Алла Горбунова
Лето

Полная версия

5. Мысли вещей

Сегодня были грозовые тучи, потом выпал град. Мы шли в аптеку, прятались рядом с ней от града под навесом. Потом выглянуло солнце, а град перешёл в мелкий серебряный дождь. Листья уже на удивление большие. В палисадниках целые заросли молодой крапивы, лопухов и одуванчиков. На ухоженной грядке под чьим-то окном в доме у реки – тюльпаны и нарциссы. Пахнет чем-то клейким, весенним, липово-берёзовым.

Егор научился читать. А может, и раньше умел, просто его вчера случайно за этим застали. Буквы-то он знает уже давным-давно. Читает короткие слова, сначала по буквам, потом произносит целое слово.

Егор сказал буле (моей маме, он её так называет): «Я не хочу вырастать. Хочу оставаться маленьким». «Так ты вырастешь или нет?» – спросила буля. «Кажется, вырасту», – грустно признал Егор. Замечает, к чему дело идёт.

Недавно мне явилась покойная Бедя. Я спросила её: «Ну как там – Бог есть?» «Раньше был, – ответила мне Бедя, – а теперь всё равно что и нет». Бедя поведала мне, что с Богом, с той реальностью, которую он собой представляет, произошло что-то страшное. Каким-то образом эта реальность, Бог, разложилась внутри себя, перенесла какую-то страшную деградацию. Что там именно случилось внутри Бога – так не объяснишь, но что-то крайне катастрофическое. Бог как будто углубился в свою бездну, и что-то там произошло такое ужасное, что его разложило, превратило его в ржавчину, плесень, мёртвых червей, хаос, разрушенного Бога, его мёртвую оболочку, поддерживающую странную чудовищную жизнь, из которой исчезли любовь и смысл. Эту страшную, разъеденную какой-то духовной скверной, коррозией, проказой божественную реальность никто не должен видеть, и она укрыта. Бог находится в глубокой пещере. Правит на небе совет лучших ангелов без Бога. А Бог спрятан, и даже говорить о нём избегают. В той пещере, где он спрятан, есть место ещё для кого-то, того, кто хочет быть с Богом, говорить с ним. Но ангелы туда никого не пускают, поставлены ограждения. Но некоторые, кто не забыл Бога и очень любил его, пытаются проникнуть к нему в пещеру, побыть с ним, поговорить с ним, потому что раньше, до того как Бог разложился, быть с ним было самым лучшим, что только вообще может быть. И некоторые говорят, что они любят Бога и в таком состоянии и всё равно хотят быть с ним. Они пытаются проникнуть за ограждение, но советом ангелов это считается преступлением. Ходит версия, что Бог разложился не до конца, что в нём осталось что-то от прежнего Бога и что даже в этом разложившемся состоянии в нём есть бездна, а больше нигде её нет, и ангелы предлагают жить без бездны, а кто на это не согласен – тот хочет проникнуть к Богу, каким бы он ни был, и узнать божественное, узнать бездну. Даже разложившийся Бог ещё может дать туда доступ, хотя это смертельно опасно.

В августе 2017 года мы лежали с Егором в больнице, и мне было очень страшно. В одну из ночей случилась сильнейшая гроза. Я засыпала в грозу. Гроза мне очень помогла – я почувствовала это. Перед сном я ощутила скорость и мерность информации, превышающую мою скорость и мерность её обработки. Так бывает во снах и в поэзии, тогда ты чувствуешь, что на тебя наплывает много всего, но конкретно не можешь ничего поймать за хвост. Я осознала, что нечто подобное происходит, когда идёшь через море снов, переходишь его – и ты видишь очень много всего, но этого слишком много, и ты потом не сможешь ничего пересказать. Так и с ясновидением, поэтому трудно быть ясновидящим: информация приходит, её полно, но тебе её не распаковать – слишком высокая мерность и скорость. Единственный выход – увеличивать насколько возможно мерность и скорость сознания, постоянно над ним работать в этом направлении, а также пытаться чуть замедлять информацию и разглядывать её на доступных тебе мерностях, доверять себе, не гнаться за всей информацией, а схватывать важное – может быть, один образ, но важный. Итак, мне помогла гроза и звук электроприбора (специальной лампы, под которой лежал ребёнок соседки).

