Алия Есенгельдовна Агисова
Игра с нулевой суммой
– Пожалуй, не соглашусь с вами, – подрагивающим неуверенным голосом, выждав паузу, через пару секунд ответила Катя, – только бизнес с высокими идеалами дорастает до больших корпораций, а те, кому надо хорошо, а не отлично, со временем погибает. Ну или будет так же влачить своего жалкое существование, – она не смогла промолчать и перебороть себя. От возмущения и ответа Игоря Владимировича, которого она никак не ожидала, ее язык сработал быстрее, чем она смогла осмыслить, что и кому она говорит, но как только она произнесла последнее предложение, Катя тут же пожалела о сказанном. Она знала, что Игорь Владимирович совсем не любит, когда ему перечат и диалогов, и дискуссий почти не признает. Однако, чувство справедливости, нежели страх, в ней взыграло первым.
– Хотите поговорить о бизнесе? – язвительно произнес он с издевательской интонацией, щуря свои глаза и наклонив голову набок, подставив под висок согнутые фаланги пальцев правой руки. Глаза его были сосредоточенными, а взгляд метким и уверенным, отчего хотелось сбежать, не видеть этих глаз и больше никогда не попадать под их прицел, потому что смотрел он на нее так, словно держал на мушке.
Катя чувствовала, как ее сердце забилось быстрее, и она от волнения не могла подобрать слов и, не опуская головы, вперила свой взгляд в стол, будто бы ища те самые слова там. После небольшой паузы Игорь Владимирович нарушил молчание:
– У вашей Матвеевой, – он взял в руки резюме и тряс в воздухе листами, – маленький опыт именно как у управленца. Всего два года. И она уже куда-то бежит с хорошего места. А вы же видели, – тут она остановился, потом добавил, – наверное, видели… что у нас в заявке, – он снова остановился и поправил себя, – в профиле… стоит требование «от трёх лет». Читайте повнимательнее, – формальным, сухим, таким, какой обычно свойственен языку протокола, голосом произнес он, бросил листы на стол и отвернулся к компьютеру. Катя ощущала, что ее внутри начинало трясти: все органы как будто бы задвигались в теле и сжимались. Она силой мысли пыталась унять задрожавшие от его слов и его сурового взгляда колени и встать, чтобы побыстрее выйти из кабинета.
По истечении некоторого времени проживания в Петербурге Катя начала замечать, что агрессия в людях, живущих в этом городе, скрываясь под маской интеллигентности, переквалифицировалась в сарказмы, шуточки и, говоря по-молодежному, в троллинг. В тебя летят не тумаки и пощечины, а слова – резкие, колкие, которые иногда бывают побольнее кулаков и ладоней. Культура здесь не подавляет агрессию – она ее трансформирует в нечто другое.
Катя встала.
– Хорошо, – произнесла она, еще чувствуя дрожь в ногах, и двинулась к выходу.
«Черт бы ее побрал, эту кандидатку», – подумал Игорь Владимирович, когда за девушкой закрылась дверь. Он сжимал шариковую ручку. Сжимал так сильно, что мгновение и она бы переломилась. Наконец он выдохнул, бросив ручку на стол. Ему стало неприятно от самого себя: от того, что он не смог корректно выразиться сразу и до конца сдержать свои эмоции. Он заметил еле уловимое, но все же читаемое волнение в глазах девушки и ее желание скрыть это самое волнение. Но сам Игорь Владимирович находился между тем, что чувствует Катя и тем, что он сам пока не мог словами нащупать в своей душе. Противоречие это в данную минуту его тяготило, и он пытался сбежать от него. Он все спрашивал себя, почему ему так не понравилась кандидатка: что в ней не так? Ведь по всем формальным признакам она подходила, и он бы мог закрыть глаза и на небольшой руководящий опыт и на многие другие недочеты и тонкости, но Игорь Владимирович, опустив наконец-то все свои размышления и аргументы в пользу кандидатки, все же понимал – брать ее на работу он точно не собирался – это было исключено.
12.
