Алия Есенгельдовна Агисова
Игра с нулевой суммой
– Игорь… – опять он повторял его имя.
– Да что Игорь? – вскричал сын, – тебе сколько лет? – голос его срывался на высокие ноты, – а я скажу! Пятьдесят девять! Ты из ума выжил? А как же мама? Как она будет одна?
– Я прошу тебя, успокойся, – Владимир Иванович, повернувшись к сыну вытянул перед собой правую ладонь, – мы с твоей матерью все обсудили. Она давно уже все знает.
– И что же тебя останавливало все эти годы? – он повернул к отцу голову и посмотрел ему в глаза.
Отец молчал. Сын тоже.
– Выходи, – повернув голову влево, к окну, сказал Игорь Владимирович.
– Игорь, – тяжело произнес отец имя сына в сотый раз, а потом выдохнул и сказал, – я буду жить в городе в нашей старой квартире, а дом останется матери.
– Выходи, – безапелляционно повторил сын, не поворачивая головы.
Отец послушался и вышел.
Машина сделала движение задним ходом в сторону. Игорь Владимирович боковым зрением еще видел отца, стоящего у калитки, но не посмотрел на него в упор. Педаль газа приняла нажатие, и машина быстро стартовала, впоследствии так же быстро исчезнув за поворотом.
Владимир Иванович проводил автомобиль сына глазами, потом постояв еще минуту, зашел во двор, закрыв калитку, и двинулся в дом.
3.
Он гнал. Надавил на газ, как только вывернул из родительского переулка. Гонимый злостью и возмущением он не замечал ни марок машин, которые обгонял, ни цвета этих автомобилей, а только улавливал периферийным зрением объекты, которые стоило обойти на трассе. Внутри жгло – выедало все внутренности кислотой. Образовавшаяся вдруг дыра поглощала всю привычную ему стабильность, которую Игорь Владимирович собирал год за годом и по кирпичикам всю свою жизнь. Теперь фундамент рушился у него на глазах: почву размывало грунтовыми водами, дом слишком быстро проседал, стены пошли трещинами, а крыша начинала протекать. Игорь Владимирович чувствовал, что из него словно вынули стержень – так он ощущал своё нутро. Мир не рухнул, но какая-то его часть все же умерла. В тот год, когда ему должно было исполниться сорок, Игорь Владимирович теперь не понимал, кто он, в какой семье вырос и правдой ли в итоге оказалось то, во что он верил всю свою жизнь? И все, что у него есть сейчас – его ли это жизнь или все надуло ветром стереотипов, убеждений и пресловутого принципа «все так живут».
Ему нестерпимо хотелось курить, но как назло по пути не встречалось ни одного магазина и даже заправки.
Он решил проверить бардачок, потому что, помнилось ему, там иногда встречались неожиданные и давно забытые им вещи и, возможно, после последнего раза – посиделок со старыми друзьями пару месяцев назад – он, как ему казалось, бросил пачку где-то в машине. В бардачке сигарет не оказалось. Там прятались давно забытые им бумаги, небрежно смятые, табличка с мобильным номером на случай неудобных парковок, маленький шуршащий, но абсолютно пустой пакет с белой наклейкой и штрих-кодом на нем, плоскогубцы, непонятные пластмассовые детали, оставшиеся после чего-то, и оранжевая зажигалка. От неудовольствия Игорь Владимирович сжал губы. Чем недоступнее был табак, тем сильнее ему его хотелось. Он чиркнул зажигалкой, удостоверившись, что та работала, а потом открыл ящик между сиденьями, в котором предметов оказалось ещё больше, чем в бардачке. Он шарил там правой рукой, не заглядывая глубоко в ящик, а левой рукой держал руль и контролировал дорогу.
