Алвин Рис
Наследие кельтов. Древняя традиция в Ирландии и Уэльсе

Полная версия

С одной стороны, тот факт, что все герои саг Лейнстерского цикла были воинами, сближает их с повестями Уладского цикла, но, с другой стороны, близкие отношения фениев с обитателями сидов, а также фигура самого Финна, поэта и пророка, делает сказания похожими скорее на мифологические повести. Имя Финна, кроме того, соотносится с именем валлийского Гвина ап Нуда, который был одновременно воином и охотником, а также королем Аннувна, Иного мира, т. е. властелином страны чудес⁹⁴. Но воинский дух Финна и его воинов выражен гораздо слабее, чем у уладских воинов, и волшебной силой Финн тоже уступает мифологическим персонажам. Что же касается охоты как основного занятия фениев и их любви к лесной жизни в целом, то все это находит свои параллели в излюбленных развлечениях деревенской молодежи Ирландии и в наше время. Мы имеем здесь в виду прежде всего пешую охоту с собаками, требующую изрядного умения быстро бегать по лесу⁹⁵.

Существуют свидетельства, что уже в XI в. рассказы о фиане составляли неотъемлемую часть устной фольклорной прозаической традиции⁹⁶, в Шотландии же и в Ирландии они были распространены в крестьянской среде вплоть до наших дней. С другой стороны, до нас дошли упоминания о том, что еще в VIII в. или даже ранее эти повести исполнялись при дворах ирландской знати. Однако, как можно предположить, фольклорные и «аристократические» варианты этих повестей весьма разнились, к тому же кажется весьма проблематичным, чтобы эти рассказы могли входить в репертуар филидов, поэтов-профессионалов. Из относящегося к XII в. и насчитывающего около двухсот названий списка саг, которые должен был знать филид, только пять относятся к Циклу Финна⁹⁷. И опять-таки если, как принято считать, основной текст саги «Похищение быка из Куальнге» базируется на письменной версии IX в, а возникновение сюжета в его законченной форме принято датировать примерно концом VII в., то самые ранние тексты из Цикла Финна появились, видимо, не ранее конца XII в. В данном случае мы имеем в виду в первую очередь сагу «Разговор стариков» (Acallam na Senórach)⁹⁸, длинный путаный прозаический нарратив, в ходе которого Кайльте рассказывает св. Патрику и другим о приключениях Финна и его воинов, о войне, об охоте, о чудесных холмах, о лесах и озерах, которые они встречают, странствуя по Ирландии. Но начиная с XII в. тоненький ручеек повестей о фиане превращается в поистине могучий поток. Следует упомянуть о том, что одновременно цикл повестей об уладских воинах прекращает свое развитие и, как нам кажется, очень немногие из этих саг вошли в традиционный репертуар устных сказителей последующих столетий.

Цикл Финна заметно отличается от Уладского цикла также своей формой и настроением. Расцвет его совпадает по времени с распространением в Европе куртуазной поэзии трубадуров и труверов, а также артуровских романов. На этом фоне нам кажется неслучайным, что центральная сага цикла – «Преследование Диармайда и Грайне» (о ней см. ниже) – повествует о любви, о похищении и о трагической гибели любящих. Типичной для данного цикла формой постепенно становится баллада или поэма, как правило приписываемая Ойсину, Кайльте или самому Финну и обыкновенно повествующая о вольной жизни и сопутствующих ей удовольствиях. Подстрочный перевод одной из таких поэм, составляющей фрагмент саги «Разговор стариков», мы приводим ниже⁹⁹:

«Аран многих оленей – море омывает его плечи – остров, где вскормлены многие воины, где синие копья становятся красными;

отважные олени на его скалах, спелая клюква среди его вереска, студеная вода в его потоках, плоды на ветвях его дубов;

борзые там и гончие псы, там ежевика и терновник с темными ягодами, жилища там у лесных опушек, а в дубовых рощах пасутся олени, лиловый лишайник покрывает его скалы, трава зеленая без изъяна растет на его склонах, приятен вид его утесов, где скачут молодые олени и танцует форель;

широки его пашни и тучны его свиньи, приятны его луга – вот рассказ, которому стоит верить, спелые орехи с верхушек его лещин падают на палубу кораблей, проходящих вдоль его берегов.

