Ана Гратесс
Десятое Пространство. Перевертыш
Туман теперь уже забирал все видимое и невидимое и треугольная морда уснула, цепляя из внешнего мира тонкий голосок музыкальной, космической неги. В следующий раз он обнаружил себя окруженным громадными растениями цвета светло-розовой глазури. Он то и дело натыкался на невидимые глазу колкости, пробираясь сквозь густые заросли.
Наконец, перебрав все возможные ругательства и мольбы, ему удалось выбраться на просторную поляну, где поодаль, в конце импровизированного природой «огорода» стояла коробка некоего здания, на вывеске которого алели буквы М.М., а снизу мелким шрифтом было начертано не то пожелание, не то приветствие гостям.
Треугольник решил подойти чуть ближе, конечно, не вплотную, никак нет, через все пройденные перепети ему удалось сохранить здравый рассудок, как он размышлял, достаточный для того, чтобы не срываться на бег при виде странного, но призывно выглядящего здания.
И что в нем призывного, спросите вы, а то, что на нем значилось то мистическое сочетание букв, которое вот уже долгое время не дает покоя затерявшемуся страннику. Он гадал, что это суть ключ к его возвращению домой, к Марике, к ребятам, и что самое главное – к «Десятому Пространству». Ох, как давно его треугольная сущь не слыхивала и не наблюдала венчающие высшее сознание сполохи радужного света.
Переливчатая основа слишком быстро превращалась в диво и прелесть, чтобы ее можно было хоть как-то облечь в простые слова. Невозможность губительных соков и оккультная составляющая никак не хотели сшиваться в одно полотно и приходилось прибегать к подобного рода ассоциациям, которые существовали только для того, чтобы преображать «непонимание» в «понимание».
Путешественник не волновался за гостей и Тему, ибо знал, что ничего худшего с ними не случится, пока над их головами шныряют эти малютки-феи. Теперь его занимала эта одинокая коробочка, высящаяся насыщенным салатовым цветом над розоватой, поддернутой белесой дымкой травой. Он уверенным шагом зашелся к своей цели, его разум снедал интерес. М.М. слишком призывно мелькали перед взором, да и давление «таинственности» происходящего играло свою роль.
Под стопами геометрического равенства шуршали весьма гармонические сочетания. Диковинная, но приятная слуху музыка слышалась все отчетливее, и чем ближе наш герой приближался к волновавшему его зданию, тем громче и ярче становился звук.
Он вскружал воображение и то, недолго думая, взлетало в невозможные выси, напрочь забывая и миссию, и хозяина, и все остальное, казавшееся теперь таким неважным, такой пресеченной житью, в которой и вовсе отсутствовал какой-либо чувственный шарм.
Треугольная мельница с радостным предвкушением отворила легко поддавшиеся дверцы и оказалась в монохромной зале, где танцевали монохромные гости, в которых тотчас же узнались достопочтенная Тема со всеми остальными, дорогими гостями.
Монохром этот состоял из бирюзовых оттенков, та музыкальность, которая так привлекла Треугольника, являлась все той же космической симфонией, чью лимитированную пластинку так оберегала державшая ее хозяйка. Гости танцевали, предаваясь забвению полному и неполному.
Казалось, что они вовсе не замечают прибывшую форму, но Треугольник чувствовал, что за ним следят, наблюдают тонкими взглядами. Он поднял взор вверх и обнаружил там не малюток-фей, а полуразмытые темные кляксы, несшие собой весьма уродливую и даже страшащую дух наружность.
Их темнота глядела на геометрического гостя, а тот отвечал им таким же пристальным взором. Наконец, гостю надоело сие, и он направился к портрету, который стоял на том же месте, что и в прежнюю пору.
Себя он на абстрактном беспорядке не нашел. Вся картина была выкрашена светлым тоном, никакой особенной или четкой формы не проглядывалось.
Туман, течение которого наблюдала треугольная форма, будучи еще в «капкане» портера, оказывается, существовал на самом деле.
«Кто или что могло это совершить? Кокой же бестии понадобилось меня выкуривать из цветных реалий в эти монохромные недра? М.М. – забытое всеми царство», – думал Треугольник, чуть поникший духом.
Его теперь уже не занимало окружавшее праздник звучание звездных песен. Теперь над ним висели мерзопакостные кляксы, шаркающие непонятными словесами с налетом весьма загадочного настроения.