Я впала в особое состояние и стала слушать мысли вещей. Я трогала спинку кровати и слушала мысли спинки кровати – то, что происходило у меня в голове, это приходило мне в голову, но принадлежало спинке кровати. Собственно, это были не мысли, это было чистое её внутреннее, рокот, шум, движение, напряжение – что-то, что происходит внутри материи, ничего смыслового, семантического. У вещей неспокойно внутри. Потом я слушала мысли деревянной детской кроватки – и там была другая фактура, слушала мысли чего-то ещё. Это было настоящее путешествие с множеством валентностей свободы. Я летала, я сотворила волшебную палочку из воздуха, а потом кучу волшебных палочек. Волшебной палочкой я превращала разные предметы, а потом с её помощью я превращалась в кошку. Потом полетела вверх, в космос, и, когда я уже была очень высоко, вдруг усомнилась, что могу летать, и упала вниз.

Если дёргать за невидимые линии воздуха, как за резинки, – можно на большой скорости двигаться вперёд.

Все стены – это пена. И вообще все вещи.

В дворницкой стоит помело.

Небо состоит из омерзительной серой массы копошащихся червей.

Однажды мимо моего окна прошёл Последний бог с сачком для бабочек и взял под козырёк.

Моника Беллуччи в 3-м сезоне «Твин Пикса» говорит: «Мы – как тот спящий, который видит сон, а потом живёт внутри сна». И сам 3-й сезон «Твин Пикса» оказывается о выходе из театра (слова Дейла «Встретимся, когда падёт занавес»), пробуждении внутри сна. В финальной серии сезона Дейл Купер входит в сновидение (или посмертное состояние бардо) Лоры Палмер и её пробуждает. Он задаёт вопрос: «Какой сейчас год?» Это тест – проверка реальности, и благодаря этому тесту Лора понимает, что она не может ответить и что она сейчас спит, и она осознаёт себя во сне и кричит, разрушая ткань кошмара. Таким образом, задачей Дейла оказывается – сделать так, чтобы Лора осознала себя в этом сне (возможно, созданном Джуди). Он подводит её к осознанию себя. Подобной проверкой реальности также является неоднократно звучавший в сериале вопрос из чёрного вигвама: «Это будущее или прошлое?» Здесь нет правильного ответа, и не в том дело, будущее или прошлое, – это вопрос для пробуждения.

– Это будущее или прошлое?

…

6. Covid-19

Черёмуховые холода. Два дня как похолодало, и зацвела черёмуха у дома. Появляются свежие, нежные листья на кустах и деревьях. Сегодня мы гуляли по бульвару Новаторов. На нём одуванчики, как в детстве. Непонятно, продолжается режим самоизоляции или нет. Ничего непонятно. Заболевших всё больше. Уже болеют мои знакомые, приятели – люди, которых я лично знаю. Болеют семьями. Но людей на улицах всё больше, и машин на дорогах. Все толкутся, куда-то бегут, некоторые в масках, некоторые нет. Перед выходом из дома Гоша заметил: «Как привычно стало надевать маску, как быстро мы к этому привыкли». У меня чёрная маска, на Гошиной маске изображён космос. Нерабочие дни отменили, но при этом всех обязали выходить на улицу в маске и перчатках. Покупали шторы. Егор сегодня проснулся рано от солнечного света и попросил шторы. Со шторами будет лучше.

Мы шли по улице, и речь почему-то зашла об отношениях с вещами. Я поделилась наблюдением, что у одних людей сознание как бы собирается внутри себя и решает, как ему обращаться с предметами, что ему нужно, а что нет, а у других людей предметы привлекают к себе сознание, и оно в них распыляется, рассеивается, и человек не может этому сопротивляться. Таким людям надо иметь минимум предметов вокруг себя, чтобы они не крали их сознание. Вещи постоянно приглашают тело: съешь меня, возьми меня, потрогай меня, поиграй со мной. Внутри сознания происходит отбор, есть некий селективный механизм, какие приглашения принимать, а какие отвергать. Этот селективный механизм может плохо работать или даже быть сломанным, и тогда вещи делают с человеком всё что захотят.