Как прекрасно там в погожую пору, когда форель приходит в ручьи, когда чайки перекликаются, сидя на белых утесах. Во все времена прекрасно на островах Аранских».

В Уладском цикле единственным сопоставимым стихотворным текстом можно назвать лишь плач-ламентацию любящей женщины по возлюбленному, который осужден на смерть¹⁰⁰.

Таким образом, если Уладский цикл в целом прежде всего героический, то Цикл Финна, или Лейнстерский, носит скорее романтический характер. Текст саги «Разговор стариков», к примеру, пронизан сожалениями о минувших временах, наполнен грустными воспоминаниями о счастливых днях, когда герои фианы были молоды, полны сил и вели вольную жизнь в лесах.

Итак, три главных цикла ирландской эпической традиции можно, как нам кажется, соотнести с тремя классическими типами проявления человеческой личности – мыслью, волей и чувством. Если центральные персонажи Мифологического цикла проявляют в первую очередь мудрость и знание, а Уладского – силу воли и стремление к власти, то отличительной чертой героев повестей о фиане является «человеческое тепло»¹⁰¹.

6

Мы уже говорили о том, что Туата Де Дананн, Племена богини Дану, народ, о котором повествуется в сагах Мифологического цикла, имеет прямые параллели с детьми Дон в валлийских мабиногион. Имена главных персонажей обеих ветвей кельтской эпической традиции соотносимы друг с другом, сюжеты их также демонстрируют большое сходство. Однако следует признать, что король Конхобар и его воины не находят себе прямых параллелей в валлийских повестях, среди которых практически нет сюжетно сопоставимых с сагами Уладского цикла. Надо сказать, что цикл валлийских поэм, приписываемых Лливарху Хену, подобно «Похищению быка из Куальнге» повествует о поединках у брода и битвах на рубежах, главная цель которых – защитить свою страну от нападений врагов. Более того, среда и нормы жизни в этих поэмах, равно как и в панегириках и элегиях, приписываемых Талиесину и Анейрину, совершенно героические. Но прозаический нарратив, который, возможно, обрамлял ранее поэмы Лливарха Старого, в настоящее время утрачен, а элегический тон стихов и тесная их связь с рядом описательных и гномических поэм о природе, в большей степени роднит их с рассказами о фиане, чем с сагами Уладского цикла¹⁰².

Некоторые ученые отмечали сходство между повестями о фиане и романами о короле Артуре и его воинах¹⁰³. В одном из самых ранних памятников, где упоминается король Артур, а именно в «Истории бриттов» Ненния, относящейся примерно к началу IX в.¹⁰⁴, Артур изображается как dux bellorum, «военный вождь» или «предводитель войск», а этот титул, как убедительно доказывает А. Ван Хамель, «является эквивалентом титула rigfeinnid, который носит ирландец Финн»¹⁰⁵. Подобно Финну, король Артур в первую очередь воин, охраняющий свою страну от вражьих набегов. В mirabilia, или «дивах», включенных в эту же книгу, а также в валлийской повести «Кулух и Олуэн», которая, видимо, была составлена раньше других текстов, где упоминается король Артур, он также предстает как охотник на дикого кабана Турх Труида (или Труита)¹⁰⁶. В другом, более позднем тексте эта знаменитая охота начинается в Ирландии, которая уже на треть опустошена кабаном, и затем продолжается в Южном Уэльсе и Корнуолле. Затравить страшного кабана можно, лишь прибегнув к помощи короля Артура, его егерей, его дружины, Мабона сына Модрон¹⁰⁷, Гвина, сына Нуда (в которых Бог на время вселил дух демонов Аннувна, Иного мира), и помощи ряда других благородных людей. Турх Труит, король, превращенный в кабана (по версии этого текста), фигурирует и в ряде древнеирландских повестей. В «Книге захватов Ирландии», где он носит имя Торк Триат, родственное валлийскому, он называется королем кабанов. В одной саге, датируемой началом IX в., упоминается о некоем собрании или ярмарке, носящей название oenach Tuirc Thréith («собрание Торка Триата»), а в «Глоссарии» Кормака это же название интерпретируется как «собрание королевского сына»¹⁰⁸. Интересно, что сразу же после упоминания об этом «собрании» в тексте «Глоссария» помещена большая повесть о Финне, что, видимо, объясняется тем, что у составителя «Глоссария» упоминание о «собрании Торка» вызвало воспоминание о Финне и его воинах¹⁰⁹. Во всяком случае, тема охоты на огромного кабана занимает одно из важнейших мест в сагах этого цикла. Рассказ о большой кабаньей охоте, в которой участвуют все фении Ирландии, образует своего рода прелюдию к повествованию о смерти Финна, судьба Диармайда также связана с гибелью огромного кабана, чьи гигантские размеры, человеческий ум и ядовитая щетина напоминают о Турхе Труите¹¹⁰.