Пачка нашлась. Чуть измятая – от груза, ее придавливавшего – пачка все-таки сохранила свою форму. Она оказалась практически полной – не хватало всего пары-тройки сигарет. Игорь Владимирович вытащил одну и закурил. Сизый дымок потянулся наружу через небольшую щелку в окне. Уже от первой затяжки голова его сладостно закружилась, во рту появился давно забытый неприятный вкус, а горло обжигало ядовитым дымом. Серебристый пепел, сбиваемый им в окно, летел обратно и опускался то маленькими соринками, то большими комьями на полы его чёрного пальто. Салон наполнился отравленным воздухом, но Игорь Владимирович уже этого не ощущал. От расслабления он даже немного снизил скорость, пристроившись, незаметно для себя, за длинным грязным грузовиком. Злость разжимала свои сжатые кулаки, оставив свою громоздкую, рельефную печать на сердце. Игорь Владимирович сам не заметил, как уже подъехал к городу и как показались вдалеке длинные развязки, напоминавшие своими съездами детские горки и аттракционы в аквапарке. Он увидел слова «Мойка» и «Шиномонтаж» на крыше двухэтажного белого ангара и почувствовал, что был бы не прочь остановиться и передохнуть немного, потому что возвращаться домой в расшатанном состоянии ему совсем не хотелось, и машину, следовало уже давно помыть, размышлял он, хотя, стоило ли это делать при отсутствии снега и бесконечных дождей, плодящих грязь, он не был уверен.
Игорь Владимирович завернул. Оставив машину мастерам, он снова закурил. Вторая сигарета была уже не такой терпкой, жгучей и опьяняющей, но все же казалась ему спасительной.
Игорь Владимирович бросил курить, когда ушёл из «органов». На работе в своё время он смолил часто, а иногда и вовсе беспрерывно. Тот, полный ярких моментов период он вспоминал с ностальгией, считая, что самое интересное в его профессиональной деятельности уже позади и всё уже давно случилось. Практически сразу после увольнения он встретил Марину, а через год сделал ей предложение. И все эти восемь лет он почти не курил – только после алкоголя или с кем-то за компанию, когда такой случай ему предоставлялся.
На улице для январского дня было тепло, только ветер дул слишком сильно. Игорь Владимирович, чуть поёжившись, поднял воротник пальто. Плюсовая температура подняла столбик термометра до восьми градусов, а землю, не покрытую асфальтом, превращало в коричневое месиво. Вот и здесь, как и везде на окраинах, грязь подступала. Площадка перед автомойкой была заасфальтированной, но дальше – казалось, что со всех сторон начинается пустырь с застрявшими в грязи пластиковыми бутылками и прошлогодними листьями с деревьев, которые донёс ветер из леса.
Сигарета на ветру быстро прогорела. Он затушил ее и кинул окурок небрежно в лужу.
В небольшой комнате стоял диван – кожаный, коричневый и с небольшими трещинами. Слева от дивана, в углу, стоял огромный цветок, листья которого были похожи на длинные зелёные щупальца; справа еле слышно гудел кулер с водой, у другой стены – находился стол с лежавшей на ней одинокой пачкой чая, а у стены, противоположной дивану, находился, по форме и размерам похожий на холодильник, аппарат по приготовлению кофе. На четвёртой стене, между двумя окнами, висел плоский телевизор, что Игорю Владимировичу показалось странным и нелогичным. Все в комнате, думал Игорь Владимирович, было немного чудаковатым: и обои в желтую полоску, и не сочетающийся с ним темный линолеум, и серый пластмассовый, тянущийся по всему периметру плинтус, потрескавшийся в некоторых местах. Но интереснее всего было то, что все казалось здесь уютным – возможно, из-за лежавшего на полу цветного, с красно-чёрным узором ковра, у которого в одном из углов виднелась небольшая чёрная дыра – обожженный след от чего-то раскалённо-горячего. Запахи здесь все смешались: в воздухе витала смесь дешёвого кофе, старого машинного масла, которое как будто въелось в стены и остальные предметы, и автомобильной резины, которой нигде не наблюдалось, но ее незримое присутствие все равно в этой комнате было отчетливым. Игорь Владимирович сел на диван и подумал, как его сюда, в такую дыру, где никого в первой половине субботы не было, занесло. Видимо, он явно был не в себе, когда решил завернуть.