После прошли подряд дождь, град и снег. Потом вышло солнце, и в воздухе летали мельчайшие, едва видимые глазу искорки воды.

В марте, когда началась вся эта история с коронавирусом, мы находились в Москве. Вернее, в ближнем Подмосковье, в Реутове. Были какие-то очень солнечные и медленные дни, я купила новую косуху, а на следующий день заболела ветрянкой. Когда я выздоровела, начали вводиться ограничительные меры. Площадку во дворе обвязали заградительной ленточкой, но первое время дети там всё равно были, пробирались вместе с родителями под ленточку, потом людей на улицах стало меньше, город начал как будто вымирать. Мы постоянно смотрели новости про коронавирус, несколько раз в день. Было понятно, что происходит нечто небывалое. Мама звонила из Питера и говорила, что в блокаду люди за водой на Неву ходили, прорвёмся как-нибудь. Она делала запасы для выживания на случай голода, отсутствия воды, отключения электричества. Мы не закупались ни гречкой, ни туалетной бумагой, ни масками, ни антисептиками. Маски и антисептики были только в одной аптеке, и их выдавали по одной штуке на руки.

Мы каждый день подолгу ходили гулять, но в безлюдные места, чтобы никого не встретить. Прямо за домом у нас мост через железнодорожные пути, за мостом – субурбия, странный индустриально-захолустный пригородный мир, промзона, коттеджный посёлок, в который превратилась старая деревня Салтыковка, где у многих знакомых когда-то были дачи. Сейчас старые дачи тоже остались, но их немного, больше коттеджей за высокими заборами. Рядом с одним сельским домом на участке меня поразил высокий деревянный крест, на котором были написаны предсмертные слова Гёте: «Больше света!»

Салтыковка – часть Балашихи, но городских домов здесь нет. Есть огромные, напоминающие готическую архитектуру и какие-то графские усадьбы замки нуворишей. Рядом экскаваторы, КАМАЗы, и синяя птица счастья сойка ковыряет клювом щель у чердачного окна какого-то старого дома. Прямо за мостом через железнодорожные пути в жидкой грязи всегда возится жёлтый экскаватор – он часть пейзажа, неотъемлемая деталь этого сектора карты, целей у него никаких нет, он просто ездит туда-сюда, месит грязь. Он просто нарисован здесь и вечно находится в повторяющемся бессмысленном движении. В те дни из шлангов лили какие-то грязевые ручьи, земля то и дело расходилась под ногами, обнажая лужи, полные глины. И как окна в ад – в индустриальном пейзаже отверзались какие-то закрытые бани, бараний шашлык на углях, обнаруживались скрытые маленькие пруды, заброшенные постапокалиптические детские площадки, где и до начала коронавируса годами не бывало ни одного ребёнка, только дикие собаки лежали рядом и грызли кости. Мы выводили Егора гулять на такие площадки в скрытых затишках, невидимых углах мира, лакунах и видели, как какой-то мужчина на велосипеде – возможно, мясник – привозил собакам большие куски сырого мяса.

Мир постепенно вымирал. Погода становилась всё лучше и лучше, а людей на улицах – всё меньше и меньше. Части мира постепенно стирались с карты, исчезали, закрывались. Оставались вывески на ушедших в себя глухих, запертых объектах – в этом было что-то жуткое. Огромный и пустой стоял «Ашан», и от этого было как-то не по себе, потому что он (и шире – торговый комплекс, молл, в котором он находится) был центром нашего района, его сердцем, местом, куда приходят за покупками, за развлечениями, за шумом, радостью, общением, потреблением, жизнью. И опустевший «Ашан» – это означало, что наступил зомби-апокалипсис, не меньше. В нашем дворе почти не было людей, и двадцатипятиэтажные дома нависали над обезлюдевшим миром, как глыбы какого-то нечеловеческого присутствия, огромные скалы с множеством пещер внутри. Закрылись школы, детские сады. Закрылись столовая, кафе, пекарни – места, где мы регулярно бывали. Они тоже исчезли с карты мира. Целые сектора мира стали выпадать, углубляться в себя, их заперли на ключ. Закрылись кинотеатры и парки, и мы перестали ходить на прогулки в городской парк Реутова. Приходило новое, а привычная жизнь удивительно быстро исчезала. Я чувствовала какое-то странное облегчение. До этого у меня была тяжёлая депрессия с постоянным паническим состоянием, мне от неё даже прописывали антипсихотик рисперидон, но я не стала его принимать, просто подняла свой антидепрессант в четыре раза. А когда началась вся эта история с вирусом, мне вдруг стало легче.