Краткие упоминания о короле Артуре в трудах Ненния и в отдельных ранних валлийских поэмах свидетельствуют о том, что эта фигура была хорошо знакома валлийской героической традиции по крайней мере с начала VIII в., если не раньше. Рассказы о фиане также относятся к наиболее древним в рамках ирландской традиции. В дальнейшем тема короля Артура и его рыцарей становится одной из главных в валлийской словесности: начиная с XII в. артуровская легенда получает широкое развитие за счет привлечения новых персонажей, в той или иной степени мифологических. Сходным образом в Ирландии начиная примерно с XI в. цикл повестей о Финне и его воинах получает широкое распространение в народной среде, причем фольклорные версии этих преданий в значительной степени отличались от «ученых». Точно так же в Британии начала XII столетия, если судить по рукописным источникам, сосуществовали фольклорные и «ученые» версии преданий о короле Артуре, причем первые расценивались авторами последних как «искажения», отклонения от истины¹¹¹. И в Уэльсе, и в Корнуолле, и в Британии той эпохи было распространено поверье, что на самом деле король Артур не умер и вернется освободить свою страну и свой народ от врагов¹¹². В ранних валлийских поэмах и в мабиноги «Кулух и Олуэн» Артур (как и Финн) побеждает ведьм, великанов, волшебных животных и силы Аннувна, тогда как в фольклорных текстах XII в. он сам уже предстает как король подземного мира¹¹³. Точно так же, как герои фианы в «Разговоре стариков» и в поздних фольклорных памятниках, король Артур и его рыцари изображаются в валлийском «Сне Ронабуи»¹¹⁴ и более современном фольклоре как гиганты, резко выделяющиеся своими размерами среди простых людей.

Если повестям о Финне и его воинах, благодаря Макферсону, было суждено второе рождение и широкую известность по всей Европе они получили лишь в период зарождения романтизма в литературе, то артуровские легенды, matiére de Bretagne, легли в основу одного из направлений европейской литературы еще в эпоху позднего Средневековья. Сюжет саги «Преследование Диармайда и Грайне» повторяет сюжет другой, гораздо более известной повести Артуровского цикла – повести о Тристане и Эсиллт. Описание тонкости чувства и прославление куртуазной любви в этой Артуровской повести, кажется, навсегда приковали к себе внимание европейских поэтов и писателей. Как и в повестях о Финне и его воинах, главным местом действия романов о короле Артуре обычно бывают лес, роща, поле или пустыня, куда попадает рыцарь и неожиданно для себя оказывается гостем таинственного владельца этих мест. Однако необходимо отметить, что в отличие от воинов фианы артуровские рыцари, как правило, странствуют в одиночку и верхом. Расхождения, как можно предположить, этим не исчерпываются. Но следует помнить, что сам институт рыцарства, возникший довольно поздно, все же уходит корнями в обряд инициации, в ходе которого юноша-неофит, чтобы получить право на оружие, должен был покинуть свою семью и стать кем-то вроде подручного при воине-профессионале¹¹⁵. Неслучайно исходное значение слова knight в английском языке – «мальчик», «юноша», «оруженосец», которого общины посылали на королевскую службу.