«Игра, Катюш, – говорил он, – она как жизнь. В ней начинаешь лучше понимать себя и других, – его голос чуть понизился. Он всегда так играл голосовыми связками, когда внутренне ощущал, что скажет что-то важное, – игра показывает, кто ты и на что ты способен и еще, на что способны другие. Особенно, они. Особенно, они, Катюш». Он сидел на подоконнике и курил сигарету. По плечу правой руки, окольцевав и трицепс, и бицепс, бежала извилистая чернильная, чуть поблекшая и уже начинавшая отдавать в неприятный синий, линия, перекинувшая свой рисунок дальше – через плечо. При более близком рассмотрении линия превращалась в дракона и достаточно увесистого, основная масса которого легла на двигающийся, переливающийся мышцами каркас спины.
«Даже если у тебя на руках очень сильные карты, – дым от сигареты вытягивался потоком майского воздуха в окно, – ты можешь все равно проиграть. Из-за страха. Страха все потерять и боязни риска. Вдруг у соперника карты лучше? А никогда не узнаешь, пока не проверишь. А жизни, как и игры, без потерь не бывает. Это непреодолимое и обязательное условие, Катюш». С этими словами он потушил уже и так переставшую дымить сигарету.
– Девушка, – вклинился какой-то голос, – девушка, – голос был настойчивым, – предъявите…
Катя очнулась и перевела свой стеклянный взгляд от пустующего утром проспекта, которого она все равно не замечала, на людей, находящихся с ней по одну сторону окна. На неё смотрела женщина в жилете оранжево-кричащего цвета, которая держала в руках пластмассовую чёрную продолговатую штуковину, периодически издающую звуки. Катя засуетилась и быстро вытащила кусочек зелёного пластика из бокового кармана сумки, а потом приложила к черной пластмассовой электронной коробочке. Женщина удовлетворилась и пошла дальше искать пассажиров, только что вошедших в салон. Так сонное тёплое майское воспоминание сменилось февральской реальностью воскресного дня и прохладного салона троллейбуса. Недалеко от Кати, через проход, у окна с другой стороны, как она несколько секунд спустя обнаружила, сидел парень. Из правого рукава бетонного цвета куртки выглядывал хвост дракона, главная часть которого была спрятана под тканью. Катя заметила этого парня, когда он заходил в троллейбус и прошел мимо нее, но именно сейчас она смотрела на этот рисунок не отрываясь, как загипнотизированная. Заметила она эти рисунки потому, что всегда первое, на что обращала внимание Катя при взгляде на мужчину, были его руки, а если быть еще точнее – безымянный палец правой руки.
«Как ты там, интересно?» – подумала про себя Катя. За прошедшую неделю все напоминало о нем. Она размышляла и предположила, что, возможно, этому посодействовал ее визит к психологу, который оживил, как ей казалось, не так давно уснувшие воспоминания. Катя глубоко вздохнула и также, как пару минут назад, уставилась в грязное, вымаранное окно. Голос в маленьком репродукторе объявил следующую остановку и дребезжащие створки дверей закрылись, наконец-то ограничив проникновение холодного воздуха в помещение.
«Есть три вида людей, Катюш, – он встал с подоконника, застегнул ремень своих джинсов и на его упругом торсе проступил рельеф, – первые – это те, кому многого в этой жизни не нужно. Они это осознают и делают свою небольшую, но зачастую очень важную работу, которую мы обычно не замечаем. У них нет амбиций и они составляют большую часть нашего общества. Вторые знают, чего хотят и добиваются этого. Не ноют и часто вдохновляют других на подвиги. А есть третьи: с претензией на жизнь, с хорошими умственными способностями, но так и не решившиеся что-то сделать, прыгнуть выше себя. И эти последние, – сказал он, внимательно глядя ей в глаза, – самые несчастные». Он надел рубашку и двинулся на кухню.
– Остановка метро Петроградская, – механически проговорил репродуктор где-то в уголках троллейбусного потолка. Створки, раскрывавшиеся уже миллионы раз, чуть скрипнули и салона внутрь снова проник свежий февральский воздух. Катя, через долю секунду осознавшая произнесенные мертвым голосом слова, резко повернулась, а потом вскочила со своего пригретого места и вылетела наружу – на улицу. Троллейбус закрыл свои двери и последовал дальше по маршруту. Субботний проспект был практически пуст и редкие машины, как могли, заполняли проезжую часть.