Люди покинули улицы, и на них стали выходить существа из снов. Индюк и лошадь, панголин, старик – летучая мышь. Каждый день приходили вести, что города мира захватывают животные. Шакалы в Израиле подошли к домам, Лондон захватили лисы, в каналах Венеции появились ры-бы, лебеди и дельфины, на улицы Милана вышли зайцы. Пустоты заполнялись невероятно быстро. Оказалось, что эпоха людей, человеческий мир – это был только сон Геи. Земля призывала бродить по ней сквозь века, видеть и разделять её сны, помнить о Золотом веке, чувствовать её колебания, циклы, ритмы, смену её сновидений, время ледников, время древних и ритмы движения ледников и переселения народов. Поэзия ледников и земных плит, поэзия древних народов, странные песни, в которых уже не разобрать слов. И будущие, не сложенные ещё песни, которые когда-нибудь сложат о нас после череды катастроф, когда наши кости будут лежать вместе с костями древних и реки будут течь по-другому.

Я хотела уехать из Москвы в Петербург. Казалось, что со дня на день Москву могут закрыть. К тому же встречать апокалипсис хочется дома, в родных стенах, с любимыми людьми. Мы рисковали остаться в закрытой Москве на неопределённо долгое время. А в Москве у нас никого нет, если бы мы с Гошей заболели и попали в больницу – непонятно было бы, что делать с ребёнком, его не с кем было бы оставить. Если бы Гоша заболел – я бы осталась вообще одна. В Петербурге же эпидемиологическая обстановка была лучше, и есть родственники и близкие друзья, и была надежда на лето уехать на дачу. На поезде ехать уже было опасно, и нас планировал забрать и отвезти в Петербург на своей машине сослуживец Гошиной мамы, который по работе собирался из Москвы в Санкт-Петербург. Но поездка отменилась, он заболел. Тогда я написала осторожное письмо Диме Григорьеву с просьбой подумать, не мог ли бы он нас забрать. На следующее утро Дима позвонил мне и сообщил, что выезжает. Это была целая операция по эвакуации нас из Москвы. Дима выехал утром, ехал по скоростной трассе, но приехал всё равно уже к вечеру. Мы вырвались из Москвы, опасались, не будет ли каких-то препятствий, кордонов. К тому моменту уже ввели режим всеобщей самоизоляции. На автозаправке девушка с безумными глазами умоляла купить у неё что-нибудь, чтобы хватило на бензин до Красногорска. Открывала сумку, показывала пудреницу, помады. Дорога была как мыло, машину вело, падал снег. В забрызганном лобовом стекле то выныривал, то опускался за деревья растущий, сырный, огромный жёлтый месяц. Машина ревела и тряслась, будто вот-вот разлетится на куски. Это был глушитель. Мы боялись – подшипник. Из-за рёва мы не слышали друг друга. Громко включали музыку. Чтобы Дима не уснул за рулём, мы играли в слова. На заправке купили сникерсы и напитки, обрызгали упаковки антисептиком, перед тем как открыть. Ночная трасса была пустой, только редкие фуры, как какие-то громоздкие животные, двигались неторопливо, неся тяжесть своего тела, своего груза. На площадках для отдыха другие фуры спали в темноте. Мы не успели вовремя заправиться, и загорелась лампочка – может кончиться бензин. Было непонятно, дотянем ли до ближайшей заправки. Казалось, мы вечно будем ехать в этой движущейся капсуле в промежуточном тёмном пространстве между запертыми городами. Было ничего не понятно, на телефон приходили какие-то мутные новости, что якобы Ленобласть закрывают, что могут не пустить. Было непонятно даже, встанет ли завтра солнце. Ещё час, ещё два, ещё три. Наконец вдали за тусклыми полями показались огни. Мы въехали в город. Мы вернулись домой.