Вопрос о том, в какой именно степени представлен валлийский и, шире, кельтский элемент в артуровской литературе средневековой Европы, до сих пор исследован недостаточно, и сейчас мы не можем сказать с уверенностью, как соотносятся три главные валлийские повести Артуровского цикла, «Дама Источника», «Передур, сын Эвраука» и «Герейнт, сын Эрбина» – и три нарративные поэмы, принадлежащие французскому поэту XII в. Кретьену де Труа¹¹⁶. В настоящей работе мы если и не отказываемся от упоминания названных трех повестей в рамках кельтской традиции, то не пытаемся комментировать ни артуровские тексты, написанные на германских и романских языках, ни валлийские тексты, явно основанные на этих последних, хотя их содержание и связанные с этим тайны, видимо, также восходят к кельтской традиции.

7

Ирландские повести, традиционно относимые к Историческому, или Королевскому, циклу, содержат гораздо меньше магических элементов, чем повести мифологические, они менее насыщены героическим духом, чем саги Уладского цикла, и менее романтичны, чем рассказы о фиане. Хотя все названные качества так или иначе присутствуют в них, ни одно не может быть названо отличительной чертой данной группы повестей. Эти повести не столько о королях, сколько о королевстве как идее, об основании династий, об их смене, о судьбах королевских домов в разных областях Ирландии. Рассказы об отдельных королях, достаточно известных и значительных, таких как, например, Конайре Великий, Конн Ста Битв, Кормак Мак Арт, Ньяль Девять Заложников или Домнал, сын Аэда, будут в дальнейшем проанализированы особо. Пока же мы сосредоточим внимание на повестях, где королевская власть изображается как символическое бракосочетание короля и государства¹¹⁷.

В пору своей юности Ньяль (Девять Заложников) и четыре его единокровных брата – Бриан, Фиахра, Айлиль и Фергус, – получив от кузнеца оружие, отправились на охоту, чтобы испытать его. Заблудившись в лесу, юноши разожгли костер и стали жарить убитую дичь, а Фергуса послали на поиски питьевой воды. Он подошел к колодцу, который стерегла ужасная на вид старуха, и попросил разрешения набрать воды. В ответ старуха сказала, что разрешит сделать это только в обмен на его поцелуй. Юноша отказывается и возвращается к братьям без воды. Остальные братья по очереди отправляются за водой, видят старуху, узнают о ее условии, но только Фиахра соглашается на «легкий поцелуй». За это она обещает ему «часть власти в Таре», что означает, что двое из его потомков (но никто из потомков трех других братьев) будут королями. Затем настает очередь Ньяля. Оказавшись перед тем же выбором, он не только целует старуху, но и делит с нею ложе. Когда он вновь смотрит на нее, он видит, что она превратилась в прекраснейшую женщину. «Кто ты?» – говорит юноша. «О король Тары, – отвечает она, – я – Власть. С этой поры вовеки пребудет власть у тебя и твоего потомства». Затем она отсылает его к братьям, и он не дает им воды до тех пор, пока они не обещают ему вечное старшинство над ними и право поднимать оружие на пядь выше их.

В повести о других пяти братьях, сыновьях короля Даре, Власть также предстает ужасной старухой и превращается в прекрасную даму благодаря соитию с тем, кому назначено стать королем. Этот же мотив встречается в английских и французских романах. Было предсказано, что сын Даре получит верховную власть в Ирландии и что имя его будет Лугайд. Король Даре дал это имя всем пятерым своим сыновьям, но друид сказал ему, что наследником его станет лишь тот, кто поймает золотого оленя, который появится в зале собраний¹¹⁸. Когда это случилось и все бросились ловить оленя, на пятерых братьев и на других присутствующих опустился волшебный туман. Лишь Лугайду Лайгде удалось схватить оленя, и ему же пришлось в дальнейшем разделить ложе со старухой, олицетворяющей Власть.

