Алла Добрая
МОЛЧАНИЕ
– Вы присутствовали при его смерти? – спросил Иван, игнорируя вопрос.
– Эдуарда Валентиновича? Да, я в это время в доме была, – кивнула Лидия Ивановна. – Он прямо в саду и помер. Как сейчас помню, они пообедали, потом пошли на пляж, вернулись, в саду на качели присели, и вдруг слышу, Эма кричит «Скорую!».
Лидия Ивановна снова перекрестилась.
– Болен был, – перешла она на шепот, – четвертая стадия.
– Лидия Ивановна, как вы считаете, что могло послужить причиной не вполне адекватному состоянию Макеева накануне исчезновения? – спросил Иван.
– Это в смысле, что выпил? – уточнила Лидия Ивановна.
– Да.
– Не могу сказать. Страшенный зверь этот алкоголизм, многих сгубил.
Лидия Ивановна коснулась платочком носа и снова сложила руки на коленях.
– Да, жили душевно, – повторила она. – Много путешествовали. После свадьбы на два месяца улетели, в эти … с пальмами, слово на «панаму» похоже. Там еще Америка рядом.
– Багамы? – подсказал Иван.
– Да-да, они. Ох, как же они интересно рассказывали, когда вернулись, – восхищалась женщина. – Совсем другой мир. Они еще много где побывали и всегда вместе, всегда неразлучно.
Она взглянула на мужчин и категорично провела ладонью в воздухе.
– Так что нет, ничего плохого не скажу. Жили душевно, никогда не ссорились. Я же здесь постоянно, я бы точно заметила.
***
Полтора года назад.
В Москве стояла аномальная жара. Утки на городских прудах с раннего утра уходили в тень. Остатки асфальта, не покрытого плиткой, плавились, выделяя знакомый с детства запах битума. Изнывающие от духоты горожане отключали домашние кондиционеры лишь на ночь, пытаясь хоть немного насладиться живой прохладой. Но в открытые окна, нарушая границы, мгновенно влетали чужие запахи и звуки.
Так и сегодня, Эма проснулась в шесть утра не по своей воле. Из открытого окна соседней квартиры отчаянно заголосил будильник, и следом понеслось:
«Вдох глубокий, руки шире,
Не спешите, три-четыре!».
Эту песню Высоцкого знал наизусть весь дом, от старых до малых – тех, кто и понятия не имел об авторе. Пожилая пара – бывшие советские спортсмены – избавляла соседей от оглушительного звона будильника и бодрой песни лишь на время дачного сезона. В этом году по непонятным причинам они не торопились с выездом за город.
Эма купила эту квартиру в центре, в одноподъездном доме в надежде на, пусть и относительную, но тишину. Но сталинки, не пропуская звуки сквозь толстые перекрытия, при открытых окнах не справлялись с децибелами от колонок, живущих на подоконнике.
«Очень вырос в целом мире
Гриппа вирус – три-четыре!
Ширится, растёт заболевание…».
Эма резко перевернулась на другой бок и прижала к уху вторую подушку. Но через вспененный латекс продолжали доноситься слова:
«Если вы уже устали —
Сели-встали, сели-встали.
Не страшны вам Арктика с Антарктикой —
Главный академик Иоффе
Доказал: коньяк и кофе
Вам заменит спорта профилактика…»
Прослушав до конца совет академика Абрама Иоффе, Эма на ощупь отыскала в постели карандаш и, сев, скрепила им волосы. Со стороны окна женским голосом донеслось уверенное и бодрое: «Замечательно, дорогой! А теперь, водные процедуры!»
Неспешно поднявшись с кровати, Эма прошла по скрипучему паркету, изрезанному первыми лучами солнца на балкон. Три квадрата плиточного пола были плотно заставлены горшечными цветами. С приходом весны, в больших глиняных горшках из квартиры на балкон переехал важный синьор лимон, пышный куст жасмина, эвкалипт и нежная гардения, имеющая крайне плохую репутацию по разведению в домашних условиях.
