Анастасия Логинова
Алмазная пыль
Словно вознаграждение за прошлое, эта зала была самой обычной. На первый взгляд… Узкая и длинная: глухая стена слева и частые высокие окна справа, плотно занавешенные портьерами. Полумрак, что здесь царил, оставлял даже некоторое ощущение заброшенности. Полумрак и пыль, которую я невольно собрала на палец, проведя им по столешнице.
Столик этот был со стеклянной крышкой, и под стеклом вдруг что-то сверкнуло в полумраке. Я пригляделась.
– Ох ты ж… – вырвалось у меня нечаянно.
Под стеклом на бархатной подушке лежало ювелирное украшение вроде колье. С белыми сверкающими камнями – я не сомневалась, что бриллиантами! И под стеклом соседнего столика еще одно, только другой формы. И еще, и еще…
Колье, ожерелья, тиары и прочие гарнитуры спокойно лежали на бархатных подушках – как в музее или ювелирном магазине.
Ну да, не зря же этот барон Георгий Николаевич назван ювелирных дел мастером – об этом факте я уже успела как-то подзабыть. Зато понятно, почему ходить в это крыло нельзя: не трупы похищенных девиц прячет здесь господин барон, а фамильные ценности.
Приглядываясь в темноте, я ходила от одной подушки к другой и разглядывала, не смея прикоснуться. Я не очень-то была падка на блестяшки, раньше носила только кольца из серебра и такие же «гвоздики» в ушах, а тут… у меня, наверное, голова закружилась от количества блеска. Только поэтому я и рискнула вдруг тронуть одно из украшений.
И тотчас услышала шум где-то позади себя…
И голоса. Женский переливчатый смех.
Я растерялась совершенно. Остановилась как вкопанная, вцепилась еще крепче в бриллиантовую сережку, что подняла с подушки. Потом с перепугу бросила ее назад – криво! Соскользнув с подушки, серьга со звоном свалилась на пол. Я бросилась ее поднимать – не подняла, но зато перевернула всю подушку целиком.
А шаги и женский смех приближались.
– Маргарита! – окликнул меня гневный кукольный голос – хотя сейчас он мне показался спасительной сладкой музыкой. – Живо сюда, неуклюжая глупая Маргарита!
– К-куда?
– За штору! Да не туда, а влево – у канделябра!
Покрутив головой, я и правда обнаружила столик с огромным бронзовым канделябром и бордовую бархатную портьеру за ним. У самого пола из-за портьеры выглядывала маленькая кукольная ручка.
К женскому смеху за дверью присоединился и мужской басистый голос – и я, не раздумывая уже, бросилась туда, куда манила меня Доротея.
Портьера оказалась плотной и невообразимо пыльной – укрывала собой маленькую нишу с дверью. Там-то я и спряталась: одернула юбку, чтобы не выглядывала наружу, схватила Доротею, чтобы не удрала больше, и – затихла.
Поздно, поздно, поздно! – билось в моей голове. – Заметили! Уж перевернутую подушку точно заметят!
Кто бы там ни были, во время последних моих манипуляций они давно уж вошли в залу. Робкая надежда лишь оставалась, что, занятые своим смехом и разговором, они меня не увидели. И полутьма опять же была на руку.
– Тебе нужно за эту дверь, Маргарита!
Кукла повозилась в моих руках и даже попробовала вырваться.
– Чш-ш! – уже не зная, чего мне бояться больше, шикнула я.
Одним пальцем отвела полу шторки и выглянула в полутьму залы.
Их и правда было двое – мужчина и женщина в алом платье с открытыми плечами – переходили от одной бархатной подушки к другой, и женщина с восторгом щебетала над каждой бриллиантовой безделушкой. Какие-то хватала и начинала примерять.
Мужчина глядел на это безобразие вполне благодушно, даже советовал не торопиться, а посмотреть все. И, кажется, он вполне имел право здесь распоряжаться, потому что это и был пресловутый «папенька» – Георгий фон Гирс.
А я влипла. Окончательно и бесповоротно.
– Дверь! Дверь! – снова завозилась Доротея.
– Чш-ш! – разозлилась я. – По твоей милости мы сейчас попадемся!
– Если сделаешь, как велено, не попадемся! Тебе нужно открыть дверь!
Боясь, что стукнет каблук на каменном полу, я шагнула назад и все-таки толкнула дверь. Потом даже на ручку нажала для верности.