Взаимоотношения между ирландскими королями и королевской властью часто изображаются как брак, и неслучайно поэтому инаугурационная церемония оформляется как свадебное торжество. Страна – женщина, супруга короля, но до бракосочетания она – старуха или женщина с помутившимся рассудком. После соединения с королем облик ее подобен «алому лишайнику на скалах Лейнсгера, кудри ее как лютики Брегона, а зеленый ее плащ не имеет изъяна»¹¹⁹. В литературе более позднего времени она изображается как куртизанка и сравнивается с римской Аккой Ларентией, кормилицей Ромула и Рема, куртизанкой, наделявшей весь Рим своей прибылью, или с Флорой, которая тоже носит римское имя¹²⁰. Союз между царем и богиней, олицетворяющей власть в стране, был важнейшей частью царского ритуала в древних цивилизациях Ближнего Востока, и сакрализованная проституция принадлежит к тому же ментальному комплексу. Согласно шумерскому гимну II тысячелетия до н. э., брак царя с богиней Инанной, «госпожой дворца», отмечался «в день Нового года – в день важных решений», в спальне храма, специально построенного для богини¹²¹.

Есть свидетельства, что Медб, королева Коннахта, также отчасти была олицетворением Власти. Дочь верховного короля Тары, она, как считается, вышла замуж за короля Конхобара, но «от гордыни» покинула мужа против его желания. После этого она сочеталась браком поочередно с Тинде, сыном Коннры Каса, с Эохайдом Далой и с Айлилем, сыном Мата, причем каждый из них становился королем Коннахта. Кроме них, у нее было много любовников, «поскольку было в ее обычае, чтобы тень одного мужчины падала на другого». Считается, что Эохайд Дала получил титул короля «с согласия Медб при условии, что он станет ее мужем». Ирландская традиция упоминает и о другой Медб – королеве Лейнстера, Медб Летдерг («полукрасная» или «красная с одной стороны»), дочери Конана из Кулы. Она была поочередно женой девяти королей Ирландии, включая отца Конна, его сына Арта и Кормака, сына Арта. «Велика была сила Медб над мужами Ирландии, ибо не мог стать королем Тары тот, чьей супругой она не была». Так, когда умер Арт, «его сын Кормак не мог стать королем Ирландии, пока Медб не соединилась с ним»¹²².

И А. Краппе, и А. К. Кумарасвами соотносят этот персонифицированный образ власти в Ирландии с индийской богиней Шри Лакшми, которая также была «персонификацией царского правления духом Власти и взаимоотношения с которой носят сугубо брачный характер»¹²³. Она – вечная спутница Индры, и в этой ипостаси у нее много имен. Под именем Апала («незащищенная») она добивается благосклонности Индры, принеся ему в дар священную сому, напиток, «которого не пробовал никто из живущих на земле», она приготовила его путем пережевывания составных частей, и Индра «истинно вкусил сому из ее уст»¹²⁴. Здесь мы сталкиваемся с другой функцией этой же богини. Характерно, что имя ирландской королевы Медб соотносится с валлийским meddw («питье») и родственно английскому mead – «мед» (как напиток). Таким образом, она – «пьянящая». Вспомним, что Медб Летдерг была дочерью Конана из Кулы, а в одной древней ирландской поэме говорится, что никто не сможет стать королем Ирландии, «пока не получит он пива из Кулы»¹²⁵. О воде, которую дает Ньялю из волшебного колодца старуха Власть, говорится: «Мягким будет твое питье в королевском роге – хмельной мед, и сладкий мед, и крепкий эль»¹²⁶. В повести, на которой мы еще остановимся подробнее, королю Конну во сне является Власть, и он не ложится с нею, а получает от нее в дар еду и питье под названием dergflaith, что одновременно означает и «красный эль», и «красная власть». Затем она продолжает «подавать» свою «чашу» длинной череде будущих королей, чьи имена называет ее спутник – Луг, сын Этниу. Власть – это и невеста, которая подносит напиток могущества, и сам этот напиток.