– Мельницы Мудрости! Мельницы мне вдруг начали открываться со всей их величавой Мудростью! – Вскричала монохромная Тема. У той из сердечного центра вылезали светящиеся щупальца, хватавшие липкими присосками близко расположенных гостей. Они тоже вдруг занялись подобным изумлением и теперь уже из их грудных клеток вырастали эти тонкие, липчатые гады. Все действо оплеталось мерцающим полубезумием, а кляксы наверху будто только того и ждали, и наслаждались теперь красками выплескивающихся эмоций.
«М.М. – Мельницы Мудрости или Мистификации Мистицизма. Вся эта картина, мною наблюдаемая, являет собой апофеоз помутившегося сознания. Словно бы эти движущиеся в пространстве образы заволок такой же туман, который заволок и меня в свое время. Потому я, казалось бы бесплотный, а потому нереальный, нахожусь здесь в «уме», а они, облекаемые натуральной материей словно бы не замечают ничего, отдаваясь безумному теперь хохоту и пляскам», – все погружался в думы Треугольник.
Гости вокруг него пожирали энергетические формы друг друга, а феи-кляксы с гадливым довольством, ощущавшимся тонкой натурой треугольной физиономии, высасывали плескавшиеся во все стороны струйки туманной погибели.
Старец, являвший собой в потустороннем миру кристально чистое и доброе сознание, теперь бешено стучал ногами и руками по коврам и кричал эти бесовские словосочетания, источая зловонную, застилавшую взор страсть: «Мельницы Мудрости! Мельницы Мудрости нас всех пожрут! Счастье в растворении! Гостеприимство на уровне чистой гармоники Космоса! Симонский и Тема! Простодушным – смерть, грязным – новая жизнь!»
Апофеоз мреющих форм. Треугольник кое-как выбрался из потемневшей теперь коробки, под его плоскими гранями шелестела высохшая трава, а ветер, который несся против течения со злобным остервенением, принялся хлестать придавшуюся разложению, ставшую грязью под ногтем коробку. Треугольная форма лишь только раз обернулась на действо и ее взор увидел уже руины, а чуткий слух услыхал доносившиеся оттуда короткие всхлипы и горестные стенания, которые уже через мгновение остались погребены в молчаливом небытии навеки.
Из тяжких раздумий геометрию вывели высокие, благоухавшие розами кустарники. Один из них чуть слышно бормотал про себя незамысловатый, детский стишок. «Такие нам преподавали в начальных классах», – подумал Треугольник.
– Некой грустью ты овеян, солнечный странник. Тебе бы надобно возвращаться Домой, к родным. – Сказала розовая веточка.
– Не могу не согласиться с тобой, красота. – Отвечала треугольная форма, – но я потерял ориентир, да и настроение никудышное. Не для тяжелых и долгих путешествий оно такое выпрело под нутром, это уж точно.
– Мы можем осияно поправить твое ментальное здоровье, странник. – Прошелестели листочки, проживавшие на розовой ветке, – ты нам приходишься по душе, в тебе доброта плещется!
– А здешние Мистификации нам не помешают? – Спросил Треугольник.
Листочки, да и окружавшие деревца принялись весело посмеиваться.
– Что, смешно вам, да? – Странник понарошку чуть скис и продолжил, – Вот доберутся до вас его лапы, тогда посмотрите, что к чему!
– А мы и есть его лапы, граненая фигурка! – Ответили заметно повеселевшие растения.
Треугольная форма призадумалась, а потом задала заинтересовавший его вопрос:
– Если вы – оно, то что же происходило в бирюзовой зале многочтимой Мадам? На бесовской коробке была вывеска с М.М., а всем ведь ясно что они значат…
– А это мнительный Перевертыш, если так можно выразиться. – Говорили налившиеся цветом листочки, – и буквы, которые вы смели наблюдать, вовсе не настоящие, а фикция, этакое помутнение рассудка. Вы же, когда заприметили здание, были не совсем в своем уме, вспомните-ка. С того все и началось.
«Не настоящее, фиктивное, разукрашенное безумство. Обычный сон на три главы, а может чуть больше. Как много знают эти растения, быть может, и они просто картинка в моем воображении, а на самом деле я уже давно Дома?» – Тяжелые мысли приходили в тяжелую голову Треугольника, он начал сомневаться во всем и в приступе недоверия отошел от растений на, как ему казалось, безопасное расстояние.