– Заперто! Чего и следовало ожидать!
– Глупая, глупая, Маргарита! Конечно, заперто, но ты можешь достать ключ!
Кукольная ручка дернулась и тронула бархатную портьеру так, что она пошевелилась. Я ахнула, напряженная, как стрела. И лишь потом увидела, что отворот портьеры подшит странным образом – так, что получался маленький кармашек, куда можно спрятать монету или… ключ.
– Глупая Маргарита! Неужели думаешь, что ключ положат рядом с замком! – зашипела на меня Доротея, когда я радостно запустила пальцы в тот карман.
Он, конечно, оказался пуст.
– Ключ в другом тайнике! – шипела на меня кукла. – Таком же точно, но в портьере у окна! Третьего от стены!
– Откуда ты знаешь?
– Знаю! Пойди и забери!
Я, легонько отодвинув портьеру, глазами отсчитала третье окно. Как раз напротив нашего укрытия. Через всю комнату. И речи не может идти о том, чтобы туда пробраться сейчас. Это самоубийство! Тем более что хозяин дома с голоплечей девицей стояли в каких-то десяти шагах, у софы, и негромко ворковали меж собой.
– Я не пойду туда! – твердо заявила я кукле. – Отсижусь здесь. Если так хочется, сама можешь отправиться за этим чертовым ключом. А я как раз сбегу, когда те двое свалятся в обморок!
– Глупая, глупая Маргарита! – злобно сверкнула глазами кукла, и я, разозлившись, зажала ей рот, чтобы, наконец, замолчала.
Наступила тишина… Затянувшаяся тишина, в течение которой даже голоплечая девица больше не смеялась. Я предпочитала не фантазировать, что они там делают. Лишь спустя минуты полторы тишина взорвалась кокетливым женским возмущением:
– Ах, пусти, Георг, пусти… я вовсе не такая!
И женские каблучки по паркету, отбегающие от Георга на почтительное расстояние.
– И не проси, – властно заявил он в ответ, – сегодня я никуда не отпущу тебя, моя прелесть.
Или девица была все-таки «такая», или убеждать Георг умел: в гостиной снова повисла тишина. Правда, теперь к ней примешивался и торопливый шорох одежды…
– Иди теперь! – велела Доротея, благо я чуть ослабила хватку. – Они заняты и тебя не заметят! Иди!
– Ты с ума сошла?! И не подумаю! Молчи!
Снова я зажала ей рот. Хотя… Трепеща от страха, я все-таки чуть отодвинула портьеру, чтобы оценить обстановку. И никого не увидела. Невероятно, но гостиная была пуста! Впрочем, я быстро сообразила, что Георг с его дамой не ушли: их просто укрывала от меня высокая спинка софы. И, судя по всему, они на этой софе даже не сидели. Господи, ну почему такие истории приключаются именно со мной?!
– Иди! – возилась в моих руках Доротея. – Иди сейчас!
– Хорошо, иду! Замолчи только! – сдалась я неожиданно для самой себя.
Эти двое и правда были слишком заняты – а до окна всего ничего. Шага два или три. Я успею. Должна успеть.
Для верности я даже скинула туфли. Подобрала юбку и, набрав в легкие воздуха, как перед прыжком в воду, – невесомо выскочила из своего укрытия. Молнией бросилась через комнату к окну.
– Что это?! – громко ахнула дама на софе. – Ты слышишь, Георг?
Я, страшно запаниковав, спряталась за портьерой у окна. Затихла.
– Сквозняки, наверное. Дом старый, – отмахнулся тот.
И только тогда я выдохнула.
Опять дождалась, пока парочка займется своими делами, и только потом начала судорожно искать потайной кармашек на портьере. Ощупала по краю одну, вторую… невероятно, но в отворот шторы и правда было вложено что-то длинное. Ключ! Откуда кукла о нем узнала? И стоит ли мне и правда отпереть ту дверь? Впрочем, я смутно догадывалась, что хуже, чем сейчас уже не будет…
Снова я задержала дыхание, помолилась, как смогла и – бросилась через комнату обратно в нишу у двери.
– Георг! – вскрикнула дама, едва я укрылась за шторой. – Я говорю тебе, там что-то есть! И это не сквозняк!
Слух как у летучей мыши!