Цветы достались Эме от прежней хозяйки квартиры – Изольды Марковны Берштейн, которая на восьмидесятом году жизни, после смерти мужа приняла для себя сложное решение переехать к сестрам на историческую родину. Изольда Марковна оставила Эме инструкцию по уходу за цветами на семи плотно исписанных страницах и слезно попросила не загубить «питомцев». Эма кивала, обещая ухаживать за цветами достойно, но если бы не помощница по дому, которую рекомендовала сама Изольда Марковна, у нее вряд ли бы выжил даже мелкий сорняк.
Присев на высокий балконный порожек, Эма прикрыла глаза и сделала глубокий вдох. От цветочных ароматов защипало в носу, и она громко чихнула. Рядом послышался легкий шорох, и на перила соседнего балкона ловко запрыгнула рыжая кошка. Устроившись, она принялась вылизывать пушистые лапы, изредка бросая на Эму высокомерные взгляды.
– Как дела, рыжая?
«Сама такая», – промелькнуло в кошачьих глазах.
Зевнув, Эма сладко потянулась и отправилась делать кофе. Зарядив машину на двойной американо, она слушала звук перемалывающихся зерен и размышляла: «Проснуться бы сейчас в собственном доме, вдали от городского шума, выйти в сад, пройти босыми ногами по влажной траве…».
Кофемашина запищала, сообщив о выполненной работе.
«… посидеть с чашкой кофе на качелях в углу тенистого сада, послушать задорное пение пташек. Протянув руку к кусту, сорвать спелую ягодку и долго смаковать ее вкус. Кошка будете тереться о ногу, мурлыча себе под нос…».
Эма тряхнула головой. Карандаш выскочил из волос и упал на плитку, сломав графитовый кончик.
«Стоп. Какая еще кошка. У меня нет животных. Еще немного и начну думать о детях, которые с визгом выбегают в сад и муже, которому готовлю на завтрак омлет и крепкий кофе без молока и сахара».
Эма подняла карандаш и коснулась пальцем острого краешка.
«Какая глупость, – подумала Эма. – Может, он вообще не пьет кофе».
Она нахмурила брови. Подобные размышления Эма себе запрещала, как новоиспеченный вегетарианец при виде ранее любимой копченой колбасы мысленно произносит «чур меня».
Но эти мысли, как бесполезные вещи, наспех завернутые в газетку и брошенные на верхнюю полку, в неподходящий момент нагло прорывали бумагу, высовывали острые носы и начинали складываться в блестящие картинки счастливой жизни – другой, не одинокой Эмы.
«Осознанное одиночество – не редкий выбор современных людей, – успокаивал психолог Кирилл Львович Серебряков и следом давал надежду: – Но если вы не исключаете для себя традиционный вариант с мужем, детьми и пресловутыми пирогами по выходным, то над этим надо потрудиться. Любовь и брак это такая же работа, отнимающая много сил и времени, а значит, к этому надо быть сознательно готовым».
Эме казалось, что она всегда была готова к браку и детям. Но с началом большой литературной карьеры, она поняла, что в ее жизни неизбежны периоды временных переходов в мир, где места нет никому, кроме персонажей. Иногда наступали дни, когда работа над книгой внезапно останавливалась, а мысли и слова, словно подсыхая, рассыпались. Тогда Эма вынужденно выползала из привычного мирка и ее незаметно, но верно накрывала депрессия. И Кирилл Львович узнавал об этом первым.
Он промывал ее душевные раны со всей жестокостью и цинизмом, на которые способны доктора. Сеансы с психологом напоминали профессиональную чистку зубов. Душа, как задетая десна ныла, но очищалась. Проходило время, и она вновь обрастала налетом из обид и болей прошлого. Камни, один крупнее другого врастали незаметно, и убрать их мог только Кирилл Львович.
Эма познакомилась с ним через телефон доверия еще в Петербурге, пытаясь помочь маме после тяжелого развода. Ирина Эдуардовна отказалась, а Эма попробовала и зацепилась. Тогда его сеансы стоили недорого, и Эма обращалась за помощью всякий раз, когда подступало душевное удушье. Уже в Москве, когда рана, нанесенная Германом, невыносимо ныла, когда одиночество хватало за горло, а слезы текли, казалось без видимой причины, она отправляла доктору сообщение с запросом и спустя время начинала дышать спокойно.