– Чего же ты, гранчик-путешественник? – Вопросили листочки, – Никак пришли тебе на думу странные мысли об иллюзорности всего что ты смеешь наблюдать?
Растения, недолго думая, материализовали деревянный куб, в грани которого были инкрустированы некие люминесцирующие камушки. Листочки протянули предмет страннику, а тот, наблюдая волшбу, отошел еще дальше. От усталости у него на физиономии возникла большая трещина. Тень эта разрезала Треугольник на две части.
– Дуремар недоверчивый, возьми, это для твоей же пользы!
Куб все еще находился в протянутых ручищах растений. Те выглядели преисполненными терпения и дружелюбия.
– Для чего мне эта штука нужна? – Спросила геометрическая форма.
– Оно прольет тебе свет на Мистификации Мистицизма.
– Я уже и без вас все понял.
– Через Перевертыш ничего не понимают, через него проходят лишь смертные и то, в исключительных преобразовательских и образовательных целях. Так сказать, для Научения.
Вновь поднялся ветер. Далекие верхушки некоторых дерев были поддернуты неестественным туманом, словно бы таким незамысловатым образом нечто возжелало скрыться от праздного взора. Треугольник снова бросил взгляд на древко куба, тот будто бы стал чуть красивее и наряднее.
«Наверно дело тут в кратковременной памяти. Тогда мне куб казался неказистой и опасной игрушкой, а теперь вот ветром посдувало предубеждение и предмет превратился в обыкновенную безделицу, которых пруд пруди в лавках у Темы».
Форма таки взяла куб в свои грани и сразу начала ощущать некое тонкое воздействие на живительные структуры. Листочки зашуршали непонятными словесами, с благодарностью поглядывая на Треугольник, а тот, захмелевший от энергетического дива, понемногу открывающегося ему, осел на свеже отросшую траву и пал, мигом заснув.
Ему показывались картины давно ушедших эпох, где он был то властителем, то рабом. Так же в этих снах фигурировали образы детей: Весалисы, Маришека и Велатты, виды которых принимали геометрические формации, схожие с конституцией самого Треугольника.
Звезды горели в масляных лампах, космос тихо перешагивал недоверчивых, останавливаясь у преисполненных верой сознаний. Живые находили в умерших свою суть и становились мертвыми, а те в свою очередь выходили из состояния небытия, обратно в сверкающий мир.
Тут обозначился сфероид правильной формы. Он заметил сновидящего, и казалось, даже сам пригласил его поглядеть на этот «киновращательный» архив. В далекие времена среди правдивых благих шла молва, что Начало придется на время, когда на небе сверкнет яркая вспышка розово-голубоватого цвета.
Двойственность перешагнет порог видимого присутствия и все встанет на свои законные места. Эти говорящие не задумывались о том, что их сознание может не выдержать перепадов плоскостей. Вид реальности на то и рассчитан, чтобы все вмещающие его формы могли взаимодействовать с ним хоть во свете дня, хоть при сумерках ночи.
Двойственность давно преодолена, но в сознаниях, в которых зиждется эта расщипительная форма – вот для них выхода нет, пока они не перестроят свой внутренний взгляд и не выпустят на волю эту двойственность. Пустых мест не бывает в природе, это всем известно.
Глядишь, на освободившееся место встанет желанная общемировая сплоченность или единство, или еще чего из эфемерного и такого желанного. Мистификации Мистицизма стоят в этой иерархии где-то чуть выше, чем таинственная Матерь Основ. О них слагали легенды, их присутствия требовали больше, чем крови и золота вместе взятых. М.М. – порог, чью грань перейдешь – не вернешься обратно.
Треугольник представлял, что он сфера, и он парит над Домом, благословляя всех и каждого, кто в нем бытийствует. Он стал представлять себя на месте Дома, он превратился в его камень и его полы. Давление прошлого и метаморфозы настоящего заставляли треугольную форму подавлять в себе эту родительскую опеку над сущим, и вот теперь он смог вернуть и смог впустить красоту в свое сердце, растаяв в последнем поцелуе со Вселенной».
Рассказ закончился и внутри хозяйской квартиры стало ощутимо свободней. И морская волна и Марика с Весалисой были на месте. Весь привычный обиход никуда не делся. Что-то магическое произошло, и оно возымело в реальности довольно большой вес. Маришек и Велатта неверяще уставились друг на друга, словно бы совершили нечто невообразимое и нечто очень сложное, вовсе не подвластное обыкновенным подросткам.