По телевизору крутили клипы. Звук еле доносился до уха Игоря Владимировича и слов было не разобрать, впрочем, он, хоть и наблюдал за происходящим, в смысл всего того, что видел, не вдавался. Глубоко внутри его мучили иные вопросы и сидеть на месте становилось для него невозможным, поэтому Игорь Владимирович встал с дивана и подошёл к одному из окон. На улице, перед ангаром, слонялись рабочие – некоторые были без курток, расхаживая январским днем в обед в одной футболке. Вдали виднелась трасса и мчавшиеся по ней автомобили. Игорь Владимирович гнал от себя вдруг всплывшее воспоминание. Оно его не отпускало с того момента, как он час назад сбежал с родительского дома, и каждый раз всплывая по новой, прояснялось большим количеством деталей. Прошло уже лет пять или шесть с того дня – он точно не помнил. Главное состояло в другом.
…В тот день Игорь Владимирович приехал к родителям – как и в этот раз один. Марина в тот сентябрь уехала на учебу в Москву, и на выходные решила остаться там – погулять и наконец-то встретиться со своими студенческими подругами, которые, восходя по карьерной лестнице, закономерно переехали в столицу. Почему-то Игорь Владимирович даже отчетливо помнил дорогу к родительскому дому в тот день и своё приподнятое настроение. Видимо, при сильных эмоциях в памяти отпечатывается все – что и происходило в те минуты и тот день, думал он. Осень в полной мере вступила в свои права и весь город оделся в золото и деревья поочередно сбрасывали на землю свои листья. Он даже немного жалел, что Марина осталась в Москве, ведь можно было погулять по городу или съездить, к примеру, в Пушкин, или в конце концов провести выходные у его родителей. Сам он не поехал в Москву, потому что родителям нужно было помочь с ремонтом и именно за этим Игорь Владимирович в субботу тогда и отправился к ним. После обеда, когда мать мыла посуду на кухне, а отец разговаривал с кем-то по телефону, Игорь Владимирович поднялся на второй этаж и зашёл в родительскую спальню, чтобы взять ноутбук. Он уже и не помнил, зачем ему тот понадобился, но хорошо и отчетливо, до конкретных слов, фраз и предложений, запомнил другое – то другое, так неожиданно ему открывшееся. Открывшееся в прямом смысле – в окне браузера, как только экран загорелся ярким светом. Несколько минут Игорь Владимирович не мог понять, что это была за странная переписка, явно имевшая романтическую подоплеку. Он не хотел осознавать то, что это был разговор отца в сети с какой-то незнакомой женщиной, но пролистав немного вверх, он понял, что женщина была давно знакома с отцом. Следуя за своим любопытством Игорь Владимирович перешёл в профиль женщины. На него с фотографии смотрела темноволосая женщина с короткой стрижкой, показавшаяся ему почему-то смутно знакомой. На вид ей было лет пятьдесят и выглядела она явно моложе матери. Ухоженная, улыбающаяся, даже слегка игривая, но в меру. В графе «город» значилась Москва. Игорь Владимирович облегченно выдохнул, понимая, конечно, что семьсот километров для двух людей не преграда. Фотографий было всего три и только на одной из них присутствовала сама женщина. Никаких шуток, рецептов, мудрых мыслей в профиле не было – на девяносто пять процентов он был пустым.
