Анастасия Алексеевна Попова
Пандемия
Глава 5
Когда они уходят в тишину,
Туда, откуда точно нет возврата,
Порой хватает несколько минут
Понять – о боже, как мы виноваты…
И фото– чёрно-белое кино.
Усталые глаза – знакомым взглядом.
Они уже простили нас давно
За то, что слишком редко были рядом,
За не звонки, не встречи, не тепло.
Не лица перед нами, просто тени…
А сколько было сказано не то,
И не о том, и фразами не теми.
Тугая боль – вины последний штрих —
Скребёт, изводит холодом по коже.
За всё, что мы не сделали для них,
Они прощают. Мы себя – не можем.
Э. Асадов
Как прекрасно на улице летом, глаз радует ожившая от зимней спячки городская суета. Деревья, затеняющие балконы пятиэтажек перешептываются друг с другом на ветру, то и дело, ветвями лаская стены домов, пытаются пробиться сквозь стёкла. Отовсюду слышатся ароматы цветов, радующих глаз своим разнообразием пестрящих нарядов из каждой клумбы. Раскидистые ивы в парке напротив гармонично перекликаются с величественными голубыми елями опоясывающими парк вдоль чёрной кованной ограды. Людская суета, потоками проносящаяся мимо. И среди этих потоков всё те же знакомые до боли лица.
– Привет! – Неожиданно окликнул в след хрипловатый женский голос, заставивший отвлечься от мыслей и обернуться.
– Привет. – Я нашла её глазами не сразу, она сильно изменилась и в этом потоке я едва бы узнала свою старую бывшую подругу.
– Ты здесь, какими судьбами? – Радостно верещала Настасья.
– Я, с работы, а ты как тут?
– А я… – в воздухе зависла радостная интрига. – Я с больнички, одиннадцать недель… Мы ждём маленького лялика. – Её счастью не было предела.
Я была безмерно счастлива за неё, эта минутная встреча. Лучик улыбки её счастья, который она подарила мне безвозмездно, сделал этот день по-настоящему прекрасным. Я не могла наглядеться на её сияющее лицо в надежде, что теперь её жизнь наконец изменилась к лучшему. Ведь я была перед ней так виновата. Мои амбиции и гордость сыграли с нашей дружбой злую шутку. Меня не было рядом – вопреки обещаниям. Но я исправила свою ошибку, пусть даже и ценой всеобщего непонимания и осуждения. Теперь моя душа пела, я смогла отпустить гложущее чувство вины перед ней, ведь не отвернувшись тогда вопреки всем обстоятельствам поддержав в трудную минуту, у неё появился шанс на новую жизнь, которую она начала с чистого лица, взяв не просто новый лист, а в корне изменив подчерк.
– Если бы ты знала, как я рада за тебя. – Но она никогда не узнает на сколько. Я обняла её, и от этих объятий мне стало так тепло. Казалось передо мной стоит совсем другой человек. Именно тот, которого хотела бы видеть её бабушка, наблюдая за ней с небес. А ведь в своё время я обещала ей что пригляжу, но не сдержала своего обещания.
Мы не общались около пяти лет, из-за пустой ссоры, даже и не вспомню сейчас что было всему причиной. Но за это время изменилось слишком многое. Бабуля, воспитывающая Настасью с малых лет заболела и умерла, только тогда моя подруга, при малейшем поводе дерзившая своей попечительнице и отчаянно желавшая вырваться из под её крыла, осознала, как сильно нуждалась в любви и опеки старушки. Я до сих пор виню себя за ту глупую ссору между нами. Ведь потеря столь близкого человека не была концом её мучений. Её предали, люди, которых она любила не скрывая своей любви, те, кому она доверяла. Две родные старшие сестры, подсуетившись продали квартиру разделив деньги между собой, а самая ушлая урвала и её долю, купила огромный дом, где для бедной сиротки уже не было места.