На потолке вновь заискрилось. Маленькая светящаяся точка быстро превращалась в достаточный для прохода портал. Из его внутренностей выплыл Треугольник. Он, казалось, помолодел на целое тысячелетие. Когда его грани опустились на пол с мягким стуком, Марика наконец освободила от внимания девушку и поглядела на свершившееся чудо.
– Моя королева бы не позволила данному произойти в столь фантастическом ключе! – Радостно вскричала Мадам М.
При этих словах очнулась Весалиса, а треугольная форма радостно впечаталась в хозяйку, сильно по ней соскучившись. Ребята, папирусы которых сочинили историю, приведшую к доброй развязке, с волнением во всем теле подошли к своей подруге и взяли ту под руки, поднимая с упругой волны. Они все трое обнялись. Дом расцвел нежностью и принялся источать во внешний мир благоухание цветочных полей.
– Преобразование завершилось мои дорогие! – Воскликнула Марика, подойдя к счастливой троице. – Миссия на данном этапе завершена, теперь мы можем скрепить нашу книгу в бардовый фолиант и отправить то мастеру в город Десятого Пространства.
Маришек в удивлении произнес, что никогда о таком не слышал, его подруги также зашлись в потрясающее дух изумление. Как нельзя кстати здесь перед молодыми взорами всплыл Треугольник и показав подросткам деревянный кубик с инкрустацией, принялся рассказывать, что ему привиделось во сне.
Велатта хотела было возразить, что повествование все разложило по полочкам, но геометрическая форма приложила палец к губам и девушка затихла. История полилась в красочные сосуды восприятия, а молодые люди принялись завороженно слушать.
Небесное хранилище
Мастер отдыхал на перьевой подушке, имевшей очертания фонтана и кровати одновременно. Полы его красочного одеяния были рассредоточены по коврам и величественным монетам ливров, которые в великом множестве покрывали те самые ковры.
Бытие мастера не обременяло его фигуру каким-то ограничениям, и он мог путешествовать везде, где тому заблагорассудиться, и конечно же только в пределах Десятого Пространства. А вот как раз со внутренними мирами все обстояло куда проще: мастер мог и Вселенной заделаться и на ладони у Бога побывать, и самому стать Звездой, у которой юбки искрятся разноцветными планетами.
Именно в данный момент его мастерство отдыхало от каких-либо дел, и он мог придаться прогулкам, чтению и внутренним путешествиям. «Праздность – не порок и даже не грех, это отдых от напряженного занятия думствованием, свойственным облаченным во власть персонам», – вещал мастер в своей красной книге.
Хоть его персона и не была в полной мере в созависимости от внешней реальности, но что-то ему все же вменялось в обязанности. Например, как вот проверка фолиантов «о преобразовании», который дозволяется проводить разнокалиберным Мадам в присутствии геометрических форм.
Сейчас на его коленях лежала работа молодых людей, чьим свежим сознаниям открылась сила великолепного преобразования. В городе Десятого Пространства то было совсем не в новинку, но для мирян сие относилось к разряду сказочности и небылиц. Оно медленно прорастало через материальные структуры «предопределенного» мироустройства, и когда натыкалось на вот такие вот живительный сосуды с влажной, питательной почвой вдохновения, то заходилось в натуральный экстаз и радовалось сверх меры.
Чутье никогда не подводило мастера и на сей раз, держа в руках эту тонкую, но тяжелую книжицу у него чуть заметно тряслись конечности от предвкушения.
Скорость, с которой ему доставили этот бардовый фолиант, удивляла, но не изумляла. Прошла всего пара мгновений от ментального щелчка Мадам до того, как во владении достопочтенного оказалась свежая драгоценность. В Десятом Пространстве подобные перемещения являлись нормой. Сознательные структуры быстро схватывали и также быстро отпускали.
Труд мастера состоял в том, чтобы расщеплять заложенную природой двойственность на части по два, пристально рассматривать бденствующей там экстракт, записывать в общую книгу информацию об опытных экземплярах, а потом снова сшивать частички, образуя ту самую двойственность, с которой все и началось.
– Двойственность для нашего мира – это тот порог, который является важным, образующим звеном для дальнейшего развития нашей реальности. Общность существует для высших сфер, готовых к ней, а двоякое зеркало нижнего предела наличествует как раз для научения и вдохновения кандидатов на высокое бытие. Без этой «учебы» и порой такого тяжелого «преодоления» не существовало бы никакой высоты или низины. Божественное никогда не ощутило бы свою исключительность, а потом и сцепленность со всем мирозданием.