На первом сеансе она представилась Еленой и попросила без видео, что сильно пригодилось позже, когда нахлынула популярность. Лишь однажды Эме показалось, что доктор догадывается, кто находится по ту сторону экрана. На одном из сеансов, он произнес фразу: «В жизни приходится за все платить. Одним – отсутствием карьеры за личное счастье, другим – одиночеством за уникальный талант».
Эма привыкла к одиночеству, как привыкают к небольшому физическому дефекту, которого сначала стесняешься, а потом перестаешь замечать. Доктор учил любить себя по умолчанию, без обязательств и помог избавиться от бесконечных мыслей о Германе. Не зная подробностей, Кирилл Львович, понял, что некий человек забрал что-то очень важное, что мучит Эму.
«Никто не способен украсть у вас то, что вы сможете повторить. А если не можете – значит, это не то, о чем стоит жалеть», – говорил он и однажды, как по щелчку, память словно очистилась, перезагрузилась и появились силы для нового романа, открывшего дверь в новую жизнь.
С тех пор количество сеансов с доктором заметно сократилось, и на них Эма обсуждала в основном отношения с мамой. И снова Кирилл Львович весьма доходчиво объяснял, откуда растут ноги у тревожности и чувства вины перед манипулятором. Значения произносимых доктором слов депривация и сепарация Эма выучила наизусть, но несмотря на знания и грамотные подводки к разрыву токсичных отношений, она сознательно терпела мамин характер, считая, что близкими людьми нельзя разбрасываться.
После спешного отъезда из Питера, Эма по предложению Глеба возглавила отдел рекламы в его издательстве. Прежний руководитель ушла в декрет, и осталась менеджер Яна Леонова. Если бы в тот момент Эма была в состоянии думать о чем-то, кроме своей боли, она бы заметила, как изменилось лицо девушки, когда Глеб объявил о новом назначении. Проработала Эма в этой должности несколько месяцев, а с Яной подружилась надолго. Эме нравилась ее образованность и ненавязчивость. Они вместе ходили в кино и на выставки, любили один сорт мороженого и обе посвящали максимум времени миру литературы.
Глеб в итоге назначил Яну руководителем, сократив остальные должности отдела и по факту, возложив работу на нее одну. Яна занималась всем – от разработки маркетинговых планов до их воплощения, включая личное продвижение книг ведущего автора – Эмы Майн. Яна сама вела ее соцсети, поддерживая эффект присутствия на время создания нового романа, когда по требованию Эмы включалось правило тишины: никаких интервью, встреч с журналистами, презентаций. И только Ирина Эдуардовна активно пренебрегала этим правилом, считая, что имеет право общаться с дочерью в любое время.
Мобильный заиграл «Полет шмеля» и на дисплее высветилось «Мама».
– Эма, ты в курсе, что у Саши родился второй мальчик! – надавив на слово «второй» воскликнула Ирина Эдуардовна.
– Привет, мам. Да, Глеб говорил. Как быстро пролетело время.
– Время вообще летит очень быстро, Эмилия. И мне вот очень интересно, когда же я стану бабушкой? Часики тикают.
– Мама, остановись.
– Что я говорю, какие часики! Куранты бьют, а ты не слышишь!
– Мам, ты в себе?
– Может, обойдемся без хамства? – повысила голос мать.
– Ты сама подумай, от кого я тебе рожу?
– Например, от Глеба! – не унималась Ирина Эдуардовна. – Вы так хорошо дружили в детстве. Ты вспомни, как вы всегда играли вместе, даже в куклы. Почему бы вам и сейчас…
– С возрастом, мама, – перебила Эма, – мы стали играть в разные игры, и каждый – в свои куклы. Я не в его вкусе, пора бы уже понять.
– А ты похудей и станешь в его, – бодро парировала мать.
– Сейчас тебе точно лучше остановиться, – предостерегла Эма.
– Глеб – великолепная партия, – упрямо продолжала Ирина Эдуардовна.
– Партия. Мама, в каком веке ты живешь?
– Устои и правила во все времена одинаковы. Глеб на самом деле великолепная партия, и я не понимаю, чего ты упрямишься.
– Мама, я тебя умоляю! Почему ты слышишь только себя?!
– Не кричи, у меня абсолютный слух.