Игорь Владимирович навсегда запомнил напечатанные отцом слова: «я по-прежнему тебя люблю». Слова эти будто кто-то выгравировал в его памяти и забыть их он уже не смог. Каждый раз, уже потом, когда он приезжал к родителям – один или с Мариной – и видел отца, он всегда вспоминал эти слова. Вспоминал, но не решался поговорить с отцом. Из непонятного наваждения, пока он читал переписку, его тогда вытащил крик отца с первого этажа, звавший его вниз. Видимо, он закончил разговаривать, поэтому работы по дому можно было продолжать. Тогда Игорь Владимирович быстро закрыл ноутбук от испуга. Потом снова его открыл, закрыл все вкладки и выключил. Ему впоследствии казалось, что он влез во что-то, куда ему не следовало влезать и много раз думал о том, что лучше бы он этого не знал – возможно, сейчас ему было бы легче. Конечно, по роду деятельности Игорю Владимировичу постоянно приходилось узнавать что-то сокровенное, тайное, хорошо скрываемое, но в случае с отцом все было по-иному. Ему пришлось стать невольным свидетелем запретной отцовской любви, после чего в его душе остался неприятный тяжёлый осадок, и он на всю жизнь зарекся не читать чужих переписок, сообщений и писем, касавшихся его близких. У той женщины, конечно, была семья: муж, двое детей и уже внуки; жила она в Москве и работала врачом-эндокринологом в частной клинике, и как понял Игорь Владимирович, виделись они с отцом последний раз пятнадцать лет назад – в Петербурге. Игорю Владимировичу тогда было двадцать четыре года, и он только начинал свой трудовой путь. Он потом навёл о ней справки по своим каналам и выяснилось, что муж у неё работал в мэрии на хорошей должности, сын был стоматологом, а дочь только окончила университет. Ничего криминального и выходящего за нормы. Даже штрафов за вождение у неё не было.
За прошедшие годы Игорь Владимирович так и не поговорил с отцом о том случае и молчаливо хранил тайну. Марине он до сих пор так ничего и не рассказал.
Отойдя от потока воспоминаний, он спустился вниз, потому что ему снова захотелось курить. Он поднял голову вверх и посмотрел на небо, которое заволокло тучами. Очевидно, собирался дождь.
– Машина готова, – сказал ему парень в синей засаленной, чем-то измазанной куртке.
Зайдя в квартиру, Игорь Владимирович услышал пение. Тонкая мелодия неслась из спальни. Мелодия была знакомой – известной колыбельной песней, воспитавшей не одно поколение детей. Он понял, что Марина укладывала дочь спать и, стараясь, как можно тише снять ботинки и пальто, Игорь Владимирович прошел потом на кухню, прикрыв за собой дверь.
На истончившейся от времени подушке, лежащей на подоконнике, рядом с которым сегодня утром между ним и Мариной всё случилось, спал Маркиз, свернувшись калачиком. На столешнице все также стояла нетронутая чашка с черным кофе. Пребывая в скверном состоянии души, Игорь Владимирович, взял ее и тремя большими глотками опустошил. После он, ненароком скользнув ладонью по шерсти кота, открыл дверь на балкон и вышел туда. Балкон в российской действительности, подумал он, был местом, куда человек уходил поразмышлять. Духовный бункер, где обычно россиянин обдумывал своё бытие, рассуждал о несправедливости мира, о том, как жить дальше, и сожалел о содеянном и, что ещё печальнее, о не содеянном. На балконе всегда рождались все самые важные мысли и слышались самые сокровенные слова.
Игорь Владимирович достал сигареты и закурил. Огненная злостная магма, которая пару часов назад еще желала вырваться наружу, пришла внутри него в спокойствие и застыла. Он сам не мог понять, что чувствует – ансамбль эмоций и неприятных ощущений закружил его и лишил способности злиться. Скурив две сигареты, он вернулся обратно на кухню и обнаружил там Марину, которая мыла посуду.
– Уснула? – спросил Игорь Владимирович, понимая бессмысленность своего вопроса, потому что, если бы дочь не спала, Марина бы не мыла посуду. Ему жизненно необходимо было начать разговаривать, иначе собственные мысли бы его задушили.
– Да, – ответила Марина, – она как-то плохо спит сегодня. Кажется, зубки начинают резаться. Как ты съездил? Как они? – тихо спросила жена, выдавливая из среднего размера пластмассовой бутыли моющее средство. Негромко шумела вода, – фу, ты курил что ли? – учуяв резкий запах, Марина скривила лицо.
Игорь Владимирович сел на стул, положил на большой овальный стол свой смартфон, оттянул вверх рукава и спокойно, без резких эмоций, рассказал жене все, что случилось с ним за эту поездку. Марина была занята посудой и стояла к нему спиной, но иногда поворачивалась посмотреть на мужа. Наконец-то посуда закончилась, она вытерла руки и села за стол напротив Игоря Владимировича.