Мастер почесал переносицу, словно бы желая отмахнуться от только что произнесенных им слов.
– Довольно конструкций. Нужно приниматься за созерцание, нужно очистить свое восприятия для свежего фолианта.
Данная практика стояла на службе внимательности, восприимчивости и емкого победошествия на благо всего облачного города. Как бы там ни было, но их родной край имел под собой одно немаловажное свойство – привлекать светимостью и красотой чувствительных особ, для которых Десятка является вершиной правды и знания.
Они рисуют в своем воображении реальные картины умственных и духовных желаний, из чего и строится весь город. Но не смотря на такую кажущуюся эфемерность и нереальность, материал этот ни в коей мере не рушит гармонику данных мест, а наоборот, эта энергия служит мощным клеящим веществом.
Образование здесь ставится в пример элитным корпусам мирских учреждений. Гладкость подачи информации и гениальная простота, с которой весь процесс обучения похож на поцелуй космоса, налагает на получающих знания некоторые ограничения.
Но о них чуть позже, это еще всплывет при проверке фолианта. Вообще, данную систему сравнивают с хорошо запечатанным в крепкую скорлупу орехом: упадет – не разобьется, схватишь зубами – не разломается. Простота, гений сознания и предупреждение мощи – вот три столпа, на котором находится здание Десятки.
Когда мастер рассматривал книгу из нее внезапно выпала небольшая и тонкая безделица. То была закладка, изукрашенная золотистыми буквами некоего непонятного, инородного смысла и мелкими рисунками с медными рыбками, которые плескались в голубовато-изумрудной воде.
Такой пустяк заставил мужчину отложить чтение на некоторое время. Эти изображения напомнили ему о его же инициации, которая прошла, казалось, целую вечность назад. Среди общей торжественности и восторженного гомона гостей, он, молодой человек, был поглощен созерцанием пруда, что находился на открытом воздухе.
Окруженный низкой растительностью и валунами камней сей пруд вмещал в себя дивные воды с красноватыми рыбками, которые молчаливо плавали, выказывая всем своим существом домашний уют.
Нельзя сказать, что мастер этим действом упивался, желая отмахнуться от всеобщего внимания и напряжения тех суток до церемонии, но в этом маленьком прудике он находил душевное отдохновение и простоту, которого ему так не хватало все те месяцы, которые шли в подготовке к важной ипостаси.
«Важная ипостась оказалась не более чем предлогом, чтобы убрать с драгоценной дороги карьеризма чувствительного человека, отдав того во владение бумажных страниц и вдумчивого чтения», – так думал этот человек на начальном этапе своего бытия в качестве «мастера».
Что вообще значит «мастер» в реалиях Десятки? Не то же что учитель по философии или писатель, и не художник с мыслителем. Мастер выступает как сеялка, как граница, за которой простираются только звездные покрывала глубокого знания. Это собирательный образ для нуждающихся в ответе людей, чей размеренный, жизненный уклад дал сбой и потребовал собой «инициации» о преобразовании.
Для иных сознаний это происходит еще в юношестве, и потому приносимые ими фолианты полны игрушечного эгоцентризма и порой даже наивности. Других нужна о преобразовании настигает уже в довольно зрелом возрасте, когда и зубок нельзя протереть мягкой тряпочкой, но и вывалиться за горизонт бытия еще недозволенно.
У таких персонажей книги-фолианты носят обширный размах, и их содержимое вмещает в себя размышления о собственной дороге в общем космосе и о взаимоотношениях отдельного индивида с другими особями, обладающими подобным складом привычек и убеждений.
Порой все это кажется вовсе лишенным смысла, изжитой формой обуздания человеческого гения и тем сдерживающим фактором, который не позволяет выйти в открытые пространства вселенной.
Но Десятка не просто так создала место «мастера», его главная миссия, как это позже уразумел и настоящий герой, не в сдерживании и ограничивании, а в поэтапном обучении разумов тем «выжидательным» состояниям, которые очень пригодятся для последующих шагов по лестнице светящегося бытия.
Подготовка ума начинается с осознания жизни как всеобъемлющей матрицы, которая неизменно соприкасается с другими подобными формами. Потом приходит понимание того, что преобразование им необходимо, чтобы перейти на новую грань существования, облечься в свежие одежды и разбросать вокруг себя новые смысловые игрища, которые привлекут «нужных» и желанных, и в силу своего высокого места в иерархии подымут преображенных туда, где обитают сами.