– Так услышь им меня! – снова повысила тон Эма.
Она отложила телефон, сделала несколько вдохов-выдохов и с трудом заставила себя продолжить.
– Ты в прошлый раз говорила, что у тебя слабость. Как сейчас себя чувствуешь? – сменила тему Эма.
– Ха! Вспомнила разговор недельной давности. Нормально у меня все, проколола курс витаминов, пропила бады и бегаю, как новенькая. Тебе бы тоже не мешало.
Не желая продолжать и тему бадов, Эма решила, что пора завершать очередной неприятный разговор.
– Ладно, мам, мне надо садиться за…
– Кстати, ты слышала, маткапитал снова подняли? – сообщила Ирина Эдуардовна.
– Нет, – ответила Эма, чувствуя, как дыхание учащается, вытягивая из легких воздух.
– Столько затрат государство несет, а ситуация никак не улучшается, – охая продолжала размышлять Ирина Эдуардовна.
– Ты за государство не переживай, оно сэкономит на другом. На твоей пенсии, к примеру, – заметила Эма.
– Кстати, про пенсии. Вчера по первому сказали, что некий депутат выдвинул инициативное предложение, суть которого в том, что дети должны обеспечивать неработающих родителей.
– Считай, что мы его инициативу уже внедрили, – сказала Эма.
– Не спорю, в этом плане ты у меня молодец. И я это очень ценю. Всем бы такую дочь, которая несколько раз в год отправляет мать на отдых на лучшие курорты. Мне все завидуют, – довольным тоном произнесла Ирина Эдуардовна. – У нас, кстати, опять дожди зарядили. Ты права, неплохо бы сейчас съездить на море, сменить картинку.
«В этом плане я молодец, так значит. Мама, мама, когда ты научишься принимать меня во всех планах. Ты даже не представляешь, как мне все это надоело. Так сильно, что хочется удалить твой номер раз и навсегда», – подумала Эма, ощутив привычный укол вины.
Она задержала дыхание и через несколько секунд почувствовала, как воздух снова заполняет легкие.
– Если хочешь, можем куда-нибудь съездить, – выдавила из себя Эма.
– Как здорово! – воскликнула Ирина Эдуардовна.
– Только ненадолго. У меня сроки горят, а финал никак не идет.
– Как здорово! – повторила Ирина Эдуардовна, не обращая внимания на фразу о финале. – Слушай, а давай на Занзибар? А? Добрый доктор Айболит, он под деревом сидит, – пропела она. – Помнишь, как ты эту сказку любила в детстве?
Эма поставила телефон на громкую связь и открыла ноутбук.
– Мам, я сейчас на сайте бронирования билетов. В Танзанию лететь десять часов. Может что-то поближе?
– Ты платишь, тебе выбирать, – обиженно произнесла мать.
– Что скажешь о круизе по Европе?
– Можно и круиз, – равнодушно согласилась Ирина Эдуардовна.
– Давай так, неделю на размышления и в субботу созвонимся, – предложила Эма.
– Ладно, – пробурчала мать и, не прощаясь, положила трубку.
Ирина Эдуардовна редко чувствовала границу допустимого в общении с дочерью, считая, что материнская забота и внимание покрывают издержки вмешательства в личную жизнь и еще была абсолютно одержима желанием выдать дочь замуж любой ценой.
Мужем Эмы Ирина Эдуардовна больше всего желала видеть Глеба – такого милого, родного и, как казалось ей, вполне предсказуемого. С ним Эме будет легко и спокойно, искренне считала Ирина Эдуардовна.
Но вот незадача, кроме дружеских чувств ее дочь и Глеба Бабицкого ничего не связывало, но Ирина Эдуардовна продолжала неустанно работать в этом направлении.
«Валюш, Эме скоро тридцать пять, а ни детей, ни плетей, – делилась она с мамой Глеба. – Я не я буду, если не выдам ее замуж в этом году. Ты вот мне скажи, у Глеба сейчас есть кто-нибудь?».
Валентина Бабицкая тоже мечтала о свадьбе сына. «Александра уже второго родила, а у этого один бизнес на уме, – жаловалась она в ответ, – вот бы нам свести их».
После разговора с Эмой, Ирина Эдуардовна набрала Глеба.