А затем наступили четыре года ада. Родная сестра при любом удобном случае попрекая куском хлеба, взвалила на её плечи троих своих детей и все домашние дела, не давала возможности выйти на работу и начать жить самостоятельно, без паспорта почти силой удерживала её у своих ног, плачась всем родным о том, как же ей тяжело с этой несносной избалованной девчонкой. Самое страшное, что ей верили все. От Настасьи отвернулись, считая её бесстыжей безработной алкоголичкой, сосущей деньги из вдовы с тремя детьми, приживалкой в чужом доме, которая, по словам сестры лишь полёживает на диване. Но настоящего зазеркалья этой с виду благополучной женщины не видел, или просто не хотел замечать никто. Любое неповиновение рабству в котором оказалась Настасья каралось истериками, переходившими в рукоприкладство, которые всегда заканчивались словами: «Выметайся из моего дома!»
И она уходила. Уходила к друзьям, которые всё знали, но ни на что не могли повлиять. Тайком звоня племянницам, так как лишь она со смерти их отца заботилась и беспокоилась о них. Она видела в них себя, особенно в старшей, ведь старшую дочь, примерная мать не реже своей сестры подвергала жестоким домашним репрессиям. Лишь за то, что та в отличая от младших детей всё прекрасно понимала.
Я не привыкла осуждать, наверное, потому что сама не святая и на пути не встречала праведников. Нам свойственно совершать ошибки, но свойственно ли окружающим их прощать? Когда весь мир ненавидит тебя за минуту отчаяния, а ведь просто в эту минуту рядом не было человека, который смог бы дёрнуть за плечо – просто сказав «Остановись!». Она могла бы избежать недельного запоя – единственного в её жизни, проклеймившего на долгие годы, вызвавшего бурю осуждений у всех родственников и соседей без исключения. Хотелось бы задать один единственный вопрос всем, так легко осудившим. А где были вы? Когда на руках у семнадцатилетнего подростка, после нескольких месяцев мучений умирает единственный в мире родной человек. Когда ребёнка на двое суток одного оставляют в квартире вынеся из неё гроб с телом бабули, просто забыв про внучку ведь сейчас свеем не до неё. А вспомнят про неё лишь через неделю, через неделю жестокой попойки, вспомнят и осудят. Продадут квартиру и как ненужного кутёнка, выкинут из своей жизни. И на такое способны родные люди… А можно назвать их людьми? Как бы парадоксально не звучало в этой большой семье одни человек – Настасья.
Обо всём, что случилось, я узнала слишком поздно. Да и что бы я сделала с толпой родни жаждущей урвать кусок побольше, наварившись на горе и смерти. Наверное, рыдала бы вместе с подругой, оплакивая бабулю, которую тоже очень любила. Но упасть в чужих глазах точно не дала бы.
Как больно, спустя столько лет осознавать, что в ту минуту, когда ты был так нужен, тебя просто не было рядом. И из-за чего? Из-за мелочи, который ты даже не вспомнишь потом. Но эта мелочь разрушила её жизнь, и я оказалась ничем не лучше сестёр, я её предала, перечеркнув нашу дружбу и обещание, данное мной её бабушке мелкой обидой. И она была в праве поступить со мной так как поступила. Я не злюсь на неё, не имею права таить в сердце обиды, прощение – высшая ценность. Я её простила, а простит ли она меня когда-нибудь?
А для чего ещё жить? Для себя, делая больно другим – это не жизнь, это выживание. Поступать надо так, чтобы собственной совести можно было бы легко посмотреть в глаза, зная что не смотря ни на что, хоть что-то в своей жизни ты делаешь правильно. Только ты знаешь, по какой дороге пойдёшь дальше, сея за собой семена, как бы глупо это не казалось тем, кому всё равно пока не коснулось их самих, с надеждой в сердце, что рано или поздно они прорастут. Вопрос лишь в том, когда ветер отнесёт их в плодородные земли.