Неподалеку от метро, в кафе на углу старинного дома с длинной бетонной лестницей, заканчивающейся небольшим пятачком перед входной дверью, было тепло. Даже жарко. Работавшая там же, в одном пространстве с кассой пекарня издавала крайне много жара, с которыми специальные вытяжки, увы, не справлялись. Практически каждую минуту открывающаяся то и дело дверь, впускавшая посетителей, исправно дарила помещению пусть и небольшую, но остужающую порцию свежего воздуха. В зале, состоящем из нескольких столиков, несмотря на середину дня, было немноголюдно: подальше от входа, в углу сидел высокий парень в огромных наушниках, спущенных на плечи, а недалеко от него, через столик – грустная старушка, взявшая чашку чая и маленький рогалик и если бы не бодро-торжественная музыка, лившаяся из круглых серебристых колонок, вмонтированных в потолок, то в те редкие моменты между посетителями, делавшими заказы, и хлопавшими дверьми, в помещении стояла бы тишина.
Вся выпечка за стеклянной витриной, отполированной до блеска и отсутствия разводов, выглядела аппетитно. Свежие румяные розаны, круассаны, конвертики, миниатюрные грузинские хачапури стояли ровными рядами друг от друга, не соприкасаясь. На деревянных паллетах они громоздились позади чёрных квадратиков – крошечных меловых дощечек, на которых аккуратным почерком были выведены цифры, обозначавшими цену. Катя считала, прикидывала, складывала в уме эти цифры, невольно вспомнив, что на карте осталось всего лишь семьсот с небольшим лишком рублей, а до зарплаты – еще пять дней. Целых пять дней, которые нужно было просуществовать. Питаться и ездить на метро. Она, как могла отгоняла от себя неприятную мысль, осознавая, что придётся брать в долг.
– Сахар, корица? – спросила моложавая девушка за кассой, облачённая в чёрный фартук, туго обернувший ее пышную грудь, а поясом – тонкую подростковую талию.
– Нет, не нужно, – ответив томным басом, какие случаются обычно у актеров или дикторов, мужчина средних лет в чёрном кашемировом пальто блудливо и медленно, словно облизывая таявшее мороженое, скользил глазами по фигуре девушки по ту сторону деревянной стойки. Вся погружённая взглядом в горящий экран, по которому она быстро ударяла пластиком, девушка этого не замечала.
Катя наконец определилась. Нутро все ещё жгло неприятной мыслью. Сам факт одалживания денег воспринимался Катей как унижение, хотя оно, это унижение случалось часто – практически каждый месяц. И унижало Катю это потому, что данный поступок каждый раз констатировал ее собственную ничтожность и неумение зарабатывать в эпоху рыночных отношений, когда способов получить деньги было предостаточно. Тем более, когда тебе тридцать. От этих размышлений на душе Кати становилось грустно. Неприятно и стыдно. Стыдно за саму себя и за то, что на оставшиеся рублевые крохи она не дотянет до зарплаты.
Рыжий парень в сером капюшоне толстовки, находящийся в двух шагах от нее, поглядывал на Катю искоса, иногда отрываясь от своего смартфона. Возле его ног вилась маленькая собачонка с короткими ногами и большими ушами. Ее длинной чёрная шерсть была особенно примечательна белым пушистым воротником и рыжеватыми вкраплениями-клоками по бокам, а также на коротких её, но упругих ногах. Собака ходила вокруг хозяина кругами, обходя его то с одной, потом с другой стороны, останавливаясь только на пару секунд – посмотреть вверх, на него. Мужчина в кашемировом пальто, бросив «Спасибо» девушке, посмотрел ей пристально в глаза и неторопливо взял в руки сначала белую картонную коробочку, потом бумажный стаканчик с кофе, а затем степенно дошёл до двери и вышел.
– Два розана, пожалуйста, – сказала Катя куда-то в сторону, не глядя на сотрудницу пекарни.
– Напитки? Чай? Кофе? – мило отозвалась вопросом девушка. Катя помотала головой.
– Вам здесь или с собой? – атаковала вопросами сотрудница кофейни.