Снова затихнув у двери, я неделикатно сунула Доротею под мышку и ждала, что Георг, как и в прошлый раз, отмахнется. Не тут-то было: его дама трепетала голосом и едва не плакала.
– Поди посмотри, умоляю… вдруг там кто-то… кто-то подглядывает. Я боюсь, Георг…
И он к моему ужасу сдался. Замерев, я слышала, как грузно и недовольно он поднялся с софы. Слышала, как жалобно скрипнул паркет под его ногами, а потом – он остановился. И отчего-то повисшая тишина пугала меня теперь даже больше, чем приближающиеся шаги.
– Серьга на полу… – его голос теперь был озадаченным. – И подушка опрокинута. Это ты уронила, Роза?
– Что ты, Георг, нет! Я и не ходила туда… Георг, мне страшно…
Мне бы скорее сунуть ключ в замочную скважину да хоть попытаться скрыться… но так уж я устроена, что все мудрые мысли приходят ко мне сильно потом. А когда надо действовать, я ледяной статуей застываю на месте. И могу даже заорать совершенно по-идиотски.
Вот и теперь.
Нет, я не заорала – хотя и была близка к этому, пока глядела, как барон фон Гирс, мой работодатель и, возможно, маньяк, шаг за шагом приближается к моей нише. Остановившись в двух метрах, он упер руки в бока и осмотрелся.
Полумрак гостиной окутывал его лицо почти полностью – но клянусь, я видела, как дьявольски блеснули зеленые глаза под сурово сведенными бровями! И не могла отвести взгляд от этих глаз.
В реальности барон оказался старше, чем на портрете. Впрочем, (еще одно доказательство, что он продал душу чертям) возраст ему шел. Возраст высушил юношескую смазливость, огрубил кожу, заострил подбородок и скулы. А еще добавил резких складок у крыльев носа. Передо мной стоял высокий, широкоплечий мужчина, с тонкой, как у девушки, талией. А в разрезе белоснежной сорочки виднелась мощная смуглая шея.
Не знаю, что на меня нашло, но я вдруг закусила губу. А потом глубоко вздохнула… и сделала это совершенно напрасно, потому что хлопья пыли, густо летавшие за шторкой, вдруг угодили мне точно в нос. И я чихнула.
Громко. От души.
Тотчас зажала себе и рот, и нос, приросла спиной к стенке и поклясться была готова, что именно в тот момент на моей голове седеют волосы. Потому что Синяя Борода из полумрака комнаты резко обернулся на мой «чих».
И смотрел в разрез портьеры. На меня. Точно в мои глаза.
Он видел меня, честное слово, видел! Только его глаза в это время совсем не были дьявольскими. Они были напуганными. Расширенными от животного, нечеловеческого ужаса – я даже отметила, что его смуглая шея в белых кружевах сорочки чуть дрожит…
А потом он через силу сглотнул и попятился. Будто призрака видел. Так и пятился, пока не скрылся из моего поля зрения.
– Пойдем отсюда, Роза, – хрипло позвал он свою подружку – и та поддалась ему очень охотно.
Открылись и закрыли двери в глубине гостиной. Оглушающее громко щелкнул замок. Они ушли.
Я не знаю, что это было…
Чего он так испугался, этот лихой барон? Меня? Или кого-то пострашнее тощей рыжеволосой бывшей дизайнерши? И до чего же глупо, наверное, поступаю я, все еще прячась в комнате, из которой только что сбежал взрослый мужик, поджав от страха хвост…
Опомнившись, я выглянула из укрытия и поспешила, было, к дверям – но опять завозилась Доротея:
– Не туда! Иди обратно, глупая Маргарита, и открой дверь в Хранилище. Ты ведь добыла ключ?!
– Добыла… какое еще Хранилище? Что там, за этой дверью?
– Открой – и узнаешь, – гадко улыбнувшись, пообещала кукла.
Господи, мурашки по спине от ее улыбок… Неужели я и правда туда пойду? Впрочем, от страха или еще зачем-то барон фон Гирс запер Гостиную Маргариты снаружи. Мне теперь не выбраться прежним путем.
Я покрепче сжала найденный ключ в кулаке и снова шагнула в пыльную нишу. Вложила ключ в замочную скважину. Он подошел.