– Глебушка, здравствуй, дорогой!
– Здравствуйте, дорогая Ирина Эдуардовна. Безмерно рад слышать ваш голос. Как поживаете?
– Все хорошо. Как твои дела?
– Тоже все хорошо, спасибо.
– Глебушка, мы с Эмилией планируем отправиться в небольшое путешествие. Ты не составишь нам компанию?
– Я бы с удовольствием, Ирина Эдуардовна, но дела не отпускают. Никуда от них не деться. А вот то, что Эма решила сменить обстановку я очень приветствую. Последнее время она совсем загрустила.
– Да? Не заметила.
– Уверяю вас. У нее финал новой книги не идет, а сроки горят. Будет классно, если она развеется, сменит картинку. А еще лучше, если влюбится.
– Влюбится…, – растерянно повторила Ирина Эдуардовна.
– Конечно. Это же свежие эмоции, они отлично заряжают на вдохновение, дают новый импульс.
Ирина Эдуардовна огорченно вздохнула, поняв бесперспективность своих надежд на «детей и плетей» от Глебушки Бабицкого. Но состоявшееся вскоре путешествие и новое знакомство на самом деле добавило Эме эмоций и вдохновения, а Ирине Эдуардовне – надежд.
В круизе они познакомились с легендарным Эдуардом Мурашовым. Бывший российский миллиардер, попав в черные списки родной страны и растеряв часть активов, был вынужден иммигрировать в Великобританию. Но европейский бизнес у Мурашова оставался стабильно доходным, и список богатых русских он не покинул. В отличие от многих соотечественников, перебравшихся в Туманный Альбион, он быстро понял – для англичан казаться круче всех не модно и не ценно. К этому моменту своей жизни Эдуард Мурашов уже оставил мечту забраться на вершину Олимпа, но сеть престижных ресторанов и антикварный винный магазин позволяли ему чувствовать себя вполне комфортно в одном из самых дорогих городов мира. Только в личной жизни у Эдуарда наступил очередной пробел. Но он относился к этому спокойно и не торопился с новым выбором, понимая, что богатые мужчины старыми не бывают.
Попав в опалу на родине, он развелся и теперь считался одним из завидных, хоть и немолодых женихов. Эдуарду Мурашову исполнилось шестьдесят. Он жил в престижном районе Лондона, в апартаментах с видом на площадь, которую русские прозвали Красной, и бесконечно скучал по Москве.
Потягивая сигару, Эдуард сидел в кресле-качалке на балконе самой дорогой каюты круизного лайнера «Святая Фелиция», наблюдая за рыжеволосой девушкой, медленно идущей по палубе в сопровождении высокой стройной дамы.
«Как в кино, – разглядывая их сверху, думал Эдуард. – Дочь, с тоскливым видом смотрящая на воду и мать, оценивающая каждого проходящего мужчину приличного вида, видимо, в надежде найти ей выгодную пару».
Эдуард попытался разглядеть лицо рыжеволосой, но мешали широкополая шляпа и большие солнцезащитные очки. На девушке было свободное трикотажное платье и простые плетеные сандалии. Эдуарду нравились такие женщины: пухленькие, рыжеволосые, белокожие, как на полотнах Фернандо Ботеро.
Эдуард затушил сигару и решительно направился вниз.
– Добрый день, милые дамы, – произнес он голосом, полным желания очаровать. – Позволите с вами познакомиться?
Рыжеволосая девушка повернулась, и с близкого расстояния Мурашов понял, кто перед ним.
– О! Эма Майн! Прощу прощения, не сразу узнал. Позвольте представиться, Эдуард Мурашов.
Мама Эмы взглянула на него заинтересованно.
– Ирина Эдуардовна, – протянула она руку, одарив мужчину радушной улыбкой.
Эдуард с восхищением смотрел на Эму прозрачными, как тонкий лед, глазами.
– Я ваш давний поклонник, с самых первых романов. Вы описываете Лондон, словно всю жизнь там прожили.
– Спасибо, – вежливо кивнула Эма.
– А знаете, что я заметил первым, взяв в руки вашу книгу?
– Что же?
– Совпадение инициалов.
– А я заметила, как интересно имя моего отца совпадает с вашим, – вступила в беседу Ирина Эдуардовна.