Катя вдруг подумала, что этот вопрос один из самых популярных в современном мире, популярнее которого может быть только «Карта или наличные?». С этой мыслью она достала смартфон из кармана зеленого пухового пальто. Второго вопроса отчего-то не последовало и на маленьком пластмассовом аппарате высветилось число. Числа, по природе своей абстрактные, думала Катя, стали ещё более абстрактными за последние несколько лет, и все более переходили в утрированную виртуальную реальность. Впрочем, виртуальными стали не только деньги, но и люди. И если с деньгами ещё можно было разобраться, размышляла она, то с людьми всё в разы сложнее. «Хотя, – промелькнула в ее голове мысль, – деньги всегда связаны с людьми и приходят через них».
Выйдя из тёплой пекарни, Катя почувствовала, как ее привычно обдало свежим, густым, пронизанным крохотными частицами воды, северным ветром. Тяжелый как свинец, воздух ловко нырял под полы пальто и заставлял съеживаться, выколачивая из тела последнее тепло. Катя пошла по поблескивающему застывшими лужами тротуару вдоль магазинов и офисных помещений, расположившихся на первых этажах зданий. Пройдя метров пятьсот, она заметила отделение банка и быстро в него зашла. В зале, наполненным огромными машинами-аппаратами, был один человек – девушка, которая стояла возле окна во всю стену и смотрела на падающий большими бесформенными хлопьями снег. Она говорила по телефону.
«Введите сумму», – говорил с Катей банкомат – бездушное железное существо, знавшее только стандартные шаблонные фразы. Она взяла две купюры из небольшого углубления в аппарате и спрятала их в глубине сумки. Катя снова попрощалась с теплотой помещения и вышла на улицу. Здесь, недалеко от метро, где обычно скапливается большинство магазинчиков и кафе, торговых точек и различных заведений, холод ощущался не так сильно – будто бы эпицентр капитализма пригревал своих адептов иллюзорным чеканенным теплом. Словно, чем ближе к костру подходил человек, тем теплее ему становилось, а само тепло между очагами торговли просто не успевало улетучиваться и перетекало из одной двери в другую.
Катя увидела на противоположной стороне улицы большие желтые буквы на красном фоне. Возле входа в здание стояло несколько человек – все были мужчинами, и все были в полугрязных, неопрятных одеждах. Они громко разговаривали и их голоса были слышны даже Кате – оттуда, с той стороны улицы. Она взглянула на серое, с маленькими вкраплениями блестящих стеклышек кольцо на среднем пальце своей левой руки. Фианиты образовывали небольшую вытянутую восьмерку, являвшую собой знак бесконечности. Катя посмотрела на мужчин с опаской, чувствуя небольшую тревогу, но все же решила идти.
То был ювелирный магазин с несколькими витринами: одна казалась бесконечной и тянулась по всему периметру зала, вторая же расположилась в центре. В зале было всего трое сотрудников: две женщины в белых рубашках и черных брюках, друг с другом что-то живо обсуждающих, и седовласый мужчина в форме охранника, наблюдавший за окошком, которое было врезано в одну из стен в углублении зала. В этом окошке, отделенного от остального зала толстым стеклом, сидела молодая девушка в красной легкой жилетке с логотипом магазина на груди.
– К сожалению, принять не можем, – девушка просунула парню, стоявшему по ту сторону стекла синий маленький сотовый телефон с потертыми кнопками. Парень, судя по всему из той компании, что ожидала его снаружи, с виду был совсем молодым – не достигшим еще тридцатилетнего возраста, но казавшимся старше своих лет из-за обрюзгшего лица, кожа которого начинала потихоньку покрываться тонкой шершавой коркой. Его возраст выдавали глаза, которые Катя случайно увидела, приблизившись к нему, ожидая своей очереди. Он был одет во все черное – все запыленное и обмаравшееся землей и песком. Волосы на его голове, выглядывавшие из-под шапки, были слипшимися, запутавшимися, а пальцы, по всей своей длине, особенно на фалангах с ногтями, выглядели замызганными, с въевшейся в кожу грязью.