– Кто сказал, что наверху одиноко? – Вымолвил ушедший в размышление мастер. – Одиноко только в саркофаге, да и то весьма недолгое время.
«Подобное притягивает подобное» – то была довольно распространенная присказка и в мире Десятки, только имела она чуть другое значение в хрустальных сосудах умов тамошних жителей.
Мастер снова взял в руки фолиант. Теперь он вдыхал аромат бардовой обложки, который напоминал ему сэндвич из вишни, винограда и клубники.
– Подобное ранее вызывало во мне бурю эмоций, но теперь мои структуры словно механически этажируют значение данного запаха. Он для меня не полон тайны, а раскрыт наподобие распахнутых разворотов книги.
Он снова принюхался, поднося обложку чуть ближе к носу. На сей раз на его лице обозначилась искорка удивления, словно бы рецепторы нашли нечто свежее и новое в этом прозаическом духе.
– А это уже куда интереснее! Я услыхал слабую, но настойчивую к жизни нотку ванильного стручка.
Теперь воодушевленный мастер открыл заглавие находящегося в его руках фолианта.
На нем значились буквы о Перевертыше, о Сфере сознания, о Путешествии и еще пара других обозначений, которые тонули и выплывали в разукрашенной бирюзовым цветом бумаге. Короткие волны той бирюзы складывались в микромир морского настроения, которое всегда находилось рядышком с преобразовывающимися существами. «Хороший знак», – пролепетал про себя мастер, помечая жемчужным маркером данный участок книги.
После оглавления следом шло авторское предисловие, которое вещало о непростом пути юношеского разума в дебрях взрослого мира. Помыкаемый внешними обстоятельствами разум этот часто дает осечку и приходит к поломке, чья временная петля затрагивает добрую половину взросления и на выходе, это еще при всем благочестии, вложенным родительским присутствием, получается машина с покрытым глубокими трещинами механизмом сознания.
Критическое мышление при таком повреждении не существует как факт, а лишь его легкий шлейф обозначивается где-то на горизонте бытия. Как химера оно прыгает в лопасти изуродованной машины и начинает ломать и без того дымящий о скором уничтожении механизм.
Получается катастрофа и все падает ко дну. Головы и сердца при тусклом свете уже не горящей, но еще тлеющей звезды теснятся друг к другу, желая тепла, ожидая последнего удара, который либо завершит их недолгий полет в мир, либо каким-то удивительным образом поднимет покореженных над облачным мрением и даст им второй шанс.
Так дело обстояло с молодыми мирянами и то была вполне обыденная картина. Предисловие автора заканчивалось строчками о Десятом Пространстве и его устройстве как о надежде на искупление всей той греховной, а иногда и невыносимой тяжести «нижнего предела», именуемым земным присутствием. Эти мысли не были новыми или старыми, но делали свое дело с постоянством весеннего ветра в апрельскую солнечную погоду.
После предисловия шла первая глава, обозначенная как «о Перевертыше». Что еще можно сказать в этой главе, кроме как о непостоянстве взглядов на окружающие сознание предметы, ситуации и людей?
Эта книга рассказывала о победоносном шествии разума, который пробирался сквозь дебри крутого толка и препятствий в виде привычек, шаблонов и глупостей, которые с полными грудями «о счастии» пичкают восприятия людей именно те шуты, которые именуют себя правителями. Но те «правители», лишь фикция иллюзорности, лишь кроткая функция, находящаяся где-то в области игольного ушка.
Настоящие Древа существуют в тени, и всегда с большой осторожностью пользуются доверием тех чутких особей, которые по изгибам тонких ветвей определяют расположение окружающей их тайны. С ними шутки плохи, а также плохо и нерасторопное безразличие к таким умам.
Потому мастер сейчас с большим вниманием внимал бардовому фолианту и словам, вмещающим собой путь о восхождении, о преобразовании молодого ума в подающую большие надежды звезду, которая светом своего прямого излучения будет показывать путь таким же будущим путникам-звездам.