– И, правда, – улыбнулся Мурашов.
Эма пыталась вспомнить, что слышала о нем, но память выдавала лишь информацию об эмиграции, разводе и отсутствии детей.
– Очень, очень приятно видеть соотечественников, хоть и бывших, – продолжал Эдуард.
– А как вы поняли, что мы из России? – удивилась Ирина Эдуардовна.
В очередной улыбке Мурашова промелькнула снисходительность.
– Я заранее поинтересовался, есть ли граждане Великобритании среди пассажиров. Оказалось, только в двух каютах, остальные – из России.
– В одной из них, как я понимаю – вы, а кто же во второй? – полюбопытствовала Ирина Эдуардовна.
– Мама, – одернула ее Эма.
– Вторая каюта тоже моя, – Мурашов взмахнул рукой. – Не желаете подняться? Там не так шумно, можем спокойно поговорить. Я, правда, очень соскучился по интеллигентной беседе.
– Проблема с интеллигентами в Лондоне? – улыбнулась Эма.
– С русскими – да.
В этот момент за их спинами прозвучал восторженный голос: «Смотрите, это же Эма Майн!»
Две женщины, стоящие к ним ближе остальных, принялись рыться в сумочках. Одна из них достала расписание круизного маршрута и ринулась вперед, едва не сбив Эму с ног.
– Боже, Эма Майн! Я прочитала все ваши книги, я посмотрела все ваши фильмы, я…
Эма быстро поставила автограф и развернулась, чтобы уйти, но плотная толпа желающих получить хоть что-то от знаменитости не оставила и шанса.
– Соглашайтесь, – указав взглядом на свою палубу, улыбнулся Эдуард.
– Эмочка, пойдем, дорогая, – вполголоса попросила Ирина Эдуардовна и следом добавила громче, – ты же так хотела побыть в тишине.
Два просторных сьюта с единым балконом поражали великолепием. Эма задержала взгляд на панорамных окнах.
– Люблю окна в пол, – сказал Эдуард, встав у нее за спиной. – Сквозь них энергия бьет прямым и мощным потоком. А энергия – это деньги. Много энергии, много денег. Вам тоже нравятся панорамные окна?
– Да, – ответила Эма. – Не знаю, как насчет денег, а света от них точно много. В моем будущем доме обязательно будут такие.
Эдуард хитро улыбнулся.
– Есть такой домик в России. Недалеко от Дмитрова, в деревеньке Гора. Там прошло мое детство.
Эма взглянула заинтересованно.
– Если на самом деле интересно, я не только покажу фото дома, но и подарю его вам.
Теперь Эма взглянула на него так, что Эдуард поспешил оправдаться.
– Простите, если мое предложение прозвучало бестактно. Но я был бы счастлив, сделать подарок такому человеку, как вы. Я на самом деле, преклоняюсь перед вашим талантом. Когда беру очередную книгу в руки, у меня холодок по коже в предвкушении невероятных приключений. Ощущения, как в юности.
– Вы бесспорно мастер комплиментов, но – спасибо нет. Я не принимаю подобных подарков, тем более от незнакомых людей, – произнесла Эма сухо к огромному огорчению Ирины Эдуардовны, которая, делая вид, что наблюдает с балкона за мелькающими вдалеке дельфинами, ловила каждое слово через открытую дверь.
Эдуард неожиданно рассмеялся. Его скулы порозовели, а в глаза появился юношеский задор.
– Значит, поговорим о продаже? – продолжил он деловым тоном. – Эма, я должен признаться, что дом с нюансами. Но у него есть неоспоримое достоинство – он идеален для поклонников тишины и почти нетронутой природы, что найти сейчас не так просто.
– Тишина всегда в дефиците, – согласилась Эма. – А что за нюансы?
Эдуард достал смартфон и показал фотографии. Эма увидела не дом – средневековый замок с башнями, гаргульями и ведьмами на флюгерах. На широких распашных дверях блестела монограмма из двух скрученных букв «Э» и «М».
– Вот он, мой красавец. Родовое гнездо. Изначально здесь была избушка из говна и палок, но я ее снес и построил дом своей мечты.