– В общем, седина в бороду, бес в ребро, – довершил он поговоркой свой недолгий рассказ.
– По-моему, бес совсем не в ребро, – слегка язвительно произнесла Марина. Почему-то эта новость ее не удивила
Ему отчего-то стало обидно за отца, хотя Игорь Владимирович сам был первым, кто его осуждал.
– А мать? – Марина поставила локти на стол и сложенные ладони приложила ко рту. В глазах своей жены Игорь Владимирович увидел сочувствие.
– Не знаю, – крутя головой в разные стороны, ответил Игорь Владимирович. Он также, как и жена, поставил локти на стол, лбом упираясь в раскрытые ладони, – он сказал, что будет жить с этой… – Игорь помнил, что ту женщину, к которой уходил отец, звали София, но умышленно не хотел произносить ее имя, – в квартире на Кирочной, а мать останется в доме.
– Я позвоню твоей маме, – выдохнула Марина, смотря ему в глаза.
4.
Комната вмещала в себя два кресла – красное и черное, на которых они и сидели; кулер у панорамного окна и большой стеллаж с книгами. У стены стоял широкий серый диван с двумя ярко-желтыми, почти кислотного цвета подушками. На столе, расположившемся у другой стены, стояла миниатюрная кофе-машина и множество разнообразных чашек: синих, белых, прозрачных, в горошек, с рисунками и без, маленьких и больших. В углу, у входной двери, сомкнутые воедино, в пару, громоздились совок с веником. Взгляд Кати через каждое её предложение упирался в них. Пока обдумывала слова, она сверлила старый инвентарь глазами, буравила его, словно в нем были все ее мысли. На двух противоположных друг другу стенах висело несколько картин – заснеженных крыш ночного города, которого Катя не угадывала. Окно своим видом упиралось во внутреннюю стену дома – серую, неровную и с небольшими выступами на ней.
Они вели беседу уже полчаса. Прямо перед Катей, в красном бархатном кресле, сидела женщина лет пятидесяти с русыми коротко стриженными волосами. Женщина была одета в темно-коричневые теплые брюки и черный свитер. На коленях она держала синий ежедневник, а в руках – шариковую ручку. Катя пришла к ней впервые, по рекомендации друзей, и немного смущалась, когда из нее нестройным потоком полились слова.
– Мой папа живет по принципу: не надо суетиться, излишняя толкотня только запутывает и мешает, – продолжала Катя, – а мама наоборот – надо подсуетиться, иначе можно упустить возможность.
– А вы? Вы сами здесь где? – спросила, подняв бровь женщина, которую звали Елена Витальевна.
– А я не знаю, – сказала Катя выдохнув, – я не знаю, как правильно. Не знаю, как правильно надо жить.
– Екатерина, попробуйте посмотреть на это с другой стороны, в этом мире нет правильного и неправильного, – Елена Витальевна отложила свой блокнот на стоящий слева от ее кресла стеклянный круглый столик, так и не сделав в нем никаких записей, – есть только ваш выбор.
– Да, наверное, так и есть, – Катя снова взглянула на совок с веником, – мне просто кажется, что если бы они всё-таки развелись тогда, двадцать лет назад или позже, то оба были бы счастливы, – тяжело произнесла Катя.
– Ваша мама сделала свой выбор, и ваш папа тоже однажды сделал свой выбор. И даже больше – они совершают этот выбор ежедневно, – Елена Витальевна посмотрела Кате в глаза, – да, скорее всего, они пытаются переложить на вас свою ответственность, но вы как взрослый человек не должны брать ответственность за их брак. Не втягивайтесь в их отношения, даже тогда, когда они ругаются и мать звонит вам. Вы ни в чем не виноваты. К сожалению, даже очень взрослые люди, прожившие целую жизнь, бывают в некоторых вопросах очень инфантильными.