– Как не можете? – обомлел паренек, – девушка, ну посмотрите еще, ну миленькая, ну, пожалуйста, – вымаливал он у нее последнюю надежду. Он увидел в выемке под стеклом, в полке, которая ходила то туда, то обратно, свой телефон.
– Мы не принимаем такие, – сухо ответила она, – идите, – она зло бросила ему, – иначе я позову охрану.
Молодой человек нехотя забрал телефон и медленно поплелся к выходу. Он один раз обернулся и его тоскливый взгляд поймала только Катя, которая встала на его место. Ей стало жаль паренька, но она ничем не могла ему помочь.
– У меня кольцо, – она нехотя его вложила в углубление и придвинула.
Девушка за стеклом взяла кольцо и начала его рассматривать через вытянутую лупу, которую она зажала в глазнице, потом вынула из колбочки стеклянную пипетку и что-то капнула на кольцо. Катя наблюдала за девушкой внимательно, ощущая странное волнение где-то внутри себя. Ей показалось, что зашла она в то помещение по ошибке и делать ей этого не стоило, чувствовала она себя неуютно, неуклюже и не своей тарелке, а когда девушка по ту сторону стекла приблизила к кольцу что-то похожее на напильник, Катя не выдержала.
– Что вы собираетесь делать? – воскликнула она.
– Проверяю, – обратила на нее свой удивленный взгляд девушка, сняв лупу с глаза.
– Я передумала, – строго и сухо ответила Катя, – верните, пожалуйста, кольцо.
Девушка, хмыкнув, положила кольцо обратно – в выемку. Катя взяла кольцо и развернулась, кинув на сотрудницу все тот же строгий взгляд и вышла из помещения. Возле входа толпы мужчин уже не было, остались лишь несколько окурков на том месте, где они ожидали своего товарища. Катя накинула на голову капюшон и застегнула до упора молнию на пуховике, слегка поежившись от холода.
«Катя, Катя, – ругала она сама себя, – вот и стала ты его заложницей».
13.
В коридоре, чуть поодаль от троицы, восседавшей за столом на кухне, громоздились пирамиды коробок: коричневых, молочно-коричневых, разноцветных, с описанием и упоминанием разных брендов заграничного и отечественного рынка бытовой техники. Лена с Мишей жили временно в квартире, которая не была жилым фондом, а числилась как мастерская художника, каких в Петербурге было много и обычно их владельцы нелегально сдавали эти квадратные метры в аренду, но раз в год, согласно плановым осмотрам, наведывалась проверка в виде комиссии, целью которой было удостовериться в том, что мастерская используется по назначению. Доподлинно неизвестно, догадывались ли проверяющие об обмане или им все было понятно с самого начала и проверка совершалась только для галочки.
В квартире старого дома в самом сердце Петроградской стороны, было прохладно. Батареи были скупыми на тепло и то, что они отдавали в квартирное пространство, казалось слёзно малым, чтобы отогреть все многочисленные квадратные метры.
– Мне кажется, по нам видно, что у нас любовь, – сказала Лена, улыбаясь, одновременно с этим примостив свою голову на плечо Миши. Она прятала слегка озябшие руки в рукава своей просторной, но уже довольно поношенной толстовки. Немного шумела газовая плита, нагревая синим пламенем эмалированную посудину – кастрюлю, в которой закипала вода. Катя смотрела на Лену с Мишей и тоже невольно улыбалась. Два розана, купленные в пекарне полчаса назад, лежали теперь перед ней на керамическом блюдце.
– А что, есть пары, по которым можно сказать что-то другое? – Катя двумя пальцами подцепила из крошечной керамической миски болотного цвета маслину. Рядом с миской стояло блюдце и на нем лежали оставшиеся с завтрака, белые, с пустыми выемками, половинки яичного белка, которые так не любила Лена и не ела их. За Леной их обычно доедал Миша, но сегодня, по всему видимому, не успел или не захотел.
Катя знала Мишу еще по Новосибирску. Он был старше ее на три года. Познакомились они в студенческом клубе много лет назад – сколько точно, никто уже не помнил – учась на одном факультете истории в университете. Миша переехал в Петербург восемь лет назад, Катя – на пять лет позже и, попав в новое окружение, познакомилась с Леной, которую, в свою очередь, познакомила с Мишей. На почве одной профессии на двоих и схожих взглядов, мировоззрений и суждений у них завязались отношения и год назад они поженились.