Эдуард легко переходил от светской речи к маргинальному сленгу, что ничуть не портило впечатления. Эма смотрела на этого мужчину с необычным цветом глаз и задорным смехом, начиная чувствовать себя рядом с ним легко и спокойно.
– Главный минус – хотя для кого-то может и плюс – это отсутствие в деревне газа, – говорил Эдуард. – Проведут, там негде будет яблоку упасть от желающих отхватить хоть клочок этой чистой от цивилизации земли. Но местные деревенские умельцы всегда находили способы обогрева. Помню, в крайней от пляжа избушке жил истинный Левша. Сын его – мой ровесник. Так он провел батареи, подключил их к печи и так грел дом. А вместо воды залил антифриз, чтоб они не замерзали, когда печка остывает. Не знаю, зачем моя память до сих пор хранит эту информацию.
Он снова рассмеялся, и Эма улыбнулась, не в силах противостоять силе его энергии.
– Ваш дом тоже отапливается от печки? – уточнила она.
– Нет, – ответил Эдуард, – печью его не согреешь. Там солнечные батареи, от которых, правда, мало толку, но еще электрический котел, от которого толк стопроцентный. Электричество, как вы понимаете, это деньги, а потому позволить себе жить в таком доме может человек, способный не обращать внимания на ежемесячные затраты примерно в триста фунтов. По английским меркам, смешно. Да, еще там отличный камин.
Эма снова взглянула на фотографии.
– А панорамные окна только в одной части дома?
– Да, там, где выходят на берег. Жена настояла на том, чтобы башни и центральный вход были выдержаны в готическом стиле. Узкие решетчатые окна и все такое, а я отстоял остальное. Задняя часть дома вся сплошь панорамная.
– Так вы женаты? – с плохо скрытым огорчением спросила Ирина Эдуардовна, перестав изображать интерес к природе за бортом.
– Уже нет, – улыбнувшись, ответил ей Эдуард.
Ирина Эдуардовна мысленно перекрестилась.
Эма достала свой телефон и внимательно рассмотрела на спутниковой картинке деревню Гора и местность вокруг.
– Интересный вариант. Какая цена?
Эдуард смотрел на нее с нескрываемым восхищением. Эма Майн ему так понравилась, что он готов был доплатить за дом, лишь бы она согласилась его принять.
– Есть еще нюанс. Дом и участок достался нам – мне и моей родной сестре – от родителей. Мне они завещали старый домишко из…
– Я помню, – улыбнулась Эма.
– Да. Так вот, мне – дом, а сестре они завещали землю, на которой он стоит. Точнее, стоял. Родители хотели, чтобы мы его сохранили, чтобы это место нас объединяло. Поэтому так поступили. Наивные люди. У сестры к слову, весьма вздорный характер. Хотя, как пишут таблоиды, и я не подарок.
Эдуард снова захохотал так, что заслезились глаза.
– Я докупил соседний участок, снес избушку и построил новый дом. Хотел его весь обставить антиквариатом, но успел получить мебель только на первый этаж. Там шикарный диван в викторианском стиле и обеденная зона с шестью чиппендейловскими стульями. Представляете, от чего отказываетесь? – улыбнулся Эдуард.
– Я пока не отказалась, – улыбнулась Эма.
– Надеюсь, что дом не разворовали за два года. Хотя, народ в деревне вроде нормальный, и соседка присматривает за домом. Очень, кстати, рекомендую как домработницу.
Эдуард полистал фотографии.
– Так что – дом оформлен на меня, а земля – частично на сестрицу. Но зная ее страсть продавать все, что есть в наличии и быстро спускать вырученные деньги, я думаю, она с удовольствием свою часть земли уступит новой хозяйке.
– Как-то все непросто, – произнесла Эма.
– А у меня всегда все непросто, – поделился Эдуард. – Такой уж я человек. Но мне нравится такая жизнь, я ни о чем не жалею. И еще я уверен, что однажды вернусь. Более того, сегодня я понял, что это произойдет скоро.
Взгляд Мурашова изменился. Прозрачные глаза стали еще больше похожи на льдинки, а во взгляде отчетливо проступила безжалостность. Он смотрел через окно каюты вдаль, и Эме внезапно стало его так жалко, что захотелось немедленно обнять.