Катя молча слушала женщину. Когда Елена Витальевна закончила, они снова переглянулись и Катя прислонила свою спину к спинке кресла, а правую ногу, лежавшую на другой, сняла и поставила ноги ровно – рядом друг с другом.
– Знаете, у нас на лестничной площадке была семья. Мама, папа и дочь. Девочка была меня младше на пару лет. Мы не особо дружили, но иногда играли вместе во дворе. Они мне казались дружными, счастливыми, в общем. И вот в какой-то момент, а мне тогда было лет четырнадцать, наверное, а ей, значит, двенадцать, в общем тогда их отец их бросил. Он ушел к другой женщине. Девочка, ее звали Олеся, сильно переживала тогда. Иногда даже гулять не выходила. А потом…я уже не помню, как и почему, я где-то прочитала ее сочинение, написанное для какого-то конкурса. Мы уже подросли тогда. Она заканчивала школу, а я уже училась на втором курсе института. Так вот, сочинение было посвящено маме, и она там в середине описывала тот момент, когда ее родители поругались и он ушел. Помню эти строчки… как за отцом захлопнулась дверь, что посыпалась штукатурка с косяка, как плакала она, как плакала мама, как она винила маму сначала в этом. Та женщина, кстати, так и не вышла замуж больше. Я не знаю, простила ли дочь отца, но те строки из детского сочинения, эти переживания подростка, я помню до сих пор. Они прям живут у меня в голове. Она это называла безрассудством и предательством.
– А как сейчас живет эта девочка, знаете? Не интересовались? – спросила Елена Витальевна.
– Да знаю, конечно, – Катя опустила голову, – все известно. В соцсетях вижу ее постоянно. Она замуж вышла, ребенка родила. Даже двоих уже, кажется.
– Ну вот, видите. Она страдала, однако, на личную жизнь, вернее, на вероятность выйти замуж это не повлияло. На самом деле девяносто пять процентов людей, – она тяжело и с сожалением выдохнула, – на этой планете не видели нормальных семейных отношений – здоровых отношений между мужчиной и женщиной. Это большая редкость. И это не зависит ни от религии, ни от страны, ни от режима власти. Так устроены люди. На самом деле у всех есть свои травмы, как бы мы ни старались правильно воспитывать детей, это все равно происходит.
– Да, – усмехнулась Катя, – интересно, какие травмы будут у наших детей, – грустно улыбнулась она, – я имею ввиду, свое поколение.
– Те же самые, – сразу же сказала Елена Геннадьевна, – в мире человеческих отношений ничего не меняется из века в век.
– Знаете, мой отец говорил мне, что любит меня только когда был пьян, а пил он очень редко, – говорила Катя и мяла пальцами левой руки язычок тонкого чёрного ремешка своих наручных часов, который пытался загнуть под него сам себя, а потом снова вытягивала его обратно, – он совсем не был пьяницей. Но, знаете, я и их – родителей – понимаю тоже. У каждого из них есть свои причины и объяснения, почему они стали такими. Не плохими и не хорошими, не в этой категории, а просто такими, какие есть.
– Да, Екатерина, – Елена Витальевна поменяла позу и придвинулась к правому краю кресла, положив предплечье и локоть на подлокотник, – в нашей недолгой отечественной истории психологии и психотерапии принято всю вину сваливать на родителей и винить их во всех бедах, – она взмахнула длинными ресницами и посмотрела на Катю своими красивыми голубыми глазами, – но дело в том, что взрослый человек может уже справиться со всеми своими травмами и жить дальше. Жить всю жизнь, обвиняя родителей, непродуктивно и зачастую приводит к позиции жертвы.
Катя кивала и рассматривала свои черные ботинки, вдруг заметив на них небольшую царапину.
– Катя, – она впервые назвала ее неполным именем и мягко, и пронзительно посмотрела на нее, – вы никогда не задумывались, что подсознательно ищете сценарии, где мужчины не могут быть полностью с вами? Присутствуют моментами в вашей жизни.
– Нет, – возмутилась Катя, – я…я…с ним…хотела…– она отчего-то боялась произнести имя того мужчины, о котором сразу же подумала.