Глава 6. Розы, чашка кофе и маленькое путешествие
С темнотой в Хранилище я справилась быстро, благо электрическое освещение барон фон Гирс провел и сюда. И все же света не хватало. А еще здесь было невообразимо пыльно и холодно. Я живо вспомнила, что на дворе ноябрь, а одна из стен странного помещения, должно быть, сообщалась с улицей. Оттого и сквозняки гуляли по полу, добавляя мне лишних мурашек.
Почему Хранилище – сообразить было нетрудно: поперек комнаты располагались деревянные, несколько подгнившие стеллажи с сундуками и сундучками. И сундучки эти, кажется, хранили основной запас драгоценностей странной семьи фон Гирсов. Логично: в каждом музее есть запасники. Только зачем Доротея притащила меня сюда?
Кукла же, пока я разглядывала содержимое сундучков, деловито пробиралась меж полок куда-то в самый темный угол. Понадеявшись, что там выход, я плотнее закрыла дверь в оставшуюся позади гостиную, заперла ее на замок и поторопилась вслед.
Выход и правда был, даже не запертый на этот раз. Впрочем, как и следовало ожидать, провожатую мою привлек вовсе не он, а кусок стены в самом углу. Хотя тот кусок и был занятным: выложен обыкновенными кирпичами, в отличие от серого, нарочито грубого камня, которым были убраны остальные стены. Новая кладка? И по форме напоминает дверной проем…
А еще мое внимание привлек участок сантиметров сорок на сорок рядом с заложенной дверью – он был грубо и наспех замазан какой-то смесью вроде цемента. Но не цементом, потому что кусок его рассыпался легко, едва я поддела его ногтем.
А потом уже любопытство мое взыграло: я нашла металлическую отвертку на одном из стеллажей и под укоризненным взглядом Доротеи расковыряла всю замазку. И не зря. Под ней оказалась табличка – латунная, плотно вогнанная меж камнями. Вроде той, у главного входа, где я прочла имя барона фон Гирса. Только на этой было не имя, а узоры в виде роз… и текст, выбитый мелко и убористо.
Сколько жемчужин у Маргариты?
Столько же роз влево и вправо, и снова влево.
Живите в мире, мои дети, лишь тогда откроются вам все двери.
Нескладный какой-то стишок. Хотя посыл верный. Зачем его оставили здесь, интересно? Я уж хотела спросить у Доротеи, но снова наткнулась на ее крайне недовольный взгляд. Она еще и ножкой по полу постукивала в раздражении.
– Ну? – едко спросила кукла. – Все развлекаешься?
Я смущенно кашлянула: всеми правдами и неправдами Доротея влекла меня именно к кирпичной кладке на стене, это было очевидно.
– Там, видимо, был какой-то проход? – предположила я, чтобы она хотя бы не смотрела на меня как на ничтожество.
– Конечно был! Глупая, глупая Маргарита! Неужели ты думаешь, что Карл фон Гирс мастерил свои украшения прямо в Хранилище?!
Я потрогала кирпичи, чтобы убедиться: их разобрать будет не так просто. До чего же холодные.
– Зачем понадобилось замуровывать дверь, если там всего лишь мастерская?
И кукла едва не зарычала:
– Ух! Сколько раз я назвала тебя глупой, Маргарита, а ты так и не умнеешь! Ход замурован, потому что там не просто мастерская, но и ответы на вопросы!
Ну да, я глупая – а она гений сыска… Шерлок Холмс и Эркюль Пуаро в одном флаконе. Впрочем, вслух я этого говорить, конечно, не стала: мы здесь вдвоем, и если что, то найдут мой хладный труп очень нескоро.
– И неужто не догадаешься, кто это сделал? – Доротея прищурилась, будто давая мне шанс оправдаться.
Я знала, какой догадки она ждет от меня.
– Хочешь сказать, что проход заложил хозяин дома? – недоверчиво спросила я. – Георг?
– Ты еще сомневаешься? Кто, если не сам хозяин? И проход скрыл, и табличку попытался испортить – очень уж не хотел, чтобы кто-то этот текст прочитал.
Наверное, это правда. Посторонний вряд ли смог бы забраться в дом так далеко и надолго – это именно распоряжение хозяина.
– Вижу, ты не очень-то любишь фон Гирса, да? – сообразила я только теперь.
– А за что мне его любить?! – вспылила кукла. – За то, что мучает девочку? Или за то, что загубил жену?