И Лена, и Миша были дизайнерами – очень продвинутыми для своего времени. Они знали о всех технических новинках на рынке гаджетов, открывающихся кафе и ресторанах в городе, проводимых мероприятиях, были знакомы со многими интересными людьми, и далеко не только из своей сферы, и вхожи также в разные круги общения. Лена была девушкой любознательной, предпочитала смотреть наперёд и просчитывать возможные последствия и риски, она прочесывала весь интернет в поисках нужной информации и это ее роднило с Катей и было их общим знаменателем в противовес всем остальным качествам, составлявшим большие противоположности. Миша же, наоборот, всегда считал, что проблему надо решать тогда, когда она возникнет и даст о себе знать. Он, как и Катя больше импровизировал по жизни. При редких почти философских разговорах, разгорающихся между Леной и Катей, когда они могли спорить несколько часов, он откровенно скучал, уходил с головой в виртуальный мир своего смартфона и иногда вставлял в разговор свои короткие реплики в виде шуток. Мишу интересовали вещи приземлённые, практичные: то, как был устроен какой-либо предмет, как он функционировал, как его можно было разобрать и по возможности еще и собрать. Что-то изучать или читать он любил только по делу – для него должна была стоять задача, к которой требовалось найти решение. Все духовные страдания, которые окружающие его люди постоянно крутили в своей голове, вызывали в нем, если не скуку, то, возможно, некоторую отвлеченность отрешенность. Он сразу в своей голове находил себе задачу, которую нужно было решить или обдумать и зачастую сбегал в потоки информации, которая потом могла пригодиться и которую в дальнейшем следовало применить. Эти знания уходили будто бы не в мозг, а сразу в руки, которыми Миша мог работать подолгу.
– Да,– подняла с плеча Миши голову Лена, – например, Лёша с Таней. Мне кажется, они выглядят так, будто задолбали друг друга.
Катя хотела возразить, что, возможно, они не всегда были такими и, может, когда-то тоже смотрели друг на друга влюблёнными глазами, но промолчала, дабы не рыть яму для спора.
– А ещё Юля с Ваней, – продолжала Лена, – они ругаются постоянно. И так и не разводятся.
Миша в разговоре не участвовал и что-то сосредоточенно печатал в телефоне.
– Она же хотела от него уйти вроде, – вспомнила Катя.
– Да, она года два уже об этом говорит, – тон Лены стал немного строже и чуть презрительнее. Потом она на пару секунд замолкла и позже добавила, – не знаю, почему не уходит. Говорит, что из-за ребёнка.
– Моя мама все наше детство говорила мне, что не разводится с моим отцом только из-за нас. Потому что у детей должен быть отец, – вставила Катя.
– Говорить можно все, что угодно, – Лена сдвинула брови, а Катя, услышав последнюю фразу, наморщила лоб, – Юля не уходит, потому что… да черт его знает. Говорит, что из-за Тёмки, – Лена имела ввиду сына своей подруги, – но мне кажется, что она просто боится. Остаться одной с ребёнком, хотя она зарабатывает больше, чем он. Может, боится что-то менять.
– Но моя мама не из таких, – возразила Катя.
– Мне кажется, время было другое, -сказала Лена, глядя на Катю, – девяностые. Тяжело было.
За час, который Катя находилась здесь, у друзей, снег в городе покрыл практически все: от бесконечных проводов, пересекавших диагоналями улицы, до вечно треснутых тротуаров и узких поребриков. Но сквозь окна, которые глядели во двор-колодец, были видны только крыши домов, покрытые белой снежной скатертью, скрывавшей все прорехи, трещины и ржавчины старого, практически не ремонтируемого города.
– Я иногда смотрю на своих родителей, – оторвавшись от смартфона, неожиданно включился в разговор Миша, до этого словно отсутствовавший в комнате, – и вижу, как они друг друга достали, и думаю: ну разведитесь уже, не мучайтесь.