7. Визионерский секс

Я часто попадала в сон через созерцание картинок перед глазами. В темноте мелькали разные образы, прекрасные женские лица, полусветом чуть выступающие из тьмы, похожие на урезанные луны. Самым долгим было видение множества птиц в каком-то прекрасном зелёном месте. Птицы самых разных видов заполняли в этом месте всю землю. Как-то раз после хорошей укурки мы с другом занимались сексом, и каждое его прикосновение к моему телу вызывало перед моими глазами каскады образов, видений. Он меня ласкал, а я лежала с закрытыми глазами и рассказывала ему, что вижу. Изменение ритма ласк – и видения меняются, а теперь попробуй вот здесь, о, здесь такое показывают! Это был захватывающий визионерский секс. Каждое прикосновение – новое видение. Хотя мой друг всегда говорил мне, что мне не нужны вещества, у меня и так расширенное сознание. Я тоже так считаю и всегда считала. Но после той укурки, действительно очень интенсивной, видеть «мультики» стало вообще необыкновенно легко. Видимо, имела место какая-то интоксикация, и я после неё долго видела мультики, лишь только закрывала глаза. И даже с открытыми глазами – шла по улице и видела одновременно и окружающий мир, и мультики в своей голове. Я и сейчас так могу, но всё-таки это стало сложнее.

У меня был специальный деревянный молоточек для простукивания разных частей тела. Смысл этого простукивания был в активации памяти, скрытой в теле. Во время простукивания нужно было прислушиваться к себе и пытаться уловить неуловимое, ускользающее – всплывание каких-то мимолётных фрагментов скрытой памяти, находящейся в мышцах, коже, костях, жировых отложениях. Какие-то смутные сгустки ощущений освобождались от этого простукивания, выходили наружу.

Войти туда можно и через дверь. Как-то раз перед сном я стала представлять коридор и три двери, я выбрала левую. Но я не засыпала, и всё это было бесполезно. Я визуализировала коридор с каменным полом и факелами на стенах, тяжёлую деревянную дверь с металлическими скрепами и кольцом, за которое она открывается. Визуализировала себя, сидящую перед дверью, и стала ждать, когда я действительно буду засыпать. Я не держала эти образы в голове всё время, я просто знала, что, когда я стану засыпать, я должна войти в дверь. Я думала о чём-то или ни о чём не думала, я не знаю, но через какое-то время я, как обычно, стала засыпать. И в момент, когда я поняла, что засыпаю (я узнала его по приятной расслабленности, изменению хода мыслей, по всем признакам предсонного состояния), я открыла дверь и вошла. Не могу сказать, чтобы в тот момент я визуально воспринимала детали двери. Для меня это просто была дверь, в которую я вошла. И я в неё действительно вошла. Это была не визуализация и не сон. Момент входа был сильным толчком. Он сопровождался резким изменением в моём состоянии. Это было какое-то содрогание, перепад, переход. После прохода в дверь я стала слышать один звук. Возможно, этот звук и вызвал у меня это состояние. Это были короткие повторяющиеся звуки, как бы одна и та же странная нота, словно издаваемая каким-то непонятным музыкальным инструментом и чем-то мне напомнившая уханье совы или какой-то неведомой ночной птицы. Эта странная повторяющаяся музыка очень сильно на меня воздействовала, она меня просто захватывала и вызвала какое-то особенное «магическое» состояние. И с каждым повтором этой ноты моё «магическое» состояние становилось всё сильней и сильней, я всё глубже и глубже в него впадала. Я провалилась в сны, но и во снах я слышала этот звук. Потом я проснулась, лежала в кровати, и этот звук продолжался. Я встала и сходила в туалет, подошла к окну, отдёрнула шторы. На улице был сильный ветер, но ничего, что могло бы издавать этот звук, я не заметила. После всех этих действий моё восприятие, видимо, вернулось к обыкновенному. Звуки пропали.

Некоторые из сюжетов снов я записывала как художественные произведения – не то притчи, не то стихотворения в прозе.