Я поежилась:
– Слышала, его жена умерла после болезни…
– После болезни?! Как бы не так! Она выпила чашку кофе, в которой, разумеется, было что-то еще, кроме кофе – оттого и умерла!
– Хочешь сказать, ее отравили? Барон фон Гирс отравил?
– Именно! Именно это я и хочу сказать. Может, и не его рука подсыпала яд – но уверяю тебя, Маргарита, барон фон Гирс сделал все, чтобы его жена выпила эту отраву! Только после этого он и смог вздохнуть с облегчением…
Сказать, что я была в замешательстве, это ничего не сказать. Множество вопросов роилось в моей голове: откуда Доротея это все знает? Лично была знакома с Любовью фон Гирс? Или… или они связаны еще крепче? Что если душа баронессы вселилась в эту куклу? Я только об этом и думала, пока тихонько шла за Доротеей прочь из Хранилища.
А следующей комнатой оказалась, как ни странно, спальня. Очень богатая. Женская. Спальня баронессы фон Гирс. В этом я убедилась, увидав на прикроватной тумбочке черно-белую фотографию маленькой Нади. Ей здесь года три, наверное. Других портретов в комнате я не нашла. Впрочем, мне и осматриваться не хотелось – здесь было жутко до ужаса. Шорохи, легкий неуловимый шепот, сгустки тьмы, что притаилась в углах – я поклясться была готова, что эта тьма то и дело принимает очертания человеческого тела…
– Пойдем отсюда, – позвала я Доротею, – мне здесь не нравится.
– Нет, – хрустнув фарфором, покачала головой кукла. – Мы пришли сюда, чтобы ты проявила, наконец, свой дар. Посмотри вокруг, Маргарита. Посмотри – и скажи, что здесь произошло шесть лет назад. Я знаю, что все произошло именно здесь.
– Ч-что произошло?
Впрочем, я лукавила: я знала, что здесь произошло.
– Она умерла именно здесь, да? – передернув плечами, спросила я.
Кукла молчала, въедливо глядя мне в глаза. Даже не ерничала и не обзывалась: наверное, она и правда хотела помочь Надюше. И я этого хотела. Честное слово, хотела! Но…
– Доротея, пойми ты, я ничего не вижу… То есть, вижу, чувствую, что здесь случилось что-то ужасное – но что именно? Мне холодно здесь. Очень холодно. Прошу, давай уйдем.
Но кукла меня жалеть не собиралась:
– Расскажи, что ты видишь. Ты видишь чашку с кофе? Видишь, кто держит ее в руках?
– Нет! Не вижу я никаких чашек! Господи, я уже говорила Якову, что дара у меня нет! Вы все ошиблись! Оставь меня в покое, наконец!
Я вспылила. Разозлилась на бездушную куклу настолько, что еще немного – и швырнула бы прочь, лишь бы выбраться из ужасной комнаты. Не знаю, каким чудом я сдержалась и всего лишь обошла Доротею – а потом пулей вылетела в дверь. Снова комната: будуар или что-то вроде этого. Она, судя по всему, тоже принадлежала баронессе, но здесь мне было куда спокойней.
– Ее нашли тут, у двери – услышала я кукольный голос, – с оборванной сонеткой в руках и возле разбитой чашки. Говорят, она страшно кричала перед смертью… но когда слуги прибежали – баронесса была уже мертва.
– Жуткая история… И все-таки хочешь ты или нет, но мы уходим.
– Никуда мы не уходим! – тут же запротестовала кукла. – Ты вернешься в спальню и попробуешь еще раз! – Паршивка даже попыталась удрать – но я теперь уж решила проявить характер и грубовато схватила ее, зажав под мышкой.
Кукла страшно трепыхалась, а я не слушала и пыталась справиться с замком на входной двери, и когда мне все-таки это удалось – оказалось, что я снова вернулась в Янтарную гостиную. Выходит, все левое крыло первого этажа, включая Хранилище и обитель бабушки Маргариты, принадлежали когда-то Любови фон Гирс? Любопытно…
И розы. Мне живо вспомнились розы из стишка на латунной табличке – они ведь были здесь всюду в этой комнате. Большие и желто-коричневые розы, с мастерством выложенные янтарем на стенах всех стенах.
– Пусти! Пусти! – верещала и выкручивалась Доротея, и я, отмахнувшись от мыслей, поторопилась прочь – в вестибюль, а оттуда вверх по лестнице в детскую.