– Ну ты что, – снова возразила Катя, – ну сколько им? Под шестьдесят, наверное, уже? В таком возрасте уже не разводятся.
– Да ну, – не унимался Миша, словно речь шла о чужих ему мужчине и женщин.
– Ну куда они разойдутся? – стояла на своем Катя, – столько лет прожили вместе.
– Да у них даже жилплощадь вторая есть, – аргументировал Миша, положив телефон на стол.
– Нет, уже не разойдутся, – сказала Катя и почувствовала, как что-то опустилось ей на колени. Она увидела, что собака Лена и Миши, взрослый кобель бордер-колли положил ей свою морду на колени. У собаки была черно-белая шерсть. Оба уха и область вокруг глаз были окрашены в черный, а с самой холки и далее по узкой мордочке тянулась белая тонкая линия, расширявшаяся ниже, у рта, и окружавшая черный мокрый нос. Карие глаза смотрели на Катю по-доброму, сверху вниз, и даже будто слегка виновато.
– Ты мой хороший, – она взяла его за уши и опустила свою голову к его мордочке, прижавшись к ней, – ты мой сладкий, хороший, – разговаривала она с ним, как с ребенком.
Кобель по имени Дюк, спрятавший свою мордочку внутри Катиных волос, облизывал ей ухо, от чего она начала смеяться и уворачиваться от пасти собаки.
Миша в это время дошёл до прихожей и вернулся оттуда со связкой ключей.
– Держи, – протянул он их Кате, – сразу отдадим, а то потом забудем. Это твой экземпляр ключей.
– Когда вы уезжаете? – Катя взяла ключи и кинула их в сумку, стоящую возле стула, слева от нее, а потом продолжила гладить Дюка.
– В пятницу, – ответил Миша, – мы с ним после обеда погуляем. Ты можешь и утром в субботу приехать.
– Я приеду в пятницу, но, скорее всего, уже вас не застану, – ответила Катя, отпуская голову собаки, а та легла возле ее ног, – в воскресенье вернетесь?
– Да, вечером, – произнес Миша.
– Я дождусь вас, – сказала Катя.
Миша с Леной в пятницу на следующей неделе собирались съездить в Финляндию на выходные, чтобы, как говорилось в простонародье, «откатать визу».
– Миш, – вода вскипела, – встряла в разговор Лена.
Он поднялся со стула и в два шага подошёл к плите. Взяв в руки свежую пачку пельменей, которая вне морозильной камеры уже чуть потеплела, он раскрыл ее и бросил содержимое в воду.
– Это пятерка? – всматриваясь в чёрный шрифт на упаковке, спросил будто саму эту упаковку Миша, а потом ответил, не дожидаясь ответа Лены,– пятерка.
Миша смял хрустящую упаковку и положил в белый пластмассовый контейнер, рядом которым стояли несколько других: немного потёртых, кое-где с багровыми и желтоватыми пятнами – прилетевшими откуда-то сверху случайными каплями. На контейнерах, сверху, на крышках, которыми они были прикрыты, значились надписи: «стекло», «тетрапак», «бумага», «пластик», «железо».
– Кстати, надо везти уже, Лен. Сдавать, – сказал Миша, помешивая пельмени.
– Давай во вторник, – ответила она, ставя на плиту серый эмалированный чайник.
– А когда у вас проверка? – поинтересовалась Катя.
– В среду должны приехать, надо во вторник все отвезти, – отвечала Лена, придвинув к себе поближе ноутбук, лежавший на столе.
В среду должна была случиться проверка и к этому дню Лене с Мишей, что она та самая проверка прошла успешно, нужно было на день вывезти почти все вещи из квартиры.
Лена ловким движением раскрыла ноутбук и перед ней и Катей возникла большая, занимавшая всю площадь экрана карта города – точнее, его центра. Слева большим неровным пятном выделялся Васильевский остров, правее него располагался Заячий, словно находившийся в объятиях Петроградского острова, выше которого лежали на поверхности воды Каменный, Елагин и Крестовский острова.
– Что это? – недоуменно спросила Катя, приближая лицо к экрану и вглядываясь в еще несуществующие детали, – карта?