Майя

загадка одного из древних владык майя выбита в камне на статуе чудовищного божества в руинах древнего города: мы – брат и сестра, смотрящие сны в солнечном городе майя, мы сходили вниз, ниже норы опоссума, мы сходили к подземным богам, но боги забрали мою сестру в страну, где рождаются сны, она была моей первой любимой женой, я правил этим городом тысячи лет назад, – написано на каменной статуе в городе майя, – но если чудовищный бог с именем, которое не изречь, пожрёт чьи сны и слова, то есть чью душу, тот ходит, ест и спит, но остаётся мёртв. я пошёл в темноту искать сестру, видел поле, засеянное черепами, и в каждом была змея и шипела мне «отступись», видел лес из человечьих костей, и за каждым костяным деревом скрывалось по ягуару, и шипели мне «отступись», но я пошёл и пришёл в пещеры, где мерцающие камни разливают тусклую голубизну, и нетопыри и скорпионы пещеры говорили мне «отступись», и я пришёл к богам: боги, отдайте мою сестру. и сказали боги, что надо мне подождать: чудовищный бог с именем, которое не изречь, должен пожрать сны её и слова, после она может идти со мной. но я нашёл её, засунул руку в неё по локоть, достал сияющий угль и проглотил его – это были сны её и слова. я проснулся во дворце своём, и сестра моя была со мной, мы, брат и сестра, смотрящие сны в солнечном городе майя, но правда ли – что я и есть чудовищный бог с именем, которое не изречь, пожирающий сны и слова, которому обещана была сестра моя и досталась?

Близнецы

отец и его сыновья жили на катере среди воды. приблизились к ним воины царя деревянного острова среди воды. и один из сыновей старика пошёл с ними воевать: день и ночь воевал он у деревянного острова с царём деревянного острова и забыл отца своего и братьев, год за годом сражался он в воде по колено, по пояс, по грудь, когда воины царя деревянного острова его оттесняли дальше в воду. деревянный меч его сгнил, но сгнил и меч царя деревянного острова, устали воины царя или погибли, а царь деревянного острова и сын старика дрались друг с другом врукопашную на мелководье в мокрых рубахах, и не осталось сил ни у того, ни у другого, роняли они друг друга в воду, пьянели от крови друг друга, пачкались в песке, а на все края горизонта была вода, и едва заметен вдали был катер старика, дрались они год за годом, проголодавшись, заглатывали мелкую живую рыбёшку. и царь деревянного острова отрубил сыну старика мизинец и съел его, а сын старика выдавил у царя деревянного острова глаз и выпил его. когда сын старика ушёл воевать, он был ещё ребёнком, – так он и вырос, не видя ничего, кроме царя деревянного острова, воды, альбиносов и бакланов. но вот царь деревянного острова ударил его по голове старым веслом, и сын старика потерял сознание, а когда очнулся, увидел братьев своих, приплывших за ним на лодке. и они отвезли его на катер к старику, но сын старика ушёл от них, и они не могли его удержать. отец и братья его уничтожили лодку, чтоб он не мог уплыть, но он пошёл ногами по дну и вернулся к царю деревянного острова, потому что полюбил его, и царь деревянного острова полюбил его, и они легли, вложив руку в руку и уста в уста, и вода качала деревянный остров, как сумку в животе кенгуру, как отданную во владение дерущимся близнецам материнскую матку, где жили они и умерли в один день. и они были ещё слишком мало похожи на детей, какие-то сгустки. потом вода выкинула их на берег.