Надюша, заплаканная, несчастная, бросилась к ней как к родной. Обняла так горячо и крепко, что, если у этого дьявольского создания есть сердце, то оно обязано было дрогнуть.
– Спасибо, Марго, спасибо вам! Я уж думала… папенька забрал Доротею. Папенька вернулись нынче – вы слышали?
– Слышала… – выдавила я кислую улыбку.
А после ненавязчиво вытянула Доротею из Надиных объятий. Подошла к полкам с книгами и, встав на цыпочки, усадила мерзавку на самый верх.
– Давай-ка оставим Доротею пока здесь, солнышко. Чтобы не сбежала ненароком, – я заговорщически подмигнула Надюше.
Но девочке моя идея не понравилась:
– А что же если они вернутся? Они непременно вернутся, Марго! Я знаю.
Я вздохнула, подошла и села возле нее на корточки:
– Если вернутся, – выделила я голосом это «если», – то я буду рядом! Уж я-то справлюсь с монстрами побыстрее, чем кукла, согласись? К тому же после твоей «ma tante Vera», – добавила я заговорщическим шепотом, – я уже ничего не боюсь. Даже монстров. Честное слово!
Надя смущенно хихикнула и вдруг ткнулась лбом мне в плечо. А потом так и не отодвинулась.
– Не хочу, чтобы папенька вас уволил, Марго. Пообещайте, что не уйдете от нас. Пожалуйста, пообещайте.
– Обещаю, – как-то слишком легко вырвалось у меня… И тут же я об этом пожалела – но было поздно.
Зря я это сказала.
До чего же все-таки взрослые глаза у этой девочки. И как ей страшно сейчас. Не знаю, есть ли в этом доме настоящие монстры, но боится их Надя совершенно по-настоящему. А я понятия не имела, как это исправить.
* * *
Остаток дня дом стоял на ушах: все были взбудоражены приездом хозяина. Это даже на нашем изолированном этаже чувствовалось. Я пару раз выбиралась на лестницу, посмотреть что да как, но тут же убегала не в силах вынести всеобщей суеты. Страшно боялась столкнуться с бароном фон Гирсом – и до ужаса хотела взглянуть на него еще хоть раз… Как там говорила Доротея? Глупая, глупая Маргарита. И не поспоришь.
Почему он так перепугался, когда увидел меня за портьерой? И вообще – меня ли он увидел? Или – еще чего доброго – призрак погибшей жены? Честное слово, я уже не исключала и это…
За всеми мыслями и переживаниями я далеко не сразу уловила, что моя подопечная сегодня тише и печальнее обычного. До сумерек стояла у окошка, оборотив взгляд на голый парк и черные ноябрьские деревья, и даже к завтрашним занятиям по арифметике не захотела подготовиться. Значит, совсем беда.
И тут до меня дошло.
Ее отец уже три или четыре часа был дома – и до сих пор не поднялся к нам на этаж. К себе он Надюшу тоже не приглашал, я узнавала. А она ждала его. Вздрагивала и оборачивалась на каждый скрип двери. Боялась? Или всем сердцем жала, что он придет? Мне все-таки казалось, что второе. И наконец, услышав очередной скорбный вздох за занавеской, я не выдержала.
– Так! Мадемуазель, смею вам заметить, что на часах уже шесть, а вы до сих пор не одеты. Ужин вот-вот! Что будете делать, если папенька позовет вас ужинать? Выйдете такой неряхой?
Надя смущенно разгладила белые накрахмаленные кружева дневного платья, более чем приличного, разумеется, а потом спросила главное:
– Думаете, папенька правда позовет меня ужинать? – спросила она с надеждой.
– Не знаю, солнышко, – честно ответила я. – Но если позовет – ты должна быть при всем параде.
И снова я пожалела о своих словах – потому что глаза Нади живо заблестели. Теперь ведь точно до ночи станет ждать, когда «папенька» позовет за ней. А я, честно говоря, очень сомневалась, что это случится: у него там голоплечая Роза, которой он раздарил еще не все фамильные ценности.
И все-таки я надеялась, что Надя, занятая переодеванием, отвлечется хоть на время. А там уже и спать можно ложиться.