8

В этой книге мы не уделяем особого внимания обширному пласту литературы, называемому «жития святых», хотя отдельные святые и фигурируют как самостоятельные персонажи в некоторых сагах Исторического цикла и Цикла фианы. Роль, которую святые играют в этих повестях, да и в самих житиях (ученых, судей, пророков, властителей сил природы и плодородия), во многом сопоставима с ролью дохристианских друидов, хотя последние исполняют при Племенах богини Дану функции «колдовских дел мастеров». Сюжетный фон ирландских житий обнаруживает много общего с эпическими памятниками, но все же содержит элементы, не имеющие параллелей ни в традиции, ни в Библии. Сравнительное изучение житийной литературы в Ирландии, как нам кажется, покажет, что эти тексты в значительно меньшей степени, чем принято считать, обязаны своим рождением монашеским поделкам. Здесь мы ограничимся лишь одной иллюстрацией, взятой из ирландского Жития cв. Молинга¹²⁷.

По окончании послушничества Тайрхелл (который позднее получит имя Молинга) обратился к настоятелю с просьбой разрешить ему собирать в округе милостыню для монастыря. Когда он шел по дороге, неся с собой две котомки, чашу для подаяния и ясеневый посох настоятеля, ему встретился дух зла со своими уродливыми спутниками. Потрясая оружием, дух начал угрожать святому, и между ними начался диалог, в ходе которого каждый хотел устрашить другого. «Я проткну тебя насквозь копьем», – сказал дух. «Силой руки моего настоятеля я снесу тебе голову вот этим посохом», – сказал Тайрхелл. Затем святой обратился к духу зла со следующей просьбой: «Позволь мне совершить три прыжка паломничества к Царю небес и земли и три прыжка безумия, пока смерть не настигла меня». Дух зла соглашается исполнить эту просьбу, и святой совершает свои три прыжка паломничества и три прыжка безумия. «Когда он сделал первый прыжок, то показался духу не больше вороны на вершине холма. Когда он прыгнул во второй раз, то вовсе исчез из виду, и никто не знал, на небеса он отправился или под землю. Однако после третьего прыжка он очутился прямо на церковной ограде. Дух вместе со своими приспешниками кинулся к нему, но святой успел укрыться в церкви. После этого Колланах, священник, признал в нем того, о ком существовало древнее пророчество, и сказал так: «Отныне в память о твоих прыжках ты будешь зваться Молинг из Лухайра» (то ling – букв. «мой прыжок»).

В ирландской традиции св. Молинг фигурирует также как спутник другого знаменитого «прыгуна», безумного Суибне Гелта, который, уйдя в леса, отрастил оперение и мог прыгать с дерева на дерево, с вершины одного холма на вершину другого (ирландский Суибне может быть назван собратом валлийского Мирддина Дикого)¹²⁸. Однако в качестве параллели пересказанному здесь ирландскому преданию можно привлечь не только традиционный валлийский материал, но и спор между Вишну, одним из трех верховных божеств индуизма, и демоном Бали, сыном Вирочаны. Вот интерпретация этого сюжета, представленная в «Рамаяне».

Бали победил Индру, Владыку богов, и наслаждался властью над тремя мирами. Когда Бали совершал жертвоприношение, Индра и другие боги, дрожа от страха, обратились к великому аскету Вишну, предававшемуся умерщвлению плоти и высшему созерцанию в «Обители Совершенного». «Бали, сын Вирочаны, – сказали они, – приносит жертву… Помоги же нам, о Вишну, и на благо всем богам обратись к призрачному образу. Прими облик карлика и с его помощью верни нам наше высшее благополучие». После этого призыва Вишну, приняв облик карлика, приблизился к сыну Вирочаны и спросил у того в дар столько пространства, сколько сможет он отмерить тремя своими шагами. Получив на это согласие, Вишну принял облик гиганта и первым шагом покрыл все небо, вторым – землю, а третий шаг сделал намеренно коротким и оставил Бали во владение подземный мир, власть над всеми тремя мирами он затем передал Индре¹²⁹.

То затруднительное положение, в которое попадают индийские боги и которое имеет безусловную параллель с положением Туата перед Второй битвой при Маг Туиред, не находит соответствия в предании о Молинге. В остальном же в ирландской и индийской повестях наблюдается почти полный параллелизм¹³⁰.

МОЛИНГ

1. Будущий священник, аскет.

2. Собирает подаяние для церкви.