– Давайте по-другому: вы когда-нибудь думали о том, что он уйдет из семьи и вы будете вместе? – Елена Витальевна откинулась к спинке кресла.
– Нет, – решительно заявила Катя, – я не смогу, у него же дети.
– А если бы не было детей? – спросила она.
Катя молча смотрела на нее.
– Я не знаю, – сказала она, – я не знаю, правда, – продолжила Катя, опустив голову, – думаю, что нет.
5.
Офис никак не трансформировался за выходные – поменялись только лица на посту охраны. Приложив потертую карту, которая когда-то отдавала белизной свежего пластика, Катя прошла через бесчувственное железо турникета, сдвинув напором своего тела металлический поручень. Вывернув из-за угла, она увидела заходящего через двери внутреннего дворика темноволосого мужчину, который шел с внутренней стоянки и шел он ей прямо навстречу. Они поравнялись у лестницы. Мужчина держал руки в карманах длинного черного, как густая смола, пальто, подол которого заканчивался чуть ниже колен; три массивные пуговицы были не застегнуты и из-под пальто выглядывал темно-синий костюм, а под воротником крахмальной рубашки пряталась петля голубого галстука, уходящего вниз толстой полоской атласной ткани. Твердые каблуки ботинок, натертых до блеска, выбивали четкий ритм шага.
– Доброе утро, – бросила Катя на ходу, мельком взглянув на него. Сзади уже подпирали коллеги, спешащие в свои кабинеты. Когда она увидела мужчину, ее лицо мигом стало еще более серьезным, чем обычно, и даже слегка смиренным и дальше она уже шла, почти не дыша.
– Доброе, – тихо произнес он ей уже в спину. Девушка исчезла в глубине лестничных пролетов, оторвавшись от мужчины и затем окончательно скрылась за массивной коричневой дверью на третьем этаже. Размеренным шагом, пропуская коллег по лестнице вперед, мужчина проследовал мимо той двери, в которую зашла девушка, и поднялся на этаж выше, следуя в свой кабинет, возле которого, справа от двери виднелась табличка с выбитыми на ней словами: «Директор по безопасности Королёв Игорь Владимирович».
Королёва Игоря Владимировича в «К*****» боялись многие – если не все. Конечно, чисто формально все понимали, что он обладал властью особого рода: не столько административным ресурсом, коим обладает любой топ-менеджер, и не столько той властью, какой обладает директор по безопасности, нет – Игорь Владимирович был наделён другим особым профессиональным даром – редко встречающейся не только у людей, но и в частности, у мужчин проницательностью. Своего рода социальный сканер, зашитый в глубокие слои ДНК, Игорь Владимирович наработал за годы напряженной работы с людьми в правоохранительных органах. Он обладал природным умением залезать под кожу, под кости, в самый мозг, его подкорку с потайными желаниями и слабостями – пугающий своими демонами даркнет человеческой души. И именно это умение, недоступное подавляющему большинству, у этого большинства и вызывало легкий трепет и страх. Всем контактировавшим с ним людям казалось, что он видит их насквозь. Игорь Владимирович имел в своём арсенале сильных качеств несгибаемую логику и легко находил малейшие противоречия в рассуждениях оппонента, если этот самый смельчак осмеливался вступить с директором в дискуссию. Он всегда защищал своих подчиненных, если затевалась ссора или появлялся слабый, или любой другой намек хоть на малейший скандал. Корпоративного обидчика в этом случае ждали самые жгучие сарказмы и словесные преследования – иногда даже и после того, как мелкий конфликт или стычка были исчерпаны. Игорь Владимирович за многие годы научился другому, отличному от административного, оружию – оружию психологическому, навыку интонационно и богатством обширной лексики победить противника. Он закрепил за собой репутацию человека крайне образованного, начитанного и умеющего мыслить и предлагать новые идеи.