– Даа, – протянула Лена, – делаю карту для одного гида. Мне тут бывший коллега заказ подкинул, – она всматривалась в карту, – а это оказалось не очень просто, но на самом деле интересно.
Лена скользнула указательным пальцем по вырезанному на нижней части корпуса компьютера прямоугольнику – возле клавиш – и изображение карты уплыло в левую сторону, а на экране появились небольшие черные значки, в которых Катя тут же по знакомым очертаниям узнала основные достопримечательности города.
– Очень красиво, – улыбнулась Катя, разглядывая рисунки.
– Да, я только начала, – Лена откинулась на спинку стула, – там много еще работы, наверное, недели на три.
– Дедлайн – самая ненадежная вещь в мире, – усмехнувшись, заметил Миша, погасив огонь.
– Ой, ну хорош, а? – Лена запрокинула голову и с улыбкой посмотрела на Мишу.
14.
День Святого Валентина Игорь Владимирович не любил. Он в целом не любил все до одного праздники и искренне считал их лицемерным злом, особенно те, что праздниками считать было уж совсем трудно – с большой натяжкой. В дни таких праздников – для демонстрации своего презрительного к ним отношения – он сменял свои строгие офисные костюмы на джинсы и свитера, подчеркивая тем самым свой молчаливый циничный протест.
Марина, он слышал это вчера от нее, затевала что-то вроде романтического ужина на вечер этого дня. Но до вечера оставалась еще целая, казавшаяся вечностью половина дня, которая навевала на него скуку и поэтому он, прочитав уже все новости в своем смартфоне, сидел в мягком кресле у входной двери. Из коридора, через массив светлого дерева двери, слышались медленные шаги коллег, проходивших мимо его кабинета, а где-то в стороне привычно задребезжала кофе-машина, стоявшая на подоконнике в том самом коридоре.
Игорь Владимирович догадывался, что весь муравейник К***: менеджеры, начальники, аналитики, коих появилось в последний год довольно много, все их многочисленные помощники – все они уже знали, почему он несколько месяцев не такой как раньше – нервный, срывающийся на всех подряд, а иногда и слишком жестокий и более обычного саркастичный. Все знали, что у него родился ребенок. Первенец. Игорь Владимирович в глубине души понимал, что вокруг него никто не виноват в том, что он не высыпается. Однако на поверхности в этом признаться самому себе было сложно, поэтому кто-то вечно подпадал под его горячую, а иногда и даже сильно жгучую и даже обжигающую руку. Его продолговатое, чуть вытянутое, с острым подбородком лицо стало сероватым, а временами делалось опухшим: с набухающими, словно апрельские почки, мешками под его огромными, чуть на выкате, голубыми глазами.
Игорь Владимирович не высыпался дико. Днем ему хотелось уснуть в одном из кресел своего кабинета, а утром, когда надо было вставать с постели, он мечтал сжечь этот мир дотла. Вечером он еле доползал до дома и падал в кровать в районе девяти-десяти часов. Жизнь стала какой-то вязкой, словно мокрая глина, тягучей как мед, который размазывали на засохшем куске хлеба. Она ощущалась им медленной и совсем не радостной, а дни становились похожими друг на друга, вытоптанными в какую-то тропинку, которая с каждыми новыми сутками делалась ему еще более знакомой и от того ставшей уже совсем не интересной. Никто не предупреждал его, что ждет его, как мужа, по ту сторону беременности жены. И дело было не только в повторяемости дней, их избитости и однообразности, но и в том, что ему казалось, что он чувствовал себя не нужным дома. Теперь он ощущал себя на вторых ролях. Следующий в жизни жены после ребенка. Из-за недосыпа он в этом мире существовал наполовину: одна его часть дремала, вторая была начеку и пыталась вникать в происходящее. Особенно на совещаниях он терял нить разговора, что ему было совершенно несвойственно, хотя именно на совещаниях, считал Игорь Владимирович, иногда правильным выбором было бы как раз-таки отключиться. Но надо сказать по правде, что последний месяц дался ему легче, чем все остальные после рождения ребенка. Во-первых, дочь немного подросла, а во-вторых, новогодние праздники помогли ему отдохнуть и выспаться, поэтому пока он имел небольшой запас энергии.