– Все будет хорошо, – произнесла она тихо, чуть коснувшись руки Эдуарда.
Он с трудом оторвал взгляд от окна и взглянул на Эму так, словно она только что волшебным образом материализовалась в его каюте.
– Жалеете меня? – усмехнулся он.
– Ни в коем случае, – спешно ответила Эма.
Эдуард Мурашов снова перевел взгляд на море и добавил:
– Понимаете, я должен еще хотя бы раз побывать в этой деревне, подышать ее воздухом, почувствовать запах дома, спуститься к пляжу, побросать камни в речку Быструху. Как в детстве, чтобы подпрыгивали над водой.
Он повернулся и посмотрел на Эму долгим взглядом.
– Поверьте, дом великолепный, вам он точно понравится, вот увидите. А самое главное – вам не придется менять монограмму, – засмеялся он.
Эма увидела дом, и он ей понравился. И дом, и деревня и лес. Сестра Эдуарда – Марианна Мицкевич – назвала смешную цену за землю, а дом, как и настаивал Мурашов, достался Эме даром.
«Ты моя последняя любовь, Эма» – сказал он спустя год, держа ее ладонь в руках с начинающей желтеть кожей.
Их роман продлился недолго. Мурашову был закрыт въезд в Россию, и Эма постоянно летала в Лондон, разрываясь между ним и работой над книгой. Ирина Эдуардовна боялась дыхнуть на эти отношения, удивив непривычным отсутствием назойливости в теме замужества. А Эдуард, в свойственной ему осторожной манере прощупывал возможную реакцию Эмы на предложение.
Эме нравились его интеллект и уверенности в себе. Эдуард Мурашов бесспорно обладал харизмой, но был плох в постели, по его признанию бесплоден и, как оказалось, не здоров. А его открытая категоричность в вопросе усыновления ребенка ставила жирную точку в теме возможного брака с Эмой. И на вопрос о размере ее безымянного пальца, она ответила, что не носит колец и в ближайшее время не планирует.
Эдуард не обиделся на плохо прикрытый отказ, в очередной раз, восхитившись Эмой Майн. Он огорченно улыбнулся и лишь посетовал на то, что не встретил ее раньше, когда был молод, здоров и не обременен грузом потерь, без которых, впрочем, он не стал бы тем самым, легендарным Мурашовым.
Эдуард не ждал от нее ярких чувств. Называя Эму своей большой и последней любовью, он хотел от нее лишь одного – внимания. Как и мечтал, Эдуард вернулся на Родину. Он приехал в деревню Гора, где вручил Эме ключи и оригинал дарственной на дом, так и не согласившись принять за него деньги. Они не виделись всего месяц, но вместо улыбчивого, уверенного в себе человека, она увидела старика с пергаментными скулами и потухшим взглядом. Как и мечтал, Эдуард Мурашов подышал воздухом родной деревни, ловко запустил в Быструху гладкие камешки и через несколько часов тихо умер на руках своей последней большой любви.
Глядя, как из его прозрачных глаз уходит жизнь, Эма вдруг представила себя. Мысли о том, что она однажды так же умрет на чьих-то руках, не оставив после себя ребенка, долго щипали душу и мешали сосредоточиться на работе. Заботливая Лидия Ивановна хлопотала вокруг нее дни напролет, стараясь хоть чем-то доставить удовольствие. Но все желания Эмы укладывались в долгие безмолвные просиживания у окна. Закутавшись в шаль, она смотрела на реку Быструху, с каждым днем теряя интерес к жизни.
Ирина Эдуардовна рыдала, узнав о кончине Мурашова. Увидев подаренный им дом, она сокрушенно произнесла: «Дом прекрасен, но он не поможет избавиться от статуса хоть и знаменитой, но старой девы», после чего Эма потребовала оставить ее одну. Ирину Эдуардовну не надо было уговаривать, она уехала, в очередной раз, воздвигнув крепкую стену молчания.
Начатая до смерти Эдуарда книга, замерла на середине. Ни изоляция от внешнего мира, ни забота Лидии Ивановны не помогали, и Эма снова вспомнила о психологе. Но Кирилл Львович Серебряков был вне доступа – номер телефона заблокирован.