Моя затея и правда отчасти удалась: наряжалась Надя всегда долго и тщательно, как истинная маленькая леди. Только вот час ужина неумолимо приближался – а за ней так никто и не позвал… Отцу было не до нее. И даже более: прислуга о нас тоже забыла. Пришлось мне бежать на служебный этаж и тормошить Глашу, чтобы ребенка хотя бы покормили:
– Ох, я совсем с ног сбилась, – всплеснула руками та. – Нынче все, кто с кухни, господину барону в парадной столовой прислуживают, а про барышню-то нашу я и забыла… Сейчас-сейчас все будет, сама принесу. У нас сегодня «Беф Мирантон», полдня мусьё Латур с ним в кухне-то провозился!
– А это чего такое?..
– Да говядина с луком, – отмахнулась Глаша и побежала нагружать для нас поднос с ужином.
Выходит, барон все-таки поужинал отдельно, со своей голоплечей, а не дочерью…
Тут я услышала характерный грохот мотора под окном и выглянула узнать, кто приехал. Оказалось, что не приехал, а уезжают: барон, его Роза, еще мужчина и женщина – все в вечерних нарядах, в мехах и бриллиантах, большой развеселой компанией вывалились из дверей особняка и стали усаживаться в авто.
– В театр господин барон отправилися, – подсказала, сервируя поднос, Глаша, – премьера там у них какая-то. А дама эта его новая – большая театралка, говорят. И поет чего-то там, и на фортепиане музицирует.
Я невесело кивнула.
А потом обнаружила, что не одна я грустно слежу за отъезжающим автомобилем: на крыльце в свете одинокого фонаря стояла Вера, спрятав нос в воротник соболиного полушубка. Стояла мрачнее тучи.
– И часто эта театралка здесь бывает? – поинтересовалась я.
– В доме-то? Первый раз нынче. Барон и сам уж полтора месяца дома не был. Фабрика у него на Большой Морской – ты не знала, что ли? Там-то и пропадает. И апартаменты тоже там, чтоб далеко не ездить. От деда фабрика досталась, от Карла фон Гирса. Он ведь старший внук.
– Значит, есть и младший?
Но Глаша то ли не услышала уже, то ли не захотела отвечать: подхватив огромный поднос, она понесла его в детскую столовую. Я нехотя потащилась следом.
Что я скажу Наде?
Черт с ними – и с этой папенькиной Розой, и развеселыми друзьями, и с фабрикой – но почему он даже не заглянул к дочери?! Хоть бы поздоровался! Хоть бы игрушку какую копеечную привез! Это уже попахивало даже не небрежностью: он вел себя так, будто его дочери не существует вовсе. Будто… он ненавидит ее и мстит девятилетнем ребенку за что-то!
У меня это в голове не укладывалось.
Может, он заглянет к ней перед сном? Да нет же, будь реалисткой, глупая Маргарита…
– Папенька уехали, да? – понятливо спросила девочка у Глаши, пока та сервировала обеденный стол.
Глаша ответила, наверное, что-то ободрительное – но Надя не повеселела.
А я стояла в проеме дверей и трусила подойти ближе.
– Да нет, Глаша, – еще печальней вздохнула девочка, – вряд он сегодня вернется: ты же знаешь, папенька всегда только на день приезжает, не дольше.
Я не могла на это смотреть… просто не могла!
Так и оставшись незамеченной, проскользнула в детскую – к полкам, где оставила Доротею. Осторожно сняла ее и посадила перед собой на мягкий диванчик.
– Слушай, – заговорила я быстро и нервно, – знаю, что мы с тобой не ладим – но ты сама виновата. Нечего было обзываться и втягивать меня в эту авантюру с Хранилищем и прочим. Эй! – я пальцем легонько ткнула куклу в плечо – ноль эмоций. – Все равно, я знаю, ты меня слышишь! Так вот. Верни меня в 2018! В мою квартиру! Ненадолго… Ну пожалуйста – я знаю, ты можешь!
Стеклянные синие глаза нехотя повернулись в глазницах и остановились на моем лице.
– Зачем тебе в 2018? – недовольно поинтересовалась кукла.
– Надо!
Кукла замолчала надолго. Думала. Я почти видела, как крутятся шестеренки в ее фарфоровой голове.
– Я верну тебя – ненадолго – если ты пообещаешь никогда больше не садить меня на верхнюю полку.
– Хорошо!
– И если будешь меня слушаться впредь.
Я уж хотела возразить, но… махнула рукой. Черт с ней. Я и так почти всегда делаю то, что требует эта манипуляторша.