Конечно, он знал, что за каждым добропорядочным гражданином, какими мнило себя большинство, водился хоть и маленький, и не смертельный, но все же грешок. За кем-то прятались и большие грешки – даже целые грехи и глубоко запрятанные, и пыльные, уже почти разложившиеся от времени скелеты в потертом платяном шкафу. Но ему даже иногда и не приходилось поднимать материал, потому что его гипотетические и потенциальные возможности всколыхнуть ил со дна давали ему фору никогда или довольно редко к этому прибегать. Но бывало, что он и из шалости интересовался чьей-то судьбой – не для дела, а чтобы лишний раз убедиться в правоте своих догадок. Ошибался Игорь Владимирович редко. Но странная штука: если он терял контроль и бдительность, ошибки стоили ему дорого и самая главная особенность, благодаря которой он добился многого, была в ловкости не верить на слово, а все тщательно проверять и перепроверять. Здесь нужно повториться: его боялись больше не за возможности, а именно за умение заткнуть и привести убийственные аргументы, против которых любые доводы казались несостоятельными. Игорь Владимирович к своим тридцати девяти годам слишком многое повидал в этой жизни и много куда проник своим незаурядным умом. Иногда он даже жалел, что так много знает, потому что некоторая информация хоть и была реальной, но зачастую противоречила здравому смыслу, но именно она приближала его к той самой реальности, от которой его иногда невыносимо тошнило. Тошнило мучительно, долго и это неприятное чувство он проживал в одиночестве, закрывшись в своем кабинете, подолгу размышляя над вопросами, которые ему подкидывала жизнь.
И в это утро понедельника последней недели января он поднимался по лестнице на четвертый этаж, где располагался его кабинет. Почти дойдя до двери своего кабинета, он остановился и призадумался. Повернув голову влево, в сторону окна, он посмотрел на жгучие сумерки: небо где-то вдалеке, уходя к линии горизонта, представало сизым полотном, переходящим через оттенки в нежно-розовый. Казалось явным, что скоро настанет рассвет и оно, солнце, уже близко. По коридору плыл слабый аромат кофе, все двери кабинетов были закрыты и в длинном проулке, между несвежими от времени стен, не было ни души. Игорь Владимирович пошел обратно, к выходу на лестницу – медленным шагом направился к соседнему кабинету.
– Доброе утро, Игорь Владимирович, – дама, сидящая за столом, чуть спустила свои очки в черной оправе и оторвалась от компьютера.
– Доброе, если можно его так назвать, – ответил он и опустился в черное офисное кресло у стены. Женщина посмотрела на него пристальнее, сняла очки с лица и чуть прищурила глаза – зеленые, внимательные и чующие какую-то проблему.
Даму звали Лариса Евгеньевна. Она была профессионалом своего дела, хотя и не питала к своей профессии большой любви. Она часто говорила, что сделала карьеру в управлении персоналом случайно – скорее, ненароком, потому как любила всегда экономику и цифры. Но судьба распорядилась иначе и ее перипетиями судьбы занесло в прямо противоположную сферу. Она страдала от неидеальности этого мира и населяющих его людей, зачастую сдающихся в самый неподходящий момент жизни, – людей таких же несовершенных, как мир, которые часто ее разочаровывали отсутствием идейности, выносливости, работоспособности и преданности своему делу. У Ларисы Евгеньевны были высокие требования к подчиненным и часто ее сотрудники тонули в абсурдных дедлайнах, засиживаясь допоздна в душных кабинетах. Она мыслила языком достижений, показателей и метрик, а с подчиненными, если те вздумали увольняться, не выдержав бешеного ритма, а расставалась легко и непринужденно, и ни о ком никогда не жалела. Она искала лучших, но так за годы работы с ними и не встретилась, потому что она всегда была сильнее и конкуренции с ней не выдерживал никто. Взгляд у Ларисы Евгеньевны был тяжелый, обезоруживающий, заставлявший подчас свернуть с ее дороги, если визави вдруг угораздило попасть на ее путь. Игорю Владимировичу было с ней легко, потому что они оба говорили на одном языке и под словами, которые употребляли, подразумевали в своей голове одно и то же – то есть жизненный, и что не менее важно, корпоративный, понятийный аппарат, у них практически совпадал.