные ресницы заблестели от солёной воды. Вера оставила это, только бы не терять контакт. Позаимствовала тактику дяди Миши:
– Тебя как звать?
– А… Аяз.
– Аяз, хорошо. Ответишь, если спрошу?
Сморгнул слёзы.
– Ты, вроде, внимательный. Скажи, не замечал ничего странного? Типа, болтают – дети пропадают. Аяз? Понимаешь, что я говорю?
Он понимал и очень от этого страдал. Вера, ведомая внезапным порывом, придержала за плечо, чтобы по стене не сполз. Такой бледностью, таким жалким видом объяснялся без слов. Но ничего-ничего не сказал. Как речь забыл. Как жить – забыл.
– Что с тобой, дурак?
Ничего.
– На меня глянь. – Повернула к себе. – Ты чего тут лечишь? Что болело?
Аяз ощутил, как затряслись её руки на его плечах. Один ответ, один из сотни возможных разрушит последние надежды Веры, что это просто огромное недоразумение. Аяз разрушил:
– Колени.
Вера понимала в медицине чуть больше, чем ни черта. Но была уверена, что уж колени-то через голову не лечат. Что угодно, но не ноги. Пальцы сжали рубашку мальчика.
– Чтоб тебя, на кой тогда башку латали?
Риторический вопрос остался без ответа. На последней ступеньке, когда Аяз чуть отстал, за спиной раздалось шёпотом:
– Тебя.
Вера обернулась. Невозмутимый, по-прежнему грустный парнишка прошёл мимо. Без всяких договорённостей, она купила в ларьке несколько шоколадных конфет в блестящих фантиках и вложила ему в руки. Не поблагодарил, так принял без нареканий. Таращился на них, словно впервые видел нечто подобное.
Сил ждать, пока он очнётся и поплетётся назад, или куда приспичит, не осталось. Вера убежала. Бело-серое окружение стремительно мутнело в глазах, покрывалось ватной сетью. От спринта через пролёты немного сбивалось дыхание, немного тянуло голени. Во снах всё именно такое, эфемерное, ненастоящее и бессмысленное. В них подсознание уже выстроило маршруты. Искоренило волю. Там незазорно гнуться куклой на потеху собственным страхам, если бы те вели к спасению. Здесь же, в суровой реальности, мир разделился на «ты» и «они». Где «они» глумятся. Где «ты» играешь им на руку одним своим существованием. Что ни говори, что ни делай – вязнешь в топи. Бестолковый телёнок в болоте. Мычи, захлёбывайся. Люди посмеются: «Вот же уродился!»
Вера влетела в палату, хлопнула дверью. Замедляя шаг, позвала:
– Мил. Милен. Шухер!
Соседка лежала лицом к стене и, казалось, даже не дышала. Детская обида вышибла слезу.
«Как можно спать, когда мне так плохо?!»
Дрожа всем телом, Вера уселась на свою кровать. Порывисто обняла подушку, минуту спустя швырнула на пол. Выпрямилась в струну, свернулась калачиком. Обхватила железный подголовник. Металл гладкий, тёплый. Ни единой вмятиной, царапиной он не обзавёлся за эти три года. Стерильно совершенный, как и больница в личном понимании. Осязание, зрение, даже обоняние никуда не делись, а ощущение реальности происходящего так и не вернулось.
– Понимаешь, Милен, я совсем одна, – констатировала Вера, делая паузы длиной в минуту. – Мне иногда кажется: и у неё, и у него есть вторые семьи. У меня – только они. Лиз была, да сплыла. А ты меня сто пудов сдашь. Ненавижу. Всех вас ненавижу. Мне четырнадцать. Это я больная. Это мне нужна помощь!