– Хорошо, – процедила я вкрадчиво.
– И еще – ты сегодня же вернешься в спальню баронессы…
– Не наглей! – потребовала я.
И Доротея, как ни странно, поджала нарисованные губки – согласилась.
– Сейчас ночь, – попыталась оправдаться я, – а ночью я охотнее пойду гулять по кладбищу, чем в эту адскую комнату. Ни за что!
– Пойдешь туда завтра утром, – приказала тогда кукла.
– Посмотрим! – парировала я. – Сначала верни меня домой.
Синие стеклянные глаза медленно уплыли в сторону – туда, где была дверь классной, и я поняла без слов. Надо идти. Надеюсь, я снова попаду прямо в спальню.
Так и вышло.
Невыносимо… На электронном табло в моей старой спальне все еще светились цифры «03.10», а Марго все еще не дышала. Что если Яков обманул, и я все-таки умерла? Странно, эта мысль уже не вызвала у меня такую волну паники, как в прошлый раз. Кажется, лишь в этом случае – если умерла – я сумею выполнить обещание, данное Надюше. Никогда ее не оставлять.
Невыносимо… голова шла кругом, когда я думала об этом. Поэтому решила подумать потом, а пока зажгла свет и вернулась к полке со своими куклами.
Как же давно это было – словно в прошлой жизни. Я блуждала взглядом по хорошеньким пустым головкам своих «Барби» и «Монстер Хай» – но быстро решила, что Наде они не понравятся. Она девочка утонченная, настоящая леди. «Блайз»? Неплохо, но тоже не то… Мой взгляд остановился на симпатичной авторской куколке – маленькой, всего тридцать сантиметров в высоту, с тельцем из хорошего твердого пластика, с шарнирами в локтях и коленях и с роскошными волосами оттенка блонд. А особенно я любила ее платье – эльфийское, как я его называла. Вспомнила, с какой любовью и старанием я шила это платье. Из остатков своего свадебного, между прочим…
Да, думаю, подойдет.
Скажу Надюше, что папа попросил передать ей куклу в подарок. Пускай ребенок хотя бы думает, что отцу есть до нее дело. С теми мыслями я потушила свет и, не оборачиваясь больше, нырнула в дверной проход – обратно.
* * *
Когда я вернулась, Надя уже была в постели. Рядом – как всегда оставленная на ночь лампа.
– Папенька не вернется, да? – тихонько спросила Надя, увидав меня. И вздохнула.
– Не вернется, – тоже вздохнув, подтвердила я. – Ты же знаешь, солнышко, папа много работает, чтобы у тебя были красивые платья и самые лучшие учителя. Но он, разумеется, все равно тебя любит – не сомневайся в этом ни на минуту! Смотри, что он мне передал для тебя.
Оглядываясь по сторонам, тихо, как преступница, я вынула из-за спины куклу. И увидела, как засветились Надины глаза – еще до того, как я показала игрушку; просто от осознания, что папа и правда что-то ей передал.
Надя вскочила и села на постели.
– Какая красивая… А платье! Просто невероятное! Американская?
– Наверное, – невольно улыбалась я. – Как назовешь?
– А вам какое имя нравится?
Я пожала плечами. У куклы конечно было имя, тоже эльфийское – но это там, в далеком 2018. А здесь, в руках маленькой девочки, я почему-то воспринимала ее совсем иначе. Будто у куклы началась новая жизнь.
– Пусть будет Хоуп, – сказала я. – Знаешь, как переводится «hope» с английского? Надежда.
– Пусть будет Хоуп, – согласилась Надюша и бережно посадила куклу возле подушки. Снова вздохнула: – я попрошу папеньку нанять мне учителя английского. Я знаю только французский и немецкий. И латынь – но совсем чуть-чуть. Это непорядок.
– Непорядок, – согласилась я.
Спала в эту ночь Надя удивительно спокойно.
Чего не скажешь про меня.
Я выходила на балкон подышать холодным ноябрьским воздухом, выпила теплого молока, почти час проболтала с Глашей на кухне, надеясь хоть этим отвлечься. Потом даже взялась перечитывать салонные беседы из «Войны и мира» – бесполезно. Сна ни в одном глазу. Уже стояла глубокая ночь, часа три, и все домашние слуги давно спали – когда я услышала знакомый грохот мотора под окнами.