– Острота книги предваряет кубизм ее автора, – мастер в задумчивости повернул фолиант к себе обложкой, словно запамятовав что-то, – или авторов, как указано здесь. Звездообразность впереди, за ней шествует организация красочных основ с полуденным миром, которые все с той же нежностью поддерживают пожелавших отправится в путь странников. Далеким путем означается дорога. В удовольствие умственных локомотивов больше не качнется ни одна мысль о нисхождении. Теперь дорога значится только вперед. Все одновременно покрыто и ясностью, и туманом.
Чтение затянулось до позднего вечера, и пришло к завершению, когда бденствующие хрусталики глаз подверглись сильной усталости. Мастер, читая, делал заметки в своем дневнике и помечал некоторые словеса и в книге все тем же жемчужным маркером. Решение он примет утром, с посвежевшими разумом и восприятием.
Теперь мужчина хотел прогуляться по городу Десятого Пространства, которое выступало тонкой отдушиной для его занятий литературными художествами. Он любил гулять по большим и малым улочкам, сплошь усеянным хрусталем, стеклом и металлом, и еще той дымкой, переливающегося оттенка, из-за наблюдения которой так часто всплывают в восприятии фантастические образы самых невозможных конструкций.
Некоторые эту дымку прозвали «дурной туман», некоторые, любовно настроенные, с чистым сердцем вещали обступавший город туманец ласковым «Зеркало Прелести».
Мастер не принадлежал ни к тем, ни к другим. Для него переливчатость, разлитая всюду, была не более, чем дивным миражом и его фантазия уже давно не подвергалась влиянию сего дымка. Надев на себя бирюзовую с лиловым накидку, а на ноги золотистые башмачки мужчина наконец смог развернуться в направлении отдохновенного потока, которой сулил собой лишь умиротворяющие мысли, а то и вовсе их блаженствующее отсутствие.
Ему попадались и улыбчивый люд, и сонливые лица, подвергнутые фантазией Зеркала Прелести, и просто шатающиеся в поисках медитативного прибежища. Мастер глядел на все широким взглядом, охватывая как близкие постройки из жемчужного камня, так и далекие башенки аристократических замков, чье присутствие венчало высшие университеты и плоских персонажей из правления.
В какой-то мере правители существовали в городе, но только лишь как картонная зарисовка, как некая неважная, даже игрушечная структура, которая была все же нужна некоторым жителям города, как некая шутовская искра, которая выступала в роли защиты против скрупулезной важности.
Откуда это все пошло? Наверняка некая пачка чувственных и влиятельных мирян, перешедшая на новую главу жизни, в один момент озаботилась тем, что в хрустальном граде нету высшего аппарата и приготовила его, не позаботившись о том факте, что данная вселенной область жития имеет в себе орган исключительной самоорганизации, имя которому Десять.
Некоторых жителей спрашивали, как они относятся к игрушечным правителям. Те с умиротворением на лица отвечали почти одно и тоже:
– Нам не жалко! Пускай развлекаются, или строят свои картонные пейзажи с декорациями. Нам то не приносит никакого дискомфорта, ибо Десять никогда не допустит разрушающих основы действий. Мы всегда спим спокойно. Да прибудет с нами Космос!
В проулках, блистающих гранями жемчуга и хрусталя, можно было встретить некоторых животинок, в частности кошек и некоторое птичье племя. Оба вида мирно сосуществовали друг с другом. Людям было отрадно видеть играющих с цветами кошек и щипавших стеклянную крошку птиц. Сами животные выглядели довольными жизнью, а их хозяева довольными вдвойне. Кстати, о растениях и уходе за ними.
Если присмотреться, то город усеян растительным покрывалом, и оно с первого взгляда может быть незаметным, потому что их цвет немного сливается с цветом высящихся построек.
Этакие белесые, жемчужно-серебристые выскочки с добрым сердцем, аромат которых навевал самые чудесные картины и воодушевление сравнимое разве что с досточтимым Вдохновением. Мастер степенным шагом прохаживался в саду с подобной растительностью и его-то, имеющего иммунитет от Прелести, даже его забирали с собой в воображаемые замки эти добрые, дивно пахнущие выскочки.
В такие минуты было совершенно неважно, существует ли за границей какой-то еще мир, или больше ничего нет, а только эта эфемерная хрустальность, последняя фантазия возвысившегося сознания. Только эта туманность, которую со всех сторон окружает всевозможный и пустой космос.
Дух захватывало от подобных размышлений, и мастер в наслаждении прикрывал глаза, оседая на сверкающую во свете спутника-Луны лавчонку, чтобы ненадолго заснуть и унестись в обезличенные края космического сновидения.