Вскочила, умылась. Развернулась, разбрызгивая воду веерами игл. Сдвиг по фазе происходил неотвратимо и тяжко. В сознании оформлялись материи, грубые ткани и натуральная кожа, пока руки запихивали в рюкзак банное полотенце, зубную щётку с порошком, походный наборчик. Нашлось место для альбома и документов. Набитая одеждой дорожная сумка осталась под койкой, прочие вещи – в тумбочке.
В кармане джинс отыскалось самое драгоценное, как выяснилось – ключи от дома. То не было последней удачей. Медсестра завернула куда-то за угол, оставляя пост без присмотра в тот самый момент, когда Вера покинула комнату. Сон-час. Никого. Лаковая табличка «Терапевтическое отделение» кроваво-красным по белому бликанула над головой и забылась навсегда. Беззвучные спешные шаги громыхали, казалось, на весь корпус. Стены навострили «уши», лампы подмигнули на прощание. Отсутствие людей настораживало и вымораживало.
Непознанный лисий инстинкт повёл обходными путями, доведя до приёмного покоя. Ступив в коридор, Вера ретировалась обратно к лестнице. Поздно. Окликнули:
– О! Вера! Вера!
Произнеся ругательство одними губами, высунула голову. Филин, придерживая за ручку дверь с надписью «Детский психолог», общался с каким-то мальчиком. Заметив беглянку, отвлёкся. Эхо размножило его голос, что песней завело:
– Подойди ко мне, пожалуйста.
Та неопределённо махнула головой. Пока двое беседовали, запрятала рюкзак за распахнутой дверной створкой, отделяющей лестницу и коридор. Матовое ребристое стекло сжимала деревянная рама, нижнюю половину закрывала картонная панель. Если не лезть намеренно – не видно.
«И этот не увидел. Не увидел!» – убеждала себя Вера.
Сердцу стало туго. Маленький пациент отправился скакать по квадратам солнечного света на пёстром полу. По мере того, как Вера приближалась, её улыбка предательски растягивалась в оскал. Посчитавший это знаком дружелюбия, Филипп Филиппович поддержал. Его получилась куда приятнее.
– Чего шатаешься тут? Сон-час.
– Я в тюрьме? – с ходу дерзнула она. Пульс ускорился. – Конвой мне?
Мужчина смутился, вызвав рефлекторный укол вины:
– Нет. Конечно, нет.
Молчание – эффективный способ разговорить. Более того, можно, не произнося ни слова, задать вектор беседы, если правильно направить взгляд. Глаза в глаза, или опустить по линии шеи. Неуверенный поёжится. Вера, напротив, приосанилась, нахохрилась. Мягкая аура, исходящая от Филина, надломилась. Не удержал интереса, на мгновение снял маску дружелюбия.
– Даже хорошо, лично скажу. Приходи ко мне завтра. После обеда до пяти в любое время. Кабинет вот, не заблудишься. Скажи девочкам на посту, они тебя отпустят.
Ландышевый запах чистоты от отутюженного медицинского халата в одночасье признался мерзостно сладким. Как от болота тянет. В носу защипало.
– Это зачем?
– Мы поговорили с твоим лечащим врачом. Тебе будет полезно.
– Что полезно? – всё больше нервничала Вера. – Зачем опять? Что вам всем надо от меня?!
– Вер, ты чего?
Филин положил руку ей на плечо, легонько сдавил. Вопреки разгорающимся эмоциям девочка замерла наподобие игрока в «Море волнуется раз». Хотя, казалось бы, уже проиграла. Уже «зечекал». Наверняка в тот жаркий день, когда подслушивала под окном. И сейчас ей в напарники вызвалось одно лишь бестолковое солнце. Лучи цвета шампань наливали волшебным сиянием русые волосы, зачёсанные в пробор, наполняли искрящейся бирюзой радужку глаз. В одночасье тот, кого Вера опасалась больше всего, облачился ангелом. Ему подобный во сне когда-то спас её. Вырвал из цепких лап «мясников», выдающих себя за врачей. Может, именно он явился ей в том кошмаре?