Города

города других планет, города астрала, со всем зодиаком и геральдическими животными, города, совмещающие в себе москву, петербург, севастополь, приснившиеся города, их реки, троллейбусы, метрополитены, серебристые трубы, модели самолётов, навесные балконы, окружённые зеленью, осенние листья на газонах, свежевымытый асфальт, кабачки с эстрадой, окна высоких этажей, из которых я спрыгиваю вниз и не разбиваюсь, аллеи с одуряющими белыми цветами, над которыми я скольжу, не касаясь земли ногами, дворцовые комплексы, зимний рынок, знакомые районы и улицы, которые выводят к морю, хотя никогда туда не вели, учитель-китаец, танцы девушек в русских костюмах на чёрно-белой плёнке под народную песенку на немецком языке, заснеженная набережная, напоминающая петрозаводск, бетонные стены, заводские постройки, библиотека с книгами, от каждой из которых испытываешь удар током и на табло загорается надпись «теперь умри», города, сочетающие старинное и футуристическое, строгие формы ренессанса и инопланетно-футуристический антураж, сюрреалистические пейзажи, амфитеатр, полный белых обезьян с зелёными мордами, странный мир, где с неба постоянно бьют разряды, и они попадают в человека, если не встать от него с двух сторон на равном расстоянии, если же от него встают с двух сторон, как надо, разряды превращаются в глыбы льда и катятся в направлении него, но чуть-чуть не докатываются. На горе же там находится игрушечный чёрный бор, утыканный маленькими игрушечными деревцами и с разными игрушечными странностями внутри: кострами, лагерями, цветными светящимися камушками. Из дерева и грязи я слепила лошадь, но она превратилась в исчадие зла в женском облике с металлическим цилиндром вместо головы. Из двух прекрасных блондинок одна была преступником, а другая полицейским, первая же превращалась в берсерка, если на неё попадала хотя бы капля воды. В жизни милейшая и скромная красавица, попав под дождь, она зашипела и запрыгнула на крышу. – Зелёный мох на мокром камне, на самом краю берега стоит Наташа, сливаясь с девушкой на гравюре, и непонятно, камень это или серо-зелёное платье. Заброшенный еловый городок, всюду ели, старые, с пожелтевшими иглами, стволы елей вписаны в декоративную постройку домов. В странном многоуровневом доме-мире, состоящем из лесов и балок, я искала огромную серую кошку-рысь из моих снов, чтобы она помогла мне вспомнить то, что забыто. Цыганка на лестнице сказала мне «спроси о чём хочешь». Я спросила её про большую кошку и как мне вспомнить то, что забыто, но она ответила мне про прекрасные сказки, которые будут рассказаны, и превратилась в тряпичную куклу-цыганку. – Апокалипсис – нарастающий гул, прозрачная субстанция приняла форму маленького вихря, в полумраке и ужасе нарастает восторг разрыва сил, державших мир, восстаёт древняя магия, детские сны, и теперь никогда не будет скучно. Лица на небе и нечто, подобное птицам, – носящиеся повсюду тени. Гипнотизирующие существа охотятся на людей, которые укрываются в железном бункере. Мы вместе с Д. трахаем детдомовскую девушку. Девушка с воем катается по полу. Новый заговор врачей: теперь они заставляют людей лысеть. Некое божество явилось мне в облике коровы, мы очень любили друг друга, она каталась по траве и выгибалась, а я ласкала её. Мой возлюбленный – художник, он рисует обнажённую кореянку и спит с ней. На даче в красном особняке живёт ведьма, днём она играет роль мягкой пожилой женщины, вечером она становится молодой, злой и резкой, вечером у неё распущенные волосы цвета сизого дыма. Она режет время пополам, и никто не может разбудить меня, они бьют меня по щекам, но ничего не получается, ваша скорая не успеет. Я вижу тебя, любимый мой, в светлой комнате, твои волосы собраны в хвост, я в тонкой жёлтой сорочке, подаренной твоей матерью, мы сидим в свежей чистой постели друг напротив друга, обнимаем друг друга, ты мне улыбаешься, и какое страдание знать, что это я собрала твой образ из своей расщеплённой памяти. Я с трудом приоткрываю глаза, чтобы увидеть твоё лицо, надо мной склонённое. Моя детская комната, за окном темно, и Ленинский горит многочисленными огнями. – Я натыкаюсь на невидимые предметы, иду в зоопарк смо-треть на единорога. Любимые тела превращаются в длинные цепочки чего-то сосискообразного. Я нахожусь в сказочно-фэнтезийном мире, словно бы внутри компьютерной игры с 3D-графикой, в его ландшафтах и интерьерах видится нечто искусственное. Всех моих персонажей убивают. Помню девочку, гуляющую по холмам невдалеке от усадьбы, где она работала няней, и призрак мальчика, преследующий её, и пластмассовые и стеклянные цветы. Призрак мальчика сделал так, что река подёрнулась слоем тонкого льда. Из проруби появилась рука мальчика, и он увлёк девочку на дно, и она билась головой об лёд, но под водой увидела те же холмы и хозяев усадьбы, или то были подводные духи с пластмассовыми и стеклянными цветами.