3. Вооружен ясеневым посохом. Это дерево традиционно используется для отпугивания демонов.

4. Спорит с духом зла.

5. Просит три прыжкка и получает согласие.

6. Совершает три чудесных прыжка.

7. За эти прыжки получает имя Молинг.

ВИШНУ

1. Отшельник, аскет, усмиряет плоть, предается созерцанию в уединении.

2. Ситуация та же, что «возникает, когда человек приносит предварительные жертвы».

3. Вооружен молнией – традиционным оружием уничтожения духовных врагов.

4. Спорит с царем демонов.

5. Просит три шага и получает согласие.

6. Совершает три чудесных шага.

7. За эти шаги получает прозвище Трижды Шагнувший.

В Житии св. Молинга этот эпизод можно поставить в один ряд с многочисленными историями, подтверждающими превосходство святости над злом, и, собственно говоря, об этом же говорится в повести о Вишну, по крайней мере, в той ее интерпретации, которая дана в «Рамаяне». Однако Aм Хокар показал, что этот сюжет уходит своими корнями в более глубокую древность. Вот некоторые доказательства, которые он приводит¹³¹. В тексте Шатапатха-брахманы, много более древнем, чем «Рамаяна», этот же сюжет принимает несколько иную форму. Боги (дэва) и демоны (асуры, или антибоги), происходящие от Праджапати, соперничали друг с другом. В результате боги были побеждены, и демоны решили поделить мир между собой. Тогда боги, неся Вишну как жертву впереди себя, приблизились к демонам и попросили у них свою долю. Те с неохотой обещали им столько, «сколько этот Вишну сможет покрыть своим телом». И хотя Вишну предстал в тот момент в облике карлика, боги не почувствовали обиды. «Нам обещано столько, сколько сможет покрыть наша жертва», – сказали они. «Они положили Вишну на землю и, окружив его символами поэтических размеров зажгли огонь к востоку от него и начали петь гимны и поститься. Благодаря этому им удалось захватить весь мир. С тех пор именем веди называют алтарь в храме, и слова “велик, как алтарь” означают “велик, как мир”, ибо с помощью алтаря боги вернули себе весь мир. Желающий овладеть миром побеждает, лишая соперника его доли в жертве».

Во время обряда предварительного жертвоприношения жертвующий выносит жаровню со священным огнем – этот огонь и есть Вишну. Затем он «шагает шагами Вишну», при этом жертвующий становится жертвой и обладает мирами. Эта история, как и сам ритуал, столь же древняя, что и текст «Ригведы». «О Индра-Вишну (жертвующий-жертва), (вот) это удивительно у вас в опьянении сомойвы (всегда) шагали далеко (вперед). Вы сделали воздушное пространство шире, вы распространили просторы, чтобы (мы) жили. <…> Друг Вишну, шагай широко. Все небо – поле для твоих молний. Дай нам убить Вритру, дай нам открыть воды. <…> Высочайший шаг Вишну жертвователя вечно зри как око в небесах. Поэтов веселье бодрое вызывает то, что есть высочайший шаг Вишну»¹³².

Если наш рассказ о св. Молинге, при всей его простоте, соотносим с этими древнеиндийскими мифами, то нет сомнения в прямой связи с ними повести о священном огне, который зажигает св. Давид у Рлин Розин, и о тех ритуальных уловках, которыми его магический противник напрасно пытается ему противостоять¹³³. С этим же соотносим и рассказ о конфликте между св. Патриком и друидами Тары, в ходе которого святому удается превзойти друидов: он первым зажигает священный огонь и побеждает их в магических состязаниях, демонстрируя свою высшую власть над миром света и тьмы, огня и воды¹³⁴. В этом рассказе дохристианские друиды уже олицетворяют силы зла, и поэтому святой узурпирует их прежнюю роль; однако вполне возможно, что мы имеем здесь дело с позднейшей христианской адаптацией древнего предания о споре между друидами и демонами, кому владеть миром. Без привлечения параллельных сюжетов нам не проникнуть к глубинной сути этих повестей, которые могут приблизить нас к постижению тайн кельтских друидов.